Может, все же нужно было поручить Хагану, этому скромному человеку, столько повидавшему на своем веку, убить ее и ее любовника, и сделать так, чтобы их никогда не нашли; а с их гибелью остался бы неизвестен и позор, постигший королевскую семью?..
Если бы Хаган оказался в Вальденбурге в первый день после побега королевы, именно таково было бы веление короля; и оно было бы исполнено со всей возможной поспешностью. Но Анастази – королева, дочь благородного отца, и главное, мать наследника… Расправиться с ней – значит косвенно подтвердить слухи об измене, влить в тело королевства медленный яд сомнений и смуты; рано или поздно он разрушит все…
Менестреля ждет смерть, если он вдруг вздумает появиться в вальденбургских владениях. Возможно также, что судьба со временем укажет другие способы расправиться с ним. Но судьбу Анастази нужно решать иначе, со всей возможной осторожностью – а для этого утишить свой гнев, и действовать, помня об интересах Оттокара, которому однажды придется взойти на трон своих предков.
Торнхельм перевернулся с боку на бок, потом приподнялся на локте – и снова лег. Мысли его приняли иное направление, и он думал о тяжести земной короны, о том, что небо многажды спрашивает с государей за каждую ошибку, всякую слабость и страсть. Сделанное вновь и вновь отзывается в грядущем, как музыка, как эхо, и грехи предков делают для детей неподъемным, словно мельничный жернов, и без того тяжкое бремя власти. Да, Оттокар получит корону – но что, если на ее золоте проступят вдруг кровавые пятна?
Само по себе это не было таким уж удивительным – в иных королевских домах вся история рода состояла из лжи, убийств и предательства, потакания самым мерзким слабостям, – но не от этого ли отговаривал его отец, не для того ли завещал выбирать супругу по любви и вершить суд милосердно, над кем бы он ни был произведен?..
Отчаявшись уснуть, Торнхельм сел на постели, спустил ноги вниз.
– Удо! Эй, мальчишка!..
Тот явился, аккуратный, внимательный, даже пояс с фигурными накладками не забыл, но по лицу видно, что уже десятый сон смотрел…
– Да, мой государь?
– Есть ли там… – Торнхельм махнул рукой в сторону каминного зала. – Найдется ли книга какая-нибудь?..
– «История о падении града Илиона, и многих несчастий его жителей…», мой король, а более ничего. Ваша супруга…
Вальденбургский владыка нетерпеливо отмахнулся.
– Полно, полно, я не хочу этого знать. Почитай мне из этой книги, что сочтешь приемлемым и что не зазорно слушать мужчине.
…Анастази не поняла, что разбудило ее; выплыла из забытья, в которое провалилась, точно в бездонную яму, после изматывающих любовных утех. Но сон королевы не был спокойным и живительным – из тьмы выходили страшные звери, принюхивались, скалили зубы, и сам мрак, казалось, оживал.
Лео спал рядом, едва прикрывшись грубым покрывалом. Менестрелю тоже что-то снилось – Анастази чувствовала, как его рука, лежащая на ее бедре, то и дело вздрагивает.
Вот мы лежим, как супруги, на одном ложе, нагие, связанные неподобной страстью, – думалось королеве. Стены пристанища узки, потолок низок – ни дать ни взять камора под палубой ладьи. И, подобно ладье на стремнине, несется, никем не управляемая – к счастью ли, к крушению?..
Надобно разбудить Альму, велеть ей собираться и немедленно возвратиться в Вальденбург, где муж и сыновья, где следует быть, несмотря ни на что…
Дребезжаще, надрывно закричал петух; но до рассвета было еще далеко. Анастази, опутанная душной темнотой, смотрела в нее, ничего не видя. Казалось, чудища нарушили границу между сном и явью, и теперь идут по пятам, преследуют, сужая и сужая круги.
Лео обнял горячими руками, притянул к себе – но скоро разжал объятия, вновь разметался, отбрасывая покрывало. Королева пыталась снова уснуть, но перед внутренним взором в бесконечном и бесцельном повторении вставали картины прошедшего дня.
