Время уезжать. Он и так позволил себе непростительно долгое безделье.
Однако прошло еще немало дней, прежде чем он решился наконец отправиться в дорогу. Его ждали при дворе не позднее … – и все же он до последнего затягивал неизбежное объяснение с Анастази. Но волк больше не прятался в лесу и не выходил ночами к воротам замка, и можно было не беспокоиться, что королева встретит его в лесу во время прогулки; и Лео чувствовал себя вправе наконец оставить опостылевший Золотой Рассвет.
– Я верно рассчитываю, что, если отправлюсь в путь не позже равноденствия, то к началу месяца вина доберусь до Тевольта?..
Анастази почувствовала, как перехватывает дыхание, и молча обвила руками его шею, уткнулась лицом в плечо.
– Моя лиса, ты обижаешься? – Лео приобнял ее и усадил к себе на колени. – Мне самому неохота оставлять тебя. Но я хочу быть честным с тобой – знай, правда и то, что мы расстаемся надолго.
– Ты возьмешь с собой сыновей?..
– Надо непременно показать замок Фридриху. Он наследник. Что до Мартина… Ази, ну что ты вытворяешь? Такая прическа придется по нраву разве что воинам твоего кузена Вилло.
Слушая его, она пыталась сплести его светлые пряди в тоненькую косичку.
– Рисунки на твоих плечах тоже произвели бы на них впечатление – в тех краях мужчины синей краской изображают на своих телах вепрей, драконов, разные узоры… Но что приемлемо там, может оказаться неуместным здесь. Я ведь тебе уже говорила…
Лео слегка приподнял бровь, как будто ее слова пробудили в нем какие-то сомнения.
– Полагаю, ты права, в этих изображениях есть что-то… варварское. Мне это по душе, но я избавлюсь от них, если понадобится.
Анастази только покачала головой – ей не нравилась легкость, с которой он поступался тем, что любил.
– Так тебе, наверное, стало скучно со мной, Лео?
– Ну, что за глупости, Ази, – он поймал ее руку и поднес к губам, спокойно улыбаясь каким-то мыслям, неведомым ей.
– Все эти тайные встречи в замковом саду по ночам, ощущение, что переступаешь запрет… Это не подстегивало тебя тогда?
– Меня возбуждает, когда ты танцуешь или раздеваешься, Ази, а есть у тебя муж или нет – мне все равно. И мой скорый отъезд – не блажь, а необходимость, иначе бы я...
Он, собственно, не знал, что могло быть иначе, и умолк, не договорив; одним движением руки расплел волосы. Анастази коснулась губами его губ.
– Ты можешь ничего не объяснять мне, Лео. Я дочь дворянина и знаю, какие обязанности налагает на благородного человека его титул и доверие сюзерена. Тебе лучше выехать хотя бы на день раньше – мало ли что… Лошади могут захромать, непогода… да что угодно.
– Благодарю, моя королева. Тогда я отправлюсь загодя.
Дорога манила Лео, как манили временами женские объятия, и он не хотел и не видел смысла этому противиться. Негоже и глупо для мужчины, тем более дворянина, держаться за подол и ценить Евиных дочерей больше, чем они того заслуживают.
Анастази, понимая, что ее любви не справиться с его мягкой, но неумолимой, практичной разумностью, постаралась утаить от него свою печаль.
В день отъезда она вышла провожать, и шла рядом, держа его за руку, а потом, когда он сел в седло, взяла под уздцы гнедого – точно так же, как когда-то делали ее мать и бабка, как делали все любящие женщины в этой стране.
Они неторопливо миновали ворота и мост, и остановились у ручья, пересекавшего дорогу на половине пути к лесу; маркграфу и его слугам предстояло проехать через него, добраться до Хагельсдорфа, а оттуда свернуть дальше на северо-восток, к замку короля Вольфа. Здесь Лео знаком велел слугам отправляться вперед. Те, заранее предупрежденные, тотчас же дали шпоры коням.
– Энно оставил твоей Альме подарок, – глянув им вслед, сказал Лео. – Как видно, крепко она вошла ему в сердце.
