Возведенный на совсем небольшом естественном возвышении, замок, тем не менее, представлял собой мощную твердыню. Круглые башни выступали вперед, бросая на стены и луг глубокую тень. Расстояние от стен до первых деревьев равнялось двум перестрелам – остальной лес давно вырубили, выкорчевали пни, а теперь постоянно скашивали траву, чтобы никакой враг не смог подобраться к крепости незамеченным.
Подобная предусмотрительность пришлась по душе менестрелю, хотя он знал, что в этих землях давно не случалось усобиц.
Над воротами виднелся герб рода фон Зюдов; деревянный мост был опущен. Ров наполняла зеленоватая вода, а в ней отражались стены и змеились водоросли; проезжая над ними, Лео невольно вспомнил легенду – будто там, за толщей вод и преградами зеркал, существует мир, устроенный сходно, и там так же есть короли и купцы, замки, города и дремучие леса.
Внутренний двор замка оказался невелик, особенно в сравнении с вальденбургским. Серые стены, взметнувшиеся ввысь на трижды десять локтей, замыкали пространство с трех сторон, поблескивали желтоватыми кругляшами «лесного стекла» в окнах трапезного зала и хозяйской спальни. Справа сверкала драгоценным витражом замковая капелла. Слева – мощеная площадь и хозяйственные постройки; сюда же выходила дверь кухни. Двойные дубовые двери распахнуты, по левую руку от них крытая лестница ведет к дверям покоев на втором этаже. Под лестницей – дверь в винный погреб…
Анастази ехала первой, Лео и остальные, соблюдая установленный порядок, держались позади. Барон Эрих фон Зюдов, стоявший посреди двора, улыбаясь, поклонился королеве, взял под уздцы ее белую лошадь.
Спешившись, Лео помог королеве сойти с седла – подставил сплетенные в замок ладони под алый башмачок, как то делали пажи.
Стоя рядом с отцом, кивая головой в ответ на поклоны, Анастази оглядывала собравшихся людей. Чуть поодаль, готовый исполнить любое указание, замер Флориан Греттер, юный оруженосец ее отца, сын одного из баронских ленников. Неподалеку – сам Греттер-старший, а рядом с ним Альдо Хилькен, распорядитель. А вот, возле распахнутых дубовых дверей – замковый капеллан, отец Кристиан из Мильдо, очень высокий, худой точно цапля; и уже совершенно седой – Боже, как быстро текут годы!
Капеллана Анастази помнила с тех пор, как помнила себя: он поселился в Золотом Рассвете задолго до ее рождения, еще когда был жив дед, Юрген фон Зюдов, – и улыбнулась ему, как могла бы улыбнуться брату отца.
Много было и незнакомых лиц – за те годы, что она прожила сначала в Вигентау, а потом в Вальденбурге, здесь выросли дети; а воины, которые тогда были молодыми мужчинами, постарели...
– Отчего ты сочла возможным предупредить о своем приезде, только прибыв в Хагельсдорф?.. Хорошо ли так таиться от своего старого отца?
В карих глазах барона Анастази видела радость – но и беспокойство. Эрих фон Зюдов пережил немало суровых зим и видел достаточно, чтобы понимать, что неожиданное появление в Золотом Рассвете вальденбургской королевы может обернуться чем угодно – уплатой выкупа, кровной местью, войной...
– Дорогой отец, я прибыла в Золотой Рассвет как твоя дочь, а не как вальденбургская королева, – улыбаясь в ответ, сказала она. – Некоторое время назад я отправилась в паломничество, и решила, что непременно навещу тебя. Умоляю, прости своей любящей дочери эту маленькую вольность…
С этими словами она порывисто обняла отца, расцеловала в обе щеки. За год, что они не виделись, он, кажется, совсем не изменился – такой же сухощавый, стройный, легкий, словно время совсем не имеет над ним власти. А ведь они с Торнхельмом ровесники…
Барон отвечал ей такими же нежными поцелуями, смеясь, что она того и гляди собьет его с ног – Анастази и вправду была выше него ростом; потом, отстранясь, привычным движением пригладил волосы на тронутом паутиной седины виске.
