Его глаза, серые и глубокие, как туман над Невой, впились в неё:
— А кто спасёт нас?
Оперативная напоминала театр абсурда после бомбёжки. На столе, заваленном стопками не подписанных протоколов и пустыми стаканчиками от кофе, Максим восседал, как король на троне. Его ноги в армейских ботинках болтались над полом, засыпанным обрывками бинтов и фольгой от шоколадок. Над головой висела карта вызовов — десятки красных стикеров кричали «Срочно!», но все взгляды были прикованы к спектаклю.
Резиновая кукла-тренажёр, прозванная коллегами «Глашей», лежала в его объятиях. Её пластиковое лицо с выцветшими нарисованными ресницами вечно застыло в глупой улыбке. Кто-то из ночной смены нацепил на неё розовый парик из костюма «Снегурочки», и теперь пряди люминесцентного цвета свисали на манекенную грудь с наклейкой «Ударь сюда при остановке сердца».
— «Но что за шум? То свет моих очей зовёт меня на бой с гипертонией!» — Максим прижал ладонь к холодной груди «Джульетты», выхватив из кармана шприц-ручку вместо кинжала. — «О, закрой свои клапаны, и дай мне выпить яд компота!»
Смирнов, сидя на подоконнике с банкой тушёнки в руках, закатился в хриплом смехе. Виктор, уронив папку с рентгенами, захлопал в ладоши:
— Браво! Тебе бы в «КВН» с таким талантом!
Даже строгая Лидия Иванова, проходя мимо, спрятала улыбку в воротник халата. Но настоящий фурор вызвало то, как Максим, сорвав с «Глаши» парик, водрузил его на голову Артёму, замершему в дверях с пачкой бланков:
— Вот и благородный Парис явился! Готовь катафалк — любовь мертва!
На секунду в комнате повисла тишина. Ольга, пытавшаяся заправить картридж в принтер, застыла с кассетой тонера в руках. Артём медленно снял парик, разглядывая розовые пряди, как инопланетный артефакт.
— Волков… — его голос звучал опаснее, чем сирена «скорой». — Если через минуту этот манекен не окажется в мусорном баке…
— О, мой повелитель! — Максим упал на колени, обнимая «Глашу». — Жестокий Капулетти! Не разлучай нас!
Хохот взорвал комнату. Датчики на мониторах замигали в такт вибрациям пола. Ольга, прислонившись к шкафу с медикаментами, давилась смехом:
— Он… он тебе парик… с «Глашей…»
Артём швырнул розовую шевелюру в Максима, но уголки его губ предательски дёрнулись. В этот момент «Джульетта» решила взбунтоваться — её резиновая рука, давно оторванная на тренировках, с хлюпающим звуком отвалилась и шлёпнулась на ботинок начальника смены.
— Всё! — рявкнул Сергей Николаевич, появляясь в дверях с лицом человека, видевшего апокалипсис. — Волков — на дезинфекцию манекена! Остальные — по машинам! И если ещё раз увижу этот парик…
Но его слова потонули в грохоте падающих стульев. Максим, целуя «Глаше» макаронную руку, шептал:
— До завтра, моя ненаглядная. Наше безумие переживёт даже дезинфекцию.
Ольга, вытирая слёзы смеха, поймала взгляд Артёма. Тот, пряча улыбку, демонстративно поправил растрепавшиеся волосы. В этой суматохе лишь «Джульетта» продолжала улыбаться своей вечной пластиковой улыбкой — ей было всё равно, что её Ромео пахнет антисептиком и безумием.
— С ним весело, да? — спросил Артём не оборачивался, позднее перекладывая бинты в укладке. Его голос звучал приглушённо, будто сквозь слой льда. — Шутит, дурачится… Не то что я.
Ольга замерла. Воздух наполнился едким запахом вскрытой ампулы йода и чем-то ещё — горьким, как невысказанные слова, застрявшие в горле шесть лет назад. Стопка протоколов на столе вдруг показалась ей хрупкой, как карточный домик их прежней жизни.
— Ты… ревнуешь? — она произнесла это шёпотом, будто боялась, что громкость голоса вернёт их в ту самую кухню, где когда-то разбился стакан с вином.
Артём резко обернулся. Его глаза, обычно холодные как скальпель, горели алым отблеском аварийных фар:
— А если да?
