Лео отшвырнул в сторону пояс, одним движением, через голову, стянул с себя рубаху.
– А, я понимаю, сын оружейника, ставший маркграфом, сразу наскучил тебе, да, бывшая королева Анастази? Ну так иди же сюда, я тебя порадую, я знаю способ.
Он нечасто упоминал о своем происхождении, и Анастази охотно узнала бы больше, но тон его был оскорбителен, и она только пожала плечами, поднимаясь и откладывая в сторону гребень:
– Ступай в свои покои. Тебе нельзя столько пить, Лео, ты уже всех переполошил. Отец сердится…
– Ази, – сказал он, приблизившись к ней; обнял и попытался поцеловать. – Или ты не видишь?.. Я так привязался к тебе, Ази…
Он прошептал это почти неслышно, злясь на себя за слова и чувства, считая их чуть ли не слабостью; будто в самый разгар жестокой сечи отбросил в сторону щит и снял шлем.
– Лео, я не хочу… не хочу сейчас, пожалуйста, – умоляюще прошептала она, но он с силой толкнул ее на ложе, торопливо распуская завязки на штанах, словно деревенский подмастерье, улучивший момент, чтобы зажать в укромном закутке хорошенькую работницу.
– Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, Ази.
Оттолкнув его, Анастази вскочила. На сундуке, рядом с платьем, лежал короткий хлыст. Она схватила его, едва успев дотянуться – Лео вцепился в подол ее платья, рванул так, что ткань с треском разорвалась.
Повернувшись, успела ударить всего один раз – и там, где утяжеленный край коснулся обнаженного плеча и груди, мгновенно вздулась багряно-красная полоса.
Лео отдернулся, а потом бросился к ней. Схватил за руку, выворачивая, заставляя разжать пальцы. В каждом движении его тела, в том, как напрягались мускулы под кожей, было что-то страшное, звериное.
От резкой боли на глазах выступили слезы, и королева выронила хлыст.
– Сучка, – прошипел Лео, прижимая ее к себе, не давая вырваться. – Ах, прекрасная сучка! Ну держись, теперь я тебя…
Он вновь опрокинул ее на кровать так резко, что Анастази на мгновение перестала понимать, где потолок, а где пол, и силой заставил развести в стороны колени.
Она выгибалась и царапалась, пытаясь сбросить его с себя. Вскрикнула, но крик потонул в тяжелых складках полога, рассеялся в пустоте комнаты.
Гадко, унизительно, хуже, чем боль – однообразие размеренных, сильных рывков, как будто он вгонял себя в нее без любви, без ожидания взаимной нежности, а только с желанием поскорее утолить жажду. Первый раз за время их связи Лео пользовался ею, как вещью; и ей, задыхавшейся в шелке и мехах ложа, распростертой на тончайшем полотне простыней, было стыдно и мерзко от собственной слабости.
Но всего ужасней, что даже таким он нравился ей.
– Трахаешься ты бесподобно, Ази, слов нет…
Он наконец отпустил ее. Лег рядом. Плечи его блестели, от него пахло вином, но сильнее потом, словно он делал долгую, трудную, утомительную работу.
– Я не забуду тебе этого, и слов твоих гнусных тоже не забуду, – не глядя на него, сказала Анастази, сворачиваясь клубком, как лесной зверек, зажимая вытянутые руки между колен.
– Не забывай, – сказал он равнодушно и утомленно, и отвернулся, готовый провалиться в сон.
Ему давно хотелось уехать из Золотого Рассвета, ему надоело здесь, в стороне от двора и больших дел, но оставить ее он был не в состоянии. Удовольствие стало оковами прочнее и тяжелее тех, что достаются преступникам и убийцам.
Утром, когда сквозь зыбкий сон Анастази почувствовала, как его руки касаются ее предплечий и локтей, а потом спускаются к бедрам, первым желанием было отстраниться и молча уйти – но она лежала тихонько, словно наблюдая со стороны, пока он соединялся с ней – нежно, мелкими, сначала неглубокими, мягкими движениями.
– Ази? – прошептал он. – Я знаю, что ты не спишь.
– Что с тобой было, Лео?
