– Кому придет в голову ставить под сомнение правильность твоих решений и искренность твоей любви? – вкрадчиво сказал Лео. Уже позабыв про девицу, повернулся к королю, но Вольф, внезапно, как это бывает с пьяными, почувствовав раздражение и гнев, отставил кубок и поднялся на ноги. Куно Реттингайль тотчас же поднес государю плащ, накинул на плечи.
– Я не желаю об этом говорить, маркграф. Ступай. На сегодня с меня достаточно твоего общества.
– Позволь сказать, мой король – и рассуди сам, – Лео тоже поднялся, понимая, что невместно сидеть в присутствии государя. – Если королевы здесь нет, отчего ей печалиться?.. Да и баронесса Кленце тебе пенять не будет…
– Вот о ней я точно не хочу вести речь. Убирайся.
– Прости меня, государь, за опрометчивые слова и нескромное поведение. Мир тебе, – негромко сказал Лео и низко поклонился. Король нехотя качнул головой, выражая милостивое согласие, и провожал маркграфа взглядом до тех пор, пока он не скрылся за дверями зала. Потом махнул пажу:
– Идем. Я желаю отдохнуть.
Им нужно было выйти к караульной комнате, и, миновав короткий переход, оказаться в одном из домов замка, обустроенном так, чтобы в нем с удобством могли разместиться не только гости, но и многочисленная свита.
Куно Реттингайль следовал за королем, держась справа и чуть позади. Они спустились по одной лестнице и поднялись по другой, вошли в зал, разгороженный деревянными перегородками на несколько помещений. В самом его конце, за полукруглой дверью, располагалась отведенная королю опочивальня.
Паж с поклоном открыл перед королем дверь. В покоях было светло, в камине теплился огонь, разгоняя холод и тьму. Король остановился на пороге, плечом чувствуя, что Куно стоит рядом – и, кажется, даже на цыпочки поднялся, желая посмотреть, что происходит.
В полумраке комнаты девчонка лет пятнадцати бережно разглаживала и так безупречно ровное узорчатое покрывало на широком ложе. Светлое платье, перехваченное узким кожаным пояском, оставляло открытыми ее круглые, чуть покатые плечи. На столе стоял кувшин с вином, кресло было придвинуто к огню.
Паж понял, что теперь следует оставить государя одного, еще до того, как король коротко махнул ему рукой. Остался за порогом, огляделся, приметив скамью, которую и решил перетащить ближе к двери королевской опочивальни, чтобы услышать, если государь станет звать его.
Король же осторожно, стараясь не шуметь, притворил за собой дверь и улыбнулся.
– Эй, – негромко позвал он. Увлеченная делом, девчонка тихонько напевала себе под нос и не видела, что он остановился у порога. Она мгновенно выпрямилась – и тут же вновь склонилась:
– Ваше величество…
Гнев и досада улетучились в одно мгновение. Какая хорошенькая, подумал Вольф и улыбнулся. Шагнул к ней и протянул навстречу руки, запястьями вверх, чтобы она видела шелковые узкие тесемки, стягивающие широкие рукава его белой рубахи.
– Развяжи.
…Лео Вагнер терпеливо ждал в темноте замкового перехода. Наконец появилась Анастази; с ней была Альма, и на миг бывшему менестрелю представилось, что время повернуло вспять и снова начало бег с того времени, когда они впервые поцеловали друг друга – там, весной, в Вальденбурге.
Все было почти так же, с той лишь разницей, что теперь они стали равными.
Он шагнул вперед и поклонился ей, не опуская головы и не отводя взгляда.
– Вот мы и увиделись с тобой, моя госпожа. Я ведь обещал тебе. Позволь проводить тебя.
– Как это глупо – предлагать свою защиту в месте, где мне ничто не угрожает! Впрочем, в этом весь ты, Лео. Что ж, я не могу ничего запретить маркграфу Восточной марки!
В голосе ее он слышал издевку – но улыбнулся, словно соглашаясь со всем, что она говорит; последовал за ней. Едва они поднялись этажом выше, и перед ними открылся широкий, озаренный желтым светом факела переход, Анастази велела Альме идти вперед, а сама обернулась к бывшему менестрелю.