Сирена на крыше взвыла, объявляя вызов. Но сейчас это звучало как насмешка — сигнал тревоги для двух людей, годами игнорировавших собственную катастрофу.
Они стояли в полуметре друг от друга. Пар от дыхания сплетался в призрачный мост между ними. Ольга заметила, как дрогнула его нижняя губа — почти незаметно, как тогда, когда он впервые признался ей в любви на крыше общежития.
— Тогда ты идиот, — она встала на цыпочки, вцепившись в его халат так, что шов на воротнике затрещал. — Потому что даже когда ты был монстром из моих кошмаров… — её пальцы разжались, коснувшись щеки, — ...мне нравились только ледяные короли.
Их губы встретились с яростью невыпущенных обид. Артём втянул её в поцелуй, как тонущий хватает спасательный круг — грубо, отчаянно, забыв о технике безопасности. Где-то за спиной Смирнов орал: «Эй, там нужна помощь? Или вам ещё минут пять?!», но его голос растворился в гуле крови в висках.
Ольга уловила вкус кофе и чего-то знакомого — мятной жвачки, которую он жевал ещё студентом. Его руки, обнимавшие её талию, дрожали. Тот же Артём, пронеслось в голове. Тот, кто разбил нашу жизнь. И тот, кто собирает осколки сейчас.
Вечером, вернувшись с вызова (подросток, решивший сделать пирсинг языка шпилькой), Ольга обнаружила в кармане новую открытку. На обороте, поверх пластыря, было выведено:
«Прости. И… спасибо. — А.»
Рядом валялся леденец-гробик с приклеенной запиской: «Королеве льда от слуги народа. P.S. Он ваш. Больше не шучу. — М.»
Зубная паста капнула на экран телефона, оставив мятный след на уведомлениях. Ольга, спотыкаясь о разбросанные по полу ботинки — один черный, другой коричневый, словно символ её разрушенного режима — едва не уронила трубку. В динамике прогремел знакомый хрипловатый басок, перекрывая вой ветра за окном:
— Жданова! Твой снежный король устроил тут цирк уродов! — Смирнов фыркнул так громко, будто чихал прямо в микрофон. — Максим теперь ходит с фингалом в стиле Рокки, а Морозов — будто глотнул жидкого азота. Говорю, хоть ледник ему на лицо тащи!
Ольга прислонилась к холодной кафельной стене, пытаясь поймать баланс между усталостью и адреналином. В раковине, где плавали остатки вчерашней лапши с яичным желтком, отражалось её лицо — бледное, с фиолетовыми тенями под глазами, словно их нарисовали маркером для бровей. Третья ночная смена подряд превратила её квартиру в филиал апокалипсиса: на столе красовалась пирамида из пустых банок энергетиков, а на диване мирно спал кот, укрывшись её медицинским халатом.
— Ты хоть трезв? — буркнула она, смахнув пасту с экрана так яростно, будто стирала саму память о звонке. Голос звучал хрипло — вчерашний вызов с певицей в джаз-клубе, кричавшей «Спасите мой голос!», оставил её связки в состоянии разбитой гитары.
— Да я ради тебя даже пиво отложил! — Смирнов заржал, и на фоне послышался характерный звук открывающейся банки. — Представляешь? Жертвую священным утренним ритуалом! Приезжай, пока наш готичный Казанова не превратил «Газель» в арт-объект. Он уже третью гитару разбил о капот — говорит, ищет «правильный звук скорой помощи».
Ольга закрыла глаза, представляя картину: Максим в своей косухе с шипами, размахивающий гитарным грифом как мечом света, Артём с лицом ледяной скульптуры, методично рвущий струны голыми руками. Запах бензина, металла и мужского безумия.
— И да… — голос Смирнова внезапно стал сладким, как сироп от кашля, — видео уже монтирую. Назвал «Любовь и ненависть в скорой помощи: хардкор ремикс». Представляешь хайп? Хейтеры заплатят миллион за кадр, где Морозов дёргает Максима за хвост!
— Ты совсем охренел? — Ольга пнула холодильник, от чего с верхней полки с грохотом свалилась банка с огурцами. Рассол медленно пополз по линолеуму, рисуя абстракцию в стиле Поллока. — Если выложишь это в сеть…
— Расслабься, королева льда! — Смирнов фальшиво запел строчку из «Калинки-малинки». — Это же искусство! Перформанс «Медицина vs Рок-н-ролл». А теперь вылезай из своей берлоги — через десять минут выезд. Шеф сказал, если опоздаешь — вскроет тебе мозги скальпелем для любопытства.
