Да, прискорбно, что молодые люди погибли. И только в этом я вижу случайность. Но, возможно, существует неизвестное обстоятельство — некий фактор, сглаз или метка — объясняющее, почему встреча с такси обернулась столь неприятным сюрпризом».
Ему опять не удалось допить кофе: в дверь дома позвонили.
Жена открыла, и появилась в гостиной вместе с пожилой дамой. Дама держала в руке старомодный зонтик и чемодан.
— Мама приехала! — обрадованно сообщила жена.
А Пол Кучински ошарашенно смотрел на тёщу, и в мозгу у него крутился обрывок последней связанной мысли: « …Столь неприятным сюрпризом… Неприятным… Сюрпризом…»
3
Спустя шестьдесят пять лет чёрный уголёк появился почти на том же месте, откуда началось его разрушающее движение. Правда, страна называлась уже иначе — Советский Союз, — а сменивший очередной раз имя город — Ленинград.
Время на одной шестой части суши не бурлило, а так, побулькивало. В городах звук был громче и веселее, в деревнях в отсутствие гастролей цирка смотрели «Сельский час».
Газеты и ежедневная информационная передача по «первой программе» сообщали о достижениях развитого социализма, о почётной вахте и грандиозной битве: страна в темпе марша выполняла очередные исторические решения. Студенчество, откликаясь на призыв и повинуясь зову, с одинаковым энтузиазмом ехало на великие стройки Сибири и на скучную мелиорацию в Ленинградскую область.
Материальный стимул для молодёжи решающего значения не имел, но отказываться от зарплаты и премии никто не собирался: на дефицитные заграничные джинсы держались спекулятивно высокие цены. Со спекуляцией боролась общественность и компетентные органы, но она пышно цвела, в частности, в подворотнях Невского проспекта и на галерее Гостиного Двора, что позволило специалистам засекреченных НИИ разглядеть в экономических отношениях перекос и признаки застоя, негативно влияющие на признание руководящей роли в дискуссиях на малогабаритных кухнях новостроек Купчино и Весёлого посёлка.
Студентам-третьекурсникам группы 8п–36 Радиотехнического техникума до секретов и социальных проблем, выражаясь привычным для них языком, было до фени. Хотя о самой фени они имели поверхностные представления, как и о перспективах социализма, при котором родились и преимущества которого ощущали слабо. А вся экономика для учащегося коллектива умещалась в базовом курсе лекций и выдачи ему тридцати рублей стипендии. Вполне сносная жизнь при работающих родителях.
В семнадцать лет обычно волнует совсем другое, независимо от нахождения в учебных аудиториях или…
Вот парень — крупной, немного рыхлой комплекции, круглолицый, с папиросой в припухлых губах — перепрыгнул через глубокую колею от колхозного трактора, забежал за кособокую баррикаду из деревянных ящиков с кормовым турнепсом, где его ожидал второй. Этот вообще не имел характерных внешних признаков сдвига морфогенеза на более ранние стадии онтогенеза — акселерация его не коснулась, хотя мудрёных слов он знал предостаточно.
— Ну, не томи. Что она сказала?
— Она… В общем, она… Очень удивилась… и со смехом так…
— Что?!
— Короче, сказала… дословно: «Он мне не нужен»… Ты, значит…
Высокий перекидывал потухший «Беломор» в уголках рта, затем прикурил. Второй отвернулся, стал рассматривать на резиновых сапогах налипшую землю.
— Понятно и… не понятно! Это… не ответ. Он только всё запутал!
— Всё ясней ясного.
— Нет-нет, погоди… скажи… — парень обернулся, упёрся взглядом в белую пуговицу на чёрном ватнике. — Как по-твоему, любовь и расчёт…
— По-моему, не надо до всего докапываться. Устроили два мудака детский сад, а умная девушка по-взрослому ответила… Ты чего, Маленький?
А щуплый парнишка, сняв с головы вязаный «петушок», с тоской и благоговением смотрел на фигурку девушки, вместе с подружками усердно таскавшую из мёрзлого поля корнеплоды за хрустящую ботву.