– Отложим разговоры на вечер, милая дочь. Сейчас тебе необходимо отдохнуть после долгой дороги.
В замковой купальне уже все было готово для омовения, и королева позволила себе отдых; долго нежилась в теплой воде, благоухавшей чабрецом. Закат багрово отблескивал в стеклах маленького оконца высоко над головой. Анастази собирала воду в пригоршни и смотрела, как та утекает сквозь пальцы.
Альма, также успевшая умыться и переодеться, принесла чистую нижнюю рубашку и чулки. Довольная тем, что они с госпожой наконец-то под защитой надежных замковых стен, она восхищалась устройством и изящным убранством замка, в то время как другая служанка, совсем молоденькая, по имени Венке, которую Анастази прежде не видела, расчесывала королеве волосы, аккуратно вплетала в них серебряные и золотые нити.
Анастази слушала с легкой улыбкой, ибо такая пустая болтовня успокаивала ее. К тому же чем еще развлечь себя, пока служанки подшивают подол и затягивают шнуровку платья, по очереди вынимают из ларца и подают драгоценности?..
Тем временем за окном совсем стемнело; явился Флориан со светильником в руках, готовый проводить королеву в трапезный зал.
– Что ж, пора, – Анастази поднялась с кресла, еще раз мельком глянула на себя в поднесенное служанкой бронзовое зеркало. – Зачем отец прислал тебя, милый юноша? Я не забыла ни одного поворота, ни одной комнаты в этом замке…
В камине трапезного зала пылал огонь, горели свечи в высоких кованых подсвечниках. Слуги ловко управлялись с посудой, приносили воду и полотенца; подавали салат и зелень, капусту и яблоки, рыбный пирог и маленькие пироги с айвой, красный бульон, а затем на большом блюде внесли разрезанное на крупные куски мясо вепря, убитого бароном нынче утром на охоте, и теперь приготовленного с орехами и пряностями. В кубках багряно поблескивало пряное, тягучее рейнское. Возле стола сновали собаки, протискивались мимо ног, высматривая съедобные куски на полу.
– Так что же все-таки заставило тебя, любезная дочь, пуститься в путь без приличествующей свиты, пажей и фрейлин? Разве такая скудость к лицу вальденбургской королеве?..
Эрих фон Зюдов говорил с улыбкой, словно шутя. Лео Вагнеру как раз понадобилось отлучиться, и барон счел это удобным поводом для начала разговора.
– По пути сюда я останавливалась в Версенском аббатстве, а потом провела некоторое время в Тергау. Намерена также посетить Иденвальд. Досточтимый отец, хоть я и королева, но искренне считаю, что присутствие большой свиты в паломничестве никоим образом не будет свидетельством скромности и смирения…
Отец Кристиан при этих словах несколько раз кивнул.
– Дочь моя, – перебил ее барон. – Скажи мне, что думает обо всем этом твой супруг?..
– О, полагаю… – Анастази оглянулась; Лео все не возвращался. – Говоря по сердцу, отец, я приняла решение поспешно, не советуясь с супругом. Сомневаюсь, что его величество доволен моим отъездом.
– Именно поэтому тебя сопровождают тевольтские ратники?
– Накануне у нас с супругом произошла небольшая размолвка – о, сущая нелепость, поверь мне! Но я испытала досаду и стыд; полагаю, что и он тоже. Дабы не гневить его, я приняла решение оставить Вальденбург… хотя бы на некоторое время.
– Я правильно понимаю, это связано с ним? – барон едва заметно кивнул в сторону выхода из зала. – Во что он тебя втянул, моя бедная неразумная дочь?
– Поверь мне, отец, я приняла решение, наилучшее из возможных. Знай твердо – я не плету интриг против своего супруга и избегаю всего, что может причинить ему хоть малейший вред...
По лицу барона Анастази видела, что ее уклончивые ответы подтверждают его самые худшие опасения.