Ольга бросила телефон на диван, где он утонул в груде смятых простыней. В зеркале её отражение вдруг ожило: глаза, обычно холодные как хирургический скальпель, горели смесью ярости и чего-то похожего на страх. Она резко дернула ручку шкафа, доставая чистый халат — тот самый, с карманом, где до сих пор лежала конфетная обёртка с его почерком: «Не перетрудись. А.»
На пороге она замерла, вдыхая запах подгоревшего тоста из кухни. Где-то в глубине сознания всплыл образ: они с Артёмом в студенчестве, разбитые коленки после ночной гонки за «скорой», его смех, пока она прижигала царапины йодом. «Ты кривишься как кот в ветеринарке», — тогда сказал он, и это было их первое прикосновение...
Сирена за окном вырвала её из воспоминаний. Ольга натянула сапоги, не заметив, что они разные — один черный, другой все же коричневый.На подстанции царило напряжение, густое, как сироп от кашля. Максим, обычно разговорчивый, молчал, накладывая пластырь на рассечённую бровь. Артём, будто ничего не произошло, разбирал укладку, но его пальцы дрожали, роняя ампулы.
Снег хрустел под сапогами, цепляясь за подол пальто, как назойливые руки прошлого. Ольга прижала телефон к уху, пробираясь сквозь утреннюю толпу. В трубке звенел смех, который она узнавала даже сквозь три года разлуки:
— Ну и как твой ледяной принц? — Катя чавкнула чем-то хрустящим. — Опять устроил морозилку в стиле «Игры престолов»?
Ольга увернулась от велосипедиста, швырнувшего в неё комом слякоти:
— Ты же видела его на выпускном. Тот ещё Джейме Ланнистер — без руки, зато с короной из амбиций.
— Зато целуется божественно, — Катя фыркнула. — Помнишь, как он тебя за угол общежития припер? Мы тогда пол-универа обыскали…
— Кать! — Ольга резко остановилась у витрины круглосуточного магазина, где её отражение дробилось в гирляндах. — Он прижал Максима к машине. Сейчас там война, а ты…
— А я помню парня, который сутки дежурил под окнами, когда у тебя свинка была. — В трубке зашуршало — Катя явно переворачивалась на диване. — Слушай, может, он просто…
Гудок трамвая перекрыл конец фразы. Ольга прикрыла свободное ухо ладонью:
— Что?
— Говорю, может он ревнует? — Катя повысила голос. — Твой рок-мачо явно метит на твоё внимание. Артём это чует, как медведь мёд.
Ольга уронила рукавицу в лужу. Пока поднимала, в мозгу всплыли кадры: Максим, нарочито поправляющий ей стетоскоп; Артём, резко отворачивающийся к окну; их случайное касание рук у кофемашины…
— Бред, — она выдохнула облачко пара. — Мы коллеги. Бывшие. Всё.
— Да ладно! — Катя засопела, будто поднимала штангу. — Ты же сама рассказывала, как он…
Скрип тормозов. Ольга в последний момент отпрыгнула от грузовика, забрызгавшего её грязью с ног до головы.
— Чёрт! Всё, Кать, я…
— Стой! — Подруга заговорила серьёзно, что случалось раз в пятилетку. — Ты шесть лет бегаешь от этого призрака. Может, пора перестать быть врачом и стать пациентом? Позволь себе чувствовать, дура.
Ольга замолчала, глядя на светофор. Красный глаз горел как рана. Где-то там, за поворотом, её ждали два мужчины, два мира, два варианта судьбы.
— Кать… — голос сорвался на шёпот. — А если я снова…
— Упадёшь? — Катя рассмеялась. — Мы же с тобой знаем рецепт: йод, бинт и шоколадка. Вперёд, солнышко.
Щёлк. В ушах зазвучала тишина. Ольга судорожно сжала телефон, словно это была рука подруги. Из динамика выпала смятая обёртка от «Коровки» — та самая, с детской шуткой Артёма: «Не перетрудись. А.»
