Все послушно закивали, хотя в темноте я едва мог различить движения, но по голосам определил, кто из стрелков где находится. Они двинулись вперед, однако, едва Энрик поравнялся со мной, я грубо схватил его под плечо и тихо, чтобы никто не услышал, шикнул:
– Постарайся на этот раз стрелять не по товарищам.
Не нужно было видеть лица парня, чтобы по пробившей его тело дрожи, догадаться о мелочах. Он затаил дыхание, испугался, как впадают в ступор дети, набедокурившие на глазах строгих родителей. И пониженным голосом я точно дал понять, что не оставлю без внимания его поступок.
Остро реагируя на каждую веточку, с хрустом ломающуюся под сапогами, я перебирал варианты наилучшей атаки. Мы спустились к дороге и двинулись навстречу партизанам, охраняющим склад. Стараясь держаться ближе к деревьям, я насчитал порядка десяти человек. Изо рта предательски вырывалось облачко пара, уж и не думал, что здесь стоит такая холодрыга.
Мы медленно продвигались вперед, опасаясь обнаружения, но вряд ли нам удалось бы составить конкуренцию грохоту, раздавшемуся с противоположной стороны горы. Инстинктивно пригнувшись, я крепче сжал винтовку и приготовился стрелять, однако суматоха заставила дозорных сбежаться к противоположному нам краю площадки, чтобы увидеть происходящее.
– Вперед, – шепнул я, ловя момент.
Следом за взрывом лес у подножья утонул в звуках выстрелов, усиливающихся с каждой секундой, путающихся с криками и руганью – команда Рашвела, наконец, вступила в бой. Я тоже не желал тратить время зря и, быстрым шагом добравшись до площадки, освещенной лампами от генераторов, подбежал к припаркованной машине и открыл огонь.
Двоих удалось положить за раз, остальные оказались прыткими и, несмотря на испуг, быстро скрылись за ящиками и машинами. Перестрелка в мгновение ока захватила меня с головой, по корпусу джипа били пули, и удавалось на короткий миг выглянуть из-за укрытия, чтобы оценить обстановку. Наши снайперы стали для противника неприятным сюрпризом: тремя последовательными выстрелами они убрали двух партизан и ранили третьего, припавшего к земле.
Противник перегруппировался, и судя по частым рикошетам, сделанным из снайперских винтовок, укрылся получше. Пригнувшись, я подозвал к себе собак, схватил за ошейник Агну и, направляя ее, подтолкнул вперед. Псина поняла все без слов, на полусогнутых, словно рысь на охоте, сползла с крутого спуска. За ней я пустил Файс, а Балжа держал при себе, если вдруг сзади к нам подкрадется противник.
Я не мог с уверенностью сказать, сколько противников осталось по ту сторону. После выстрелов снайперов редко раздавались крики, они убивали наповал, либо не успевали выиграть момент. В воздухе витал резкий запах пороха и пота, сердце бешено стучало, и сжалось до боли, когда послышался грозный лай, а за ним – истошные вопли. Одна из собак набросилась на противника, возможно, сразу две, и это была отличная возможность ударить вновь. Но едва мы приготовились выскочить из-за укрытий, как по ту сторону раздались выстрелы.
Припав к земле, я не сразу понял, что стреляли не в нашу сторону – пули не звенели о корпус машины. За выстрелами последовала возня, а затем наступила тишина, пробирающая до дрожи, только в долине кипели отзвуки боя, иногда разрывались мины и гранаты. А затем прогремел выстрел, и, скуля от страха, из-за укрытия противника выбежала Файс. Подбежав ко мне, она обижено заскулила, а я в недоумении потрепал ее за ухом. Стреляли, чтобы отпугнуть собаку?
И будто отвечая на немой вопрос, просвистела короткая мелодия, условный знак, на который я, пусть и с недоверием, но ответил. Переглянувшись с Отисом, кивнул головой в направлении площадки и медленно, держа перед собой дуло винтовки, высунулся наружу.
– С каких пор ты подружился с собаками? – Убедившись, что угрозы нет, из-за укрытия смело вышла Хлой Форан.