— Умный… взрослый… необходимый… Жизни не хватит… Что делать-то?
— А ничего. Люби раз любишь. Время покажет… Пройдёт лет сорок…
— Ну ты сказал!
— Ну ты спросил! Ладно, это я загнул — через сорок лет жизни вообще не будет, если не бросить пить, не сдать стеклотару и не вернуться в «терем» с долбанной картошки… Пошли, наши зашабашили. Да и снег вот-вот повалит.
— А-га… Пожрать бы ещё, а там и танцы.
И они присоединились к таким же, как они, выполняющим наказы, верным заветам, достойным продолжателям, гордым за личный вклад в подъём села и готовым окончательно стереть различия в часы досуга, согласно плановым культурно-массовым мероприятиям.
Хорошее, лучшее время! Только они об этом ещё не знали.
4
Билл удовлетворённо потирал руки. Ещё не было и десяти часов — времени открытия его лавчонки, а за дверями уже скопились покупатели. Число их быстро увеличивалось, слышался нетерпеливый гул.
Вчера Билл выкинул в продажу новый продукт, разошедшийся неплохим тиражом, и если спрос сохранится, то… В мозгу у Билли сладко заныло от семизначных цифр.
Однако, пора. Он встал за прилавок, слащаво заулыбался первым клиентам, хлынувшим в волшебно открывшиеся двери.
Что-то не радостные лица смотрят на продавца, что-то подозрительно много коробок со знакомым логотипом суют ему под нос, что-то ужасное кричат перекошенные рты.
— Ты нам продал пустышку! Это обман! Деньги назад!
Билл продолжал улыбаться, но уже растеряно, пытался разобраться с каждым в отдельности — он не может вернуть всем по $99:
— Что у Вас?
— Она слишком тяжелая!
— Меняйте железо. У Вас?
— Она падает 25 раз на дню!
— Проверьте железо. У Вас?
— Ненавижу…
— Продайте железо.
Толпа росла, заполняя всё пространство лавчонки. Послышались угрозы привлечь к суду. Где-то на заднем плане появился транспарант. Билл разглядел лишь окончание надписи, но для паники и этого оказалось достаточным: «… must die!»
Вдруг все разом достали яблоки, надкусили и запустили ими в Билла. Он уворачивался как мог, истерично крича:
— Господа! Господа, ничего личного против Вас! Я хотел лишь немного заработать! Я всё исправлю! Бесплатно!
Он вынул из-за пазухи какие-то листочки и, лихорадочно слюнявя их, стал приклеивать на коробки. Клиенты злились, забирали товар и уходили.
Лавка опустела.
Вспотевший Билл присел на кучу из яблок, давя их задницей. От сока брюки промокли, и это наводило его на неприятные ассоциации. Но кошмар не кончился: появились мухи. Они роились в воздухе, сидели на стенах и потолке, ползали по коробкам с товаром. От их жужжания становилось невыносимо тошно. Билл отмахивался от них лицензионным соглашением.
Это подействовало: все кроме одной исчезли. Последняя Eristalis деловито передвигалась по сочному фрукту, то ли питаясь им, то ли гадя; потом, сверкая желтым брюшком, вольготно откинулась на черенок и закинула мохнатые лапки одна на другую. Она доверительно заговорила с Биллом:
— Дорогуша, диптерологи всей Земли ждут от тебя значительный вклад в мушиное дело. Тогда я назовусь твоим именем.
И вдруг наклонилась вперёд, заорала командным голосом:
— Что за акулья пасть на логотипе? Заменить!
Билл уменьшился до её размеров. Тут же муха сменила гнев на милость, дала дельный совет:
— Помни: кучка навоза никому не нужна, а тонны дурно пахнущего продукта приносят хороший доход.
Она добавила обороты полупрозрачным крыльям, подхватила Билла под мышки, и они вылетели в открытое окно. Окно за ними свернулось…
Человек проснулся и открыл глаза. Взгляд упал на часы. Крупные сегменты индикаторов показывали ровно восемь утра, а более мелкие дату: 20.11.1985.