Гараж подстанции напоминал поле после битвы: опрокинутая канистра с антифризом оставляла ядовито-зелёные лужицы, а на капоте «Газели» красовалась кровавая отпечаток ладони. Максим, прислонившись к стене с сигаретой в дрожащих пальцах, напоминал раненого волка. Его фирменная косуха висела на огнетушителе, а из пореза над глазом сочилась алая ниточка.
— Красавчик, — Смирнов щёлкнул камерой, обходя его по кругу. — Теперь точно в топы выбьемся. Хэштег #доктор_хаос.
— Отвали, клоун, — Максим швырнул окурок под ноги Артёму, который методично перебирал укладку.
Тот даже не вздрогнул. Его пальцы, обычно такие точные, роняли ампулы на бетонный пол, где стекло крошилось под сапогами фельдшеров.
Ольга замерла в дверях, чувствуя, как запах бензина смешивается с электрическим напряжением между мужчинами.
— Бригада Морозова, вызов 03-А! — голос диспетчера прозвучал как спасение.
— Жданова, со мной, — бросил Артём, не глядя.
Сирена выла, как раненый зверь, пока Смирнов лихо объезжал пробку на Садовом.
— Так, народ, — он стукнул ладонью по перегородке, — ставлю десятирублёвую, что старик Семёныч опять в демонстрацию сыграл. Кто за цирроз, кто за передоз?
Артём, сидевший с закрытыми глазами, резко дёрнул головой:
— Смирнов.
— Есть, шеф! — фельдшер нарочито выпрямился. — Молчу как рыба об…
Машину тряхнуло на выбоине. Ольга, проверяя укладку, украдкой наблюдала, как Артём сжимает фото отца в планшете — пожелтевший снимок врача в военном госпитале.
Сирена стихла, оставив после себя звенящую тишину. Смирнов, присвистнув, выбил дверь плечом — старый косяк затрещал, как хрупкие кости. Внутри запах ударил волной: смесь прогорклого пота, мочи и смерти, словно сама квартира разлагалась заживо. Ольга прижала рукав к носу, но едкий аромат просочился сквозь ткань, въедаясь в ноздри.
— Ну и декорации, — Смирнов пнул пустую бутылку, покатившуюся по полу, заваленному шприцами с обломанными иглами. — Прямо съёмочная площадка для «На игле-2».
Артём шагнул вперёд, его тень на стене дрожала, как пламя свечи. На матрасе, пропитанном пятнами неопределённого происхождения, лежал Иван Семёнович. Его тело напоминало иссушенную мумию — жёлтая кожа обтягивала рёбра, словно пергамент на барабане. На груди алела кривая татуировка: «Спасай других, если не смог себя», буквы расплылись, будто плакали.
— Чёрт возьми… — Смирнов навел камеру на полки с аптечкой садиста: морфий в ампулах с надкусанными крышками, шприцы с ржавыми иглами, пузырёк с надписью «Для особых случаев». — Да тут целая чёрная медаль в номинации «Самый креативный суицидник».
Артём опустился на колени. Звук, с которым его суставы коснулись пола, был громче слов. Он перетянул жгут на руке пациента, где вены напоминали извилистые реки на карте аддикции.
— Гепатит С. Цирроз. ВИЧ. — Каждое слово падало как приговор. — Я же предупреждал вас, Семёныч.
Старик зашевелился. Его глаза, мутные как вода в застойной луже, медленно фокусировались на Артёме:
— Зато… не стал как твой папаша… — Хриплый смех обернулся кровавым кашлем. — Он… сдох героем… а ты…
Ольга замерла с катетером в руке. Она видела, как спина Артёма превратилась в каменную глыбу — только правая кисть непроизвольно сжалась, будто ловила невидимый нож.
— Что вы знаете… — Голос Артёма стал тише гудения холодильника, но каждое слово резало воздух.
Старик плюнул сгустком чёрной слизи на простыню. Брызги легли рядом с иконкой Николая Угодника, закопчённой десятками свечей:
— Всё… — Ухмылка обнажила дёсны, похожие на размокший картон. — Он взял мою смену… в тот день…
Стеклянная бутылка сорвалась с подоконника, разбившись о пол звёздой из осколков. Артём вскочил, опрокидывая стойку с капельницей — флакон с физраствором взорвался, обрызгав стену кровавыми брызгами.
— Какой день?! — Его кулак врезался в стену, поднимая облако облупившейся краски.