– Она не приняла. Оставила лежать на скамье в клуатре…
Лео лишь пожал плечами.
– Ты не вернешься ко мне. Я давно поняла это, – сказала Анастази, решившись произнести вслух то, что так мучило ее.
– Вернусь. Возможно, не так скоро, как тебе бы хотелось, королева. Но – вернусь. Кому, кто видел тебя хоть раз, не захочется вернуться к тебе снова?
Анастази улыбнулась этим словам – он так трогательно верил сам в то, что говорил! – но молчала, не в силах взглянуть на него. Серый, холодный осенний день шумел облетающими листьями, бросал на плечи капли недавнего дождя.
– Не будь ко мне строга, Ази, – сказал Лео, склоняясь и целуя ее руку. – Знаю, того, что было, тебе слишком мало. В тебе столько страсти… Но, клянусь, меня – такого, каким я был с тобой, – не знает ни одна женщина. Этого я никогда не забуду. И никогда не пожалею ни об одном дне, ни об одной ночи, проведенных с тобой, моя госпожа.
Она подняла голову, слушая его, и, пока он говорил, всматривалась в его лицо, серьезное и даже грустное сейчас, видела, как задумчиво блестят его глаза.
Лео смотрел на Анастази сверху вниз, не отводя взгляда и невольно улыбаясь при мысли о том, что ему выпало счастье быть любимым столь прекрасной и благородной женщиной. О, она королева во всем!
Ее рука все еще стискивала тонкие кожаные ремешки узды так, что костяшки пальцев побелели. Бывший менестрель вновь склонился и крепко поцеловал Анастази в губы, провел рукой по темным волосам, дотронулся до шеи.
– Я всегда буду помнить, какая ты, моя маленькая Ази.
– У тебя нет права называть меня так, – она отдернулась, словно его ласка обжигала. – Не ты придумал для меня это прозвание, Лео…
Его полуулыбка не изменилась, и ни одна тень не промелькнула в светло-серых глазах.
– Хорошо, Ази. Ты же знаешь – как ты скажешь, так и будет…
Они были совершенно одни. Уже стала прошлым ночь, бессонная, страстная – прощальная.
– Прости меня, моя королева, – тихо и нежно произнес Лео. Анастази нашла в себе силы наконец разжать руку. Гнедой, повинуясь приказу хозяина, переступил с ноги на ногу, готовый пуститься вскачь.
– Легкой дороги, маркграф. Пусть солнце и луна освещают твой путь.
– Возвращайся в замок, Анастази. Здесь очень холодно, – Лео натянул поводья, удерживая коня. Еще мгновение любовники смотрели друг на друга, и Анастази боялась моргнуть, чтобы не помешать себе запечатлеть его – именно таким – навсегда. А потом отвернулась, чтобы не видеть, как он едет прочь, не оглядываясь.
***
Как только замок Золотой Рассвет скрылся за поворотом, а дорога повела в темный, неприветливый ельник, Лео придержал коня. На дороге виднелись следы, но голосов не было слышно – должно быть, Энно и остальные успели уехать далеко. Справа от дороги маленький ручеек, запутавшись в траве, превратился в болото, а из глубины леса тянуло сырой прелостью отдающей последнее тепло дня земли.
Взгляд маркграфа упал на серебряное кольцо. Лео потянул его с пальца; хотел зашвырнуть далеко в воду, но потом раздумал и спрятал в поясной кошель. На коже остался четкий, темный отпечаток буквы А, и Лео несколько раз провел ладонью по этому следу, словно желая разгладить, стереть его.
Вместе с вечерней мглой надвигался холод, забирался под плащ, напоминая, что уже осень, и путнику лучше найти себе пристанище на ночь.
До Золотого Рассвета все еще было рукой подать, и мысль об уюте опочивальни, о привычном уже присутствии Анастази, ее тепле в постели, ее ласках – заставила бывшего менестреля замереть, раздумывая, а не повернуть ли обратно, не отсрочить ли поездку еще на несколько дней… Но потом морок отпустил, и Лео только усмехнулся, рассудив, что эту, почти животную, жажду можно утолить и по пути.