Следуя указке недавнего провожатого, они нашли брод там, где река делала поворот, теряясь в густом буковом лесу. Преодолели течение, выбрались на противоположный берег, скрылись под навесом склонившихся к воде деревьев. Земля здесь то выгибалась, вздымалась гребнями, как будто под ее толщей спали неведомые звери, то расступалась оврагами, на дне которых шумели ручьи. Лучи закатного солнца быстро тускнели, а деревья не спешили расступаться, хотя Лео уверял, что хорошо знает дорогу, и лес этот совсем не так велик, каким кажется.
Королева слушала молча, не гневаясь и не споря, а сама прикидывала, хватит ли на всех хлеба, вина и сыра, если придется заночевать в лесу.
Непрерывная скачка и постоянное ожидание погони утомили ее более, чем она предполагала; Альма тоже едва находила в себе силы, чтобы не свалиться с седла; но наконец взорам путников открылась холмистая равнина, с разбросанными то там, то тут лоскутами засеянных полей. Меж полями вился неширокий проселок, то показываясь, то исчезая.
– Еще немного, моя королева, – сказал Лео; в голосе менестреля Анастази услышала ту нежность, которой не могла противиться. – Эта дорога ведет в Тивурт, а оттуда в Стакезее. За поворотом постоялый двор; там ты сможешь умыться и отдохнуть.
По эту сторону Глана менестрель явно чувствовал себя уверенней, и, войдя в зал постоялого двора, встал под тусклым светильником так, чтобы был хорошо заметен шитый серебром королевский орел на черной котте. Заведение пустовало, только в одном из углов, вокруг сооруженного из пустой бочки и широкой доски стола сгрудились несколько человек. Пахло чесноком и горелым маслом.
Анастази невольно прикрыла нос рукой. Лео, взглянув на нее, как-то криво усмехнулся, дернул плечом; прикрикнул на уставившегося на них трактирщика.
– Не проглядишь ли ты глаза, любезнейший?! Тащи снедь, да побыстрее!
Сидевшие в углу внимательно присматривались к вновь прибывшим, и Анастази, переглянувшись с Альмой, глубже надвинула капюшон.
Здесь не было отдельного зала или помещения, где могли бы трапезничать богатые путники, но можно было отгородиться занавесью из грубого некрашеного полотна, и Лео приказал немедля это сделать. Ожидая, когда появятся ратники и остальные слуги, то и дело отводил в сторону занавесь, оглядывая закопченный зал, нетерпеливо притопывал обутой в узкий башмак ногой.
Напрасно Анастази просила менестреля вести себя скромнее, не привлекать излишнего и, возможно, недоброго внимания. Лео, смеясь, целовал ей руки, разглядывал длинные тонкие пальцы.
– Ты сняла перстни? Неужто боишься воров?.. Пустые опасения, моя прекрасная… госпожа.
Тем временем в зале раздался шум, словно ввалились разом несколько человек. Служанка, только что поставившая на стол кувшин с вином и блюдо с хлебом и зеленью, выпрямилась, и Анастази успела уловить выражение испуга на ее лице.
В былые времена королева, защищенная многочисленной вальденбургской охраной и именем своего супруга, не обратила бы на подобную мелочь внимания, но теперь ей все это очень не понравилось.
Должно быть, те, сидевшие за пустым столом, давно ждали вновь прибывших, ибо встретили их появление обычной в таких случаях суетой. Посыпались грубые шутки, возгласы, смех. Наконец, заглушая шум, чей-то голос произнес:
– А кто это у нас там, за занавеской? Никак, влюбленные голубки?.. Не ошибусь, если скажу, что это какая-нибудь городская беспутница вместе со своим хахалем скрывается от гневливого мужа…
– Или глупая, похотливая девчонка! – подхватил другой. – Сбежала из дому, чтобы всласть натешиться с дружком! Может, и нас к себе в дружки примет?
– Не надо, Лео, умоляю! – поспешила сказать Анастази, увидев выражение лица менестреля. Но он уже поднялся на ноги, резким движением отбросил занавесь.
– Хамов следует учить, моя госпожа.