– Ази, ты, разумеется, вольна при определенных обстоятельствах вернуться в дом своего отца. Можешь – и даже должна! – предпринять паломничество, ибо двоемужие, пусть и невольное… Да-да, мне известно о возвращении барона Кленце и о договоре, который он подписал при содействии короля, – добавил он, заметив удивленное выражение ее лица. – Я виделся с ним в Хагельсдорфе, и, не скрою, был рад…
– Тебе непременно следует ехать в Иденвальд, королева, – поддержал барона отец Кристиан.
– Однако, Ази, если твой нынешний супруг захочет увидеть тебя или даже вернуть в Вальденбург, я не смогу ему препятствовать.
– И будешь совершенно прав – к чему тебе ссора с таким могущественным государем?.. Но мне некуда отсюда ехать, отец.
Тем временем вернулся Лео; увидев его, Эрих фон Зюдов быстро перевел разговор на другое. Менестрель, опустившись на скамью по левую руку от Анастази, сделал знак Энно; тот принес лютню.
– Всякое путешествие – словно еще одна прожитая жизнь, – сказал Лео. Несколько кубков рейнского взвеселили его; хотелось вознаградить хозяина за гостеприимство, а заодно и порадовать Анастази, которая сейчас показалась менестрелю особенно печальной – в совсем не приличествующем королеве платье из тонкого зеленого полотна работы северных ткачей, единственном, которое оказалось ей по мерке из остававшихся в замке. На сей раз она не стала покрывать голову накидкой; драгоценные нити таинственно и маняще поблескивали в ее темных косах. – Вот что пришло мне на ум, пока мы проезжали вашими землями, барон…
Я расскажу тебе, мой друг – здесь зелены поля,
Здесь в мире и любви живут вассалы короля.
Ты здесь забудешь про печаль, про бедность и про гнев.
То край достойнейших мужчин и благонравных дев…
Июль пылает, весь в цветах, и ночь короче дня.
И та, к которой я стремлюсь, не оттолкнет меня…
Время шло к полуночи, когда Анастази, утомившись песнями и беседами, пожелала подняться к себе; мужчины вместо рейнского уже пили местное вино – подешевле и покрепче, говорили о жадности купцов и о том, что дела на Востоке нехороши, и надо вновь собираться в поход, если будет на то воля неба и короля…
Выходя из зала в сопровождении Альмы и Венке, королева слышала первые строки старинной песни, которую особенно любил отец. Лео и остальные подпевали барону тихими, исполненными вдохновения голосами:
– Когда собрался в Святую землю
Славный король Теобальд…
***
Потянулись дни, счастливые в своем однообразии. По утрам королева ходила к мессе в замковую капеллу, а после подолгу беседовала с отцом Кристианом. Однажды выехала в Хагельсдорф, где над домами возвышались квадратные башни и островерхая крыша церкви, выстроенной более полувека назад дедом Анастази и Евгении, бароном Юргеном фон Зюдовым во исполнение обета, данного во время опасного морского путешествия.
Расторопные хагельсдорфские купцы привезли в замок узорчатое полотно, камку, тонкий лен для нижних рубашек – все, что было заказано Анастази и Альмой еще по пути в Золотой Рассвет. У служанок прибавилось работы, ибо королева не взяла из Вальденбурга ничего, кроме украшений, некоторых мелких вещей и нескольких книг – часослова, молитвенника и поднесенного менестрелем песенника, – и теперь ей требовались платья, рубашки и обувь...
Стоя в новой нижней рубашке и чулках на расстеленной на полу для тепла овечьей шкуре, то и дело приподнимая подол, Анастази поддразнивала любовника:
– Гляди, менестрель. Это хорошее полотно, тонкое и легкое, какое не зазорно носить королеве. Но мне будет не хватать тех рубашек, что остались в Вальденбурге, их нежного цвета и запаха шафрана…
Платье из голубого дамаста, на матовом поле которого свивались и переплетались гранатовый цвет и виноградные лозы, лежало, аккуратно расправленное, на крышке сундука. Другое, темно-красное, перешитое Альмой и Венке из старого платья Евгении, королева только что сняла и бросила на постель.