«До пресс-конференции ещё два часа… Присниться же такая чушь. Нервы сдают… Есть с чего: на целых два года затянули выпуск, словно чёрная отметина лежит на всём проекте. А конкуренты дышат в затылок, и оступиться нельзя: ведь там всё на тоненького, кто у кого… Муха? Причём тут муха? Система вышла не идеальной, но и не… М-да… Вот! Патч выпустить надо! И поменять логотип! Я и без акульей пасти всех сожру. Где мои брюки?»
5
Возможно, искушённому путешественнику цепочка их аббревиатур LAS — JFK — SVO — SUI покажется знакомой, а название каждого стоящего за международным кодом аэропорта невольно тронет в душе чувствительную струнку. Возможно. Только для пылинки этот маршрут оказался новым, предопределённым наличием в багаже авиалайнеров сначала дорожной сумки «Samsonite», затем коробки аудиостереосистемы «Panasonic» и, на последнем отрезке, обёртки из газеты «Правда» для пачки мятых сотенных купюр.
«Перестроечные» времена частичка угля довольно скромно провела на берегу ласкового моря, посреди галечных пляжей и благоухающих цветов. Лишь спустя пять с небольшим лет она вновь появилась в аэропорту Бабушара города Сухуми, улетая на северо-запад и оставляя республике обострение вопроса территориальной принадлежности.
Рейс №8556 был на грани отмены: в Ленинграде стояла отвратительная погода, с низкой облачностью и проливным дождём, и подтверждения диспетчерских служб о готовности принять родной борт пока не поступало. К закрытым стойкам регистрации в холле аэровокзала вытянулись длинные очереди из нервничающих пассажиров. Сто шестьдесят человек переминались возле багажа, в который раз оценивали его на предмет доплаты за перегруз. Многие просто сидели на чемоданах, сумках, рюкзаках, вслушиваясь в невнятные объявления. Мужчины, отпущенные покурить, делали торопливые затяжки, а женщины стойко переносили неудобства: и расшалившихся детей, и общую тягомотину неопределённости.
Но, в конце концов, диктор сообщила о начале регистрации. Все облегчённо вздохнули; в руках появились документы; очереди задвигались.
Небольшими группами пассажиры появлялись на взлётном поле. Поднимаясь по трапу, не без волнения осматривали свой самолёт. Но борт номер СССР — 85097 выглядел вполне надёжным.
— Что, все поместились? — спросил командир стюардессу, заглянувшую в кабину пилотов.
— Все. Но у нас превышение на пятерых. Как продают билеты — я не знаю!
— Ладно, не в первый раз… Тесно, значит, в салоне? И кавказские мужчины… — командир подмигнул второму пилоту, — за ножки прихватывают…
— Как обычно.
— А нам и надо, чтобы всё было как обычно. Иди! Сейчас табло зажгу.
В 10–21 машина оторвалась от земли и взяла курс на Ленинград.
Всё-таки, томительное ожидание сказалось на атмосфере внутри салона: напряжение и нервозность сквозили среди пассажиров. Влюблённые парочки ссорились, жёны ворчали на мужей, дети капризничали и плакали. То тут, то там возникали споры и словесные перепалки, в которые втянулись даже всегда уравновешенные военные. Читающая газеты интеллигенция громко заявляла о себе, переходя с объективных аргументов на личности.
Главное, непонятно из-за чего сыр-бор, разброд и недовольство: летим все вместе, тесновато, но летим. Сейчас вежливые ленинградские стюардессы разнесут напитки, конфеты-сосульки, накормят обедом. Сиди и радуйся! А-га, и локти подбери!… Не нравятся соседи? Можете выйти! Я на своём месте, а не у вас на шее сижу!.. Куда без очереди? Все терпят! Что за памперсы такие? На Западе видел? Хочешь уехать?.. Глупости, уже всех пускают! Читайте постановление!.. А причём здесь Прибалтика? Да мы сами, как в оккупации живём!.. Цены-то, о-го-го! Согласен, выписал бы пи… Да-да, дети. Извините, мамаша! Ах, госпожа? В семнадцатом… Демократии мало? Будет много — нахлебаемся! Проплачено уже!.. Сам развалится!..