Конечно, сначала разница будет заметна… но это пройдет. Купить постель – а равно и внимание женщины, которая эту постель согреет, – не так уж сложно в любом из тех мест, через которые им доведется проезжать. Хорошее оружие или добрый конь стоят куда дороже.
Наконец лес поредел, уступая место просторной равнине. В лицо бывшему менестрелю ударил ветер, обронил первые капли дождя. Здесь же дожидались слуги, успевшие изрядно замерзнуть в его отсутствие – и, кажется, согреться несколькими глотками рейнского.
– Остановимся в Хагельсдорфе. Нынче дальше не поедем, – Лео махнул рукой в сторону деревни. – Что толку плутать в темноте?..
Лео почти не спал – как ни старался заснуть, в голову лезли ненужные воспоминания о мягком свете лучины в покоях королевы, о ней самой, сидящей у стола перед медным зеркальцем, неспешно заплетающей темные волосы…
Всю ночь дождь стучал по крыше и стенам, скребся в дверь, как кошка, и затих на рассвете, когда они уже оставили деревню позади. После мчались весь день, то и дело понукая лошадей, на ходу разламывая хлеб и отхлебывая из фляг вино. Покинули земли рода фон Зюдов, миновали леса и поля, принадлежащие фон Алвенам. К вечеру, когда вновь, уже во всю силу полилась с неба вода, мгновенно промочив плащи, спутав гривы коням, заблестев потеками на лицах, Энно с радостным возгласом вытянул руку вперед: полускрытые круглым, оплывающим холмом, едва видные за пеленой дождя, невдалеке замаячили двускатные крыши. Над ними стелились дымы очагов, и шпиль собора устремлялся в низкое небо.
Городок отличался от деревни разве что крепким деревянным частоколом, окружавшим его, нечищеным рвом, более напоминавшим болото, да узостью улиц; здесь начинались земли, принадлежащие королю Вольфу. Здесь же жил королевский фогт.
Путники миновали ворота, заплатив положенную пошлину. Возле площади отыскался постоялый двор – стиснутый с двух сторон потемневшими от времени и дождя трехэтажными домами, он манил светом в узких окнах и запахами съестного. Эрвин и Бранд остались ночевать на улице, под навесом, подле лошадей и скарба. Служанка отнесла им горячую еду и кувшин вина.
В очаге пылал огонь, по стенам, вырастая и изменяясь, двигались тени, и даже музыка слышалась время от времени – но не деревенская музыка, то разгульная, плясовая, то тоскливая и безрадостная, какую привычно было бы услышать в таком месте. Нет, нынче путников развлекал заезжий менестрель, и под аккомпанемент маленькой арфы вел напевный рассказ о дальних странствиях и людях с сердцами, горячими как пламя.
Он сидел в дальнем углу, куда почти не доходили ни свет, ни тепло очага, и его несильный, глуховатый, но приятный голос был слышен по всему залу. Кто-то подыгрывал ему на ребеке; и женщина танцевала перед ним – Лео не видел ее лица, скрытого тьмой, лишь поднятые тонкие руки, медленные покачивания бедрами. Ее распущенные волосы вились по плечам, точно черные змеи.
Лео пришлась по душе эта музыка – утонченная и правильная, она не подходила темному, прокопченному залу, не сочеталась с грубыми лицами людей, но почему-то трогало даже то, как музыкант деликатно упростил мелодию, по-видимому, понимая, что иначе не совладает с ней, рожденной для чертогов, а не для лачуг.
Маркграфу не хотелось ни с кем говорить. Он дозволил Энно остаться за общим столом, с помощником торговца из Стакезее, и двумя мастерами-плотниками, направляющимися на побережье, а сам устроился на приличествующем его новому положению месте, недалеко от камина, пил и молча смотрел в огонь. В причудливо-однообразной пляске пламени бывшему менестрелю представлялся зал королевского замка и блеск старинного клинка, который супруга Вольфа, Маргарита, вручит ему. По обычаю, на церемонии такого рода допускалась только одна женщина – королева. Иногда исключение делалось для супруги нового вельможи, но в этом отношении Лео был совершенно свободен.
