Лео почти не слушал его, оглядывая зал. В своем темном углу странствующий менестрель внимательно осматривал оброненную в суматохе арфу. В свете внесенных факелов Лео смог лучше разглядеть его. Длинные, давно не мытые волосы отросли ниже плеч, на щеках – алые пятна. Одежда – когда-то яркая и красивая, но слишком легкая для северной зимы.
Недолго ему петь, вдруг подумалось маркграфу. Замерзнет, упьется дрянным вином. Или встрянет в беду из-за этой вертлявой, черноволосой, чьи голые щиколотки так соблазнительно мелькают из-под обтрепанного подола…
Лео с запоздалым вниманием обернулся и увидел, как Энно, верного, неунывающего слугу, поднимают с пола и переносят на лавку у стены. Его шерстяная туника темнела пятнами крови на груди и на боку. Прибежавший на шум Эрвин поддерживал его безвольно клонящуюся вбок голову. Рядом суетилась служанка; потом один из ратников опустился на одно колено и склонился к самому лицу, слушая дыхание. Выпрямился, отрицательно покачал головой.
Вот так. А еще два дня назад оставил этой глупой Альме подарок, и весело жаловался, что она никак не хочет принять его ухаживаний. Шутил – дескать, если что, он и под венец готов…
На мгновение на сердце стало холодно и пусто. Слишком много потерь, а ведь он только-только стал маркграфом. Дальше врагов будет только больше, а верных людей – все меньше.
Отогнав от себя эти мысли, Лео подозвал Эрвина, вложил ему в руку кошель.
– Распорядись, пусть сделают все как нужно.
Выходя из зала, Лео бросил менестрелю серебряную монету. Она со звоном упала на скамью. Тот непонимающе глянул на маркграфа, а потом быстро протянул руку – красивая, узкая кисть с длинными пальцами, – и схватил ее, как изголодавшийся зверь хватает оброненный кусок.
Второй разбойник отыскался буквально через полчаса, когда Лео поднимался по темной лестнице в маленькую комнату на втором этаже. Он, по-видимому, хорошо изучил все закоулки этого дома, но судьба в эту ночь была на стороне бывшего менестреля. То ли он уж слишком хорошо знал повадки этих людей, забывших свое место, то ли просто неясный шорох и свет, пробежавший по стали клинка, выдали убийцу.
Лео, успевший выхватить нож, ударил снизу, прямо в живот. Нападавший рухнул беззвучно, выронив оружие.
– Вот и второй, – устало сказал Лео подоспевшим ратникам. Подобрал кинжал – посеребренный, с узким трехгранным лезвием и красивой наборной рукоятью. Надо же, мизерикорд! Откуда он у этого висельника?
– Мертвый, – протянул капитан стражников, склонившись над телом и пощупав шею. – И петля его не дождалась. Однако вы лихи на расправу, господин маркграф!
– Оставить его жить было бы слишком большой щедростью, – раздраженно бросил Лео и пнул безжизненное тело мыском сапога. – Падаль. Убрать.
Он вновь склонился, снял с мертвеца ножны – тоже дорогие, хоть и потертые, сунул за пояс. Надо же, подлец хотел подарить ему милосердную смерть!
Остаток ночи Лео проспал крепким сном без сновидений. Когда же развиднелось, и поначалу скупой утренний свет набрал силу и стал ярче, Эрвин разбудил его, подал теплую воду и одежду.
– Время ехать, мой господин. Промедлим – можем не поспеть в Тевольт…
Но все же они задержались, навсегда прощаясь с Энно, собирая скарб, седлая коней. Тем временем небо прояснилось, а резкий восточный ветер погнал дождевые тучи прочь от города, в сторону Золотого Рассвета. Холодно было почти по-зимнему, и даже проглянувшее из-за облаков солнце не в силах было согреть остывающую землю.
Лео остановился посмотреть, как обеспамятевшего разбойника выволакивают на площадь и тащат на эшафот; накидывают на шею петлю, связывают вместе безвольно опадающие руки. Тот лежал точно колода, не осознавая, что над ним творят. Тяжелое тело с трудом поднимали и ворочали несколько человек.