Выяснения отношений продолжались весь полёт, вплоть до…
До непонятных и тревожных пертурбаций во время посадки. Самолёт, снижаясь на глиссаде, то угрожающе клевал носом, то вдруг задирал его, ощутимо проседая в плотных облаках. Рёв двигателей стоял оглушительный; лайнер дрожал всем корпусом, борясь и с гравитацией, и с подъемной силой.
Три стюардессы забегали по салону, усаживая людей в кресла и проверяя застёгнутые пряжки ремней. Часть пассажиров впала в ступор; другие пытались вспомнить предполётные наставления экипажа и искали в карманах кресел заветную памятку; третьи считали, что всё обойдётся, и выглядели почти спокойными.
Самолёт опустился ниже облаков. В иллюминаторах мелькнули и пропали кварталы новостроек, серо-зелёные поля, далёкая электричка…
В 13 часов 6 минут 13 секунд произошло касание земли передней стойкой шасси. Стойка подломилась, словно, спичка, и самолёт днищем рухнул на посадочную полосу. От колоссальной перегрузки корпус разломился пополам. Заднюю часть лайнера повело вправо, но она осталась на полосе. В месте разлома фюзеляжа люди, пристёгнутые к креслам или вырванные из них, стали падать на бетонные плиты, увечились и разбивались насмерть. Юзом на мягкую почву вынесло переднюю часть с крыльями и крутило на мокрой траве, пока не оторвало кабину. Зрелище потрясало. Оно одновременно завораживало слепой мощью разрушения и отталкивало степенью страха и боли несчастных людей. Медленно текли мгновения кошмара, пережить который пятнадцати душам было не суждено.
Но постепенно острота момента снижалась. Движение частей разорванного лайнера замедлялось и прекратилось вовсе. Смолк грохот двигателей, не слышно больше скрежета металла и пластика… Мир словно очнулся от внезапного безумия и перевёл дух: вернулись тишина и шелест дождя по траве…
Но это только краткий обман для глаз и чувств, потому что тишина переполнена смертью и страданиями. Потому что на траве чернеет след катастрофы, а дождь льёт на обломки с надписью «СССР».
Потому что прежним мир уже не будет.
6
— Доктор Умасе, для Вас посылка из России.
— Спасибо, Пьер. Занесите ко мне в кабинет.
Молодая женщина, одетая в модное французское платье, прошла мимо стойки-рецепшн, улыбнулась пожилому негру, выказав сахарной белизны зубы, красиво контрастирующие с шелковистой кожей лица и открытой шеи цвета какао. Затем стала подниматься по лестнице, не скрывая от взоров сидящих в холле мужчин достоинств своей фигуры. Никакого кокетства. Просто величавую женскую красоту сложно скрыть, будь то в Руанде, Франции или России.
Прямо с лестничной площадки второго этажа доктор Умасе оказалась в длинном извилистом коридоре отделения хирургии. Здороваясь на ходу с коллегами — с кем за руку, с кем кивком головы — она прошла к кабинету с лаконичной табличкой на английском языке «Head doctor».
Скромная комната с кафельными стенами, умывальником, кондиционером, минимальным набором мебели и шкафчиком для книг — ничего лишнего для кабинета главного хирурга небольшой больницы на окраине Кигали.
Валери Умасе надела белый халат, подошла к умывальнику. Вода тонкой струйкой полилась в бело-розовые ладони.
В дверь почтительно постучали:
— Войдите! — сказала женщина.
Служащий с рецепшн внёс ящичек в упаковке «Федекс Экспресс».
— Поставьте на стол, Пьер.
До ежедневного консилиума оставалось несколько минут, и Валери решила не сдерживать нетерпение и заглянуть в посылку из далёкой страны. Впрочем, она догадывалась о содержимом. Неизменно, раз в год со дня её возвращения на родину летом 1995 года, — стало быть, это уже третья посылка, — доктор Умасе получала новинки специальной медицинской литературы, журналы, книги — всё на русском языке. Обязательными были также тёплое письмецо, ржаной хлеб и… бутылка водки. Очевидно, без неё русский характер не представлял выражение дружеских чувств, что Валери совсем не удивляло: за шесть студенческих лет в Петербурге… Ох, уж этот город… Белые зимы… Белые ночи…
Ему опять не удалось допить кофе: в дверь дома позвонили.