Музыка и гул голосов на какое-то мгновение слились в единый шум, но он сразу различил, когда обычный трактирный гам сменился спором со все нарастающим тоном. Впрочем, до чужих обид и печалей Лео не было никакого дела, и он продолжал наслаждаться теплом и покоем, лишь чуть повернулся в ту сторону, где затеялась перепалка.
И вовремя – потому что один из споривших уже вырос перед ним, широкоплечий, кряжистый, как дерево.
– Смотрите-ка, ребята, кто тут у нас! Не посшибали еще тебе твои серебряные шпоры, дружок?.. – перегнулся через стол, навалившись на него всей тяжестью крепко сбитого тела, схватил Лео за ворот рубахи, потянул к себе.
В следующее мгновение Лео вскочил и ударил его в лицо глиняной чаркой, которую держал в руке. Осколки разлетелись в стороны, смешавшись с расплескавшимся пивом, человек растерянно ухнул и осел на пол. Впрочем, сил у него было еще достаточно. Ухватившись за край дубового стола, он начал подниматься, а в руке у него сверкнул широкий, прямой нож.
Бывший менестрель узнал его. Недавний побег из Вальденбурга вместе с Анастази, постоялый двор после переправы через Глан. Никаких сомнений – те же черные, горящие точно уголья глаза, в кривой усмешке раззявленный рот…
Сообщники бросились было к нему, но он резко поднял руку.
– Погодите, ребятки!.. Этот бойкий петушок мне кое-что задолжал.
Энно кинулся было к двери, намереваясь, должно быть, позвать на помощь – его ударили под дых, отшвырнули обратно за стол...
Что было дальше, Лео не видел. Он бросился на противника и, увлекаемый тяжестью, вместе с ним рухнул на пол. Нож со стуком отлетел под стол. Лео извернулся, не позволяя стиснуть себя в капкан удушающих объятий, схватить за руки, и ударил со всей силы. А потом еще, и еще раз, пьянея от исступления и ярости, не давая продыху, не жалея.
Ближе к выходу уже сцепились с чужаками дюжие плотники; замолкла музыка, загрохотал перевернутый стол, закричала женщина…
Ошеломленный натиском, разбойник пропустил несколько ударов и обмяк. Оттолкнув его от себя, чувствуя привкус крови на губах, Лео вскочил и бил его ногами, по голове, по лицу, – и остановился только, когда тот распластался на грязном полу и не пытался больше подняться, лишь тихо стонал, и стон этот более походил на скулеж раненого зверя, чем на голос человека. Вся голова у него была в крови, темная лужа расползалась по половицам.
Слышался женский плач, стоны, ругань; в зал вбежали королевские воины, с ходу выбивая оружие из рук тех, кто успел его обнажить – должно быть, трактирщик отправил кого-нибудь к королевскому фогту, увидев, что зреет кровопролитие, – а Лео Вагнер стоял, опустив окровавленные руки, чувствуя, как бурлит в жилах разъяренная схваткой кровь, и понимал, что никогда еще не ощущал в себе столько злобы и желания убить.
Его схватили за плечо – и тут же отпустили, увидев вышитый на черной котте королевский герб. Капитан стражников, человек бывалый, смекнул, что к чему, и поклонился, опасаясь, что богатый вельможа, чего доброго, будет чем-либо недоволен. В лицо все еще стонавшему на полу разбойнику плеснули водой. Кто-то из воинов, склонившись и заглянув ему в лицо, только присвистнул.
– Э, да это птица нам известная… Что, как видно, погулял?
Лео еще раз взглянул на своего противника. Тот лежал, не открывая глаз; перестал стонать, дышал шумно, с хрипом и присвистом; на губах пузырилась кровь.
– Вздерните эту мразь, – приказал Лео. – На рассвете, да на людном месте, чтоб все видели.
– Да он, может, и до утра не дотянет, – подал голос один из ратников, равнодушно пожимая плечами.
– Значит, закопаете!