Жить ему так и так оставалось немного.
– Может, следует добить его, да тем и окончить все поскорее? – подъехав к маркграфу, вполголоса произнес королевский фогт, крепкий мужчина с крупными чертами лица и редкими светлыми волосами.
Лео искоса взглянул на него.
– Ему следовало бы подпалить пятки и посадить на дыбу, но я слишком тороплюсь. Пусть сдохнет на виселице, как и положено вору.
– И вправду, надо бы ехать, господин… – прошептал Эрвин, и сам не отводивший взгляда от происходящего; позволив гнедому сделать несколько шагов, Лео вновь натянул поводья, оглянулся через плечо.
Едва дышащего разбойника – или это было уже только тело, покинутое душой? – подняли, а потом отворили люк, толкнули – и он рухнул, закачался в дикой, отвратительной пляске, как будто радовался избавлению.
Тут и там виднелись желтые нарамники королевских воинов. Лошади переступали с ноги на ногу, встряхивали гривами, выискивали меж брошенных на землю досок жухлые стебельки травы. Осмелевшие куры рылись в грязи. Оборванный мальчишка понесся прочь, в узкую улочку, унося за пазухой чей-то кошель…
– Пусть эта шваль провисит в петле три седмицы, не меньше, – процедил Лео, повернувшись к фогту. – А еще лучше – не снимайте вовсе, пока не истлеет…
Тело наконец перестало корчиться, выпрямилось и повисло между небом и землей, раскачиваясь на закручивающейся то в одну, то в другую сторону веревке. Ветер, словно резвясь, подхватывал запахи и прелые листья, швырял в оставшихся живыми людей.
Лео хлестнул коня, взмахом руки приказывая слугам следовать за собой.
Ворота были открыты. Маркграф миновал их и помчался на север, туда, где его ждали слава и власть.
…Спустя четыре дня, оставив по правую руку дорогу на Стакезее и переправившись через разбухшую от дождей Боде, Лео прибыл в королевский замок, и там уже все было так, как ему грезилось. В огромном зале, где затканные золотом королевские штандарты блистали в отсветах факелов, король в присутствии многих именитых рыцарей королевства и членов Королевского совета объявил, что Лео Вагнеру пожалован титул, и что менестрель отныне – маркграф Восточной марки.
Новопровозглашенный дворянин, как и полагается, шел навстречу сюзерену от самых дверей, меж расступившихся царедворцев; оружия при нем не было. За ним следовали сыновья, тринадцатилетний Фридрих и семилетний Мартин.
Лео остановился перед троном, преклонил колени. Вложил руки в ладони короля.
Он объявил себя человеком государя. Перечислил земли в составе Восточной марки, что отныне переходили под его руку. Это заняло некоторое время, и было бы очень интересно посмотреть на лица баронов, что теперь вынуждены подчиняться ему, вороне в павлиньих перьях – но церемония запрещала оглядываться.
Король Вольф поднял его с колен и поцеловал.
Королева Маргарита сделала шаг навстречу Лео и подала ему меч с украшенной драгоценными камнями рукоятью. На золоченой гарде с обеих сторон раскинули крылья черные орлы, символ королевской власти. Бывший менестрель с поклоном принял оружие и поднес к губам сияющий, холодный клинок, а потом снова опустился на одно колено и поцеловал подол платья королевы.
– Я, Лео Вагнер, маркграф Восточной марки, клянусь быть верным вассалом моему повелителю. Клянусь не причинять вреда и не покушаться ни на его личность, ни на имущество, ни на честь, ни на семейство. Клянусь также поддерживать и обеспечивать Восточную марку, чтобы она процветала не для моего тщеславия, но к славе и радости моего короля и господина.
– Что ж, маркграф, – сказал Вольф, взглянув ему в глаза; король чуть заметно улыбался и, кажется, был доволен. – Я принимаю твою клятву. Я не оскорблю и не притесню тебя, не нанесу обиды твоей чести и достоинству твоего дома. И буду обязан тебе той же верностью и преданностью, что ты мне выкажешь.