– В парче и в рубище прекрасен лик любви, – ответил Лео, целуя ей руки. – Но, клянусь всей музыкой мира, моя королева, носить рубище и есть простой хлеб ты не будешь.
Анастази ничего не ответила. Полированная бронза прислоненного к стене зеркала отражала ее – стройную, легкую в движениях; поворачиваясь то так, то этак, откидывая голову, поводя плечами, королева улыбалась себе, надеясь, что новая одежда, облекая ее, скроет от преследований, от всего, чем так томится и тревожится душа. Потом, нежно сжав руку менестреля, сказала:
– Я буду признательна, если ты станешь чаще играть для нас. Здесь живут просто и безыскусно; возможно, тебе это не по нраву, ведь ты привык к суете двора. Но кому, как не королевскому менестрелю, знать, чему радуется человеческое сердце?..
В Золотом Рассвете было мало книг, и это особенно печалило ее, привыкшую к изобилию вальденбургского книгохранилища. Оттого порой по вечерам она пересказывала по памяти давно прочитанные книги, дабы развлечь себя и других; ей внимали с удовольствием и жадностью, ибо она знала много такого, что было неведомо и ее отцу, и его ленникам, часто бывавшим в Золотом Рассвете.
Здесь, в стороне от двора и оживленных торговых городов, ей и вправду было нечего делать – разве что молиться, пересчитывать меха, меры зерна и отрезы тканей, бранить служанок за нерадивость, подлинную или мнимую…
Ее слова, пусть и произнесенные с нежностью и любовью, пробудили в менестреле недовольство и тревогу. Да, в Золотом Рассвете хватало тканей и кож, вина в погребах и серебряной посуды, но этот замок никак нельзя было сравнивать с Вальденбургом, и Лео почувствовал неловкость того, что королева, роскошная и ценящая роскошь, живет в условиях почти стесненных.
Особенно раздражало перешитое платье, хоть оно и было ей к лицу; Анастази гордилась своей бережливостью, Лео же понимал, что она не хочет продавать те немногие ценности, что у нее остались. И в то же время пожертвовала хагельсдорфской церкви удивительной красоты перстень с звездчатым рубином редкого темно-красного оттенка! Пользуясь теплой погодой, здесь как раз взялись обновлять настенные росписи, нужны были краски и инструменты, и королева нашла, что, если не поторопиться, можно не успеть до зимы.
Анастази как будто не задумывалась о том, что будет дальше, и жила желаниями. Но радость от их исполнения была преходящей, лишь на мгновение озарявшей светом ее нежные, красивые черты.
…Лео никогда не оставался у нее до утра – вот и теперь покинул опочивальню, едва пропели первые петухи; дошел до отведенной ему спальни возле трапезного зала, но все те же мысли лезли на ум, не давая покоя.
Он вновь поднялся по лестнице, миновал зал и опочивальни, направляясь к небольшой комнате рядом с капеллой, где хранились книги и самая драгоценная посуда, и где Эрих фон Зюдов принимал своих ленников, когда желал говорить с ними о делах, неуместных для пиров и веселья трапезного зала.
Менестрель не рассчитывал, что ему удастся отыскать какую-нибудь книгу, которую проглядела Анастази; к тому же вряд ли комнату оставляют незапертой. Но досада и упрямство лишили его покоя. Он желал делать хоть что-нибудь, даже если в итоге это делание окажется совершенно бесполезным.
К его удивлению, дверь была приоткрыта, и комнату освещало трепещущее пламя лучины. Эрих фон Зюдов склонился над расстеленным на столе пергаменом. Колеблющийся от сквозняков огонек освещал его лицо, с густыми нахмуренными бровями, впалыми щеками и крепким, округлым подбородком. Под правой рукой барона лежали цера и стило.
Лео приоткрыл дверь шире, стараясь произвести достаточно шума, дабы барон не счел его подглядчиком. Эрих фон Зюдов поднял голову.