Теперь Анастази имела возможность разглядеть того, кто начал это бесчинство. Молодой мужчина, черноволосый и черноглазый. Ростом ненамного выше Лео, но крепок и кряжист, словно дуб, вольно выросший на окраине леса.
– Нет, вы только поглядите, каков щеголь! Посеребренные шпоры! – он обернулся к своим спутникам и продолжал притворно-доверительным тоном. – Был я давеча в городишке, неподалеку отсюда, слушал знающих людей – дак они говорят, будто этакие носят только ссыкливые ублюдки, боящиеся собственных скакунов. А настоящие господа их за то презирают…
– Да и ездят-то они на кобылах! – подхватил другой, высокий, худой, с копной огненно-рыжих волос. У него недоставало двух передних зубов, что его не красило, зато позволяло то и дело сплевывать на пол, почти не разжимая губ.
– Верно, верно. Эх, заставить бы их откинуть капюшоны! Посмотреть, хороши ли кобылки!..
– Ему б не вязаться с ними, добрая госпожа, – склонившись к Анастази, тихо и быстро проговорил трактирщик, который только что поставил на стол поднос с яствами, от которых поднимался ароматный пар. – Вы б остерегли…
Его слова пропали впустую, ибо в это самое мгновение Лео ударил ножом, целясь в шею противнику, но тот, отведя удар, схватил менестреля за горло и прижал к дощатой стене, впечатав, словно тараном.
Служанка с визгом отскочила в сторону. Энно бросился было на подмогу господину, но один из разбойников ударил его в лицо с такой силой, что несчастный повалился на пол.
– Уйдемте, моя госпожа, – прошептала Альма, вцепившись в руку Анастази обеими руками. – Скорее, пока еще можно добраться…
Анастази раздраженно оттолкнула ее.
Нож оставался в руке менестреля; он бы мог ударить противника в бедро, но тот сдавил ему горло такой железной хваткой, что всякое движение могло обернуться непоправимым увечьем.
- Так кого ты собрался учить, сын шлюхи, зачатый на мусорной куче?.. Тебе самому не мешало бы научиться драться, как подобает мужчине!
Анастази и теперь вздрогнула от ярости и гнева, вспоминая эти слова и то, как ловкости менестреля не хватало, чтобы противостоять смерду, могучему как бык. Но в это время в зал ворвались королевские ратники и слуги. Все они были вооружены, и это – а еще королевские летящие орлы на желтых нарамниках воинов, – лишили нападавших храбрости. Главаря схватили и скрутили, без жалости заломив руки так, что он почти распластался на полу, у ног королевы. Кровь тонкой ниточкой тянулась с его разбитых губ, оставляя след на плохо выскобленных досках. Анастази брезгливо посторонилась, когда его лицо оказалось рядом с ее бархатным, украшенным вышивкой башмачком.
– Вышвырните их отсюда, – резко произнесла она, зная, что ярость искажает, делает неприятным и злым ее лицо, и с трудом справляясь с мстительным желанием причинять боль. – Негоже так вести себя в доме, назначенном к гостеприимству. Да заберите оружие, чтоб неповадно было...
Лео, согнувшись пополам, откашливался и вновь заходился, хватая ртом воздух; точно слепец, шарил по стене рукой. Энно и другой слуга, Эрвин, подбежали к нему, помогли добраться до скамьи.
– Все сделаем, моя госпожа, – старший из ратников обернулся к своим. – Тащите эту шваль на двор.
С этим словами он пнул только начавшего выпрямляться главаря ниже колена, и того, вновь вспахавшего подбородком пол, потащили прочь. Остальные, подталкиваемые остриями мечей, покорно последовали за ним.
– Еще свидимся, потрох сучий, – послышалось раз, уже из-за дверей, а потом голоса затихли; Анастази расслышала звук, как будто били во что-то плотное, тугое и влажное. Трактирщик поспешно прикрыл дверь.
Наконец старший из ратников вернулся, в ответ на благодарность только пожал плечами, поклонился менестрелю и королеве:
– И все же не худо было бы кого из них совсем прибить – может, другие посмирнее станут...