— А кто спасёт нас?
Оперативная напоминала театр абсурда после бомбёжки. На столе, заваленном стопками не подписанных протоколов и пустыми стаканчиками от кофе, Максим восседал, как король на троне. Его ноги в армейских ботинках болтались над полом, засыпанным обрывками бинтов и фольгой от шоколадок. Над головой висела карта вызовов — десятки красных стикеров кричали «Срочно!», но все взгляды были прикованы к спектаклю.
Резиновая кукла-тренажёр, прозванная коллегами «Глашей», лежала в его объятиях. Её пластиковое лицо с выцветшими нарисованными ресницами вечно застыло в глупой улыбке. Кто-то из ночной смены нацепил на неё розовый парик из костюма «Снегурочки», и теперь пряди люминесцентного цвета свисали на манекенную грудь с наклейкой «Ударь сюда при остановке сердца».
— «Но что за шум? То свет моих очей зовёт меня на бой с гипертонией!» — Максим прижал ладонь к холодной груди «Джульетты», выхватив из кармана шприц-ручку вместо кинжала. — «О, закрой свои клапаны, и дай мне выпить яд компота!»
Смирнов, сидя на подоконнике с банкой тушёнки в руках, закатился в хриплом смехе. Виктор, уронив папку с рентгенами, захлопал в ладоши:
— Браво! Тебе бы в «КВН» с таким талантом!
Даже строгая Лидия Иванова, проходя мимо, спрятала улыбку в воротник халата. Но настоящий фурор вызвало то, как Максим, сорвав с «Глаши» парик, водрузил его на голову Артёму, замершему в дверях с пачкой бланков:
— Вот и благородный Парис явился! Готовь катафалк — любовь мертва!
На секунду в комнате повисла тишина. Ольга, пытавшаяся заправить картридж в принтер, застыла с кассетой тонера в руках. Артём медленно снял парик, разглядывая розовые пряди, как инопланетный артефакт.
— Волков… — его голос звучал опаснее, чем сирена «скорой». — Если через минуту этот манекен не окажется в мусорном баке…
— О, мой повелитель! — Максим упал на колени, обнимая «Глашу». — Жестокий Капулетти! Не разлучай нас!
Хохот взорвал комнату. Датчики на мониторах замигали в такт вибрациям пола. Ольга, прислонившись к шкафу с медикаментами, давилась смехом:
— Он… он тебе парик… с «Глашей…»
Артём швырнул розовую шевелюру в Максима, но уголки его губ предательски дёрнулись. В этот момент «Джульетта» решила взбунтоваться — её резиновая рука, давно оторванная на тренировках, с хлюпающим звуком отвалилась и шлёпнулась на ботинок начальника смены.
— Всё! — рявкнул Сергей Николаевич, появляясь в дверях с лицом человека, видевшего апокалипсис. — Волков — на дезинфекцию манекена! Остальные — по машинам! И если ещё раз увижу этот парик…
Но его слова потонули в грохоте падающих стульев. Максим, целуя «Глаше» макаронную руку, шептал:
— До завтра, моя ненаглядная. Наше безумие переживёт даже дезинфекцию.
Ольга, вытирая слёзы смеха, поймала взгляд Артёма. Тот, пряча улыбку, демонстративно поправил растрепавшиеся волосы. В этой суматохе лишь «Джульетта» продолжала улыбаться своей вечной пластиковой улыбкой — ей было всё равно, что её Ромео пахнет антисептиком и безумием.
— С ним весело, да? — спросил Артём не оборачивался, позднее перекладывая бинты в укладке. Его голос звучал приглушённо, будто сквозь слой льда. — Шутит, дурачится… Не то что я.
Ольга замерла. Воздух наполнился едким запахом вскрытой ампулы йода и чем-то ещё — горьким, как невысказанные слова, застрявшие в горле шесть лет назад. Стопка протоколов на столе вдруг показалась ей хрупкой, как карточный домик их прежней жизни.
— Ты… ревнуешь? — она произнесла это шёпотом, будто боялась, что громкость голоса вернёт их в ту самую кухню, где когда-то разбился стакан с вином.
Артём резко обернулся. Его глаза, обычно холодные как скальпель, горели алым отблеском аварийных фар:
— А если да?
Сирена на крыше взвыла, объявляя вызов. Но сейчас это звучало как насмешка — сигнал тревоги для двух людей, годами игнорировавших собственную катастрофу.