– А ты развратница, Ази, – он нежно коснулся губами ее шеи. – Тебе ведь понравилось…
Она только крепче прижалась к нему.
Ненужный хлыст и разорванное нижнее платье так и остались валяться возле кровати. Венке убрала их только днем, когда Анастази и Евгения вместе с Лео и князем Райнартом уехали на прогулку.
Свежий рубец то и дело напоминал о себе, и Лео морщился от боли, поправлял тяжелую фибулу, удерживающую плащ. Когда его спросили, в чем дело, только улыбнулся:
– Не обращайте внимания. Анастази… госпожа Анастази сегодня ночью…
И не стал продолжать, словно понял, что говорит лишнее; улыбнулся и отвел глаза, но сам из-под светлой челки глядел на королеву, которая нынче, вопреки обыкновению, была с ним весьма холодна.
– О чем он болтает, Ази? Что произошло? – спросила Евгения, едва мужчины, занятые беседой о делах на Востоке, уехали вперед.
– Так… – Анастази с презрительной усмешкой пожала плечами. – Простолюдин позабыл о покорности и вел себя соответственно своему происхождению, только и всего. Он переменился за последнее время…
Склонившись к сестре, она быстрым шепотом пояснила свои слова, и Евгения сначала разгневалась, а потом задумалась, погрузившись в собственные воспоминания. Да, ей тоже были ведомы резкость, грубость и жадность взаимности – рука на ее шее, холод стены у самой щеки. Но, откровенные и желанные, эти ласки никак не могли быть оскорбительны, потому что в истинной любви не бывает униженных…
– Юха, – вдруг снова заговорила Анастази. – Юха, скажи, это правда, что… Торнхельм и эта девица?.. Элке?
Евгения помолчала, прежде чем дать ответ, и по этому молчанию Анастази все поняла – и опустила голову, глядя на узкую полосу примятой травы под копытами лошади.
– Я не могу сказать ничего предосудительного о короле, ибо не имею на то ни права, ни желания. Однако чего ты хотела, Ази? Нынче сердце его исполнено разочарования и боли. А боль, кажется, легче перетерпеть, если кто-то есть рядом…
– Ну что ж, оно и к лучшему. Не так уж прочны оказались соединявшие нас узы…
Анастази, казалось, хотела сказать что-то еще, и даже подбирала нужные слова, но потом только отмахнулась и дернула застежку плаща.
– Лео!.. Лео, послушай…
Она выкрикнула его имя отчаянно, словно он был неизмеримо далеко, и прижала ладонь ко лбу, словно пыталась остановить поток захлестывавших ее мыслей; менестрель, что-то сказав князю Райнарту, повернул коня и подъехал к ней.
– Моя королева?
Она крепко сжала его руку. Лео склонился и поцеловал ее тонкие пальцы, на одном из которых поблескивало золотом и цветными эмалями его кольцо.
– Анастази, моя королева, может, нам лучше вернуться?
Он казался обеспокоенным, но взглянул на нее как-то по-новому – невозмутимо и строго. И, как весной в Вальденбурге, Анастази вновь почувствовала на запястье тонкую шелковую нить. Тогда эта нить была крепка, связывая их, притягивая друг к другу, несмотря на опасность; теперь же истончилась и гнила – по чьей вине? – и не было силы, способной восстановить ее.
– Нет, Лео, – справившись с собой, ответила она. – Я просто… неважно. Это пройдет.
Он снова поднес ее руку к губам, потом прижал к своей щеке.
– Береги себя и не беспокойся ни о чем, госпожа.
Маркус Райнарт ожидал их возле крутого спуска к ручью. Лео не стал нагонять его, ехал рядом с Анастази, по привычке глядя в сторону. И Евгения, жалевшая сестру, все отчетливей видела перемену в бывшем менестреле; словно оттого, что он получил титул, яснее стал взгляд, и жестче рот, и грубее голос. И даже осанка, кажется, стала другой…
Герцогиня не любила ни его светлых волос, ни гибкости тела, ни лукавства в речах и взгляде – всего, что так нравилось Анастази и привлекало к нему женщин. Однако сейчас он был действительно красивым. Мужественным, под стать прославленному рыцарю вроде Эльстрама. Холодным и опасным, как дамасская сталь.