– Менестрель? Что ты здесь делаешь в такой час?.. Впрочем, хорошо, что ты пришел сюда. Я хотел с тобой говорить, а здесь нам никто не помешает. Садись.
Подобная предусмотрительность пришлась по душе менестрелю, хотя он знал, что в этих землях давно не случалось усобиц.
Над воротами виднелся герб рода фон Зюдов; деревянный мост был опущен. Ров наполняла зеленоватая вода, а в ней отражались стены и змеились водоросли; проезжая над ними, Лео невольно вспомнил легенду – будто там, за толщей вод и преградами зеркал, существует мир, устроенный сходно, и там так же есть короли и купцы, замки, города и дремучие леса.
Внутренний двор замка оказался невелик, особенно в сравнении с вальденбургским. Серые стены, взметнувшиеся ввысь на трижды десять локтей, замыкали пространство с трех сторон, поблескивали желтоватыми кругляшами «лесного стекла» в окнах трапезного зала и хозяйской спальни. Справа сверкала драгоценным витражом замковая капелла. Слева – мощеная площадь и хозяйственные постройки; сюда же выходила дверь кухни. Двойные дубовые двери распахнуты, по левую руку от них крытая лестница ведет к дверям покоев на втором этаже. Под лестницей – дверь в винный погреб…
Анастази ехала первой, Лео и остальные, соблюдая установленный порядок, держались позади. Барон Эрих фон Зюдов, стоявший посреди двора, улыбаясь, поклонился королеве, взял под уздцы ее белую лошадь.
Спешившись, Лео помог королеве сойти с седла – подставил сплетенные в замок ладони под алый башмачок, как то делали пажи.
Стоя рядом с отцом, кивая головой в ответ на поклоны, Анастази оглядывала собравшихся людей. Чуть поодаль, готовый исполнить любое указание, замер Флориан Греттер, юный оруженосец ее отца, сын одного из баронских ленников. Неподалеку – сам Греттер-старший, а рядом с ним Альдо Хилькен, распорядитель. А вот, возле распахнутых дубовых дверей – замковый капеллан, отец Кристиан из Мильдо, очень высокий, худой точно цапля; и уже совершенно седой – Боже, как быстро текут годы!
Капеллана Анастази помнила с тех пор, как помнила себя: он поселился в Золотом Рассвете задолго до ее рождения, еще когда был жив дед, Юрген фон Зюдов, – и улыбнулась ему, как могла бы улыбнуться брату отца.
Много было и незнакомых лиц – за те годы, что она прожила сначала в Вигентау, а потом в Вальденбурге, здесь выросли дети; а воины, которые тогда были молодыми мужчинами, постарели...
– Отчего ты сочла возможным предупредить о своем приезде, только прибыв в Хагельсдорф?.. Хорошо ли так таиться от своего старого отца?
В карих глазах барона Анастази видела радость – но и беспокойство. Эрих фон Зюдов пережил немало суровых зим и видел достаточно, чтобы понимать, что неожиданное появление в Золотом Рассвете вальденбургской королевы может обернуться чем угодно – уплатой выкупа, кровной местью, войной...
– Дорогой отец, я прибыла в Золотой Рассвет как твоя дочь, а не как вальденбургская королева, – улыбаясь в ответ, сказала она. – Некоторое время назад я отправилась в паломничество, и решила, что непременно навещу тебя. Умоляю, прости своей любящей дочери эту маленькую вольность…
С этими словами она порывисто обняла отца, расцеловала в обе щеки. За год, что они не виделись, он, кажется, совсем не изменился – такой же сухощавый, стройный, легкий, словно время совсем не имеет над ним власти. А ведь они с Торнхельмом ровесники…
Барон отвечал ей такими же нежными поцелуями, смеясь, что она того и гляди собьет его с ног – Анастази и вправду была выше него ростом; потом, отстранясь, привычным движением пригладил волосы на тронутом паутиной седины виске.
– Отложим разговоры на вечер, милая дочь. Сейчас тебе необходимо отдохнуть после долгой дороги.