Они стояли в полуметре друг от друга. Пар от дыхания сплетался в призрачный мост между ними. Ольга заметила, как дрогнула его нижняя губа — почти незаметно, как тогда, когда он впервые признался ей в любви на крыше общежития.
— Тогда ты идиот, — она встала на цыпочки, вцепившись в его халат так, что шов на воротнике затрещал. — Потому что даже когда ты был монстром из моих кошмаров… — её пальцы разжались, коснувшись щеки, — ...мне нравились только ледяные короли.
Их губы встретились с яростью невыпущенных обид. Артём втянул её в поцелуй, как тонущий хватает спасательный круг — грубо, отчаянно, забыв о технике безопасности. Где-то за спиной Смирнов орал: «Эй, там нужна помощь? Или вам ещё минут пять?!», но его голос растворился в гуле крови в висках.
Ольга уловила вкус кофе и чего-то знакомого — мятной жвачки, которую он жевал ещё студентом. Его руки, обнимавшие её талию, дрожали. Тот же Артём, пронеслось в голове. Тот, кто разбил нашу жизнь. И тот, кто собирает осколки сейчас.
Вечером, вернувшись с вызова (подросток, решивший сделать пирсинг языка шпилькой), Ольга обнаружила в кармане новую открытку. На обороте, поверх пластыря, было выведено:
«Прости. И… спасибо. — А.»
Рядом валялся леденец-гробик с приклеенной запиской: «Королеве льда от слуги народа. P.S. Он ваш. Больше не шучу. — М.»
Глава 8: В которой диагноз ставит жизнь, а прошлое требует реанимации
Зубная паста капнула на экран телефона, оставив мятный след на уведомлениях. Ольга, спотыкаясь о разбросанные по полу ботинки — один черный, другой коричневый, словно символ её разрушенного режима — едва не уронила трубку. В динамике прогремел знакомый хрипловатый басок, перекрывая вой ветра за окном:
— Жданова! Твой снежный король устроил тут цирк уродов! — Смирнов фыркнул так громко, будто чихал прямо в микрофон. — Максим теперь ходит с фингалом в стиле Рокки, а Морозов — будто глотнул жидкого азота. Говорю, хоть ледник ему на лицо тащи!
Ольга прислонилась к холодной кафельной стене, пытаясь поймать баланс между усталостью и адреналином. В раковине, где плавали остатки вчерашней лапши с яичным желтком, отражалось её лицо — бледное, с фиолетовыми тенями под глазами, словно их нарисовали маркером для бровей. Третья ночная смена подряд превратила её квартиру в филиал апокалипсиса: на столе красовалась пирамида из пустых банок энергетиков, а на диване мирно спал кот, укрывшись её медицинским халатом.
— Ты хоть трезв? — буркнула она, смахнув пасту с экрана так яростно, будто стирала саму память о звонке. Голос звучал хрипло — вчерашний вызов с певицей в джаз-клубе, кричавшей «Спасите мой голос!», оставил её связки в состоянии разбитой гитары.
— Да я ради тебя даже пиво отложил! — Смирнов заржал, и на фоне послышался характерный звук открывающейся банки. — Представляешь? Жертвую священным утренним ритуалом! Приезжай, пока наш готичный Казанова не превратил «Газель» в арт-объект. Он уже третью гитару разбил о капот — говорит, ищет «правильный звук скорой помощи».
Ольга закрыла глаза, представляя картину: Максим в своей косухе с шипами, размахивающий гитарным грифом как мечом света, Артём с лицом ледяной скульптуры, методично рвущий струны голыми руками. Запах бензина, металла и мужского безумия.
— И да… — голос Смирнова внезапно стал сладким, как сироп от кашля, — видео уже монтирую. Назвал «Любовь и ненависть в скорой помощи: хардкор ремикс». Представляешь хайп? Хейтеры заплатят миллион за кадр, где Морозов дёргает Максима за хвост!
— Ты совсем охренел? — Ольга пнула холодильник, от чего с верхней полки с грохотом свалилась банка с огурцами. Рассол медленно пополз по линолеуму, рисуя абстракцию в стиле Поллока. — Если выложишь это в сеть…
— Расслабься, королева льда! — Смирнов фальшиво запел строчку из «Калинки-малинки». — Это же искусство! Перформанс «Медицина vs Рок-н-ролл». А теперь вылезай из своей берлоги — через десять минут выезд. Шеф сказал, если опоздаешь — вскроет тебе мозги скальпелем для любопытства.