– С ним еще дружок был, – угодливо сообщил кто-то. – Сбежал, как только заваруха началась…
– Ничего, – капитан стражников опять поклонился, прижимая к сердцу руку в кольчужной перчатке. – И на него петля найдется, господин маркграф, уж будьте уверены…
Однако прошло еще немало дней, прежде чем он решился наконец отправиться в дорогу. Его ждали при дворе не позднее … – и все же он до последнего затягивал неизбежное объяснение с Анастази. Но волк больше не прятался в лесу и не выходил ночами к воротам замка, и можно было не беспокоиться, что королева встретит его в лесу во время прогулки; и Лео чувствовал себя вправе наконец оставить опостылевший Золотой Рассвет.
– Я верно рассчитываю, что, если отправлюсь в путь не позже равноденствия, то к началу месяца вина доберусь до Тевольта?..
Анастази почувствовала, как перехватывает дыхание, и молча обвила руками его шею, уткнулась лицом в плечо.
– Моя лиса, ты обижаешься? – Лео приобнял ее и усадил к себе на колени. – Мне самому неохота оставлять тебя. Но я хочу быть честным с тобой – знай, правда и то, что мы расстаемся надолго.
– Ты возьмешь с собой сыновей?..
– Надо непременно показать замок Фридриху. Он наследник. Что до Мартина… Ази, ну что ты вытворяешь? Такая прическа придется по нраву разве что воинам твоего кузена Вилло.
Слушая его, она пыталась сплести его светлые пряди в тоненькую косичку.
– Рисунки на твоих плечах тоже произвели бы на них впечатление – в тех краях мужчины синей краской изображают на своих телах вепрей, драконов, разные узоры… Но что приемлемо там, может оказаться неуместным здесь. Я ведь тебе уже говорила…
Лео слегка приподнял бровь, как будто ее слова пробудили в нем какие-то сомнения.
– Полагаю, ты права, в этих изображениях есть что-то… варварское. Мне это по душе, но я избавлюсь от них, если понадобится.
Анастази только покачала головой – ей не нравилась легкость, с которой он поступался тем, что любил.
– Так тебе, наверное, стало скучно со мной, Лео?
– Ну, что за глупости, Ази, – он поймал ее руку и поднес к губам, спокойно улыбаясь каким-то мыслям, неведомым ей.
– Все эти тайные встречи в замковом саду по ночам, ощущение, что переступаешь запрет… Это не подстегивало тебя тогда?
– Меня возбуждает, когда ты танцуешь или раздеваешься, Ази, а есть у тебя муж или нет – мне все равно. И мой скорый отъезд – не блажь, а необходимость, иначе бы я...
Он, собственно, не знал, что могло быть иначе, и умолк, не договорив; одним движением руки расплел волосы. Анастази коснулась губами его губ.
– Ты можешь ничего не объяснять мне, Лео. Я дочь дворянина и знаю, какие обязанности налагает на благородного человека его титул и доверие сюзерена. Тебе лучше выехать хотя бы на день раньше – мало ли что… Лошади могут захромать, непогода… да что угодно.
– Благодарю, моя королева. Тогда я отправлюсь загодя.
Дорога манила Лео, как манили временами женские объятия, и он не хотел и не видел смысла этому противиться. Негоже и глупо для мужчины, тем более дворянина, держаться за подол и ценить Евиных дочерей больше, чем они того заслуживают.
Анастази, понимая, что ее любви не справиться с его мягкой, но неумолимой, практичной разумностью, постаралась утаить от него свою печаль.
В день отъезда она вышла провожать, и шла рядом, держа его за руку, а потом, когда он сел в седло, взяла под уздцы гнедого – точно так же, как когда-то делали ее мать и бабка, как делали все любящие женщины в этой стране.
Они неторопливо миновали ворота и мост, и остановились у ручья, пересекавшего дорогу на половине пути к лесу; маркграфу и его слугам предстояло проехать через него, добраться до Хагельсдорфа, а оттуда свернуть дальше на северо-восток, к замку короля Вольфа. Здесь Лео знаком велел слугам отправляться вперед. Те, заранее предупрежденные, тотчас же дали шпоры коням.
– Энно оставил твоей Альме подарок, – глянув им вслед, сказал Лео. – Как видно, крепко она вошла ему в сердце.
– Она не приняла. Оставила лежать на скамье в клуатре…
Лео лишь пожал плечами.