– Нет, – сказала Анастази. – Здесь я не вправе решать подобные вещи, то дело судьи и королевского фогта. Нож или петля все равно найдут каждого… а я не желаю лишней крови…
Она велела трактирщику подать воинам самые хорошие кушанья и устроить на ночлег с наибольшими удобствами. А после, в темноте узкой каморки, обняла менестреля, поцеловала страстно, без оглядки, как в ту, самую первую ночь; Лео же отшвыривал ее красивые одежды с ненавистью, точно врагов, и дамасские шелка ложились на пол с едва слышным шепотом, признавая свое поражение. Затем потянул ее, наконец-то обнаженную, к себе, целуя между грудей, постепенно спускаясь к животу и к раздвинутым, напряженным бедрам.
Тускло горевшая лучина бросала смутные, тревожные блики на скудно убранную постель. Лежанка скрипела, содрогалась так, словно вот-вот собиралась развалиться прямо под ними.
– Так хорошо? – шептал он, улыбаясь, и глаза его из-под спутанной челки ярко блестели. – Так тебе хорошо, моя королева?..
В ответ она покрывала жадными поцелуями его губы, щеки, сильную шею; обнимала как сирена, увлекая на дно, обвиваясь ногами вкруг бедер, раздирала ногтями кожу на спине…
Королева улыбнулась, словно мгновения страсти служили оправданием теперешнему мраку и терзающим душу страхам. Ее вновь сморил сон; но, прижавшись губами к плечу любовника, она слышала, как злые цепные псы то и дело захлебываются остервенелым лаем, словно чуют волка неподалеку – за деревенской оградой, возле реки.
…Всего четыре дня беглецы провели в пути от переправы через Глан до замка Золотой Рассвет, хотя обычно дорога занимала почти седмицу. Миновали Тивурт, объехали стороной шумный, суетливый Стакезее.
– Жаль, в этот раз не удастся побывать у старика, – посетовал Лео, бросив взгляд на городские стены. – Это тот человек, который по моей просьбе создал прекрасный подарок для тебя, моя королева. Ты помнишь, песенник в форме сердца…
– Искусство мастера Гебека достойно высочайшей похвалы, – улыбнувшись уголком рта, ответила Анастази. – Я заказала бы ему еще несколько книг… Но вряд ли такая возможность предоставится скоро. Впрочем, я могу обрадовать тебя, Лео. Твой подарок со мной. Желаю, чтобы эти песни звучали и в Золотом Рассвете.
Лео улыбнулся, взял ее за руку и поцеловал, мягко удерживая. Анастази не противилась, и некоторое время они ехали рука в руке, как супруги. Кони шли неспешным, плавным шагом мимо просторных лугов, на которых трудились крестьяне, ибо наступило время сенокоса. Луга сменялись светлыми дубравами, совсем не похожими на мрачные дебри Эсвельского леса, дорогу то и дело пересекали ручьи и речушки. Временами до путников доносился голос колокола – звонили в скромных деревенских храмах или в скрытых за лесами монастырях. Несколько раз навстречу попались купеческие обозы, везущие в Стакезее то шерстяные ткани, то расписные сосуды – Лео всякий раз оглядывался им вслед…
Все в мире жило и двигалось по заведенному обычаю, точь-в-точь как на страницах иллюминированных часословов; и так должно быть и будет от века. Анастази же чувствовала себя нарушительницей порядка, и при мысли об этом ее охватывал зябкий холод.
Она быстро взглянула на Лео. Гордо выпрямившись, по привычке держа поводья одной рукой, менестрель осматривал окрестности цепким, насмешливым взглядом. Круглая серебряная фибула с узором из дубовых листьев мягко поблескивала на его правом плече; теплый ветер ласково трепал густые светлые кудри, отросшие почти до плеч.
Нет, ничего подобного он, конечно, ощущать не мог. Слишком упрям, слишком доволен собой. Да и впервой ли ему соблазнять замужнюю женщину?