В замковой купальне уже все было готово для омовения, и королева позволила себе отдых; долго нежилась в теплой воде, благоухавшей чабрецом. Закат багрово отблескивал в стеклах маленького оконца высоко над головой. Анастази собирала воду в пригоршни и смотрела, как та утекает сквозь пальцы.
Альма, также успевшая умыться и переодеться, принесла чистую нижнюю рубашку и чулки. Довольная тем, что они с госпожой наконец-то под защитой надежных замковых стен, она восхищалась устройством и изящным убранством замка, в то время как другая служанка, совсем молоденькая, по имени Венке, которую Анастази прежде не видела, расчесывала королеве волосы, аккуратно вплетала в них серебряные и золотые нити.
Анастази слушала с легкой улыбкой, ибо такая пустая болтовня успокаивала ее. К тому же чем еще развлечь себя, пока служанки подшивают подол и затягивают шнуровку платья, по очереди вынимают из ларца и подают драгоценности?..
Тем временем за окном совсем стемнело; явился Флориан со светильником в руках, готовый проводить королеву в трапезный зал.
– Что ж, пора, – Анастази поднялась с кресла, еще раз мельком глянула на себя в поднесенное служанкой бронзовое зеркало. – Зачем отец прислал тебя, милый юноша? Я не забыла ни одного поворота, ни одной комнаты в этом замке…
В камине трапезного зала пылал огонь, горели свечи в высоких кованых подсвечниках. Слуги ловко управлялись с посудой, приносили воду и полотенца; подавали салат и зелень, капусту и яблоки, рыбный пирог и маленькие пироги с айвой, красный бульон, а затем на большом блюде внесли разрезанное на крупные куски мясо вепря, убитого бароном нынче утром на охоте, и теперь приготовленного с орехами и пряностями. В кубках багряно поблескивало пряное, тягучее рейнское. Возле стола сновали собаки, протискивались мимо ног, высматривая съедобные куски на полу.
– Так что же все-таки заставило тебя, любезная дочь, пуститься в путь без приличествующей свиты, пажей и фрейлин? Разве такая скудость к лицу вальденбургской королеве?..
Эрих фон Зюдов говорил с улыбкой, словно шутя. Лео Вагнеру как раз понадобилось отлучиться, и барон счел это удобным поводом для начала разговора.
– По пути сюда я останавливалась в Версенском аббатстве, а потом провела некоторое время в Тергау. Намерена также посетить Иденвальд. Досточтимый отец, хоть я и королева, но искренне считаю, что присутствие большой свиты в паломничестве никоим образом не будет свидетельством скромности и смирения…
Отец Кристиан при этих словах несколько раз кивнул.
– Дочь моя, – перебил ее барон. – Скажи мне, что думает обо всем этом твой супруг?..
– О, полагаю… – Анастази оглянулась; Лео все не возвращался. – Говоря по сердцу, отец, я приняла решение поспешно, не советуясь с супругом. Сомневаюсь, что его величество доволен моим отъездом.
– Именно поэтому тебя сопровождают тевольтские ратники?
– Накануне у нас с супругом произошла небольшая размолвка – о, сущая нелепость, поверь мне! Но я испытала досаду и стыд; полагаю, что и он тоже. Дабы не гневить его, я приняла решение оставить Вальденбург… хотя бы на некоторое время.
– Я правильно понимаю, это связано с ним? – барон едва заметно кивнул в сторону выхода из зала. – Во что он тебя втянул, моя бедная неразумная дочь?
– Поверь мне, отец, я приняла решение, наилучшее из возможных. Знай твердо – я не плету интриг против своего супруга и избегаю всего, что может причинить ему хоть малейший вред...
По лицу барона Анастази видела, что ее уклончивые ответы подтверждают его самые худшие опасения.