Вид у нее, сказать, был не первой свежести, на лице расцвели синяки, на подбородке засохла кровь. Губы обветрились и были разбиты. Весь перед куртки почернел от крови.
Удивительно, что первым делом она не обрадовалась знакомым лицам, а с обидой уставилась на Файс.
– Я не подружился, а приручил, – спокойно отозвался я, пока Файс и Балж крутились вокруг меня, а к ребятам позади выскочила из-за кустов Агна. И где, спрашивается, ее черти потеряли во время боя? – Ты в порядке?
– В относительном, но да, – устало вздохнула Хлой, обведя себя хмурым взглядом. – Это не моя кровь.
Понимающе кивнув, я тем не менее желал узнать, как ей удалось уйти от противника, в суматохе боя мне даже не пришла в голову мысль, что девушка может сама выбраться из западни. Даже интересно, и немного подозрительно, возникал вопрос, как именно она провернула это. Но меня попросту перебили на полуслове, Отис налетел на Хлой с дружескими объятиями и радостно добавил:
– Как я рад тебя видеть, волчица!
По выражению лица девушки, не сказать, что она отвечала взаимностью – парень ее едва не душил.
– Как тебе удалось уйти?
– Воля случая и мастерство.
Девушка вела себя так, будто намеренно выдавала в себе вражеского шпиона. Она нервничала, о чем-то беспокоилась, глаза лихорадочно горели, словно засвидетельствовали ужасную отталкивающую картину. Мы обменялись парой слов, пока ребята занимали позицию и проверяли минометы.
– Черт! У нас есть проблема посерьезнее этого склада, – девушка развернулась к лагерю под горой, в котором все чаще вспыхивали выстрелы среди темноты.
– Так в чем проблема? – Напомнил я.
– Юрьи Валеска, он здесь.
Значит, информация подтвердилась. Уж не знал я, радоваться или нет, однако присутствие лидера партизан усложняло задачу.
– Проклятье, – с чувством сжал кулаки Отис, – нам надо поймать его.
– Нам надо удержать эту точку.
От холода моего голоса приуныла вся группа, а Отис не постеснялся наградить меня возмущенным взглядом. Здесь, признаться, я опешил. Уж надеялся, что хотя бы от парня получу поддержку, не выглядел он человеком, готовым наплевать на миссию ради геройского подвига. Проявившееся ребячество в поведении подчиненных вызвало у меня раздражение.
– Ты же прекрасно понимаешь, что приказ необходимо исполнять, а не расставлять приоритеты.
– И дать ему уйти? – С горечью и обидой спросил парень.
Детский сад, ей богу!
– Не уйдет. Я найду его.
Нервозность во взгляде девушки сменилась уверенностью, спокойствием, которые мне так хотелось увидеть. Я проформы ради попытался отговорить ее, напомнить, что дело довольно рискованное, но раз приказ не привязывал ее ни к одному из отрядов, вполне логично дать позволение. И не смотря на слова, с легкостью срывающиеся с языка, в душе я переживал за нее. Видит Бог, не помру от пули врага, Рашвел меня за это самолично порвет.
Девушка исчезла в темноте так же быстро и неожиданно, как появилась. Файс проводила ее до обрыва, а я продолжал смотреть в черноту леса, где мгновение назад стоял ее силуэт. Мне трудно сказать, одолевало ли меня искреннее волнение за судьбу Хлой, однако я постепенно понимал, почему за нее цеплялся Рашвел. Точнее, я бы цеплялся за нее, будь на его месте, поскольку девушка показала себя отличным солдатом. Возможно, не всегда смышленой и рассудительной, не без чудаковатости в поведении, но преданной своему делу. Она не боялась, а презирала врага. Служила верно, как пес.
Надеюсь, я не совершил глупость, отправив ее одну. Хотя, какого черта? Конечно, сглупил.
– Фаррага, Эйльхарт, ко мне, – окликнул я Белых Волков, которые не без любопытства, но тем не менее подошли ближе. – Думаю, одной Хлой будет недостаточно для поиска Валеска. Углубитесь в лагерь или обойдите его с севера, скорее всего, гражданских эвакуируют, так что суматоха будет вам на руку.