– Благодарить тут, конечно, не за что, но, тем не менее, спасибо, что проводил меня, маркграф. Твои манеры почти безупречны, что особенно удивительно, если учесть твое, хм… происхождение. И, поверь, мне нечего бояться в доме супруга моей сестры!
Лео слушал, положив левую руку на рукоять кинжала, улыбался. Он не произносил ни слова и не касался ее, но баронесса внезапно вздрогнула, обхватила руками плечи, словно защищаясь от холода; и что-то в груди Лео отозвалось такой же тревожной дрожью.
– Так спокойной ночи, маркграф, – с новым полупоклоном сказала Анастази; подала ему руку для поцелуя. – Господин Биреке утверждал, что сон восстанавливает силы и избавляет от сумасбродных желаний. До завтра.
– Ты обещаешь мне встречу, госпожа?
– Нет. Однако на завтра назначена охота, и я еще раз настоятельно советую тебе хорошо отдохнуть. В горах опасно…
Она повернулась, желая уйти, но Лео быстро схватил ее за руку, притянул к себе.
– Ази, к чему это притворство? Мы достаточно играли в эти игры, и более я не расположен!.. Ты ведь прекрасно понимаешь меня…
Он поднес ее руку к губам, поцеловал несколько раз, горячо и быстро, прижал к своей щеке. От него пахло вином; Анастази с отвращением оттолкнула его.
– Ты потерял рассудок, Лео Вагнер. Или сияние камней маркграфской короны ослепляет тебя, и ты не видишь, кто перед тобой? В здравом уме ты не стал бы предлагать такое… такое… я даже слова не могу найти.
– К черту слова, – прошептал он, стискивая ее плечи, прижался губами к губам. – Молчи, Ази. Молчи и сделайся послушной хоть на одну ночь…
Анастази вырвалась, ударила его по лицу.
– Ненавижу тебя!
– Мне наплевать, – он снова бросился к ней; Анастази тотчас же отступила на несколько шагов. – Ты сама знаешь, что будет, Ази, не упрямься.
Она остановилась, напряженная, готовая в любое мгновение сорваться с места. Он замер напротив нее, стройный, гибкий, сильный как лис, и алый щит в лапах льва казался обагренным кровью; кровь блестела в свете луны, как будто была пролита совсем недавно.
– Что, Ази?.. Ты не уяснила за все эти годы, в чем женское предназначение?..
– Ни слова более! Вижу, став дворянином, ты так и не обрел ни гордости, ни стыда!
Улучив момент, она бросилась прочь, как в детстве, в переходах замка, когда темнота оживала и подкрадывалась, тянула лапы, норовя схватить за рубашку. Чуть не столкнулась с Альмой.
– Госпожа, я только хотела сказать, что…
Но Анастази сама поняла. У двери опочивальни, сунув большие ладони за пояс, стоял хмурый, высокий мальчишка – оруженосец ее первого супруга. Поправляя края накидки, Анастази указала на него Альме:
– Принеси этому юноше сладостей и немного вина.
По знаку баронессы Альма и Венке остались в комнате. Анастази присела рядом с мужем, протянула ладони к огню.
– Что ты здесь делаешь, барон?
Рихард Кленце пожал плечами, глядя ей в глаза, улыбаясь прежним лицом и не улыбаясь новым – и от этого мороз продирал по коже. Анастази никак не могла унять дрожь.
– Твоя служанка оказалась добра, и мне не пришлось ждать тебя у запертой двери, только и всего… И не держи сердца на нашего сына. Он должен быть почтителен к тебе, и будет. Только дай ему время.
Анастази не ответила. Они молчали, не глядя друг на друга – навечно соединенные таинством венчания и как никогда далекие. А ведь сколько было одиноких ночей, когда ей мечталось хотя бы еще раз обнять мужа… И сколько вина и воды утекло с тех пор!
Барон Кленце снова заговорил первым.
– Я отправляюсь в Цеспель, Ази. Прямо отсюда.
– Но… ты ведь только недавно… – Анастази порывисто схватила его за руки. – Зачем?..