От Хагельсдорфа отправили Энно вперед, предупредить барона фон Зюдова о прибытии дочери; сами же ехали неторопливо, и долгий летний день уже уступал вечеру, когда лес поредел и показалась главная башня замка Золотой Рассвет.
Если бы Хаган оказался в Вальденбурге в первый день после побега королевы, именно таково было бы веление короля; и оно было бы исполнено со всей возможной поспешностью. Но Анастази – королева, дочь благородного отца, и главное, мать наследника… Расправиться с ней – значит косвенно подтвердить слухи об измене, влить в тело королевства медленный яд сомнений и смуты; рано или поздно он разрушит все…
Менестреля ждет смерть, если он вдруг вздумает появиться в вальденбургских владениях. Возможно также, что судьба со временем укажет другие способы расправиться с ним. Но судьбу Анастази нужно решать иначе, со всей возможной осторожностью – а для этого утишить свой гнев, и действовать, помня об интересах Оттокара, которому однажды придется взойти на трон своих предков.
Торнхельм перевернулся с боку на бок, потом приподнялся на локте – и снова лег. Мысли его приняли иное направление, и он думал о тяжести земной короны, о том, что небо многажды спрашивает с государей за каждую ошибку, всякую слабость и страсть. Сделанное вновь и вновь отзывается в грядущем, как музыка, как эхо, и грехи предков делают для детей неподъемным, словно мельничный жернов, и без того тяжкое бремя власти. Да, Оттокар получит корону – но что, если на ее золоте проступят вдруг кровавые пятна?
Само по себе это не было таким уж удивительным – в иных королевских домах вся история рода состояла из лжи, убийств и предательства, потакания самым мерзким слабостям, – но не от этого ли отговаривал его отец, не для того ли завещал выбирать супругу по любви и вершить суд милосердно, над кем бы он ни был произведен?..
Отчаявшись уснуть, Торнхельм сел на постели, спустил ноги вниз.
– Удо! Эй, мальчишка!..
Тот явился, аккуратный, внимательный, даже пояс с фигурными накладками не забыл, но по лицу видно, что уже десятый сон смотрел…
– Да, мой государь?
– Есть ли там… – Торнхельм махнул рукой в сторону каминного зала. – Найдется ли книга какая-нибудь?..
– «История о падении града Илиона, и многих несчастий его жителей…», мой король, а более ничего. Ваша супруга…
Вальденбургский владыка нетерпеливо отмахнулся.
– Полно, полно, я не хочу этого знать. Почитай мне из этой книги, что сочтешь приемлемым и что не зазорно слушать мужчине.
…Анастази не поняла, что разбудило ее; выплыла из забытья, в которое провалилась, точно в бездонную яму, после изматывающих любовных утех. Но сон королевы не был спокойным и живительным – из тьмы выходили страшные звери, принюхивались, скалили зубы, и сам мрак, казалось, оживал.
Лео спал рядом, едва прикрывшись грубым покрывалом. Менестрелю тоже что-то снилось – Анастази чувствовала, как его рука, лежащая на ее бедре, то и дело вздрагивает.
Вот мы лежим, как супруги, на одном ложе, нагие, связанные неподобной страстью, – думалось королеве. Стены пристанища узки, потолок низок – ни дать ни взять камора под палубой ладьи. И, подобно ладье на стремнине, несется, никем не управляемая – к счастью ли, к крушению?..
Надобно разбудить Альму, велеть ей собираться и немедленно возвратиться в Вальденбург, где муж и сыновья, где следует быть, несмотря ни на что…
Дребезжаще, надрывно закричал петух; но до рассвета было еще далеко. Анастази, опутанная душной темнотой, смотрела в нее, ничего не видя. Казалось, чудища нарушили границу между сном и явью, и теперь идут по пятам, преследуют, сужая и сужая круги.
Лео обнял горячими руками, притянул к себе – но скоро разжал объятия, вновь разметался, отбрасывая покрывало. Королева пыталась снова уснуть, но перед внутренним взором в бесконечном и бесцельном повторении вставали картины прошедшего дня.