– Ази, ты, разумеется, вольна при определенных обстоятельствах вернуться в дом своего отца. Можешь – и даже должна! – предпринять паломничество, ибо двоемужие, пусть и невольное… Да-да, мне известно о возвращении барона Кленце и о договоре, который он подписал при содействии короля, – добавил он, заметив удивленное выражение ее лица. – Я виделся с ним в Хагельсдорфе, и, не скрою, был рад…
– Тебе непременно следует ехать в Иденвальд, королева, – поддержал барона отец Кристиан.
– Однако, Ази, если твой нынешний супруг захочет увидеть тебя или даже вернуть в Вальденбург, я не смогу ему препятствовать.
– И будешь совершенно прав – к чему тебе ссора с таким могущественным государем?.. Но мне некуда отсюда ехать, отец.
Тем временем вернулся Лео; увидев его, Эрих фон Зюдов быстро перевел разговор на другое. Менестрель, опустившись на скамью по левую руку от Анастази, сделал знак Энно; тот принес лютню.
– Всякое путешествие – словно еще одна прожитая жизнь, – сказал Лео. Несколько кубков рейнского взвеселили его; хотелось вознаградить хозяина за гостеприимство, а заодно и порадовать Анастази, которая сейчас показалась менестрелю особенно печальной – в совсем не приличествующем королеве платье из тонкого зеленого полотна работы северных ткачей, единственном, которое оказалось ей по мерке из остававшихся в замке. На сей раз она не стала покрывать голову накидкой; драгоценные нити таинственно и маняще поблескивали в ее темных косах. – Вот что пришло мне на ум, пока мы проезжали вашими землями, барон…
Я расскажу тебе, мой друг – здесь зелены поля,
Здесь в мире и любви живут вассалы короля.
Ты здесь забудешь про печаль, про бедность и про гнев.
То край достойнейших мужчин и благонравных дев…
Июль пылает, весь в цветах, и ночь короче дня.
И та, к которой я стремлюсь, не оттолкнет меня…
Время шло к полуночи, когда Анастази, утомившись песнями и беседами, пожелала подняться к себе; мужчины вместо рейнского уже пили местное вино – подешевле и покрепче, говорили о жадности купцов и о том, что дела на Востоке нехороши, и надо вновь собираться в поход, если будет на то воля неба и короля…
Выходя из зала в сопровождении Альмы и Венке, королева слышала первые строки старинной песни, которую особенно любил отец. Лео и остальные подпевали барону тихими, исполненными вдохновения голосами:
– Когда собрался в Святую землю
Славный король Теобальд…
ГЛАВА 22
***
Потянулись дни, счастливые в своем однообразии. По утрам королева ходила к мессе в замковую капеллу, а после подолгу беседовала с отцом Кристианом. Однажды выехала в Хагельсдорф, где над домами возвышались квадратные башни и островерхая крыша церкви, выстроенной более полувека назад дедом Анастази и Евгении, бароном Юргеном фон Зюдовым во исполнение обета, данного во время опасного морского путешествия.
Расторопные хагельсдорфские купцы привезли в замок узорчатое полотно, камку, тонкий лен для нижних рубашек – все, что было заказано Анастази и Альмой еще по пути в Золотой Рассвет. У служанок прибавилось работы, ибо королева не взяла из Вальденбурга ничего, кроме украшений, некоторых мелких вещей и нескольких книг – часослова, молитвенника и поднесенного менестрелем песенника, – и теперь ей требовались платья, рубашки и обувь...
Стоя в новой нижней рубашке и чулках на расстеленной на полу для тепла овечьей шкуре, то и дело приподнимая подол, Анастази поддразнивала любовника:
– Гляди, менестрель. Это хорошее полотно, тонкое и легкое, какое не зазорно носить королеве. Но мне будет не хватать тех рубашек, что остались в Вальденбурге, их нежного цвета и запаха шафрана…
Платье из голубого дамаста, на матовом поле которого свивались и переплетались гранатовый цвет и виноградные лозы, лежало, аккуратно расправленное, на крышке сундука. Другое, темно-красное, перешитое Альмой и Венке из старого платья Евгении, королева только что сняла и бросила на постель.