– Я слишком много времени провел в земляной яме. Теперь я почти не сплю и никак не привыкну к полотняным простыням и теплым покрывалам… – барон Кленце усмехнулся, искоса взглянув на оробело слушавших его служанок. – Не желаю терять ни одного дня, ни одного мгновения без толку… Король велел мне, и я не имею права противиться. Впрочем, это ненадолго. К весне я вернусь. Но до тех пор желаю, чтобы за Эрихом был пригляд.
А ведь самое мудрое, что она может сделать – возлечь с ним теперь, в эту ночь. Он не будет против, а потом… а что потом? Подстроить так, будто бы ребенок родился до срока…
Говорят, из шлюх получаются лучшие жены, и сие даже угодно небу, ибо мужчина возвращает женщине ее целомудренность, и за то ему прощаются многие грехи, она же не может не оценить сделанного ей добра… Да вот только кто из мужчин, знатных и простолюдинов, бедных или богатых, решится на такое, не убоится позора и насмешек?..
Анастази медленно разжала руки.
– Возможно, отец найдет в помощь нашему сыну верного и разумного человека. Большего обещать не могу, барон. Прости.
Она прислушивалась к себе, желая доискаться правды – и вновь не чувствовала вины ни за свою страсть, ни за то, что отвергает супруга, предлагающего помощь и спасение. Наверное, на этакое упрямство способна только погибшая женщина, блудница. Что ж, если это значит никому не лгать, пусть так все и остается.
Рихард молча глядел на нее, и Анастази не понимала, какое чувство сейчас владеет им – ярость или ревность.
– Черт побери, не все ли мне равно, в какую пропасть ты намерена броситься!.. – наконец в сердцах бросил он; вскочил, резким движением отшвырнул полу плаща.
Альма шарахнулась в сторону, уступая барону дорогу. Тяжко грохнула захлопнувшаяся дверь.
Анастази кинулась было за ним, но тотчас же остановилась. Повернулась к огню. Ей казалось, что в этом огне сгорает без следа ее прежняя жизнь.
– Вам стоит отдохнуть, моя госпожа, – выждав немного, несмело произнесла Альма. – Постель готова…
– Подай мне светильник… Нет, лучше не нужно. И не смей ходить за мной!
…Эрвин, который, завернувшись в шерстяной плащ, дремал на полу у двери в маркграфские покои, при приближении баронессы вскочил, кланяясь, оправляя одежду. Анастази приложила палец к губам и так же молча, знаком велела ему опять улечься. Затем осторожно постучала, и дверь открылась сразу же, как будто Лео – хитрый зверь, поджидающий в засаде, – знал, что она все-таки придет.
Он стоял у порога, раздетый по пояс, и в полумраке покоев рисунки на его красивых плечах были едва различимы, но отчетливо темнели шрамы – один, полученный в битве на Готтармской равнине, и второй, оставленный не так давно ее хлыстом. Анастази невольно подалась вперед, словно желая дотронуться до них, умерить уже забытую боль.
Как будто не было давнего рассказа Юлии Штааль о том, каким страшным становится тот день, когда хлыст оказывается в его руке.
Но какое дело ей, баронессе фон Зюдов-Кленце, до той дочери гончара, и до всех женщин, что были у него, и будут после?..
– Лео, – произнесла Анастази, лукаво улыбаясь, хотя сердце билось так, что хотелось придержать его ладонями, чтобы не выпрыгнуло из груди. – Мне кажется, мы не окончили один разговор…
Лео взглянул на нее и чуть заметно улыбнулся. Обнял – крепко, навсегда, – увлекая за собой.
_____________
* – «Кабацкое житье», безымянный средневековый поэт.
** – «Добродетельная пастушка», безымянный средневековый поэт.
***
Анастази проснулась мгновенно, словно ее толкнули; открыла глаза. Почувствовала теплую тяжесть ладони. Взглянула – Лео спал, положив руку поперек ее живота, ладонью на бедро, словно удерживая.