Все же их связывало очень, очень многое: государственные дела, все, что сумели они создать в королевстве за годы, прошедшие со времени битвы на Готтармской равнине. Разгул в часы досуга, искренняя дружба молодости, прошедшей во время правления взбалмошного и лукавого короля Густава – все это не забывается в одночасье. И король, поддавшись радости, положил руки на плечи бывшего менестреля. Зазвучали трубы; их протяжный, однообразный клич заполнил пространство под высоким потолком, зазвенел ровной, непрерывной нотой.
Только в миг, когда церемония была завершена, Лео ощутил, как бешено колотится сердце, как память выметает из головы все слова, что он заучил и произнес, и остается сладкий туман блаженства и гордости – он добился своего! Он, простак, выскочка из захолустья, сын бедного оружейника, взял все, что хотел и мог взять!
Скоро он сам примет положенные клятвы, и точно так же, как король Вольф, повторит, что его собственная преданность будет отражением той верности, что его благородные вассалы выкажут ему. И пусть только попробуют не выказать!
…Утром, когда он явился в Тевольт, ему под ноги кубарем выкатился дворовый мальчишка лет пяти – и застыл, мешая пройти, схватив за колени, задрав голову. При дворе предпочитали многоцветные наряды, и строгая красота черного с серебром одеяния Лео бросалась в глаза. Мальчишка, словно завороженный, засмотрелся на метательные ножи на перевязи – даже среди рыцарей и воинов короля Вольфа немногие могли похвастаться тем, что владеют подобным искусством.
– Пшел с дороги, щенок, – махнул рукой кто-то из сопровождавших маркграфа. – Ну, говорят же тебе, прочь!..
Лео взглянул на паренька – невысокого, белокурого, в нелепой рубашонке не по росту, – надменно и невнимательно, как смотрит всякий вельможа на худородного. Не остановился, лишь чуть замедлил шаг, готовый сам толкнуть в стороны высокие створки дверей – нетерпение его было так велико, что он не мог ждать, пока их откроют перед ним. За спиной послышался обиженный возглас мальчишки – должно быть, кто-то из воинов отвесил сопляку легкого тычка. Лео, не оглядываясь, небрежно кивая в ответ на поклоны, направился к Оружейному залу, и вдруг подумал, что, может быть, именно этот недотепа, схлопотавший из-за собственной нерасторопности, и есть Харальд…
При мысли об этом его охватило досадливое огорчение, никак не идущее к нынешнему торжеству, и он поспешил отмахнуться от своей догадки, как отмахивался от всего, что переставало быть нужным.
Коль скоро все так, то, если верить сплетням, мальчишка еще и внук пленного викинга. Того, по словам Вольфа, старый король очень жаловал за умение слагать песни…
Внук скальда, сын менестреля – что ж, малец даже не знает, как ему повезло!
Лео было известно, что Эрих фон Зюдов пренебрег этой церемонией, хоть и принял королевского гонца. Сослался на неотложные дела, требующие его присутствия, и на уже наступившую в их суровом краю осеннюю распутицу, которая просто не позволила бы ему прибыть в Тевольт к назначенному дню.
Рихард Кленце, напротив, посланника выслушал, назвал маркграфа грубым словом, нисколько не опасаясь, что об этом могут донести, но в королевский замок все-таки прибыл, и теперь стоял среди других рыцарей. Пристально, с мрачным вниманием следил за всем, что происходило в зале.
Но это не могло смутить Лео или помешать ему торжествовать. Он низко кланялся королю и королеве, строго соблюдая все необходимые церемониальные действия, но не умел сдержать своей почти неприличной радости, и улыбался дерзко и надменно. Вместе с титулом он получил место в Королевском совете, и мог полноправно возвышать голос при решении государственных дел. Сыновья его отныне становились баронами, а со временем один из них так же сделается маркграфом и продолжит его дело. Мартин пока еще не мог оценить всей значимости события – у него и так было все, чего желается ребенку, ему хотелось играть, но торжественность обстановки заставляла его на всякий случай крепко держаться за руку старшего брата. А вот Фриц… Фриц все понимал, и улыбался сейчас точно такой же улыбкой, что и отец.