***
Каменистая дорога вилась меж холмов с пологими склонами, забирая на север и минуя стороной Хагельсдорф. Белая кобылка королевы бежала по ней скорой, неровной рысью, норовисто выгнув шею. Королева же, погруженная в свои мысли, не замечала, как лошадь ускоряет бег.
- Анастази!.. Ази, да погоди же ты!.. – Эрих фон Зюдов, пришпорив коня, наконец нагнал ее. – Ты желаешь умножать несчастья, дочь моя?.. Не достаточно ли их и без этого?!
Анастази подняла на него взгляд, и – не сразу, словно ей потребовалось время осмыслить его слова, – натянула поводья. Белая кобылка перешла на более размеренный шаг.
Королева заставила себя поглядеть по сторонам. Небо заволакивали тучи. Густая листва виноградной лозы на склонах холмов кое-где уже покраснела или пожелтела. Осень в этот год пришла рано, мазнув желтым верхушки деревьев, сделав ночи холодными, заставив солнце то и дело кутаться в серые облака.
Куда она, в самом деле, несется? Все уже решено. Ей и так и так возвращаться в Золотой Рассвет. Это дом ее отца. Там Евгения, Пауль, и все почти так же, как в прошлом. Там любовник…
Но не сочувствия же ждать от Лео?.. Разве он укроет от невзгод, разве примет к сердцу боль, виновником которой – он сам?..
Ей не хотелось говорить даже с сестрой, встретившей их на крыльце замка и взглянувшей на королеву тревожно и вопрошающе. Маркус Райнарт недавно покинул Золотой Рассвет, направившись в свою вотчину, Эрлинген, и теперь герцогиня пребывала в таком же беспокойном ожидании, как и Анастази – с той лишь разницей, что, во всяком случае, вправе была надеяться на благие перемены.
– Я много раз спрашивала себя, спрашиваю и теперь – отчего я решилась принять предложение Торнхельма? В чем он может меня обвинить? Досадно, что я сама навлекла на себя подозрение, совершив побег...
– Если бы ты этого не сделала, он вполне мог бы убить тебя.
– Что толку обсуждать это теперь? Я отказалась от короны и честного супружества. Для женщины не так уж много в мире испытаний, равных этому… Впрочем, не следует гневить судьбу. Думаю, мы поступили разумно. Будущее Оттокара и младших детей куда важнее, чем моя гордость…
Герцогиня, со свойственной ей деликатностью, не стала продолжать расспросы, увидев, что Анастази к этому не расположена. И вправду – что было бы, не поступи королева так опрометчиво?.. Лео оставил бы Вальденбург в свите короля Вольфа, и в следующий раз любовники увиделись бы лишь много месяцев спустя. Возможно, еще ранее того охладели бы друг к другу, и эта связь так и осталась бы незамеченным, тайным, хоть и счастливым для обоих событием… Но она согласилась на развод, по сути, признав свою небезупречность – из страха перед судом, из желания сохранить свободу себе и жизнь любовнику? Страсть или малодушие владело ею в тот миг?
Сама Анастази того не ведала, ибо все это слишком давно и тесно переплелось в ее душе, и страха не было без страсти, и любовь не сулила блаженства, если вершилась без оглядки.
Едва сменив покрытое дорожной пылью платье на полюбившееся зеленое, королева поспешила в комнату рядом с капеллой, где, среди книг и красивых вещей, все чаще укрывалась от невзгод и тяжких мыслей.
Судьба оказалась благосклонна к ней хотя бы в одном – Лео вернулся в Золотой Рассвет только следующим вечером, уже затемно. Он не застал королеву ни в клуатре, ни в опочивальне. В ответ на расспросы Альма нехотя сказала, что госпожа пожелала уединиться за чтением.
– И рядом с королевой никого нет? Хороши слуги, нечего сказать! Ваша госпожа слишком добра к вам.
– Таково было желание королевы, а для меня оно имеет силу закона. Я отправила к ней Венке, и… Куда же вы, господин?..