Анастази осторожно приподняла его руку и села, оглядывая разбросанную одежду, смятую постель. Утренний свет прокрался через полуприкрытые ставни незаметно, как вор; липко обволакивал длинную лавку и сундук, стол и утварь на нем, беспощадно-резко выхватывая их из отступающей темноты. Огонь в камине давно погас, и угли, наверное, уже остыли.
Загудел колокол, отмечая первый час. Нужно возвращаться в опочивальню, успеть переодеться, умыться прохладной водой, что-нибудь съесть... Управиться с этим до того, как придет отец, а с ним – замковый капеллан, Хельга Хаккен и Генрих Альтлибен, чтобы отправиться к молодым и поднести им Утренние дары.
При мысли о еде к горлу поднялась мутная, кислая волна, и Анастази решила, что, пожалуй, вновь ограничится теплым отваром из ягод и трав, который так искусно готовит Альма.
– Лео, – тихо позвала она. Помедлив, откинула покрывало, выскользнула из постели. Пол показался холоднее льда; сдержав возглас, Анастази поспешно села на край ложа. Разворошив покрывало, нашла на постели свою нижнюю рубашку и чулки.
Лео, которого разбудил ее голос, лежал, не двигаясь, и из-под ресниц наблюдал за ней. Широкая нижняя рубашка, скрадывая очертания ее тела, все же не скрывала их вполне. Она одевалась торопливо, но чем больше спешила, тем труднее было найти узкую ленту, пояс, подвязку от чулка… Наконец облачилась, но никак не могла управиться с длинным зеленым шнурком, с помощью которого платье утягивалось сбоку. Наконец в негодовании отбросила его, выругалась.
Бывший менестрель, легко поднявшись с ложа, подобрал шнурок, приблизился к ней, обнял, поцеловал в шею.
– Позволь, я помогу тебе, моя королева.
Вздрогнув от неожиданного прикосновения, Анастази резко обернулась и с силой оттолкнула его.
– Нет. Ночь капризов миновала. Я не желаю, чтобы ты прикасался ко мне.
– Что ж, – Лео, дурачась, опрокинулся обратно на ложе; потянулся, по-кошачьи выгнув спину. Нагота была ему к лицу, как другим к лицу праздничное платье. – Ночь и вправду миновала. Но она оказалась бы длинней, если бы не твоя строптивость и не твой муженек, в ярости своей позабывший еду, сон и приличия…
– Замолчи.
Она торопливо поправила завернувшийся край подола, взглянула на бывшего менестреля. Лео, вполне довольный собой, полулежал, опираясь на локоть, слегка запрокинув голову, то и дело поводя плечом. После отъезда из Золотого Рассвета он остриг волосы – это ему шло, хоть и делало его похожим более на воина, чем на менестреля. Впрочем, разве теперь он не маркграф, а значит, воин и правитель? Еще не стар, ловок, хорошо сложен – эти сильные ноги, узкие бедра, живот, плечи. Крепкая, мощная шея…
Анастази усмехнулась, подумав, что именно шея, – да, пожалуй, руки, крепкие, с округлыми пальцами и широкими ладонями, хоть и холеные, – выдают в нем человека простого происхождения. Впрочем, иные аристократы вполне могли позавидовать тому, как холоден и расчетлив его ум, а тело полнится здоровьем и силой, которое, вполне возможно, он передал по наследству всем своим детям…
Что ж, цветы любви срывают именно такие – дерзкие, не признающие правил… или безрассудные. Им жить дальше – в сыновьях, которые будут покорять новые земли; в дочерях, что выйдут замуж, чтобы произвести на свет других детей.
Она стояла, зная, что нужно уйти, прямо теперь, что здесь более нечего делать – но тело отказывалось слушаться разума.
Лео перекатился на живот, потянулся к ней, желая обнять за ноги, чуть ниже бедер. Анастази отстранилась.
– Противишься… Зря. Ах, пунцовый этот рот сулит блаженство не напрасно… Ты превосходная любовница, ты создана для наслаждений, Ази, я всегда хотел тебе это сказать.
– А я скажу тебе, что ты просто-напросто животное.