Жена открыла, и появилась в гостиной вместе с пожилой дамой. Дама держала в руке старомодный зонтик и чемодан.
— Мама приехала! — обрадованно сообщила жена.
А Пол Кучински ошарашенно смотрел на тёщу, и в мозгу у него крутился обрывок последней связанной мысли: « …Столь неприятным сюрпризом… Неприятным… Сюрпризом…»
3
Спустя шестьдесят пять лет чёрный уголёк появился почти на том же месте, откуда началось его разрушающее движение. Правда, страна называлась уже иначе — Советский Союз, — а сменивший очередной раз имя город — Ленинград.
Время на одной шестой части суши не бурлило, а так, побулькивало. В городах звук был громче и веселее, в деревнях в отсутствие гастролей цирка смотрели «Сельский час».
Газеты и ежедневная информационная передача по «первой программе» сообщали о достижениях развитого социализма, о почётной вахте и грандиозной битве: страна в темпе марша выполняла очередные исторические решения. Студенчество, откликаясь на призыв и повинуясь зову, с одинаковым энтузиазмом ехало на великие стройки Сибири и на скучную мелиорацию в Ленинградскую область.
Материальный стимул для молодёжи решающего значения не имел, но отказываться от зарплаты и премии никто не собирался: на дефицитные заграничные джинсы держались спекулятивно высокие цены. Со спекуляцией боролась общественность и компетентные органы, но она пышно цвела, в частности, в подворотнях Невского проспекта и на галерее Гостиного Двора, что позволило специалистам засекреченных НИИ разглядеть в экономических отношениях перекос и признаки застоя, негативно влияющие на признание руководящей роли в дискуссиях на малогабаритных кухнях новостроек Купчино и Весёлого посёлка.
Студентам-третьекурсникам группы 8п–36 Радиотехнического техникума до секретов и социальных проблем, выражаясь привычным для них языком, было до фени. Хотя о самой фени они имели поверхностные представления, как и о перспективах социализма, при котором родились и преимущества которого ощущали слабо. А вся экономика для учащегося коллектива умещалась в базовом курсе лекций и выдачи ему тридцати рублей стипендии. Вполне сносная жизнь при работающих родителях.
В семнадцать лет обычно волнует совсем другое, независимо от нахождения в учебных аудиториях или…
Вот парень — крупной, немного рыхлой комплекции, круглолицый, с папиросой в припухлых губах — перепрыгнул через глубокую колею от колхозного трактора, забежал за кособокую баррикаду из деревянных ящиков с кормовым турнепсом, где его ожидал второй. Этот вообще не имел характерных внешних признаков сдвига морфогенеза на более ранние стадии онтогенеза — акселерация его не коснулась, хотя мудрёных слов он знал предостаточно.
— Ну, не томи. Что она сказала?
— Она… В общем, она… Очень удивилась… и со смехом так…
— Что?!
— Короче, сказала… дословно: «Он мне не нужен»… Ты, значит…
Высокий перекидывал потухший «Беломор» в уголках рта, затем прикурил. Второй отвернулся, стал рассматривать на резиновых сапогах налипшую землю.
— Понятно и… не понятно! Это… не ответ. Он только всё запутал!
— Всё ясней ясного.
— Нет-нет, погоди… скажи… — парень обернулся, упёрся взглядом в белую пуговицу на чёрном ватнике. — Как по-твоему, любовь и расчёт…
— По-моему, не надо до всего докапываться. Устроили два мудака детский сад, а умная девушка по-взрослому ответила… Ты чего, Маленький?
А щуплый парнишка, сняв с головы вязаный «петушок», с тоской и благоговением смотрел на фигурку девушки, вместе с подружками усердно таскавшую из мёрзлого поля корнеплоды за хрустящую ботву.
— Умный… взрослый… необходимый… Жизни не хватит… Что делать-то?
— А ничего. Люби раз любишь. Время покажет… Пройдёт лет сорок…
— Ну ты сказал!