Следуя указке недавнего провожатого, они нашли брод там, где река делала поворот, теряясь в густом буковом лесу. Преодолели течение, выбрались на противоположный берег, скрылись под навесом склонившихся к воде деревьев. Земля здесь то выгибалась, вздымалась гребнями, как будто под ее толщей спали неведомые звери, то расступалась оврагами, на дне которых шумели ручьи. Лучи закатного солнца быстро тускнели, а деревья не спешили расступаться, хотя Лео уверял, что хорошо знает дорогу, и лес этот совсем не так велик, каким кажется.
Королева слушала молча, не гневаясь и не споря, а сама прикидывала, хватит ли на всех хлеба, вина и сыра, если придется заночевать в лесу.
Непрерывная скачка и постоянное ожидание погони утомили ее более, чем она предполагала; Альма тоже едва находила в себе силы, чтобы не свалиться с седла; но наконец взорам путников открылась холмистая равнина, с разбросанными то там, то тут лоскутами засеянных полей. Меж полями вился неширокий проселок, то показываясь, то исчезая.
– Еще немного, моя королева, – сказал Лео; в голосе менестреля Анастази услышала ту нежность, которой не могла противиться. – Эта дорога ведет в Тивурт, а оттуда в Стакезее. За поворотом постоялый двор; там ты сможешь умыться и отдохнуть.
По эту сторону Глана менестрель явно чувствовал себя уверенней, и, войдя в зал постоялого двора, встал под тусклым светильником так, чтобы был хорошо заметен шитый серебром королевский орел на черной котте. Заведение пустовало, только в одном из углов, вокруг сооруженного из пустой бочки и широкой доски стола сгрудились несколько человек. Пахло чесноком и горелым маслом.
Анастази невольно прикрыла нос рукой. Лео, взглянув на нее, как-то криво усмехнулся, дернул плечом; прикрикнул на уставившегося на них трактирщика.
– Не проглядишь ли ты глаза, любезнейший?! Тащи снедь, да побыстрее!
Сидевшие в углу внимательно присматривались к вновь прибывшим, и Анастази, переглянувшись с Альмой, глубже надвинула капюшон.
Здесь не было отдельного зала или помещения, где могли бы трапезничать богатые путники, но можно было отгородиться занавесью из грубого некрашеного полотна, и Лео приказал немедля это сделать. Ожидая, когда появятся ратники и остальные слуги, то и дело отводил в сторону занавесь, оглядывая закопченный зал, нетерпеливо притопывал обутой в узкий башмак ногой.
Напрасно Анастази просила менестреля вести себя скромнее, не привлекать излишнего и, возможно, недоброго внимания. Лео, смеясь, целовал ей руки, разглядывал длинные тонкие пальцы.
– Ты сняла перстни? Неужто боишься воров?.. Пустые опасения, моя прекрасная… госпожа.
Тем временем в зале раздался шум, словно ввалились разом несколько человек. Служанка, только что поставившая на стол кувшин с вином и блюдо с хлебом и зеленью, выпрямилась, и Анастази успела уловить выражение испуга на ее лице.
В былые времена королева, защищенная многочисленной вальденбургской охраной и именем своего супруга, не обратила бы на подобную мелочь внимания, но теперь ей все это очень не понравилось.
Должно быть, те, сидевшие за пустым столом, давно ждали вновь прибывших, ибо встретили их появление обычной в таких случаях суетой. Посыпались грубые шутки, возгласы, смех. Наконец, заглушая шум, чей-то голос произнес:
– А кто это у нас там, за занавеской? Никак, влюбленные голубки?.. Не ошибусь, если скажу, что это какая-нибудь городская беспутница вместе со своим хахалем скрывается от гневливого мужа…
– Или глупая, похотливая девчонка! – подхватил другой. – Сбежала из дому, чтобы всласть натешиться с дружком! Может, и нас к себе в дружки примет?
– Не надо, Лео, умоляю! – поспешила сказать Анастази, увидев выражение лица менестреля. Но он уже поднялся на ноги, резким движением отбросил занавесь.
– Хамов следует учить, моя госпожа.
Теперь Анастази имела возможность разглядеть того, кто начал это бесчинство. Молодой мужчина, черноволосый и черноглазый. Ростом ненамного выше Лео, но крепок и кряжист, словно дуб, вольно выросший на окраине леса.