Он рассмеялся, как будто услышал что-то весьма лестное, и не удержал, когда она подошла к двери и осторожно – о, скверная привычка, приобретенная вследствие дурных поступков! – выглянула, прежде чем выходить. Эрвин поклонился ей; она не обратила на него никакого внимания.
– Я не желаю об этом говорить, маркграф. Ступай. На сегодня с меня достаточно твоего общества.
– Позволь сказать, мой король – и рассуди сам, – Лео тоже поднялся, понимая, что невместно сидеть в присутствии государя. – Если королевы здесь нет, отчего ей печалиться?.. Да и баронесса Кленце тебе пенять не будет…
– Вот о ней я точно не хочу вести речь. Убирайся.
– Прости меня, государь, за опрометчивые слова и нескромное поведение. Мир тебе, – негромко сказал Лео и низко поклонился. Король нехотя качнул головой, выражая милостивое согласие, и провожал маркграфа взглядом до тех пор, пока он не скрылся за дверями зала. Потом махнул пажу:
– Идем. Я желаю отдохнуть.
Им нужно было выйти к караульной комнате, и, миновав короткий переход, оказаться в одном из домов замка, обустроенном так, чтобы в нем с удобством могли разместиться не только гости, но и многочисленная свита.
Куно Реттингайль следовал за королем, держась справа и чуть позади. Они спустились по одной лестнице и поднялись по другой, вошли в зал, разгороженный деревянными перегородками на несколько помещений. В самом его конце, за полукруглой дверью, располагалась отведенная королю опочивальня.
Паж с поклоном открыл перед королем дверь. В покоях было светло, в камине теплился огонь, разгоняя холод и тьму. Король остановился на пороге, плечом чувствуя, что Куно стоит рядом – и, кажется, даже на цыпочки поднялся, желая посмотреть, что происходит.
В полумраке комнаты девчонка лет пятнадцати бережно разглаживала и так безупречно ровное узорчатое покрывало на широком ложе. Светлое платье, перехваченное узким кожаным пояском, оставляло открытыми ее круглые, чуть покатые плечи. На столе стоял кувшин с вином, кресло было придвинуто к огню.
Паж понял, что теперь следует оставить государя одного, еще до того, как король коротко махнул ему рукой. Остался за порогом, огляделся, приметив скамью, которую и решил перетащить ближе к двери королевской опочивальни, чтобы услышать, если государь станет звать его.
Король же осторожно, стараясь не шуметь, притворил за собой дверь и улыбнулся.
– Эй, – негромко позвал он. Увлеченная делом, девчонка тихонько напевала себе под нос и не видела, что он остановился у порога. Она мгновенно выпрямилась – и тут же вновь склонилась:
– Ваше величество…
Гнев и досада улетучились в одно мгновение. Какая хорошенькая, подумал Вольф и улыбнулся. Шагнул к ней и протянул навстречу руки, запястьями вверх, чтобы она видела шелковые узкие тесемки, стягивающие широкие рукава его белой рубахи.
– Развяжи.
…Лео Вагнер терпеливо ждал в темноте замкового перехода. Наконец появилась Анастази; с ней была Альма, и на миг бывшему менестрелю представилось, что время повернуло вспять и снова начало бег с того времени, когда они впервые поцеловали друг друга – там, весной, в Вальденбурге.
Все было почти так же, с той лишь разницей, что теперь они стали равными.
Он шагнул вперед и поклонился ей, не опуская головы и не отводя взгляда.
– Вот мы и увиделись с тобой, моя госпожа. Я ведь обещал тебе. Позволь проводить тебя.
– Как это глупо – предлагать свою защиту в месте, где мне ничто не угрожает! Впрочем, в этом весь ты, Лео. Что ж, я не могу ничего запретить маркграфу Восточной марки!
В голосе ее он слышал издевку – но улыбнулся, словно соглашаясь со всем, что она говорит; последовал за ней. Едва они поднялись этажом выше, и перед ними открылся широкий, озаренный желтым светом факела переход, Анастази велела Альме идти вперед, а сама обернулась к бывшему менестрелю.