— Ну ты спросил! Ладно, это я загнул — через сорок лет жизни вообще не будет, если не бросить пить, не сдать стеклотару и не вернуться в «терем» с долбанной картошки… Пошли, наши зашабашили. Да и снег вот-вот повалит.
— А-га… Пожрать бы ещё, а там и танцы.
И они присоединились к таким же, как они, выполняющим наказы, верным заветам, достойным продолжателям, гордым за личный вклад в подъём села и готовым окончательно стереть различия в часы досуга, согласно плановым культурно-массовым мероприятиям.
Хорошее, лучшее время! Только они об этом ещё не знали.
4
Билл удовлетворённо потирал руки. Ещё не было и десяти часов — времени открытия его лавчонки, а за дверями уже скопились покупатели. Число их быстро увеличивалось, слышался нетерпеливый гул.
Вчера Билл выкинул в продажу новый продукт, разошедшийся неплохим тиражом, и если спрос сохранится, то… В мозгу у Билли сладко заныло от семизначных цифр.
Однако, пора. Он встал за прилавок, слащаво заулыбался первым клиентам, хлынувшим в волшебно открывшиеся двери.
Что-то не радостные лица смотрят на продавца, что-то подозрительно много коробок со знакомым логотипом суют ему под нос, что-то ужасное кричат перекошенные рты.
— Ты нам продал пустышку! Это обман! Деньги назад!
Билл продолжал улыбаться, но уже растеряно, пытался разобраться с каждым в отдельности — он не может вернуть всем по $99:
— Что у Вас?
— Она слишком тяжелая!
— Меняйте железо. У Вас?
— Она падает 25 раз на дню!
— Проверьте железо. У Вас?
— Ненавижу…
— Продайте железо.
Толпа росла, заполняя всё пространство лавчонки. Послышались угрозы привлечь к суду. Где-то на заднем плане появился транспарант. Билл разглядел лишь окончание надписи, но для паники и этого оказалось достаточным: «… must die!»
Вдруг все разом достали яблоки, надкусили и запустили ими в Билла. Он уворачивался как мог, истерично крича:
— Господа! Господа, ничего личного против Вас! Я хотел лишь немного заработать! Я всё исправлю! Бесплатно!
Он вынул из-за пазухи какие-то листочки и, лихорадочно слюнявя их, стал приклеивать на коробки. Клиенты злились, забирали товар и уходили.
Лавка опустела.
Вспотевший Билл присел на кучу из яблок, давя их задницей. От сока брюки промокли, и это наводило его на неприятные ассоциации. Но кошмар не кончился: появились мухи. Они роились в воздухе, сидели на стенах и потолке, ползали по коробкам с товаром. От их жужжания становилось невыносимо тошно. Билл отмахивался от них лицензионным соглашением.
Это подействовало: все кроме одной исчезли. Последняя Eristalis деловито передвигалась по сочному фрукту, то ли питаясь им, то ли гадя; потом, сверкая желтым брюшком, вольготно откинулась на черенок и закинула мохнатые лапки одна на другую. Она доверительно заговорила с Биллом:
— Дорогуша, диптерологи всей Земли ждут от тебя значительный вклад в мушиное дело. Тогда я назовусь твоим именем.
И вдруг наклонилась вперёд, заорала командным голосом:
— Что за акулья пасть на логотипе? Заменить!
Билл уменьшился до её размеров. Тут же муха сменила гнев на милость, дала дельный совет:
— Помни: кучка навоза никому не нужна, а тонны дурно пахнущего продукта приносят хороший доход.
Она добавила обороты полупрозрачным крыльям, подхватила Билла под мышки, и они вылетели в открытое окно. Окно за ними свернулось…
Человек проснулся и открыл глаза. Взгляд упал на часы. Крупные сегменты индикаторов показывали ровно восемь утра, а более мелкие дату: 20.11.1985.