– Нет, вы только поглядите, каков щеголь! Посеребренные шпоры! – он обернулся к своим спутникам и продолжал притворно-доверительным тоном. – Был я давеча в городишке, неподалеку отсюда, слушал знающих людей – дак они говорят, будто этакие носят только ссыкливые ублюдки, боящиеся собственных скакунов. А настоящие господа их за то презирают…
– Да и ездят-то они на кобылах! – подхватил другой, высокий, худой, с копной огненно-рыжих волос. У него недоставало двух передних зубов, что его не красило, зато позволяло то и дело сплевывать на пол, почти не разжимая губ.
– Верно, верно. Эх, заставить бы их откинуть капюшоны! Посмотреть, хороши ли кобылки!..
– Ему б не вязаться с ними, добрая госпожа, – склонившись к Анастази, тихо и быстро проговорил трактирщик, который только что поставил на стол поднос с яствами, от которых поднимался ароматный пар. – Вы б остерегли…
Его слова пропали впустую, ибо в это самое мгновение Лео ударил ножом, целясь в шею противнику, но тот, отведя удар, схватил менестреля за горло и прижал к дощатой стене, впечатав, словно тараном.
Служанка с визгом отскочила в сторону. Энно бросился было на подмогу господину, но один из разбойников ударил его в лицо с такой силой, что несчастный повалился на пол.
– Уйдемте, моя госпожа, – прошептала Альма, вцепившись в руку Анастази обеими руками. – Скорее, пока еще можно добраться…
Анастази раздраженно оттолкнула ее.
Нож оставался в руке менестреля; он бы мог ударить противника в бедро, но тот сдавил ему горло такой железной хваткой, что всякое движение могло обернуться непоправимым увечьем.
- Так кого ты собрался учить, сын шлюхи, зачатый на мусорной куче?.. Тебе самому не мешало бы научиться драться, как подобает мужчине!
Анастази и теперь вздрогнула от ярости и гнева, вспоминая эти слова и то, как ловкости менестреля не хватало, чтобы противостоять смерду, могучему как бык. Но в это время в зал ворвались королевские ратники и слуги. Все они были вооружены, и это – а еще королевские летящие орлы на желтых нарамниках воинов, – лишили нападавших храбрости. Главаря схватили и скрутили, без жалости заломив руки так, что он почти распластался на полу, у ног королевы. Кровь тонкой ниточкой тянулась с его разбитых губ, оставляя след на плохо выскобленных досках. Анастази брезгливо посторонилась, когда его лицо оказалось рядом с ее бархатным, украшенным вышивкой башмачком.
– Вышвырните их отсюда, – резко произнесла она, зная, что ярость искажает, делает неприятным и злым ее лицо, и с трудом справляясь с мстительным желанием причинять боль. – Негоже так вести себя в доме, назначенном к гостеприимству. Да заберите оружие, чтоб неповадно было...
Лео, согнувшись пополам, откашливался и вновь заходился, хватая ртом воздух; точно слепец, шарил по стене рукой. Энно и другой слуга, Эрвин, подбежали к нему, помогли добраться до скамьи.
– Все сделаем, моя госпожа, – старший из ратников обернулся к своим. – Тащите эту шваль на двор.
С этим словами он пнул только начавшего выпрямляться главаря ниже колена, и того, вновь вспахавшего подбородком пол, потащили прочь. Остальные, подталкиваемые остриями мечей, покорно последовали за ним.
– Еще свидимся, потрох сучий, – послышалось раз, уже из-за дверей, а потом голоса затихли; Анастази расслышала звук, как будто били во что-то плотное, тугое и влажное. Трактирщик поспешно прикрыл дверь.
Наконец старший из ратников вернулся, в ответ на благодарность только пожал плечами, поклонился менестрелю и королеве:
– И все же не худо было бы кого из них совсем прибить – может, другие посмирнее станут...