– Уверен? – Удивленный столь необычной переменой в приоритетах, уточнил Отис. – Сможете впятером удержать позицию?
– У нас три орла еще в кустах, не забывай. Если встретите майора, и он начнет возникать, ссылайтесь на меня. Идите.
Отис из последних сил сдерживал довольную улыбку, но так и не смог совладать с собой – радость била через край, как у ребенка, которому разрешили поиграть во дворе с друзьями. Вот смотрел я на этого здоровяка, а действительно видел мальчишку. Да все мы были мальчишками, кому, спрашивается, стукнуло больше тридцати? Для майора мы действительно выглядели толпой школьников, которую так и тянуло на приключения.
Приказав двум людям стоять у дороги, я направился к пещере, на входе которой стояли обтянутые брезентом ящики. В свете тусклых ламп я обнаружил следы волочения на земле, причем множественные, но груз не затаскивали внутрь, а, наоборот, вытаскивали – глубокие прямоугольные следы вдоль стен еще держала влажная земля. Я не поленился вскрыть один из ящиков, где обнаружил галлоны с хлором. Значит, нас действительно собирались травить, и не только с помощью химических снарядов. А в другом ящике, со вспоротым верхом, лежало нечто любопытнее – несколько килограммов пластичного взрывчатого вещества.
Да нас тут хотели похоронить, похоже.
Перехватив винтовку, я направился к выходу, но едва успел сделать пару шагов, как снаружи раздался грохот автоматной очереди. Прильнув к стене, я увидел, как под дождем пуль лег один из бойцов и Балж, издавший высокий скулящий звук. Собаке снесло половину головы, кровь брызнула фонтаном. Еще одного парня ранило, когда он убегал за укрытие.
Враг подступал с дороги, по которой мы вышли на площадку, и мне очень хотелось знать, куда смотрели снайперы. Огонь вели достаточно плотный, будто к нам направили целую роту, аж из-за угла не высунуться. Я прижимался к холодному камню и наблюдал, что парни, жавшиеся за джипом, припаркованном в паре метрах поодаль, тоже ничего не могли сделать. Одного из них ранило, он не мог держать оружие, болезненно жмурился и скалился. Файс путалась у меня под ногами, скулила, а куда подевалась Агна, я не знал.
Нас зажимали. Нас окружал крутой склон, но, по сути, мы оказались загнаны в тупик, поскольку не имели права отступить. Высовывая винтовки и пистолеты, отстреливаясь наотмашь, мы не могли сдерживать врага – рано или поздно, но волна нас накроет, а вместе с ней придет и смерть.
От подобной мысли восстало все мое естество. Погибнуть, обороняя никому не сдавшийся склад с ядовитым газом? Серьезно?! Даже отец посмеялась бы над моей смертью, а тетя откажется принимать в роду очередной позорный уход. Я не приму.
Снайперы молчали. Вероятно, от них избавились в первую очередь.
И от нас избавятся? Вот так просто расстреляют?
Я заглянул вглубь пещеры, где стояли ящики со смертельным оружием, которое ничем нам не поможет. Упрямо покачав головой, я опустил взгляд и посмотрел в слезящиеся глаза овчарки, а потом обернулся к кровавой луже, в которой лежала туша Балжа.
– Нет, девочка, мы здесь не умрем.
Я хотел поверить себе, тем более когда рука скользнула по поясу и в голове взорвалась идея, разметав здравый смысл болезненными осколками. Время замерло, когда рука почувствовала тяжесть ручной гранаты. Взгляд метался от шара осколочной смерти к моим бойцам, которые, наконец, посмотрели в мою сторону и будто прочитали все по моему лицу. Им тоже стало страшно, но погибнуть от вражеских пуль, да еще таких, которыми их поливали партизаны, никто не хотел. Стиснув челюсти, они коротки кивнули.
– Противогазы! – Воскликнул я, в спешке доставая защиту от газа и натягивая на голову.