– Полагаю, твоя госпожа извинит мое нетерпение. Я не видел ее три дня, а кажется, будто целую вечность!
Он поднялся на второй этаж, почти бегом миновал зал с четырьмя окнами. Венке, действительно, сидела на каменной скамеечке у окна напротив дверей капеллы, тихонько пела, то заплетая, то расплетая пушистую русую косу.
Завидев маркграфа, служанка встала и поклонилась. Лео привычно-тихо стукнул по двери серебряным перстнем; услышав голос Анастази, вошел в комнату.
Торопясь накрыть широким рукавом лист пергамена, королева смахнула его со стола, и, поспешно подняв, положила лицевой стороной вниз. Вскочила – и опрокинула чашку с краской; по столу расползлось темно-синее блестящее пятно.
Анастази со смехом всплеснула руками.
– Бывают же такие нелепости! Отец скажет, что разора от меня едва ли не больше, чем от медведя, забредшего в винный погреб!
Но Лео видел в ее глазах огорчение и досаду. Он понял, что помешал, она его не ждала, и он здесь, быть может, даже лишний.
– Что занимает тебя, Ази? – ласково спросил он, но его улыбка отразилась на ее лице такой же улыбкой и незначащими словами:
– Женские заботы, дорогой маркграф. Я пытаюсь подсчитать, сколько еще нужно материалов для церкви, и это требует напряжения сил… а праздная жизнь ничуть не способствует таким умениям! Мне даже неловко показывать тебе, – она отодвинула пергамен от края стола. – А когда-то я разбиралась с этим легко и быстро, и моя тетка, госпожа фон Айсвельт, хвалила меня... Заслужить ее похвалу, поверь, было весьма непросто!
И тоном, и приветливостью она легко могла обмануть любого собеседника, но не его, знавшего ее столь близко, привыкшего подмечать каждый взгляд, каждую перемену в выражении лица – и Лео вновь кольнуло знакомое чувство, будто она знает больше, чем говорит.
Это беспокоило его – он не понимал, читает ли она или пишет, а если пишет, то что? Кому? С кем ведет переговоры?..
– Разве подсчеты не подождут до утра, моя королева? Прошу, будь снисходительна, раздели со мной трапезу. Я торопился…
– Ну хорошо, идем, идем, Лео, – она с некоторой неохотой позволила ему увлечь себя прочь от стола и только махнула рукой Венке, указывая на темные потеки на полу.
Слуги подали им то, что осталось от вечерней семейной трапезы – свежий хлеб, похлебку с травами, мясо. Почуяв запах съестного, задремавшие было под лавками собаки пробудились – ходили вокруг стола, принюхивались, поднимая вытянутые морды.
Лео ел быстро, запивая жаркое крепким рейнским; Анастази не сводила с него взгляда, а сама думала – все-таки хорошо, правильно, что бывшему менестрелю неизвестно о ее переговорах с вальденбургским королем.
Бывший менестрель рассказывал о пути в Кердинг, что на границе Восточной марки, о непогоде в горах и том, что пиво в тех краях еще дурнее, чем в прочих, и годится лишь для того, чтоб его пили погонщики скота. Анастази мало слушала его. Стоило отвлечься от дела, позволить себе передышку – и в ушах начинал звучать другой голос, произносивший весьма суровые слова.
«Государь не желает ни примирения, ни возвращения законной супруги в Вальденбург – и речь о том идти не может. Однако ничто не должно помешать принцу Оттокару наследовать корону. Полагаю, королева не станет спорить с этим? Посему король предлагает сообща найти повод более не встречаться и жить раздельно, весомый, но такой, который не приведет к позору – его величества или вашему…»
Анастази сразу поняла, что перед ней тот самый человек, о котором спрашивал Лео; вспомнила, что видела его среди работников, трудившихся над укреплением стен в хагельсдорфской церкви. Теперь он был иначе одет и говорил уверенно, отрывисто – так говорят и ведут себя люди, жизнь и преуспеяние которых не зависит от скудной милости господина; и это задело ее.
В монастырь близ Хагельсдорфа, бывший местожительством епископа, королева приехала в сопровождении отца и нескольких слуг; вальденбургский посланник явился один.