– Благодарить тут, конечно, не за что, но, тем не менее, спасибо, что проводил меня, маркграф. Твои манеры почти безупречны, что особенно удивительно, если учесть твое, хм… происхождение. И, поверь, мне нечего бояться в доме супруга моей сестры!
Лео слушал, положив левую руку на рукоять кинжала, улыбался. Он не произносил ни слова и не касался ее, но баронесса внезапно вздрогнула, обхватила руками плечи, словно защищаясь от холода; и что-то в груди Лео отозвалось такой же тревожной дрожью.
– Так спокойной ночи, маркграф, – с новым полупоклоном сказала Анастази; подала ему руку для поцелуя. – Господин Биреке утверждал, что сон восстанавливает силы и избавляет от сумасбродных желаний. До завтра.
– Ты обещаешь мне встречу, госпожа?
– Нет. Однако на завтра назначена охота, и я еще раз настоятельно советую тебе хорошо отдохнуть. В горах опасно…
Она повернулась, желая уйти, но Лео быстро схватил ее за руку, притянул к себе.
– Ази, к чему это притворство? Мы достаточно играли в эти игры, и более я не расположен!.. Ты ведь прекрасно понимаешь меня…
Он поднес ее руку к губам, поцеловал несколько раз, горячо и быстро, прижал к своей щеке. От него пахло вином; Анастази с отвращением оттолкнула его.
– Ты потерял рассудок, Лео Вагнер. Или сияние камней маркграфской короны ослепляет тебя, и ты не видишь, кто перед тобой? В здравом уме ты не стал бы предлагать такое… такое… я даже слова не могу найти.
– К черту слова, – прошептал он, стискивая ее плечи, прижался губами к губам. – Молчи, Ази. Молчи и сделайся послушной хоть на одну ночь…
Анастази вырвалась, ударила его по лицу.
– Ненавижу тебя!
– Мне наплевать, – он снова бросился к ней; Анастази тотчас же отступила на несколько шагов. – Ты сама знаешь, что будет, Ази, не упрямься.
Она остановилась, напряженная, готовая в любое мгновение сорваться с места. Он замер напротив нее, стройный, гибкий, сильный как лис, и алый щит в лапах льва казался обагренным кровью; кровь блестела в свете луны, как будто была пролита совсем недавно.
– Что, Ази?.. Ты не уяснила за все эти годы, в чем женское предназначение?..
– Ни слова более! Вижу, став дворянином, ты так и не обрел ни гордости, ни стыда!
Улучив момент, она бросилась прочь, как в детстве, в переходах замка, когда темнота оживала и подкрадывалась, тянула лапы, норовя схватить за рубашку. Чуть не столкнулась с Альмой.
– Госпожа, я только хотела сказать, что…
Но Анастази сама поняла. У двери опочивальни, сунув большие ладони за пояс, стоял хмурый, высокий мальчишка – оруженосец ее первого супруга. Поправляя края накидки, Анастази указала на него Альме:
– Принеси этому юноше сладостей и немного вина.
По знаку баронессы Альма и Венке остались в комнате. Анастази присела рядом с мужем, протянула ладони к огню.
– Что ты здесь делаешь, барон?
Рихард Кленце пожал плечами, глядя ей в глаза, улыбаясь прежним лицом и не улыбаясь новым – и от этого мороз продирал по коже. Анастази никак не могла унять дрожь.
– Твоя служанка оказалась добра, и мне не пришлось ждать тебя у запертой двери, только и всего… И не держи сердца на нашего сына. Он должен быть почтителен к тебе, и будет. Только дай ему время.
Анастази не ответила. Они молчали, не глядя друг на друга – навечно соединенные таинством венчания и как никогда далекие. А ведь сколько было одиноких ночей, когда ей мечталось хотя бы еще раз обнять мужа… И сколько вина и воды утекло с тех пор!
Барон Кленце снова заговорил первым.
– Я отправляюсь в Цеспель, Ази. Прямо отсюда.
– Но… ты ведь только недавно… – Анастази порывисто схватила его за руки. – Зачем?..