Меня переполнял адреналин, в висках стучала кровь, я действовал лихорадочно быстро, но на мгновение остановился, занеся руку с гранатой над ящиком. Разорвет ли галлоны с газом, сдетонирует ли взрывчатка? Я не знал, я ничего не знал, кроме того, что рискнув всем, мог и сам погибнуть. Но я не отдам себя врагу, не сдамся.
Сорвав чеку, я бросил гранату в ящик с галлонами, и звон металла о метал испугал меня до такой степени, что я выскочил из пещеры, не обращая внимания на выстрелы. Парни бежали впереди и уже прыгали со склона, за ними в темноту нырнула Файс. Я только краем глаза заметил, как партизаны, уличив нас в бегстве, бросились вслед. Но они даже не задумались, в каком пекле окажутся.
Взрывная волна поразила меня своей силой, я не видел ни черта, кроме яркой вспышки, озарившей лес под ногами. Меня ударило невидимым кулаком в спину, оглушило так, что не будь я уже глухим, то со слухом точно были бы проблемы. Но куда сильнее мне запомнилась боль, как десятки мелких лезвий обрушились на правый бок, а затем впивались все глубже и глубже, пока я кубарем летел вниз по склону.
Я задыхался, то ли из-за противогаза, то ли потому, что боялся вздохнуть, пока собирал за собой камни и ветки, раздирая одежду в клочья. Я падал вечность, и когда остановился, не сразу поверил в чудо: у меня кружилась голова, тошнило, при малейшем движении тело отдавало острой болью. Меня страшила мысль открыть глаза, поскольку я боялся, что если ничего не увижу, утону в отчаянии.
Так я и лежал, слушая, как наверху продолжали раздаваться взрывы, редкие, но угрожающие. Меня будто вновь затолкали в канаву, избили и оставили лежать в холоде, только смотрел я уже не в голубое небо над городом, а на желтое зарево, над которым стелился зеленоватый туман. Переливался, как северное сияние, тяжело опускался на лес, неумолимо тянясь бесформенными щупальцами к кончикам сосен. А у меня не осталось сил сопротивляться, даже двигаться.
И я заплакал. Не зарыдал, но почувствовал, как с век соскользнули одинокие слезинки, собравшие горечь всей моей жизни. Вот она, смерть, зеленым покрывалом тянулась ко мне, а я лежал и ничего не мог поделать. Чувствовал ли ту же безысходность отец, когда умирал? И где он погиб, как? Сражаясь с бывшими соратниками, убегая от полиции, или же его отказывались принимать сепаратисты? А, может, он жив-здоров, но не говорит об этом и мучается, опасаясь навлечь на нас с тетей беду. От мертвеца куда меньше проблем, чем от живого человека.
Будь оно сто раз все проклято. Будь ты сто раз проклят мной за эти годы, но как бы я ни пытался, в глубине души отчаянно желал вновь увидеть тебя, получить хоть какую-то весточку. Что ты жив, что у тебя все в порядке, что ты любишь меня. Потому что сильнее всех наград и достижений, я желал твоего признания, твоей гордости за меня.
Я ненавидел тебя и продолжаю ненавидеть, ведь ты ушел от меня так рано, оставил с грузом на плечах, который ребенок не в силах выдержать. Но я выдержал. Я преодолел трудности, лежал так, в грязи, не раз и подавлено смотрел в небо, повторяя, что меня не сломать. Ты не был добрым, ласковым, и подсказывает что-то, не отличался жалостью. В этом наша порода, и я хотел, чтобы люди смотрели на меня также, как на тебя когда-то, со страхом и уважением, до всей этой чепухи.
И я до сих пор тебя ненавижу. Ненавижу за то, что ушел так рано, и не позволил мне сказать, как сильно я тебя люблю.
Чертов эгоист…
Смерть уже во всю царствовала над лесом, когда я открыл глаза, то хлор едва ли не накрывал склон и ближайшее подножье горы кислотным одеялом. Мне бы уснуть под ним, накрыться, да только пальцы проходили сквозь. И закрыть глаза не удалось, правую сторону пронзила острая боль, вернувшая меня в сознание. Возникла она не просто так, меня кто-то подхватил под руки и принялся оттаскивать.