– А, я понимаю, сын оружейника, ставший маркграфом, сразу наскучил тебе, да, бывшая королева Анастази? Ну так иди же сюда, я тебя порадую, я знаю способ.
Он нечасто упоминал о своем происхождении, и Анастази охотно узнала бы больше, но тон его был оскорбителен, и она только пожала плечами, поднимаясь и откладывая в сторону гребень:
– Ступай в свои покои. Тебе нельзя столько пить, Лео, ты уже всех переполошил. Отец сердится…
– Ази, – сказал он, приблизившись к ней; обнял и попытался поцеловать. – Или ты не видишь?.. Я так привязался к тебе, Ази…
Он прошептал это почти неслышно, злясь на себя за слова и чувства, считая их чуть ли не слабостью; будто в самый разгар жестокой сечи отбросил в сторону щит и снял шлем.
– Лео, я не хочу… не хочу сейчас, пожалуйста, – умоляюще прошептала она, но он с силой толкнул ее на ложе, торопливо распуская завязки на штанах, словно деревенский подмастерье, улучивший момент, чтобы зажать в укромном закутке хорошенькую работницу.
– Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, Ази.
Оттолкнув его, Анастази вскочила. На сундуке, рядом с платьем, лежал короткий хлыст. Она схватила его, едва успев дотянуться – Лео вцепился в подол ее платья, рванул так, что ткань с треском разорвалась.
Повернувшись, успела ударить всего один раз – и там, где утяжеленный край коснулся обнаженного плеча и груди, мгновенно вздулась багряно-красная полоса.
Лео отдернулся, а потом бросился к ней. Схватил за руку, выворачивая, заставляя разжать пальцы. В каждом движении его тела, в том, как напрягались мускулы под кожей, было что-то страшное, звериное.
От резкой боли на глазах выступили слезы, и королева выронила хлыст.
– Сучка, – прошипел Лео, прижимая ее к себе, не давая вырваться. – Ах, прекрасная сучка! Ну держись, теперь я тебя…
Он вновь опрокинул ее на кровать так резко, что Анастази на мгновение перестала понимать, где потолок, а где пол, и силой заставил развести в стороны колени.
Она выгибалась и царапалась, пытаясь сбросить его с себя. Вскрикнула, но крик потонул в тяжелых складках полога, рассеялся в пустоте комнаты.
Гадко, унизительно, хуже, чем боль – однообразие размеренных, сильных рывков, как будто он вгонял себя в нее без любви, без ожидания взаимной нежности, а только с желанием поскорее утолить жажду. Первый раз за время их связи Лео пользовался ею, как вещью; и ей, задыхавшейся в шелке и мехах ложа, распростертой на тончайшем полотне простыней, было стыдно и мерзко от собственной слабости.
Но всего ужасней, что даже таким он нравился ей.
– Трахаешься ты бесподобно, Ази, слов нет…
Он наконец отпустил ее. Лег рядом. Плечи его блестели, от него пахло вином, но сильнее потом, словно он делал долгую, трудную, утомительную работу.
– Я не забуду тебе этого, и слов твоих гнусных тоже не забуду, – не глядя на него, сказала Анастази, сворачиваясь клубком, как лесной зверек, зажимая вытянутые руки между колен.
– Не забывай, – сказал он равнодушно и утомленно, и отвернулся, готовый провалиться в сон.
Ему давно хотелось уехать из Золотого Рассвета, ему надоело здесь, в стороне от двора и больших дел, но оставить ее он был не в состоянии. Удовольствие стало оковами прочнее и тяжелее тех, что достаются преступникам и убийцам.
Утром, когда сквозь зыбкий сон Анастази почувствовала, как его руки касаются ее предплечий и локтей, а потом спускаются к бедрам, первым желанием было отстраниться и молча уйти – но она лежала тихонько, словно наблюдая со стороны, пока он соединялся с ней – нежно, мелкими, сначала неглубокими, мягкими движениями.
– Ази? – прошептал он. – Я знаю, что ты не спишь.
– Что с тобой было, Лео?