– Нет, – сказала Анастази. – Здесь я не вправе решать подобные вещи, то дело судьи и королевского фогта. Нож или петля все равно найдут каждого… а я не желаю лишней крови…
Она велела трактирщику подать воинам самые хорошие кушанья и устроить на ночлег с наибольшими удобствами. А после, в темноте узкой каморки, обняла менестреля, поцеловала страстно, без оглядки, как в ту, самую первую ночь; Лео же отшвыривал ее красивые одежды с ненавистью, точно врагов, и дамасские шелка ложились на пол с едва слышным шепотом, признавая свое поражение. Затем потянул ее, наконец-то обнаженную, к себе, целуя между грудей, постепенно спускаясь к животу и к раздвинутым, напряженным бедрам.
Тускло горевшая лучина бросала смутные, тревожные блики на скудно убранную постель. Лежанка скрипела, содрогалась так, словно вот-вот собиралась развалиться прямо под ними.
– Так хорошо? – шептал он, улыбаясь, и глаза его из-под спутанной челки ярко блестели. – Так тебе хорошо, моя королева?..
В ответ она покрывала жадными поцелуями его губы, щеки, сильную шею; обнимала как сирена, увлекая на дно, обвиваясь ногами вкруг бедер, раздирала ногтями кожу на спине…
Королева улыбнулась, словно мгновения страсти служили оправданием теперешнему мраку и терзающим душу страхам. Ее вновь сморил сон; но, прижавшись губами к плечу любовника, она слышала, как злые цепные псы то и дело захлебываются остервенелым лаем, словно чуют волка неподалеку – за деревенской оградой, возле реки.
…Всего четыре дня беглецы провели в пути от переправы через Глан до замка Золотой Рассвет, хотя обычно дорога занимала почти седмицу. Миновали Тивурт, объехали стороной шумный, суетливый Стакезее.
– Жаль, в этот раз не удастся побывать у старика, – посетовал Лео, бросив взгляд на городские стены. – Это тот человек, который по моей просьбе создал прекрасный подарок для тебя, моя королева. Ты помнишь, песенник в форме сердца…
– Искусство мастера Гебека достойно высочайшей похвалы, – улыбнувшись уголком рта, ответила Анастази. – Я заказала бы ему еще несколько книг… Но вряд ли такая возможность предоставится скоро. Впрочем, я могу обрадовать тебя, Лео. Твой подарок со мной. Желаю, чтобы эти песни звучали и в Золотом Рассвете.
Лео улыбнулся, взял ее за руку и поцеловал, мягко удерживая. Анастази не противилась, и некоторое время они ехали рука в руке, как супруги. Кони шли неспешным, плавным шагом мимо просторных лугов, на которых трудились крестьяне, ибо наступило время сенокоса. Луга сменялись светлыми дубравами, совсем не похожими на мрачные дебри Эсвельского леса, дорогу то и дело пересекали ручьи и речушки. Временами до путников доносился голос колокола – звонили в скромных деревенских храмах или в скрытых за лесами монастырях. Несколько раз навстречу попались купеческие обозы, везущие в Стакезее то шерстяные ткани, то расписные сосуды – Лео всякий раз оглядывался им вслед…
Все в мире жило и двигалось по заведенному обычаю, точь-в-точь как на страницах иллюминированных часословов; и так должно быть и будет от века. Анастази же чувствовала себя нарушительницей порядка, и при мысли об этом ее охватывал зябкий холод.
Она быстро взглянула на Лео. Гордо выпрямившись, по привычке держа поводья одной рукой, менестрель осматривал окрестности цепким, насмешливым взглядом. Круглая серебряная фибула с узором из дубовых листьев мягко поблескивала на его правом плече; теплый ветер ласково трепал густые светлые кудри, отросшие почти до плеч.
Нет, ничего подобного он, конечно, ощущать не мог. Слишком упрям, слишком доволен собой. Да и впервой ли ему соблазнять замужнюю женщину?
От Хагельсдорфа отправили Энно вперед, предупредить барона фон Зюдова о прибытии дочери; сами же ехали неторопливо, и долгий летний день уже уступал вечеру, когда лес поредел и показалась главная башня замка Золотой Рассвет.