– Постарайся на этот раз стрелять не по товарищам.
Не нужно было видеть лица парня, чтобы по пробившей его тело дрожи, догадаться о мелочах. Он затаил дыхание, испугался, как впадают в ступор дети, набедокурившие на глазах строгих родителей. И пониженным голосом я точно дал понять, что не оставлю без внимания его поступок.
Остро реагируя на каждую веточку, с хрустом ломающуюся под сапогами, я перебирал варианты наилучшей атаки. Мы спустились к дороге и двинулись навстречу партизанам, охраняющим склад. Стараясь держаться ближе к деревьям, я насчитал порядка десяти человек. Изо рта предательски вырывалось облачко пара, уж и не думал, что здесь стоит такая холодрыга.
Мы медленно продвигались вперед, опасаясь обнаружения, но вряд ли нам удалось бы составить конкуренцию грохоту, раздавшемуся с противоположной стороны горы. Инстинктивно пригнувшись, я крепче сжал винтовку и приготовился стрелять, однако суматоха заставила дозорных сбежаться к противоположному нам краю площадки, чтобы увидеть происходящее.
– Вперед, – шепнул я, ловя момент.
Следом за взрывом лес у подножья утонул в звуках выстрелов, усиливающихся с каждой секундой, путающихся с криками и руганью – команда Рашвела, наконец, вступила в бой. Я тоже не желал тратить время зря и, быстрым шагом добравшись до площадки, освещенной лампами от генераторов, подбежал к припаркованной машине и открыл огонь.
Двоих удалось положить за раз, остальные оказались прыткими и, несмотря на испуг, быстро скрылись за ящиками и машинами. Перестрелка в мгновение ока захватила меня с головой, по корпусу джипа били пули, и удавалось на короткий миг выглянуть из-за укрытия, чтобы оценить обстановку. Наши снайперы стали для противника неприятным сюрпризом: тремя последовательными выстрелами они убрали двух партизан и ранили третьего, припавшего к земле.
Противник перегруппировался, и судя по частым рикошетам, сделанным из снайперских винтовок, укрылся получше. Пригнувшись, я подозвал к себе собак, схватил за ошейник Агну и, направляя ее, подтолкнул вперед. Псина поняла все без слов, на полусогнутых, словно рысь на охоте, сползла с крутого спуска. За ней я пустил Файс, а Балжа держал при себе, если вдруг сзади к нам подкрадется противник.
Я не мог с уверенностью сказать, сколько противников осталось по ту сторону. После выстрелов снайперов редко раздавались крики, они убивали наповал, либо не успевали выиграть момент. В воздухе витал резкий запах пороха и пота, сердце бешено стучало, и сжалось до боли, когда послышался грозный лай, а за ним – истошные вопли. Одна из собак набросилась на противника, возможно, сразу две, и это была отличная возможность ударить вновь. Но едва мы приготовились выскочить из-за укрытий, как по ту сторону раздались выстрелы.
Припав к земле, я не сразу понял, что стреляли не в нашу сторону – пули не звенели о корпус машины. За выстрелами последовала возня, а затем наступила тишина, пробирающая до дрожи, только в долине кипели отзвуки боя, иногда разрывались мины и гранаты. А затем прогремел выстрел, и, скуля от страха, из-за укрытия противника выбежала Файс. Подбежав ко мне, она обижено заскулила, а я в недоумении потрепал ее за ухом. Стреляли, чтобы отпугнуть собаку?
И будто отвечая на немой вопрос, просвистела короткая мелодия, условный знак, на который я, пусть и с недоверием, но ответил. Переглянувшись с Отисом, кивнул головой в направлении площадки и медленно, держа перед собой дуло винтовки, высунулся наружу.
– С каких пор ты подружился с собаками? – Убедившись, что угрозы нет, из-за укрытия смело вышла Хлой Форан.
Вид у нее, сказать, был не первой свежести, на лице расцвели синяки, на подбородке засохла кровь. Губы обветрились и были разбиты. Весь перед куртки почернел от крови.