– А ты развратница, Ази, – он нежно коснулся губами ее шеи. – Тебе ведь понравилось…
Она только крепче прижалась к нему.
Ненужный хлыст и разорванное нижнее платье так и остались валяться возле кровати. Венке убрала их только днем, когда Анастази и Евгения вместе с Лео и князем Райнартом уехали на прогулку.
Свежий рубец то и дело напоминал о себе, и Лео морщился от боли, поправлял тяжелую фибулу, удерживающую плащ. Когда его спросили, в чем дело, только улыбнулся:
– Не обращайте внимания. Анастази… госпожа Анастази сегодня ночью…
И не стал продолжать, словно понял, что говорит лишнее; улыбнулся и отвел глаза, но сам из-под светлой челки глядел на королеву, которая нынче, вопреки обыкновению, была с ним весьма холодна.
– О чем он болтает, Ази? Что произошло? – спросила Евгения, едва мужчины, занятые беседой о делах на Востоке, уехали вперед.
– Так… – Анастази с презрительной усмешкой пожала плечами. – Простолюдин позабыл о покорности и вел себя соответственно своему происхождению, только и всего. Он переменился за последнее время…
Склонившись к сестре, она быстрым шепотом пояснила свои слова, и Евгения сначала разгневалась, а потом задумалась, погрузившись в собственные воспоминания. Да, ей тоже были ведомы резкость, грубость и жадность взаимности – рука на ее шее, холод стены у самой щеки. Но, откровенные и желанные, эти ласки никак не могли быть оскорбительны, потому что в истинной любви не бывает униженных…
– Юха, – вдруг снова заговорила Анастази. – Юха, скажи, это правда, что… Торнхельм и эта девица?.. Элке?
Евгения помолчала, прежде чем дать ответ, и по этому молчанию Анастази все поняла – и опустила голову, глядя на узкую полосу примятой травы под копытами лошади.
– Я не могу сказать ничего предосудительного о короле, ибо не имею на то ни права, ни желания. Однако чего ты хотела, Ази? Нынче сердце его исполнено разочарования и боли. А боль, кажется, легче перетерпеть, если кто-то есть рядом…
– Ну что ж, оно и к лучшему. Не так уж прочны оказались соединявшие нас узы…
Анастази, казалось, хотела сказать что-то еще, и даже подбирала нужные слова, но потом только отмахнулась и дернула застежку плаща.
– Лео!.. Лео, послушай…
Она выкрикнула его имя отчаянно, словно он был неизмеримо далеко, и прижала ладонь ко лбу, словно пыталась остановить поток захлестывавших ее мыслей; менестрель, что-то сказав князю Райнарту, повернул коня и подъехал к ней.
– Моя королева?
Она крепко сжала его руку. Лео склонился и поцеловал ее тонкие пальцы, на одном из которых поблескивало золотом и цветными эмалями его кольцо.
– Анастази, моя королева, может, нам лучше вернуться?
Он казался обеспокоенным, но взглянул на нее как-то по-новому – невозмутимо и строго. И, как весной в Вальденбурге, Анастази вновь почувствовала на запястье тонкую шелковую нить. Тогда эта нить была крепка, связывая их, притягивая друг к другу, несмотря на опасность; теперь же истончилась и гнила – по чьей вине? – и не было силы, способной восстановить ее.
– Нет, Лео, – справившись с собой, ответила она. – Я просто… неважно. Это пройдет.
Он снова поднес ее руку к губам, потом прижал к своей щеке.
– Береги себя и не беспокойся ни о чем, госпожа.
Маркус Райнарт ожидал их возле крутого спуска к ручью. Лео не стал нагонять его, ехал рядом с Анастази, по привычке глядя в сторону. И Евгения, жалевшая сестру, все отчетливей видела перемену в бывшем менестреле; словно оттого, что он получил титул, яснее стал взгляд, и жестче рот, и грубее голос. И даже осанка, кажется, стала другой…
Герцогиня не любила ни его светлых волос, ни гибкости тела, ни лукавства в речах и взгляде – всего, что так нравилось Анастази и привлекало к нему женщин. Однако сейчас он был действительно красивым. Мужественным, под стать прославленному рыцарю вроде Эльстрама. Холодным и опасным, как дамасская сталь.