– Ты не вернешься ко мне. Я давно поняла это, – сказала Анастази, решившись произнести вслух то, что так мучило ее.
– Вернусь. Возможно, не так скоро, как тебе бы хотелось, королева. Но – вернусь. Кому, кто видел тебя хоть раз, не захочется вернуться к тебе снова?
Анастази улыбнулась этим словам – он так трогательно верил сам в то, что говорил! – но молчала, не в силах взглянуть на него. Серый, холодный осенний день шумел облетающими листьями, бросал на плечи капли недавнего дождя.
– Не будь ко мне строга, Ази, – сказал Лео, склоняясь и целуя ее руку. – Знаю, того, что было, тебе слишком мало. В тебе столько страсти… Но, клянусь, меня – такого, каким я был с тобой, – не знает ни одна женщина. Этого я никогда не забуду. И никогда не пожалею ни об одном дне, ни об одной ночи, проведенных с тобой, моя госпожа.
Она подняла голову, слушая его, и, пока он говорил, всматривалась в его лицо, серьезное и даже грустное сейчас, видела, как задумчиво блестят его глаза.
Лео смотрел на Анастази сверху вниз, не отводя взгляда и невольно улыбаясь при мысли о том, что ему выпало счастье быть любимым столь прекрасной и благородной женщиной. О, она королева во всем!
Ее рука все еще стискивала тонкие кожаные ремешки узды так, что костяшки пальцев побелели. Бывший менестрель вновь склонился и крепко поцеловал Анастази в губы, провел рукой по темным волосам, дотронулся до шеи.
– Я всегда буду помнить, какая ты, моя маленькая Ази.
– У тебя нет права называть меня так, – она отдернулась, словно его ласка обжигала. – Не ты придумал для меня это прозвание, Лео…
Его полуулыбка не изменилась, и ни одна тень не промелькнула в светло-серых глазах.
– Хорошо, Ази. Ты же знаешь – как ты скажешь, так и будет…
Они были совершенно одни. Уже стала прошлым ночь, бессонная, страстная – прощальная.
– Прости меня, моя королева, – тихо и нежно произнес Лео. Анастази нашла в себе силы наконец разжать руку. Гнедой, повинуясь приказу хозяина, переступил с ноги на ногу, готовый пуститься вскачь.
– Легкой дороги, маркграф. Пусть солнце и луна освещают твой путь.
– Возвращайся в замок, Анастази. Здесь очень холодно, – Лео натянул поводья, удерживая коня. Еще мгновение любовники смотрели друг на друга, и Анастази боялась моргнуть, чтобы не помешать себе запечатлеть его – именно таким – навсегда. А потом отвернулась, чтобы не видеть, как он едет прочь, не оглядываясь.
ГЛАВА 26
***
Как только замок Золотой Рассвет скрылся за поворотом, а дорога повела в темный, неприветливый ельник, Лео придержал коня. На дороге виднелись следы, но голосов не было слышно – должно быть, Энно и остальные успели уехать далеко. Справа от дороги маленький ручеек, запутавшись в траве, превратился в болото, а из глубины леса тянуло сырой прелостью отдающей последнее тепло дня земли.
Взгляд маркграфа упал на серебряное кольцо. Лео потянул его с пальца; хотел зашвырнуть далеко в воду, но потом раздумал и спрятал в поясной кошель. На коже остался четкий, темный отпечаток буквы А, и Лео несколько раз провел ладонью по этому следу, словно желая разгладить, стереть его.
Вместе с вечерней мглой надвигался холод, забирался под плащ, напоминая, что уже осень, и путнику лучше найти себе пристанище на ночь.
До Золотого Рассвета все еще было рукой подать, и мысль об уюте опочивальни, о привычном уже присутствии Анастази, ее тепле в постели, ее ласках – заставила бывшего менестреля замереть, раздумывая, а не повернуть ли обратно, не отсрочить ли поездку еще на несколько дней… Но потом морок отпустил, и Лео только усмехнулся, рассудив, что эту, почти животную, жажду можно утолить и по пути.