«До пресс-конференции ещё два часа… Присниться же такая чушь. Нервы сдают… Есть с чего: на целых два года затянули выпуск, словно чёрная отметина лежит на всём проекте. А конкуренты дышат в затылок, и оступиться нельзя: ведь там всё на тоненького, кто у кого… Муха? Причём тут муха? Система вышла не идеальной, но и не… М-да… Вот! Патч выпустить надо! И поменять логотип! Я и без акульей пасти всех сожру. Где мои брюки?»
5
Возможно, искушённому путешественнику цепочка их аббревиатур LAS — JFK — SVO — SUI покажется знакомой, а название каждого стоящего за международным кодом аэропорта невольно тронет в душе чувствительную струнку. Возможно. Только для пылинки этот маршрут оказался новым, предопределённым наличием в багаже авиалайнеров сначала дорожной сумки «Samsonite», затем коробки аудиостереосистемы «Panasonic» и, на последнем отрезке, обёртки из газеты «Правда» для пачки мятых сотенных купюр.
«Перестроечные» времена частичка угля довольно скромно провела на берегу ласкового моря, посреди галечных пляжей и благоухающих цветов. Лишь спустя пять с небольшим лет она вновь появилась в аэропорту Бабушара города Сухуми, улетая на северо-запад и оставляя республике обострение вопроса территориальной принадлежности.
Рейс №8556 был на грани отмены: в Ленинграде стояла отвратительная погода, с низкой облачностью и проливным дождём, и подтверждения диспетчерских служб о готовности принять родной борт пока не поступало. К закрытым стойкам регистрации в холле аэровокзала вытянулись длинные очереди из нервничающих пассажиров. Сто шестьдесят человек переминались возле багажа, в который раз оценивали его на предмет доплаты за перегруз. Многие просто сидели на чемоданах, сумках, рюкзаках, вслушиваясь в невнятные объявления. Мужчины, отпущенные покурить, делали торопливые затяжки, а женщины стойко переносили неудобства: и расшалившихся детей, и общую тягомотину неопределённости.
Но, в конце концов, диктор сообщила о начале регистрации. Все облегчённо вздохнули; в руках появились документы; очереди задвигались.
Небольшими группами пассажиры появлялись на взлётном поле. Поднимаясь по трапу, не без волнения осматривали свой самолёт. Но борт номер СССР — 85097 выглядел вполне надёжным.
— Что, все поместились? — спросил командир стюардессу, заглянувшую в кабину пилотов.
— Все. Но у нас превышение на пятерых. Как продают билеты — я не знаю!
— Ладно, не в первый раз… Тесно, значит, в салоне? И кавказские мужчины… — командир подмигнул второму пилоту, — за ножки прихватывают…
— Как обычно.
— А нам и надо, чтобы всё было как обычно. Иди! Сейчас табло зажгу.
В 10–21 машина оторвалась от земли и взяла курс на Ленинград.
Всё-таки, томительное ожидание сказалось на атмосфере внутри салона: напряжение и нервозность сквозили среди пассажиров. Влюблённые парочки ссорились, жёны ворчали на мужей, дети капризничали и плакали. То тут, то там возникали споры и словесные перепалки, в которые втянулись даже всегда уравновешенные военные. Читающая газеты интеллигенция громко заявляла о себе, переходя с объективных аргументов на личности.
Главное, непонятно из-за чего сыр-бор, разброд и недовольство: летим все вместе, тесновато, но летим. Сейчас вежливые ленинградские стюардессы разнесут напитки, конфеты-сосульки, накормят обедом. Сиди и радуйся! А-га, и локти подбери!… Не нравятся соседи? Можете выйти! Я на своём месте, а не у вас на шее сижу!.. Куда без очереди? Все терпят! Что за памперсы такие? На Западе видел? Хочешь уехать?.. Глупости, уже всех пускают! Читайте постановление!.. А причём здесь Прибалтика? Да мы сами, как в оккупации живём!.. Цены-то, о-го-го! Согласен, выписал бы пи… Да-да, дети. Извините, мамаша! Ах, госпожа? В семнадцатом… Демократии мало? Будет много — нахлебаемся! Проплачено уже!.. Сам развалится!..