– Я слишком много времени провел в земляной яме. Теперь я почти не сплю и никак не привыкну к полотняным простыням и теплым покрывалам… – барон Кленце усмехнулся, искоса взглянув на оробело слушавших его служанок. – Не желаю терять ни одного дня, ни одного мгновения без толку… Король велел мне, и я не имею права противиться. Впрочем, это ненадолго. К весне я вернусь. Но до тех пор желаю, чтобы за Эрихом был пригляд.
А ведь самое мудрое, что она может сделать – возлечь с ним теперь, в эту ночь. Он не будет против, а потом… а что потом? Подстроить так, будто бы ребенок родился до срока…
Говорят, из шлюх получаются лучшие жены, и сие даже угодно небу, ибо мужчина возвращает женщине ее целомудренность, и за то ему прощаются многие грехи, она же не может не оценить сделанного ей добра… Да вот только кто из мужчин, знатных и простолюдинов, бедных или богатых, решится на такое, не убоится позора и насмешек?..
Анастази медленно разжала руки.
– Возможно, отец найдет в помощь нашему сыну верного и разумного человека. Большего обещать не могу, барон. Прости.
Она прислушивалась к себе, желая доискаться правды – и вновь не чувствовала вины ни за свою страсть, ни за то, что отвергает супруга, предлагающего помощь и спасение. Наверное, на этакое упрямство способна только погибшая женщина, блудница. Что ж, если это значит никому не лгать, пусть так все и остается.
Рихард молча глядел на нее, и Анастази не понимала, какое чувство сейчас владеет им – ярость или ревность.
– Черт побери, не все ли мне равно, в какую пропасть ты намерена броситься!.. – наконец в сердцах бросил он; вскочил, резким движением отшвырнул полу плаща.
Альма шарахнулась в сторону, уступая барону дорогу. Тяжко грохнула захлопнувшаяся дверь.
Анастази кинулась было за ним, но тотчас же остановилась. Повернулась к огню. Ей казалось, что в этом огне сгорает без следа ее прежняя жизнь.
– Вам стоит отдохнуть, моя госпожа, – выждав немного, несмело произнесла Альма. – Постель готова…
– Подай мне светильник… Нет, лучше не нужно. И не смей ходить за мной!
…Эрвин, который, завернувшись в шерстяной плащ, дремал на полу у двери в маркграфские покои, при приближении баронессы вскочил, кланяясь, оправляя одежду. Анастази приложила палец к губам и так же молча, знаком велела ему опять улечься. Затем осторожно постучала, и дверь открылась сразу же, как будто Лео – хитрый зверь, поджидающий в засаде, – знал, что она все-таки придет.
Он стоял у порога, раздетый по пояс, и в полумраке покоев рисунки на его красивых плечах были едва различимы, но отчетливо темнели шрамы – один, полученный в битве на Готтармской равнине, и второй, оставленный не так давно ее хлыстом. Анастази невольно подалась вперед, словно желая дотронуться до них, умерить уже забытую боль.
Как будто не было давнего рассказа Юлии Штааль о том, каким страшным становится тот день, когда хлыст оказывается в его руке.
Но какое дело ей, баронессе фон Зюдов-Кленце, до той дочери гончара, и до всех женщин, что были у него, и будут после?..
– Лео, – произнесла Анастази, лукаво улыбаясь, хотя сердце билось так, что хотелось придержать его ладонями, чтобы не выпрыгнуло из груди. – Мне кажется, мы не окончили один разговор…
Лео взглянул на нее и чуть заметно улыбнулся. Обнял – крепко, навсегда, – увлекая за собой.
_____________
* – «Кабацкое житье», безымянный средневековый поэт.
** – «Добродетельная пастушка», безымянный средневековый поэт.
ГЛАВА 28
***
Анастази проснулась мгновенно, словно ее толкнули; открыла глаза. Почувствовала теплую тяжесть ладони. Взглянула – Лео спал, положив руку поперек ее живота, ладонью на бедро, словно удерживая.
Анастази осторожно приподняла его руку и села, оглядывая разбросанную одежду, смятую постель. Утренний свет прокрался через полуприкрытые ставни незаметно, как вор; липко обволакивал длинную лавку и сундук, стол и утварь на нем, беспощадно-резко выхватывая их из отступающей темноты. Огонь в камине давно погас, и угли, наверное, уже остыли.