Конечно, сначала разница будет заметна… но это пройдет. Купить постель – а равно и внимание женщины, которая эту постель согреет, – не так уж сложно в любом из тех мест, через которые им доведется проезжать. Хорошее оружие или добрый конь стоят куда дороже.
Наконец лес поредел, уступая место просторной равнине. В лицо бывшему менестрелю ударил ветер, обронил первые капли дождя. Здесь же дожидались слуги, успевшие изрядно замерзнуть в его отсутствие – и, кажется, согреться несколькими глотками рейнского.
– Остановимся в Хагельсдорфе. Нынче дальше не поедем, – Лео махнул рукой в сторону деревни. – Что толку плутать в темноте?..
Лео почти не спал – как ни старался заснуть, в голову лезли ненужные воспоминания о мягком свете лучины в покоях королевы, о ней самой, сидящей у стола перед медным зеркальцем, неспешно заплетающей темные волосы…
Всю ночь дождь стучал по крыше и стенам, скребся в дверь, как кошка, и затих на рассвете, когда они уже оставили деревню позади. После мчались весь день, то и дело понукая лошадей, на ходу разламывая хлеб и отхлебывая из фляг вино. Покинули земли рода фон Зюдов, миновали леса и поля, принадлежащие фон Алвенам. К вечеру, когда вновь, уже во всю силу полилась с неба вода, мгновенно промочив плащи, спутав гривы коням, заблестев потеками на лицах, Энно с радостным возгласом вытянул руку вперед: полускрытые круглым, оплывающим холмом, едва видные за пеленой дождя, невдалеке замаячили двускатные крыши. Над ними стелились дымы очагов, и шпиль собора устремлялся в низкое небо.
Городок отличался от деревни разве что крепким деревянным частоколом, окружавшим его, нечищеным рвом, более напоминавшим болото, да узостью улиц; здесь начинались земли, принадлежащие королю Вольфу. Здесь же жил королевский фогт.
Путники миновали ворота, заплатив положенную пошлину. Возле площади отыскался постоялый двор – стиснутый с двух сторон потемневшими от времени и дождя трехэтажными домами, он манил светом в узких окнах и запахами съестного. Эрвин и Бранд остались ночевать на улице, под навесом, подле лошадей и скарба. Служанка отнесла им горячую еду и кувшин вина.
В очаге пылал огонь, по стенам, вырастая и изменяясь, двигались тени, и даже музыка слышалась время от времени – но не деревенская музыка, то разгульная, плясовая, то тоскливая и безрадостная, какую привычно было бы услышать в таком месте. Нет, нынче путников развлекал заезжий менестрель, и под аккомпанемент маленькой арфы вел напевный рассказ о дальних странствиях и людях с сердцами, горячими как пламя.
Он сидел в дальнем углу, куда почти не доходили ни свет, ни тепло очага, и его несильный, глуховатый, но приятный голос был слышен по всему залу. Кто-то подыгрывал ему на ребеке; и женщина танцевала перед ним – Лео не видел ее лица, скрытого тьмой, лишь поднятые тонкие руки, медленные покачивания бедрами. Ее распущенные волосы вились по плечам, точно черные змеи.
Лео пришлась по душе эта музыка – утонченная и правильная, она не подходила темному, прокопченному залу, не сочеталась с грубыми лицами людей, но почему-то трогало даже то, как музыкант деликатно упростил мелодию, по-видимому, понимая, что иначе не совладает с ней, рожденной для чертогов, а не для лачуг.
Маркграфу не хотелось ни с кем говорить. Он дозволил Энно остаться за общим столом, с помощником торговца из Стакезее, и двумя мастерами-плотниками, направляющимися на побережье, а сам устроился на приличествующем его новому положению месте, недалеко от камина, пил и молча смотрел в огонь. В причудливо-однообразной пляске пламени бывшему менестрелю представлялся зал королевского замка и блеск старинного клинка, который супруга Вольфа, Маргарита, вручит ему. По обычаю, на церемонии такого рода допускалась только одна женщина – королева. Иногда исключение делалось для супруги нового вельможи, но в этом отношении Лео был совершенно свободен.