К Лео подходили с напутственными словами и добрыми пожеланиями, ему кланялись, перед ним, кажется, уже заискивали.
Королева Маргарита, счастливую непраздность которой уже не скрывали расшитое золотом бархатное платье и светлая накидка, довольно скоро утомилась от духоты, шума и звона музыки, и пожелала покинуть пирующих. Супруг легко дозволил ей это, ибо понимал, что хорошее самочувствие королевы в таком положении – дело государственное, а не семейное. Два юных пажа вслед за Маргаритой направились к дверям, за которыми фрейлины ожидали свою госпожу. Остановившись на пороге, Маргарита обернулась и поманила к себе маленького Мартина Вагнера:
– Следуй за нами, барон. Принц Лотар, думаю, желает тебя видеть.
Мальчик нерешительно взглянул на отца; подталкиваемый братом, сделал несколько шагов в сторону королевы – а потом, позабыв про церемонии, бросился к ней со всех ног.
– Мой повелитель, – обратилась Маргарита к мужу. – Раз уж теперь этот прелестный мальчик – дворянин, я желала бы видеть его в числе моих пажей. Я полагаю, ты разрешишь мне оказать ему эту честь?
Лео, обрадованный этими словами, низко, почтительно поклонился королеве.
– Пусть будет по твоему слову, любовь моя, – сказал Вольф, и в самом деле не склонный отказывать ей в этой просьбе. – Я был бы весьма несправедливым и невнимательным супругом, если бы позволил себе лишить тебя такого верного слуги.
Маргарита рассмеялась и потрепала Мартина по волосам. Королева была добра и искренне привязалась к этому молчаливому сероглазому мальчику, который почти не помнил своей матери, а с отцом виделся раз в несколько месяцев, если не реже. К тому же ее ненаглядный Лоти так хорошо ладил с ним, а важнее этого для нее ничего не могло быть.
Лео, прощаясь с ней, кажется, приложился к ее нежной ручке слишком пылко; по ехидному взгляду короля понял, что этакая искренность хороша лишь в меру, и с почтительным поклоном отступил на шаг.
Когда трапеза окончилась, Вольф велел покинуть зал всем, кроме маркграфа и барона Кленце, желая примирить своих вассалов, но барон только насмешливо глянул на бывшего менестреля – в синих глазах вспыхнули колючие искорки:
– Я тебя не знаю, и кланяться тебе не буду.
Несмотря на это, Лео первым протянул барону Кленце руку, призывая забыть все разногласия. Примирение между ними могло быть лишь формальным, но сейчас оно было выгодно и даже необходимо – у маркграфа совершенно не было времени разбираться с новым врагом.
– Мой король, я предан тебе и готов защищать твои интересы в бою или на любой службе, которую ты мне поручишь. Но репутация и поступки этого человека таковы, что для меня было бы бесчестьем иметь с ним дело, – повторил барон, обращаясь к Вольфу и подчеркнуто не замечая маркграфа. – Позволь мне уйти.
– Ты знаешь, чем тебе это грозит?
– Ты вправе наказать меня, мой повелитель. Но терпеть подобных оскорблений я не могу.