ГЛАВА 25
***
Каменистая дорога вилась меж холмов с пологими склонами, забирая на север и минуя стороной Хагельсдорф. Белая кобылка королевы бежала по ней скорой, неровной рысью, норовисто выгнув шею. Королева же, погруженная в свои мысли, не замечала, как лошадь ускоряет бег.
- Анастази!.. Ази, да погоди же ты!.. – Эрих фон Зюдов, пришпорив коня, наконец нагнал ее. – Ты желаешь умножать несчастья, дочь моя?.. Не достаточно ли их и без этого?!
Анастази подняла на него взгляд, и – не сразу, словно ей потребовалось время осмыслить его слова, – натянула поводья. Белая кобылка перешла на более размеренный шаг.
Королева заставила себя поглядеть по сторонам. Небо заволакивали тучи. Густая листва виноградной лозы на склонах холмов кое-где уже покраснела или пожелтела. Осень в этот год пришла рано, мазнув желтым верхушки деревьев, сделав ночи холодными, заставив солнце то и дело кутаться в серые облака.
Куда она, в самом деле, несется? Все уже решено. Ей и так и так возвращаться в Золотой Рассвет. Это дом ее отца. Там Евгения, Пауль, и все почти так же, как в прошлом. Там любовник…
Но не сочувствия же ждать от Лео?.. Разве он укроет от невзгод, разве примет к сердцу боль, виновником которой – он сам?..
Ей не хотелось говорить даже с сестрой, встретившей их на крыльце замка и взглянувшей на королеву тревожно и вопрошающе. Маркус Райнарт недавно покинул Золотой Рассвет, направившись в свою вотчину, Эрлинген, и теперь герцогиня пребывала в таком же беспокойном ожидании, как и Анастази – с той лишь разницей, что, во всяком случае, вправе была надеяться на благие перемены.
– Я много раз спрашивала себя, спрашиваю и теперь – отчего я решилась принять предложение Торнхельма? В чем он может меня обвинить? Досадно, что я сама навлекла на себя подозрение, совершив побег...
– Если бы ты этого не сделала, он вполне мог бы убить тебя.
– Что толку обсуждать это теперь? Я отказалась от короны и честного супружества. Для женщины не так уж много в мире испытаний, равных этому… Впрочем, не следует гневить судьбу. Думаю, мы поступили разумно. Будущее Оттокара и младших детей куда важнее, чем моя гордость…
Герцогиня, со свойственной ей деликатностью, не стала продолжать расспросы, увидев, что Анастази к этому не расположена. И вправду – что было бы, не поступи королева так опрометчиво?.. Лео оставил бы Вальденбург в свите короля Вольфа, и в следующий раз любовники увиделись бы лишь много месяцев спустя. Возможно, еще ранее того охладели бы друг к другу, и эта связь так и осталась бы незамеченным, тайным, хоть и счастливым для обоих событием… Но она согласилась на развод, по сути, признав свою небезупречность – из страха перед судом, из желания сохранить свободу себе и жизнь любовнику? Страсть или малодушие владело ею в тот миг?
Сама Анастази того не ведала, ибо все это слишком давно и тесно переплелось в ее душе, и страха не было без страсти, и любовь не сулила блаженства, если вершилась без оглядки.
Едва сменив покрытое дорожной пылью платье на полюбившееся зеленое, королева поспешила в комнату рядом с капеллой, где, среди книг и красивых вещей, все чаще укрывалась от невзгод и тяжких мыслей.
Судьба оказалась благосклонна к ней хотя бы в одном – Лео вернулся в Золотой Рассвет только следующим вечером, уже затемно. Он не застал королеву ни в клуатре, ни в опочивальне. В ответ на расспросы Альма нехотя сказала, что госпожа пожелала уединиться за чтением.
– И рядом с королевой никого нет? Хороши слуги, нечего сказать! Ваша госпожа слишком добра к вам.
– Таково было желание королевы, а для меня оно имеет силу закона. Я отправила к ней Венке, и… Куда же вы, господин?..