Загудел колокол, отмечая первый час. Нужно возвращаться в опочивальню, успеть переодеться, умыться прохладной водой, что-нибудь съесть... Управиться с этим до того, как придет отец, а с ним – замковый капеллан, Хельга Хаккен и Генрих Альтлибен, чтобы отправиться к молодым и поднести им Утренние дары.
При мысли о еде к горлу поднялась мутная, кислая волна, и Анастази решила, что, пожалуй, вновь ограничится теплым отваром из ягод и трав, который так искусно готовит Альма.
– Лео, – тихо позвала она. Помедлив, откинула покрывало, выскользнула из постели. Пол показался холоднее льда; сдержав возглас, Анастази поспешно села на край ложа. Разворошив покрывало, нашла на постели свою нижнюю рубашку и чулки.
Лео, которого разбудил ее голос, лежал, не двигаясь, и из-под ресниц наблюдал за ней. Широкая нижняя рубашка, скрадывая очертания ее тела, все же не скрывала их вполне. Она одевалась торопливо, но чем больше спешила, тем труднее было найти узкую ленту, пояс, подвязку от чулка… Наконец облачилась, но никак не могла управиться с длинным зеленым шнурком, с помощью которого платье утягивалось сбоку. Наконец в негодовании отбросила его, выругалась.
Бывший менестрель, легко поднявшись с ложа, подобрал шнурок, приблизился к ней, обнял, поцеловал в шею.
– Позволь, я помогу тебе, моя королева.
Вздрогнув от неожиданного прикосновения, Анастази резко обернулась и с силой оттолкнула его.
– Нет. Ночь капризов миновала. Я не желаю, чтобы ты прикасался ко мне.
– Что ж, – Лео, дурачась, опрокинулся обратно на ложе; потянулся, по-кошачьи выгнув спину. Нагота была ему к лицу, как другим к лицу праздничное платье. – Ночь и вправду миновала. Но она оказалась бы длинней, если бы не твоя строптивость и не твой муженек, в ярости своей позабывший еду, сон и приличия…
– Замолчи.
Она торопливо поправила завернувшийся край подола, взглянула на бывшего менестреля. Лео, вполне довольный собой, полулежал, опираясь на локоть, слегка запрокинув голову, то и дело поводя плечом. После отъезда из Золотого Рассвета он остриг волосы – это ему шло, хоть и делало его похожим более на воина, чем на менестреля. Впрочем, разве теперь он не маркграф, а значит, воин и правитель? Еще не стар, ловок, хорошо сложен – эти сильные ноги, узкие бедра, живот, плечи. Крепкая, мощная шея…
Анастази усмехнулась, подумав, что именно шея, – да, пожалуй, руки, крепкие, с округлыми пальцами и широкими ладонями, хоть и холеные, – выдают в нем человека простого происхождения. Впрочем, иные аристократы вполне могли позавидовать тому, как холоден и расчетлив его ум, а тело полнится здоровьем и силой, которое, вполне возможно, он передал по наследству всем своим детям…
Что ж, цветы любви срывают именно такие – дерзкие, не признающие правил… или безрассудные. Им жить дальше – в сыновьях, которые будут покорять новые земли; в дочерях, что выйдут замуж, чтобы произвести на свет других детей.
Она стояла, зная, что нужно уйти, прямо теперь, что здесь более нечего делать – но тело отказывалось слушаться разума.
Лео перекатился на живот, потянулся к ней, желая обнять за ноги, чуть ниже бедер. Анастази отстранилась.
– Противишься… Зря. Ах, пунцовый этот рот сулит блаженство не напрасно… Ты превосходная любовница, ты создана для наслаждений, Ази, я всегда хотел тебе это сказать.
– А я скажу тебе, что ты просто-напросто животное.
Он рассмеялся, как будто услышал что-то весьма лестное, и не удержал, когда она подошла к двери и осторожно – о, скверная привычка, приобретенная вследствие дурных поступков! – выглянула, прежде чем выходить. Эрвин поклонился ей; она не обратила на него никакого внимания.