Вольфу было вполне понятно, отчего их взаимная неприязнь так усилилась, и в сердце короля мгновенно, яростно вспыхнуло желание наказать обоих строптивцев. Но, помедлив, он решил, что глупое упрямство барона Кленце даже к лучшему. Чем больше он кичится своим благородством, чем больше наживает себе врагов. Самое главное уже достигнуто: Эрих Кленце не принесет клятву верности Торнхельму Вальденбургскому, потому что тот ее не примет, да и сам Рихард не позволит сыну сделать такой шаг. Его ленные земли останутся в королевстве, ну а что будет дальше, покажет время. К тому же, как ни крути, закона, который запрещал бы его, короля Вольфа, вассалам ненавидеть друг друга и даже враждовать между собой, нет и быть не может…
Недолго ему петь, вдруг подумалось маркграфу. Замерзнет, упьется дрянным вином. Или встрянет в беду из-за этой вертлявой, черноволосой, чьи голые щиколотки так соблазнительно мелькают из-под обтрепанного подола…
Лео с запоздалым вниманием обернулся и увидел, как Энно, верного, неунывающего слугу, поднимают с пола и переносят на лавку у стены. Его шерстяная туника темнела пятнами крови на груди и на боку. Прибежавший на шум Эрвин поддерживал его безвольно клонящуюся вбок голову. Рядом суетилась служанка; потом один из ратников опустился на одно колено и склонился к самому лицу, слушая дыхание. Выпрямился, отрицательно покачал головой.
Вот так. А еще два дня назад оставил этой глупой Альме подарок, и весело жаловался, что она никак не хочет принять его ухаживаний. Шутил – дескать, если что, он и под венец готов…
На мгновение на сердце стало холодно и пусто. Слишком много потерь, а ведь он только-только стал маркграфом. Дальше врагов будет только больше, а верных людей – все меньше.
Отогнав от себя эти мысли, Лео подозвал Эрвина, вложил ему в руку кошель.
– Распорядись, пусть сделают все как нужно.
Выходя из зала, Лео бросил менестрелю серебряную монету. Она со звоном упала на скамью. Тот непонимающе глянул на маркграфа, а потом быстро протянул руку – красивая, узкая кисть с длинными пальцами, – и схватил ее, как изголодавшийся зверь хватает оброненный кусок.
Второй разбойник отыскался буквально через полчаса, когда Лео поднимался по темной лестнице в маленькую комнату на втором этаже. Он, по-видимому, хорошо изучил все закоулки этого дома, но судьба в эту ночь была на стороне бывшего менестреля. То ли он уж слишком хорошо знал повадки этих людей, забывших свое место, то ли просто неясный шорох и свет, пробежавший по стали клинка, выдали убийцу.
Лео, успевший выхватить нож, ударил снизу, прямо в живот. Нападавший рухнул беззвучно, выронив оружие.
– Вот и второй, – устало сказал Лео подоспевшим ратникам. Подобрал кинжал – посеребренный, с узким трехгранным лезвием и красивой наборной рукоятью. Надо же, мизерикорд! Откуда он у этого висельника?
– Мертвый, – протянул капитан стражников, склонившись над телом и пощупав шею. – И петля его не дождалась. Однако вы лихи на расправу, господин маркграф!
– Оставить его жить было бы слишком большой щедростью, – раздраженно бросил Лео и пнул безжизненное тело мыском сапога. – Падаль. Убрать.
Он вновь склонился, снял с мертвеца ножны – тоже дорогие, хоть и потертые, сунул за пояс. Надо же, подлец хотел подарить ему милосердную смерть!
Остаток ночи Лео проспал крепким сном без сновидений. Когда же развиднелось, и поначалу скупой утренний свет набрал силу и стал ярче, Эрвин разбудил его, подал теплую воду и одежду.
– Время ехать, мой господин. Промедлим – можем не поспеть в Тевольт…
Но все же они задержались, навсегда прощаясь с Энно, собирая скарб, седлая коней. Тем временем небо прояснилось, а резкий восточный ветер погнал дождевые тучи прочь от города, в сторону Золотого Рассвета. Холодно было почти по-зимнему, и даже проглянувшее из-за облаков солнце не в силах было согреть остывающую землю.
Лео остановился посмотреть, как обеспамятевшего разбойника выволакивают на площадь и тащат на эшафот; накидывают на шею петлю, связывают вместе безвольно опадающие руки. Тот лежал точно колода, не осознавая, что над ним творят. Тяжелое тело с трудом поднимали и ворочали несколько человек.
Жить ему так и так оставалось немного.