– Полагаю, твоя госпожа извинит мое нетерпение. Я не видел ее три дня, а кажется, будто целую вечность!
Он поднялся на второй этаж, почти бегом миновал зал с четырьмя окнами. Венке, действительно, сидела на каменной скамеечке у окна напротив дверей капеллы, тихонько пела, то заплетая, то расплетая пушистую русую косу.
Завидев маркграфа, служанка встала и поклонилась. Лео привычно-тихо стукнул по двери серебряным перстнем; услышав голос Анастази, вошел в комнату.
Торопясь накрыть широким рукавом лист пергамена, королева смахнула его со стола, и, поспешно подняв, положила лицевой стороной вниз. Вскочила – и опрокинула чашку с краской; по столу расползлось темно-синее блестящее пятно.
Анастази со смехом всплеснула руками.
– Бывают же такие нелепости! Отец скажет, что разора от меня едва ли не больше, чем от медведя, забредшего в винный погреб!
Но Лео видел в ее глазах огорчение и досаду. Он понял, что помешал, она его не ждала, и он здесь, быть может, даже лишний.
– Что занимает тебя, Ази? – ласково спросил он, но его улыбка отразилась на ее лице такой же улыбкой и незначащими словами:
– Женские заботы, дорогой маркграф. Я пытаюсь подсчитать, сколько еще нужно материалов для церкви, и это требует напряжения сил… а праздная жизнь ничуть не способствует таким умениям! Мне даже неловко показывать тебе, – она отодвинула пергамен от края стола. – А когда-то я разбиралась с этим легко и быстро, и моя тетка, госпожа фон Айсвельт, хвалила меня... Заслужить ее похвалу, поверь, было весьма непросто!
И тоном, и приветливостью она легко могла обмануть любого собеседника, но не его, знавшего ее столь близко, привыкшего подмечать каждый взгляд, каждую перемену в выражении лица – и Лео вновь кольнуло знакомое чувство, будто она знает больше, чем говорит.
Это беспокоило его – он не понимал, читает ли она или пишет, а если пишет, то что? Кому? С кем ведет переговоры?..
– Разве подсчеты не подождут до утра, моя королева? Прошу, будь снисходительна, раздели со мной трапезу. Я торопился…
– Ну хорошо, идем, идем, Лео, – она с некоторой неохотой позволила ему увлечь себя прочь от стола и только махнула рукой Венке, указывая на темные потеки на полу.
Слуги подали им то, что осталось от вечерней семейной трапезы – свежий хлеб, похлебку с травами, мясо. Почуяв запах съестного, задремавшие было под лавками собаки пробудились – ходили вокруг стола, принюхивались, поднимая вытянутые морды.
Лео ел быстро, запивая жаркое крепким рейнским; Анастази не сводила с него взгляда, а сама думала – все-таки хорошо, правильно, что бывшему менестрелю неизвестно о ее переговорах с вальденбургским королем.
Бывший менестрель рассказывал о пути в Кердинг, что на границе Восточной марки, о непогоде в горах и том, что пиво в тех краях еще дурнее, чем в прочих, и годится лишь для того, чтоб его пили погонщики скота. Анастази мало слушала его. Стоило отвлечься от дела, позволить себе передышку – и в ушах начинал звучать другой голос, произносивший весьма суровые слова.
«Государь не желает ни примирения, ни возвращения законной супруги в Вальденбург – и речь о том идти не может. Однако ничто не должно помешать принцу Оттокару наследовать корону. Полагаю, королева не станет спорить с этим? Посему король предлагает сообща найти повод более не встречаться и жить раздельно, весомый, но такой, который не приведет к позору – его величества или вашему…»
Анастази сразу поняла, что перед ней тот самый человек, о котором спрашивал Лео; вспомнила, что видела его среди работников, трудившихся над укреплением стен в хагельсдорфской церкви. Теперь он был иначе одет и говорил уверенно, отрывисто – так говорят и ведут себя люди, жизнь и преуспеяние которых не зависит от скудной милости господина; и это задело ее.
В монастырь близ Хагельсдорфа, бывший местожительством епископа, королева приехала в сопровождении отца и нескольких слуг; вальденбургский посланник явился один.