Ольга бросила телефон на диван, где он утонул в груде смятых простыней. В зеркале её отражение вдруг ожило: глаза, обычно холодные как хирургический скальпель, горели смесью ярости и чего-то похожего на страх. Она резко дернула ручку шкафа, доставая чистый халат — тот самый, с карманом, где до сих пор лежала конфетная обёртка с его почерком: «Не перетрудись. А.»
На пороге она замерла, вдыхая запах подгоревшего тоста из кухни. Где-то в глубине сознания всплыл образ: они с Артёмом в студенчестве, разбитые коленки после ночной гонки за «скорой», его смех, пока она прижигала царапины йодом. «Ты кривишься как кот в ветеринарке», — тогда сказал он, и это было их первое прикосновение...
Сирена за окном вырвала её из воспоминаний. Ольга натянула сапоги, не заметив, что они разные — один черный, другой все же коричневый.На подстанции царило напряжение, густое, как сироп от кашля. Максим, обычно разговорчивый, молчал, накладывая пластырь на рассечённую бровь. Артём, будто ничего не произошло, разбирал укладку, но его пальцы дрожали, роняя ампулы.
Снег хрустел под сапогами, цепляясь за подол пальто, как назойливые руки прошлого. Ольга прижала телефон к уху, пробираясь сквозь утреннюю толпу. В трубке звенел смех, который она узнавала даже сквозь три года разлуки:
— Ну и как твой ледяной принц? — Катя чавкнула чем-то хрустящим. — Опять устроил морозилку в стиле «Игры престолов»?
Ольга увернулась от велосипедиста, швырнувшего в неё комом слякоти:
— Ты же видела его на выпускном. Тот ещё Джейме Ланнистер — без руки, зато с короной из амбиций.
— Зато целуется божественно, — Катя фыркнула. — Помнишь, как он тебя за угол общежития припер? Мы тогда пол-универа обыскали…
— Кать! — Ольга резко остановилась у витрины круглосуточного магазина, где её отражение дробилось в гирляндах. — Он прижал Максима к машине. Сейчас там война, а ты…
— А я помню парня, который сутки дежурил под окнами, когда у тебя свинка была. — В трубке зашуршало — Катя явно переворачивалась на диване. — Слушай, может, он просто…
Гудок трамвая перекрыл конец фразы. Ольга прикрыла свободное ухо ладонью:
— Что?
— Говорю, может он ревнует? — Катя повысила голос. — Твой рок-мачо явно метит на твоё внимание. Артём это чует, как медведь мёд.
Ольга уронила рукавицу в лужу. Пока поднимала, в мозгу всплыли кадры: Максим, нарочито поправляющий ей стетоскоп; Артём, резко отворачивающийся к окну; их случайное касание рук у кофемашины…
— Бред, — она выдохнула облачко пара. — Мы коллеги. Бывшие. Всё.
— Да ладно! — Катя засопела, будто поднимала штангу. — Ты же сама рассказывала, как он…
Скрип тормозов. Ольга в последний момент отпрыгнула от грузовика, забрызгавшего её грязью с ног до головы.
— Чёрт! Всё, Кать, я…
— Стой! — Подруга заговорила серьёзно, что случалось раз в пятилетку. — Ты шесть лет бегаешь от этого призрака. Может, пора перестать быть врачом и стать пациентом? Позволь себе чувствовать, дура.
Ольга замолчала, глядя на светофор. Красный глаз горел как рана. Где-то там, за поворотом, её ждали два мужчины, два мира, два варианта судьбы.
— Кать… — голос сорвался на шёпот. — А если я снова…
— Упадёшь? — Катя рассмеялась. — Мы же с тобой знаем рецепт: йод, бинт и шоколадка. Вперёд, солнышко.
Щёлк. В ушах зазвучала тишина. Ольга судорожно сжала телефон, словно это была рука подруги. Из динамика выпала смятая обёртка от «Коровки» — та самая, с детской шуткой Артёма: «Не перетрудись. А.»