Удивительно, что первым делом она не обрадовалась знакомым лицам, а с обидой уставилась на Файс.
– Я не подружился, а приручил, – спокойно отозвался я, пока Файс и Балж крутились вокруг меня, а к ребятам позади выскочила из-за кустов Агна. И где, спрашивается, ее черти потеряли во время боя? – Ты в порядке?
– В относительном, но да, – устало вздохнула Хлой, обведя себя хмурым взглядом. – Это не моя кровь.
Понимающе кивнув, я тем не менее желал узнать, как ей удалось уйти от противника, в суматохе боя мне даже не пришла в голову мысль, что девушка может сама выбраться из западни. Даже интересно, и немного подозрительно, возникал вопрос, как именно она провернула это. Но меня попросту перебили на полуслове, Отис налетел на Хлой с дружескими объятиями и радостно добавил:
– Как я рад тебя видеть, волчица!
По выражению лица девушки, не сказать, что она отвечала взаимностью – парень ее едва не душил.
– Как тебе удалось уйти?
– Воля случая и мастерство.
Девушка вела себя так, будто намеренно выдавала в себе вражеского шпиона. Она нервничала, о чем-то беспокоилась, глаза лихорадочно горели, словно засвидетельствовали ужасную отталкивающую картину. Мы обменялись парой слов, пока ребята занимали позицию и проверяли минометы.
– Черт! У нас есть проблема посерьезнее этого склада, – девушка развернулась к лагерю под горой, в котором все чаще вспыхивали выстрелы среди темноты.
– Так в чем проблема? – Напомнил я.
– Юрьи Валеска, он здесь.
Значит, информация подтвердилась. Уж не знал я, радоваться или нет, однако присутствие лидера партизан усложняло задачу.
– Проклятье, – с чувством сжал кулаки Отис, – нам надо поймать его.
– Нам надо удержать эту точку.
От холода моего голоса приуныла вся группа, а Отис не постеснялся наградить меня возмущенным взглядом. Здесь, признаться, я опешил. Уж надеялся, что хотя бы от парня получу поддержку, не выглядел он человеком, готовым наплевать на миссию ради геройского подвига. Проявившееся ребячество в поведении подчиненных вызвало у меня раздражение.
– Ты же прекрасно понимаешь, что приказ необходимо исполнять, а не расставлять приоритеты.
– И дать ему уйти? – С горечью и обидой спросил парень.
Детский сад, ей богу!
– Не уйдет. Я найду его.
Нервозность во взгляде девушки сменилась уверенностью, спокойствием, которые мне так хотелось увидеть. Я проформы ради попытался отговорить ее, напомнить, что дело довольно рискованное, но раз приказ не привязывал ее ни к одному из отрядов, вполне логично дать позволение. И не смотря на слова, с легкостью срывающиеся с языка, в душе я переживал за нее. Видит Бог, не помру от пули врага, Рашвел меня за это самолично порвет.
Девушка исчезла в темноте так же быстро и неожиданно, как появилась. Файс проводила ее до обрыва, а я продолжал смотреть в черноту леса, где мгновение назад стоял ее силуэт. Мне трудно сказать, одолевало ли меня искреннее волнение за судьбу Хлой, однако я постепенно понимал, почему за нее цеплялся Рашвел. Точнее, я бы цеплялся за нее, будь на его месте, поскольку девушка показала себя отличным солдатом. Возможно, не всегда смышленой и рассудительной, не без чудаковатости в поведении, но преданной своему делу. Она не боялась, а презирала врага. Служила верно, как пес.
Надеюсь, я не совершил глупость, отправив ее одну. Хотя, какого черта? Конечно, сглупил.
– Фаррага, Эйльхарт, ко мне, – окликнул я Белых Волков, которые не без любопытства, но тем не менее подошли ближе. – Думаю, одной Хлой будет недостаточно для поиска Валеска. Углубитесь в лагерь или обойдите его с севера, скорее всего, гражданских эвакуируют, так что суматоха будет вам на руку.