– Может, следует добить его, да тем и окончить все поскорее? – подъехав к маркграфу, вполголоса произнес королевский фогт, крепкий мужчина с крупными чертами лица и редкими светлыми волосами.
Лео искоса взглянул на него.
– Ему следовало бы подпалить пятки и посадить на дыбу, но я слишком тороплюсь. Пусть сдохнет на виселице, как и положено вору.
– И вправду, надо бы ехать, господин… – прошептал Эрвин, и сам не отводивший взгляда от происходящего; позволив гнедому сделать несколько шагов, Лео вновь натянул поводья, оглянулся через плечо.
Едва дышащего разбойника – или это было уже только тело, покинутое душой? – подняли, а потом отворили люк, толкнули – и он рухнул, закачался в дикой, отвратительной пляске, как будто радовался избавлению.
Тут и там виднелись желтые нарамники королевских воинов. Лошади переступали с ноги на ногу, встряхивали гривами, выискивали меж брошенных на землю досок жухлые стебельки травы. Осмелевшие куры рылись в грязи. Оборванный мальчишка понесся прочь, в узкую улочку, унося за пазухой чей-то кошель…
– Пусть эта шваль провисит в петле три седмицы, не меньше, – процедил Лео, повернувшись к фогту. – А еще лучше – не снимайте вовсе, пока не истлеет…
Тело наконец перестало корчиться, выпрямилось и повисло между небом и землей, раскачиваясь на закручивающейся то в одну, то в другую сторону веревке. Ветер, словно резвясь, подхватывал запахи и прелые листья, швырял в оставшихся живыми людей.
Лео хлестнул коня, взмахом руки приказывая слугам следовать за собой.
Ворота были открыты. Маркграф миновал их и помчался на север, туда, где его ждали слава и власть.
…Спустя четыре дня, оставив по правую руку дорогу на Стакезее и переправившись через разбухшую от дождей Боде, Лео прибыл в королевский замок, и там уже все было так, как ему грезилось. В огромном зале, где затканные золотом королевские штандарты блистали в отсветах факелов, король в присутствии многих именитых рыцарей королевства и членов Королевского совета объявил, что Лео Вагнеру пожалован титул, и что менестрель отныне – маркграф Восточной марки.
Новопровозглашенный дворянин, как и полагается, шел навстречу сюзерену от самых дверей, меж расступившихся царедворцев; оружия при нем не было. За ним следовали сыновья, тринадцатилетний Фридрих и семилетний Мартин.
Лео остановился перед троном, преклонил колени. Вложил руки в ладони короля.
Он объявил себя человеком государя. Перечислил земли в составе Восточной марки, что отныне переходили под его руку. Это заняло некоторое время, и было бы очень интересно посмотреть на лица баронов, что теперь вынуждены подчиняться ему, вороне в павлиньих перьях – но церемония запрещала оглядываться.
Король Вольф поднял его с колен и поцеловал.
Королева Маргарита сделала шаг навстречу Лео и подала ему меч с украшенной драгоценными камнями рукоятью. На золоченой гарде с обеих сторон раскинули крылья черные орлы, символ королевской власти. Бывший менестрель с поклоном принял оружие и поднес к губам сияющий, холодный клинок, а потом снова опустился на одно колено и поцеловал подол платья королевы.
– Я, Лео Вагнер, маркграф Восточной марки, клянусь быть верным вассалом моему повелителю. Клянусь не причинять вреда и не покушаться ни на его личность, ни на имущество, ни на честь, ни на семейство. Клянусь также поддерживать и обеспечивать Восточную марку, чтобы она процветала не для моего тщеславия, но к славе и радости моего короля и господина.
– Что ж, маркграф, – сказал Вольф, взглянув ему в глаза; король чуть заметно улыбался и, кажется, был доволен. – Я принимаю твою клятву. Я не оскорблю и не притесню тебя, не нанесу обиды твоей чести и достоинству твоего дома. И буду обязан тебе той же верностью и преданностью, что ты мне выкажешь.