Гараж подстанции напоминал поле после битвы: опрокинутая канистра с антифризом оставляла ядовито-зелёные лужицы, а на капоте «Газели» красовалась кровавая отпечаток ладони. Максим, прислонившись к стене с сигаретой в дрожащих пальцах, напоминал раненого волка. Его фирменная косуха висела на огнетушителе, а из пореза над глазом сочилась алая ниточка.
— Красавчик, — Смирнов щёлкнул камерой, обходя его по кругу. — Теперь точно в топы выбьемся. Хэштег #доктор_хаос.
— Отвали, клоун, — Максим швырнул окурок под ноги Артёму, который методично перебирал укладку.
Тот даже не вздрогнул. Его пальцы, обычно такие точные, роняли ампулы на бетонный пол, где стекло крошилось под сапогами фельдшеров.
Ольга замерла в дверях, чувствуя, как запах бензина смешивается с электрическим напряжением между мужчинами.
— Бригада Морозова, вызов 03-А! — голос диспетчера прозвучал как спасение.
— Жданова, со мной, — бросил Артём, не глядя.
Сирена выла, как раненый зверь, пока Смирнов лихо объезжал пробку на Садовом.
— Так, народ, — он стукнул ладонью по перегородке, — ставлю десятирублёвую, что старик Семёныч опять в демонстрацию сыграл. Кто за цирроз, кто за передоз?
Артём, сидевший с закрытыми глазами, резко дёрнул головой:
— Смирнов.
— Есть, шеф! — фельдшер нарочито выпрямился. — Молчу как рыба об…
Машину тряхнуло на выбоине. Ольга, проверяя укладку, украдкой наблюдала, как Артём сжимает фото отца в планшете — пожелтевший снимок врача в военном госпитале.
Сирена стихла, оставив после себя звенящую тишину. Смирнов, присвистнув, выбил дверь плечом — старый косяк затрещал, как хрупкие кости. Внутри запах ударил волной: смесь прогорклого пота, мочи и смерти, словно сама квартира разлагалась заживо. Ольга прижала рукав к носу, но едкий аромат просочился сквозь ткань, въедаясь в ноздри.
— Ну и декорации, — Смирнов пнул пустую бутылку, покатившуюся по полу, заваленному шприцами с обломанными иглами. — Прямо съёмочная площадка для «На игле-2».
Артём шагнул вперёд, его тень на стене дрожала, как пламя свечи. На матрасе, пропитанном пятнами неопределённого происхождения, лежал Иван Семёнович. Его тело напоминало иссушенную мумию — жёлтая кожа обтягивала рёбра, словно пергамент на барабане. На груди алела кривая татуировка: «Спасай других, если не смог себя», буквы расплылись, будто плакали.
— Чёрт возьми… — Смирнов навел камеру на полки с аптечкой садиста: морфий в ампулах с надкусанными крышками, шприцы с ржавыми иглами, пузырёк с надписью «Для особых случаев». — Да тут целая чёрная медаль в номинации «Самый креативный суицидник».
Артём опустился на колени. Звук, с которым его суставы коснулись пола, был громче слов. Он перетянул жгут на руке пациента, где вены напоминали извилистые реки на карте аддикции.
— Гепатит С. Цирроз. ВИЧ. — Каждое слово падало как приговор. — Я же предупреждал вас, Семёныч.
Старик зашевелился. Его глаза, мутные как вода в застойной луже, медленно фокусировались на Артёме:
— Зато… не стал как твой папаша… — Хриплый смех обернулся кровавым кашлем. — Он… сдох героем… а ты…
Ольга замерла с катетером в руке. Она видела, как спина Артёма превратилась в каменную глыбу — только правая кисть непроизвольно сжалась, будто ловила невидимый нож.
— Что вы знаете… — Голос Артёма стал тише гудения холодильника, но каждое слово резало воздух.
Старик плюнул сгустком чёрной слизи на простыню. Брызги легли рядом с иконкой Николая Угодника, закопчённой десятками свечей:
— Всё… — Ухмылка обнажила дёсны, похожие на размокший картон. — Он взял мою смену… в тот день…
Стеклянная бутылка сорвалась с подоконника, разбившись о пол звёздой из осколков. Артём вскочил, опрокидывая стойку с капельницей — флакон с физраствором взорвался, обрызгав стену кровавыми брызгами.
— Какой день?! — Его кулак врезался в стену, поднимая облако облупившейся краски.