– Уверен? – Удивленный столь необычной переменой в приоритетах, уточнил Отис. – Сможете впятером удержать позицию?
– У нас три орла еще в кустах, не забывай. Если встретите майора, и он начнет возникать, ссылайтесь на меня. Идите.
Отис из последних сил сдерживал довольную улыбку, но так и не смог совладать с собой – радость била через край, как у ребенка, которому разрешили поиграть во дворе с друзьями. Вот смотрел я на этого здоровяка, а действительно видел мальчишку. Да все мы были мальчишками, кому, спрашивается, стукнуло больше тридцати? Для майора мы действительно выглядели толпой школьников, которую так и тянуло на приключения.
Приказав двум людям стоять у дороги, я направился к пещере, на входе которой стояли обтянутые брезентом ящики. В свете тусклых ламп я обнаружил следы волочения на земле, причем множественные, но груз не затаскивали внутрь, а, наоборот, вытаскивали – глубокие прямоугольные следы вдоль стен еще держала влажная земля. Я не поленился вскрыть один из ящиков, где обнаружил галлоны с хлором. Значит, нас действительно собирались травить, и не только с помощью химических снарядов. А в другом ящике, со вспоротым верхом, лежало нечто любопытнее – несколько килограммов пластичного взрывчатого вещества.
Да нас тут хотели похоронить, похоже.
Перехватив винтовку, я направился к выходу, но едва успел сделать пару шагов, как снаружи раздался грохот автоматной очереди. Прильнув к стене, я увидел, как под дождем пуль лег один из бойцов и Балж, издавший высокий скулящий звук. Собаке снесло половину головы, кровь брызнула фонтаном. Еще одного парня ранило, когда он убегал за укрытие.
Враг подступал с дороги, по которой мы вышли на площадку, и мне очень хотелось знать, куда смотрели снайперы. Огонь вели достаточно плотный, будто к нам направили целую роту, аж из-за угла не высунуться. Я прижимался к холодному камню и наблюдал, что парни, жавшиеся за джипом, припаркованном в паре метрах поодаль, тоже ничего не могли сделать. Одного из них ранило, он не мог держать оружие, болезненно жмурился и скалился. Файс путалась у меня под ногами, скулила, а куда подевалась Агна, я не знал.
Нас зажимали. Нас окружал крутой склон, но, по сути, мы оказались загнаны в тупик, поскольку не имели права отступить. Высовывая винтовки и пистолеты, отстреливаясь наотмашь, мы не могли сдерживать врага – рано или поздно, но волна нас накроет, а вместе с ней придет и смерть.
От подобной мысли восстало все мое естество. Погибнуть, обороняя никому не сдавшийся склад с ядовитым газом? Серьезно?! Даже отец посмеялась бы над моей смертью, а тетя откажется принимать в роду очередной позорный уход. Я не приму.
Снайперы молчали. Вероятно, от них избавились в первую очередь.
И от нас избавятся? Вот так просто расстреляют?
Я заглянул вглубь пещеры, где стояли ящики со смертельным оружием, которое ничем нам не поможет. Упрямо покачав головой, я опустил взгляд и посмотрел в слезящиеся глаза овчарки, а потом обернулся к кровавой луже, в которой лежала туша Балжа.
– Нет, девочка, мы здесь не умрем.
Я хотел поверить себе, тем более когда рука скользнула по поясу и в голове взорвалась идея, разметав здравый смысл болезненными осколками. Время замерло, когда рука почувствовала тяжесть ручной гранаты. Взгляд метался от шара осколочной смерти к моим бойцам, которые, наконец, посмотрели в мою сторону и будто прочитали все по моему лицу. Им тоже стало страшно, но погибнуть от вражеских пуль, да еще таких, которыми их поливали партизаны, никто не хотел. Стиснув челюсти, они коротки кивнули.
– Противогазы! – Воскликнул я, в спешке доставая защиту от газа и натягивая на голову.