Все же их связывало очень, очень многое: государственные дела, все, что сумели они создать в королевстве за годы, прошедшие со времени битвы на Готтармской равнине. Разгул в часы досуга, искренняя дружба молодости, прошедшей во время правления взбалмошного и лукавого короля Густава – все это не забывается в одночасье. И король, поддавшись радости, положил руки на плечи бывшего менестреля. Зазвучали трубы; их протяжный, однообразный клич заполнил пространство под высоким потолком, зазвенел ровной, непрерывной нотой.
Только в миг, когда церемония была завершена, Лео ощутил, как бешено колотится сердце, как память выметает из головы все слова, что он заучил и произнес, и остается сладкий туман блаженства и гордости – он добился своего! Он, простак, выскочка из захолустья, сын бедного оружейника, взял все, что хотел и мог взять!
Скоро он сам примет положенные клятвы, и точно так же, как король Вольф, повторит, что его собственная преданность будет отражением той верности, что его благородные вассалы выкажут ему. И пусть только попробуют не выказать!
…Утром, когда он явился в Тевольт, ему под ноги кубарем выкатился дворовый мальчишка лет пяти – и застыл, мешая пройти, схватив за колени, задрав голову. При дворе предпочитали многоцветные наряды, и строгая красота черного с серебром одеяния Лео бросалась в глаза. Мальчишка, словно завороженный, засмотрелся на метательные ножи на перевязи – даже среди рыцарей и воинов короля Вольфа немногие могли похвастаться тем, что владеют подобным искусством.
– Пшел с дороги, щенок, – махнул рукой кто-то из сопровождавших маркграфа. – Ну, говорят же тебе, прочь!..
Лео взглянул на паренька – невысокого, белокурого, в нелепой рубашонке не по росту, – надменно и невнимательно, как смотрит всякий вельможа на худородного. Не остановился, лишь чуть замедлил шаг, готовый сам толкнуть в стороны высокие створки дверей – нетерпение его было так велико, что он не мог ждать, пока их откроют перед ним. За спиной послышался обиженный возглас мальчишки – должно быть, кто-то из воинов отвесил сопляку легкого тычка. Лео, не оглядываясь, небрежно кивая в ответ на поклоны, направился к Оружейному залу, и вдруг подумал, что, может быть, именно этот недотепа, схлопотавший из-за собственной нерасторопности, и есть Харальд…
При мысли об этом его охватило досадливое огорчение, никак не идущее к нынешнему торжеству, и он поспешил отмахнуться от своей догадки, как отмахивался от всего, что переставало быть нужным.
Коль скоро все так, то, если верить сплетням, мальчишка еще и внук пленного викинга. Того, по словам Вольфа, старый король очень жаловал за умение слагать песни…
Внук скальда, сын менестреля – что ж, малец даже не знает, как ему повезло!
Лео было известно, что Эрих фон Зюдов пренебрег этой церемонией, хоть и принял королевского гонца. Сослался на неотложные дела, требующие его присутствия, и на уже наступившую в их суровом краю осеннюю распутицу, которая просто не позволила бы ему прибыть в Тевольт к назначенному дню.
Рихард Кленце, напротив, посланника выслушал, назвал маркграфа грубым словом, нисколько не опасаясь, что об этом могут донести, но в королевский замок все-таки прибыл, и теперь стоял среди других рыцарей. Пристально, с мрачным вниманием следил за всем, что происходило в зале.
Но это не могло смутить Лео или помешать ему торжествовать. Он низко кланялся королю и королеве, строго соблюдая все необходимые церемониальные действия, но не умел сдержать своей почти неприличной радости, и улыбался дерзко и надменно. Вместе с титулом он получил место в Королевском совете, и мог полноправно возвышать голос при решении государственных дел. Сыновья его отныне становились баронами, а со временем один из них так же сделается маркграфом и продолжит его дело. Мартин пока еще не мог оценить всей значимости события – у него и так было все, чего желается ребенку, ему хотелось играть, но торжественность обстановки заставляла его на всякий случай крепко держаться за руку старшего брата. А вот Фриц… Фриц все понимал, и улыбался сейчас точно такой же улыбкой, что и отец.