Выяснения отношений продолжались весь полёт, вплоть до…
До непонятных и тревожных пертурбаций во время посадки. Самолёт, снижаясь на глиссаде, то угрожающе клевал носом, то вдруг задирал его, ощутимо проседая в плотных облаках. Рёв двигателей стоял оглушительный; лайнер дрожал всем корпусом, борясь и с гравитацией, и с подъемной силой.
Три стюардессы забегали по салону, усаживая людей в кресла и проверяя застёгнутые пряжки ремней. Часть пассажиров впала в ступор; другие пытались вспомнить предполётные наставления экипажа и искали в карманах кресел заветную памятку; третьи считали, что всё обойдётся, и выглядели почти спокойными.
Самолёт опустился ниже облаков. В иллюминаторах мелькнули и пропали кварталы новостроек, серо-зелёные поля, далёкая электричка…
В 13 часов 6 минут 13 секунд произошло касание земли передней стойкой шасси. Стойка подломилась, словно, спичка, и самолёт днищем рухнул на посадочную полосу. От колоссальной перегрузки корпус разломился пополам. Заднюю часть лайнера повело вправо, но она осталась на полосе. В месте разлома фюзеляжа люди, пристёгнутые к креслам или вырванные из них, стали падать на бетонные плиты, увечились и разбивались насмерть. Юзом на мягкую почву вынесло переднюю часть с крыльями и крутило на мокрой траве, пока не оторвало кабину. Зрелище потрясало. Оно одновременно завораживало слепой мощью разрушения и отталкивало степенью страха и боли несчастных людей. Медленно текли мгновения кошмара, пережить который пятнадцати душам было не суждено.
Но постепенно острота момента снижалась. Движение частей разорванного лайнера замедлялось и прекратилось вовсе. Смолк грохот двигателей, не слышно больше скрежета металла и пластика… Мир словно очнулся от внезапного безумия и перевёл дух: вернулись тишина и шелест дождя по траве…
Но это только краткий обман для глаз и чувств, потому что тишина переполнена смертью и страданиями. Потому что на траве чернеет след катастрофы, а дождь льёт на обломки с надписью «СССР».
Потому что прежним мир уже не будет.
6
— Доктор Умасе, для Вас посылка из России.
— Спасибо, Пьер. Занесите ко мне в кабинет.
Молодая женщина, одетая в модное французское платье, прошла мимо стойки-рецепшн, улыбнулась пожилому негру, выказав сахарной белизны зубы, красиво контрастирующие с шелковистой кожей лица и открытой шеи цвета какао. Затем стала подниматься по лестнице, не скрывая от взоров сидящих в холле мужчин достоинств своей фигуры. Никакого кокетства. Просто величавую женскую красоту сложно скрыть, будь то в Руанде, Франции или России.
Прямо с лестничной площадки второго этажа доктор Умасе оказалась в длинном извилистом коридоре отделения хирургии. Здороваясь на ходу с коллегами — с кем за руку, с кем кивком головы — она прошла к кабинету с лаконичной табличкой на английском языке «Head doctor».
Скромная комната с кафельными стенами, умывальником, кондиционером, минимальным набором мебели и шкафчиком для книг — ничего лишнего для кабинета главного хирурга небольшой больницы на окраине Кигали.
Валери Умасе надела белый халат, подошла к умывальнику. Вода тонкой струйкой полилась в бело-розовые ладони.
В дверь почтительно постучали:
— Войдите! — сказала женщина.
Служащий с рецепшн внёс ящичек в упаковке «Федекс Экспресс».
— Поставьте на стол, Пьер.
До ежедневного консилиума оставалось несколько минут, и Валери решила не сдерживать нетерпение и заглянуть в посылку из далёкой страны. Впрочем, она догадывалась о содержимом. Неизменно, раз в год со дня её возвращения на родину летом 1995 года, — стало быть, это уже третья посылка, — доктор Умасе получала новинки специальной медицинской литературы, журналы, книги — всё на русском языке. Обязательными были также тёплое письмецо, ржаной хлеб и… бутылка водки. Очевидно, без неё русский характер не представлял выражение дружеских чувств, что Валери совсем не удивляло: за шесть студенческих лет в Петербурге… Ох, уж этот город… Белые зимы… Белые ночи…