Музыка и гул голосов на какое-то мгновение слились в единый шум, но он сразу различил, когда обычный трактирный гам сменился спором со все нарастающим тоном. Впрочем, до чужих обид и печалей Лео не было никакого дела, и он продолжал наслаждаться теплом и покоем, лишь чуть повернулся в ту сторону, где затеялась перепалка.
И вовремя – потому что один из споривших уже вырос перед ним, широкоплечий, кряжистый, как дерево.
– Смотрите-ка, ребята, кто тут у нас! Не посшибали еще тебе твои серебряные шпоры, дружок?.. – перегнулся через стол, навалившись на него всей тяжестью крепко сбитого тела, схватил Лео за ворот рубахи, потянул к себе.
В следующее мгновение Лео вскочил и ударил его в лицо глиняной чаркой, которую держал в руке. Осколки разлетелись в стороны, смешавшись с расплескавшимся пивом, человек растерянно ухнул и осел на пол. Впрочем, сил у него было еще достаточно. Ухватившись за край дубового стола, он начал подниматься, а в руке у него сверкнул широкий, прямой нож.
Бывший менестрель узнал его. Недавний побег из Вальденбурга вместе с Анастази, постоялый двор после переправы через Глан. Никаких сомнений – те же черные, горящие точно уголья глаза, в кривой усмешке раззявленный рот…
Сообщники бросились было к нему, но он резко поднял руку.
– Погодите, ребятки!.. Этот бойкий петушок мне кое-что задолжал.
Энно кинулся было к двери, намереваясь, должно быть, позвать на помощь – его ударили под дых, отшвырнули обратно за стол...
Что было дальше, Лео не видел. Он бросился на противника и, увлекаемый тяжестью, вместе с ним рухнул на пол. Нож со стуком отлетел под стол. Лео извернулся, не позволяя стиснуть себя в капкан удушающих объятий, схватить за руки, и ударил со всей силы. А потом еще, и еще раз, пьянея от исступления и ярости, не давая продыху, не жалея.
Ближе к выходу уже сцепились с чужаками дюжие плотники; замолкла музыка, загрохотал перевернутый стол, закричала женщина…
Ошеломленный натиском, разбойник пропустил несколько ударов и обмяк. Оттолкнув его от себя, чувствуя привкус крови на губах, Лео вскочил и бил его ногами, по голове, по лицу, – и остановился только, когда тот распластался на грязном полу и не пытался больше подняться, лишь тихо стонал, и стон этот более походил на скулеж раненого зверя, чем на голос человека. Вся голова у него была в крови, темная лужа расползалась по половицам.
Слышался женский плач, стоны, ругань; в зал вбежали королевские воины, с ходу выбивая оружие из рук тех, кто успел его обнажить – должно быть, трактирщик отправил кого-нибудь к королевскому фогту, увидев, что зреет кровопролитие, – а Лео Вагнер стоял, опустив окровавленные руки, чувствуя, как бурлит в жилах разъяренная схваткой кровь, и понимал, что никогда еще не ощущал в себе столько злобы и желания убить.
Его схватили за плечо – и тут же отпустили, увидев вышитый на черной котте королевский герб. Капитан стражников, человек бывалый, смекнул, что к чему, и поклонился, опасаясь, что богатый вельможа, чего доброго, будет чем-либо недоволен. В лицо все еще стонавшему на полу разбойнику плеснули водой. Кто-то из воинов, склонившись и заглянув ему в лицо, только присвистнул.
– Э, да это птица нам известная… Что, как видно, погулял?
Лео еще раз взглянул на своего противника. Тот лежал, не открывая глаз; перестал стонать, дышал шумно, с хрипом и присвистом; на губах пузырилась кровь.
– Вздерните эту мразь, – приказал Лео. – На рассвете, да на людном месте, чтоб все видели.
– Да он, может, и до утра не дотянет, – подал голос один из ратников, равнодушно пожимая плечами.
– Значит, закопаете!
– С ним еще дружок был, – угодливо сообщил кто-то. – Сбежал, как только заваруха началась…
– Ничего, – капитан стражников опять поклонился, прижимая к сердцу руку в кольчужной перчатке. – И на него петля найдется, господин маркграф, уж будьте уверены…