– В парче и в рубище прекрасен лик любви, – ответил Лео, целуя ей руки. – Но, клянусь всей музыкой мира, моя королева, носить рубище и есть простой хлеб ты не будешь.
Анастази ничего не ответила. Полированная бронза прислоненного к стене зеркала отражала ее – стройную, легкую в движениях; поворачиваясь то так, то этак, откидывая голову, поводя плечами, королева улыбалась себе, надеясь, что новая одежда, облекая ее, скроет от преследований, от всего, чем так томится и тревожится душа. Потом, нежно сжав руку менестреля, сказала:
– Я буду признательна, если ты станешь чаще играть для нас. Здесь живут просто и безыскусно; возможно, тебе это не по нраву, ведь ты привык к суете двора. Но кому, как не королевскому менестрелю, знать, чему радуется человеческое сердце?..
В Золотом Рассвете было мало книг, и это особенно печалило ее, привыкшую к изобилию вальденбургского книгохранилища. Оттого порой по вечерам она пересказывала по памяти давно прочитанные книги, дабы развлечь себя и других; ей внимали с удовольствием и жадностью, ибо она знала много такого, что было неведомо и ее отцу, и его ленникам, часто бывавшим в Золотом Рассвете.
Здесь, в стороне от двора и оживленных торговых городов, ей и вправду было нечего делать – разве что молиться, пересчитывать меха, меры зерна и отрезы тканей, бранить служанок за нерадивость, подлинную или мнимую…
Ее слова, пусть и произнесенные с нежностью и любовью, пробудили в менестреле недовольство и тревогу. Да, в Золотом Рассвете хватало тканей и кож, вина в погребах и серебряной посуды, но этот замок никак нельзя было сравнивать с Вальденбургом, и Лео почувствовал неловкость того, что королева, роскошная и ценящая роскошь, живет в условиях почти стесненных.
Особенно раздражало перешитое платье, хоть оно и было ей к лицу; Анастази гордилась своей бережливостью, Лео же понимал, что она не хочет продавать те немногие ценности, что у нее остались. И в то же время пожертвовала хагельсдорфской церкви удивительной красоты перстень с звездчатым рубином редкого темно-красного оттенка! Пользуясь теплой погодой, здесь как раз взялись обновлять настенные росписи, нужны были краски и инструменты, и королева нашла, что, если не поторопиться, можно не успеть до зимы.
Анастази как будто не задумывалась о том, что будет дальше, и жила желаниями. Но радость от их исполнения была преходящей, лишь на мгновение озарявшей светом ее нежные, красивые черты.
…Лео никогда не оставался у нее до утра – вот и теперь покинул опочивальню, едва пропели первые петухи; дошел до отведенной ему спальни возле трапезного зала, но все те же мысли лезли на ум, не давая покоя.
Он вновь поднялся по лестнице, миновал зал и опочивальни, направляясь к небольшой комнате рядом с капеллой, где хранились книги и самая драгоценная посуда, и где Эрих фон Зюдов принимал своих ленников, когда желал говорить с ними о делах, неуместных для пиров и веселья трапезного зала.
Менестрель не рассчитывал, что ему удастся отыскать какую-нибудь книгу, которую проглядела Анастази; к тому же вряд ли комнату оставляют незапертой. Но досада и упрямство лишили его покоя. Он желал делать хоть что-нибудь, даже если в итоге это делание окажется совершенно бесполезным.
К его удивлению, дверь была приоткрыта, и комнату освещало трепещущее пламя лучины. Эрих фон Зюдов склонился над расстеленным на столе пергаменом. Колеблющийся от сквозняков огонек освещал его лицо, с густыми нахмуренными бровями, впалыми щеками и крепким, округлым подбородком. Под правой рукой барона лежали цера и стило.
Лео приоткрыл дверь шире, стараясь произвести достаточно шума, дабы барон не счел его подглядчиком. Эрих фон Зюдов поднял голову.
– Менестрель? Что ты здесь делаешь в такой час?.. Впрочем, хорошо, что ты пришел сюда. Я хотел с тобой говорить, а здесь нам никто не помешает. Садись.