К Лео подходили с напутственными словами и добрыми пожеланиями, ему кланялись, перед ним, кажется, уже заискивали.
Королева Маргарита, счастливую непраздность которой уже не скрывали расшитое золотом бархатное платье и светлая накидка, довольно скоро утомилась от духоты, шума и звона музыки, и пожелала покинуть пирующих. Супруг легко дозволил ей это, ибо понимал, что хорошее самочувствие королевы в таком положении – дело государственное, а не семейное. Два юных пажа вслед за Маргаритой направились к дверям, за которыми фрейлины ожидали свою госпожу. Остановившись на пороге, Маргарита обернулась и поманила к себе маленького Мартина Вагнера:
– Следуй за нами, барон. Принц Лотар, думаю, желает тебя видеть.
Мальчик нерешительно взглянул на отца; подталкиваемый братом, сделал несколько шагов в сторону королевы – а потом, позабыв про церемонии, бросился к ней со всех ног.
– Мой повелитель, – обратилась Маргарита к мужу. – Раз уж теперь этот прелестный мальчик – дворянин, я желала бы видеть его в числе моих пажей. Я полагаю, ты разрешишь мне оказать ему эту честь?
Лео, обрадованный этими словами, низко, почтительно поклонился королеве.
– Пусть будет по твоему слову, любовь моя, – сказал Вольф, и в самом деле не склонный отказывать ей в этой просьбе. – Я был бы весьма несправедливым и невнимательным супругом, если бы позволил себе лишить тебя такого верного слуги.
Маргарита рассмеялась и потрепала Мартина по волосам. Королева была добра и искренне привязалась к этому молчаливому сероглазому мальчику, который почти не помнил своей матери, а с отцом виделся раз в несколько месяцев, если не реже. К тому же ее ненаглядный Лоти так хорошо ладил с ним, а важнее этого для нее ничего не могло быть.
Лео, прощаясь с ней, кажется, приложился к ее нежной ручке слишком пылко; по ехидному взгляду короля понял, что этакая искренность хороша лишь в меру, и с почтительным поклоном отступил на шаг.
Когда трапеза окончилась, Вольф велел покинуть зал всем, кроме маркграфа и барона Кленце, желая примирить своих вассалов, но барон только насмешливо глянул на бывшего менестреля – в синих глазах вспыхнули колючие искорки:
– Я тебя не знаю, и кланяться тебе не буду.
Несмотря на это, Лео первым протянул барону Кленце руку, призывая забыть все разногласия. Примирение между ними могло быть лишь формальным, но сейчас оно было выгодно и даже необходимо – у маркграфа совершенно не было времени разбираться с новым врагом.
– Мой король, я предан тебе и готов защищать твои интересы в бою или на любой службе, которую ты мне поручишь. Но репутация и поступки этого человека таковы, что для меня было бы бесчестьем иметь с ним дело, – повторил барон, обращаясь к Вольфу и подчеркнуто не замечая маркграфа. – Позволь мне уйти.
– Ты знаешь, чем тебе это грозит?
– Ты вправе наказать меня, мой повелитель. Но терпеть подобных оскорблений я не могу.
Вольфу было вполне понятно, отчего их взаимная неприязнь так усилилась, и в сердце короля мгновенно, яростно вспыхнуло желание наказать обоих строптивцев. Но, помедлив, он решил, что глупое упрямство барона Кленце даже к лучшему. Чем больше он кичится своим благородством, чем больше наживает себе врагов. Самое главное уже достигнуто: Эрих Кленце не принесет клятву верности Торнхельму Вальденбургскому, потому что тот ее не примет, да и сам Рихард не позволит сыну сделать такой шаг. Его ленные земли останутся в королевстве, ну а что будет дальше, покажет время. К тому же, как ни крути, закона, который запрещал бы его, короля Вольфа, вассалам ненавидеть друг друга и даже враждовать между собой, нет и быть не может…