Меня переполнял адреналин, в висках стучала кровь, я действовал лихорадочно быстро, но на мгновение остановился, занеся руку с гранатой над ящиком. Разорвет ли галлоны с газом, сдетонирует ли взрывчатка? Я не знал, я ничего не знал, кроме того, что рискнув всем, мог и сам погибнуть. Но я не отдам себя врагу, не сдамся.
Сорвав чеку, я бросил гранату в ящик с галлонами, и звон металла о метал испугал меня до такой степени, что я выскочил из пещеры, не обращая внимания на выстрелы. Парни бежали впереди и уже прыгали со склона, за ними в темноту нырнула Файс. Я только краем глаза заметил, как партизаны, уличив нас в бегстве, бросились вслед. Но они даже не задумались, в каком пекле окажутся.
Взрывная волна поразила меня своей силой, я не видел ни черта, кроме яркой вспышки, озарившей лес под ногами. Меня ударило невидимым кулаком в спину, оглушило так, что не будь я уже глухим, то со слухом точно были бы проблемы. Но куда сильнее мне запомнилась боль, как десятки мелких лезвий обрушились на правый бок, а затем впивались все глубже и глубже, пока я кубарем летел вниз по склону.
Я задыхался, то ли из-за противогаза, то ли потому, что боялся вздохнуть, пока собирал за собой камни и ветки, раздирая одежду в клочья. Я падал вечность, и когда остановился, не сразу поверил в чудо: у меня кружилась голова, тошнило, при малейшем движении тело отдавало острой болью. Меня страшила мысль открыть глаза, поскольку я боялся, что если ничего не увижу, утону в отчаянии.
Так я и лежал, слушая, как наверху продолжали раздаваться взрывы, редкие, но угрожающие. Меня будто вновь затолкали в канаву, избили и оставили лежать в холоде, только смотрел я уже не в голубое небо над городом, а на желтое зарево, над которым стелился зеленоватый туман. Переливался, как северное сияние, тяжело опускался на лес, неумолимо тянясь бесформенными щупальцами к кончикам сосен. А у меня не осталось сил сопротивляться, даже двигаться.
И я заплакал. Не зарыдал, но почувствовал, как с век соскользнули одинокие слезинки, собравшие горечь всей моей жизни. Вот она, смерть, зеленым покрывалом тянулась ко мне, а я лежал и ничего не мог поделать. Чувствовал ли ту же безысходность отец, когда умирал? И где он погиб, как? Сражаясь с бывшими соратниками, убегая от полиции, или же его отказывались принимать сепаратисты? А, может, он жив-здоров, но не говорит об этом и мучается, опасаясь навлечь на нас с тетей беду. От мертвеца куда меньше проблем, чем от живого человека.
Будь оно сто раз все проклято. Будь ты сто раз проклят мной за эти годы, но как бы я ни пытался, в глубине души отчаянно желал вновь увидеть тебя, получить хоть какую-то весточку. Что ты жив, что у тебя все в порядке, что ты любишь меня. Потому что сильнее всех наград и достижений, я желал твоего признания, твоей гордости за меня.
Я ненавидел тебя и продолжаю ненавидеть, ведь ты ушел от меня так рано, оставил с грузом на плечах, который ребенок не в силах выдержать. Но я выдержал. Я преодолел трудности, лежал так, в грязи, не раз и подавлено смотрел в небо, повторяя, что меня не сломать. Ты не был добрым, ласковым, и подсказывает что-то, не отличался жалостью. В этом наша порода, и я хотел, чтобы люди смотрели на меня также, как на тебя когда-то, со страхом и уважением, до всей этой чепухи.
И я до сих пор тебя ненавижу. Ненавижу за то, что ушел так рано, и не позволил мне сказать, как сильно я тебя люблю.
Чертов эгоист…
Смерть уже во всю царствовала над лесом, когда я открыл глаза, то хлор едва ли не накрывал склон и ближайшее подножье горы кислотным одеялом. Мне бы уснуть под ним, накрыться, да только пальцы проходили сквозь. И закрыть глаза не удалось, правую сторону пронзила острая боль, вернувшая меня в сознание. Возникла она не просто так, меня кто-то подхватил под руки и принялся оттаскивать.
