Графиня, сопровождаемая князем Соколинским, пошла к оранжерее после того, как отвела сына в его покои. Им нужно непременно поговорить с Хенриком, а более уединенного места и не сыскать. Переступив через порог, словно в ином мире оказались Хенрик и Катаржина, где невозможное стало дозволенным. Теплый, влажный воздух обволакивал душистым облаком, а невиданные цветы раскрывали махровые венчики, похожие на губы.
Да, в оранжерее было душно и Хенрик мучительно хотел скинуть кунтуш, остаться в одной рубашке. Еще сильнее от того, что Катаржина была рядом. Он размечтался о том, как обнял бы ее, прижал к груди, словно она была его, и не стоял меж ними ее супружеский долг, честь хозяйки замка и сын от сьера Томаса.
Видел в ней Хенрик все ту же девушку, невинную, нежную, с которой расстался много лет назад. А как будто вчера было...
И то ли любовь глаза застит, то ли и вправду совсем не изменилась Катаржина. Нет! Лучше стала во сто крат. И сердце князя Соколинского горело все той же любовью. Почему отступил, не склонил ее бежать из отчего дома и венчаться тайно! Бог дал бы, все устроилось, жили бы сейчас...
Весь день томительно желал он остаться с ней наедине, видел - прежнее между ними, будто и дня не прошло с того времени, как расстались. А значит и любовь их жива, хочет ли этого Катаржина, или нет.
И вот, наступил миг, когда можно сказать ей все...обнять.
- Знаешь ли, ясновельможная пани, о чем сожалел я эти годы более всего? Что не увез тебя, хоть бы и против твоей воли. Думал честью взять, да тебе не перечил, а вон как повернулось. Скажи только, любишь ли меня еще как я тебя, и ничто мне не помешает, никакие препоны, ни люди, ни Бог! Только слово молви - и будет все по нему.
- Ах, нет, Хенрик... неможно мне думать о себе, я должна молиться и просить исцеления сьеру Томасу... -Катаржина стояла перед князем, стиснув тонкие пальцы. - Не заслуживаю я милости Господней, если в этот час не о муже думаю, а о тебе...
- Лучше бы ты просила не исцеления ему! Столько лет я ждал, и вот теперь сама Судьба ...
- Замолчи, Хенрик!! Нет, я даже слушать не стану! Хоть и любила тебя все эти годы, и забыть ни дня не могла... И надежды не имела, что ты хоть помнишь обо мне, не забыл в чужих краях, - голос ее прервался, задрожал, - но ведь я супруга ему перед Богом и людьми... Ежели сейчас что с ним станет, моя участь - вдовий чепец на всю оставшуюся жизнь да монастырь.
- Прости, прости, дурное молвил от отчаяния, не желаю я зла Томашу. Пусть будет здрав.
Хенрик отступил, закрыл лицо рукой, отвернулся. Произнес глухо:
- Значит, не быть нам вместе...И лучше уехать мне, не тревожить тебя и себя напрасными надеждами. Сколько хотел рассказать тебе, как жил, Катаржина! Тобой и жил только, каждый день и час помнил. Глаза твои ясные предо мной были, будто ты рядом. И что ни делал в этой жизни - для тебя все, И богатство мое, разве мне одному надобно? Думал...сам не знаю, что думал. Если бы раньше достиг, отдал бы твой батюшка мне тебя, а теперь уж поздно!
Он снова оборотился к ней, взял за руки и покрывая поцелуями ладони и пальцы, пал на колени. Столько отчаяния была во взгляде князя, столько боли невысказанной — и каменное сердце бы дрогнуло.
А розы в оранжерее источали сладкий аромат, кружил он голову, туманил разум. Весь мир, что так жесток и недружелюбен оказался к их любви, отделился, увитые плетистыми розами легкие деревянные решетки скрыли Хенрика и Катаржину.
- Люблю я тебя, краля моя, ничего с этим поделать не могу, - он снова поднялся и стоял теперь близко, но еще более приблизиться не смел. - Молчал бы, так ведь обижает тебя Томаш. Как не скрывай, а шепчутся в замке про это, по углам судачат. И никогда ты не изменишь того, что сталось с графом, плетью обуха не перешибешь.
Катаржина опустила голову, краска стыда разлилась по ее щекам.
-Знаю, что я нелюбимая жена, и терпит он меня лишь из-за Рысека... да ведь это его грех, не мой.
Она вскинула голову, посмотрела на Соколинского прямо, хотя в глазах блестели слезы.
- И что теперь, тебе за его грех всю жизнь страдать? Пусть бы отправлялся к своей нечисти болотной, а ты свободной стала! Я бы тебя нежил, Катя, на руках бы носил, на землю ступить не давал...
Он наклонился уже к ее губам, но глаза Катаржины так и вспыхнули гневом и обидой:
- Что есть такого, о чем все говорят, одна я не знаю? - она оттолкнула Хенрика.- И ты туда же, с недомолвками. А я знать хочу, все, как есть. И если ты вправду любил...любишь меня, то не скроешь правды, какова бы ни была!
- Да разве ты не знаешь?
- Не знаю, Хенрик! Говори, рассказывай! Не медля...
Никогда не видал еще Соколинский Катаржину в такой горячности, сама не своя она была, лицо то белее мела становилось, то горело лихорадочным румянцем. Пальцы комкали и рвали кружевную накидку.
- Говори, Хенрик, Христом Богом прошу, все, что знаешь...Моя служанка плела небылицы, будто Крина водяницей была…неужто правда это? И потому к старой роще запрещает граф ходить, что отдал в ее владения все те края, когда она в замке больше не пожелала жить? Выходит, тогда, жива его первая супруга, а я – незаконная жена, и Рысек мой не наследник, а…
Тут ее голос осекся, она застыла не выговорив того слова, что чуть не сорвалось с языка.
Хенрика испугало отчаяние, написанное на лице Катаржины. Он взял ее холодные пальцы, сжал осторожно:
- Болтают всякое, да разве можно всему верить? Однако помыслить надо здраво и не действовать поспешно, чтоб не навредить ни тебе, ни Рысеку. Душно здесь, розы мысли дурманят, идем в комнаты.
Слезы покатились по щекам леди Элдфорд. Хенрик склонился к лицу Катаржины, губами стирал их, и не было в этом страсти, сострадала душа Соколинского.
И не выдержала бедная женщина, упала к нему на грудь, обняла, расплакалась. Он же стоял так, гладил ее поникшие плечи, ждал, когда выплачется. Не о таком объятии мечтал Хенрик, но оказалось оно желанее всего.
Близость возросла между ними большая, нежели сделались бы они любовниками. Не того ждала Катаржина от него, да и не посмел бы он оскорбить ее так.
Было ли к благу то, что рассказал он Катаржине? Хенрик терялся в догадках и предположениях, столь протеворечиво было услышанное им от людей. И его настойчивые попытки прояснить дело с первой женой графа Томаса лишь запутали дело. Но не это его тревожило, чувства Соколинского пребывали в смятении, не оттолкнула его Катаржина, но и ни на шаг не приблизился он к цели. Верность данным обетам не нарушит она, как бы не любила. Нет у их чувства будущего, как нет и прошлого. Разделены они ее брачными обетами. Отчего же так?
В тягостных мыслях прошел Хенрик через осенний сад, в котором было печально и уныло, особенно после цветущей и благоухающей оранжереи и поднялшся в отведенные ему в замке покои. И только затворил дверь, как в нее тихо стукнули, словно поджидали, когда он вернется. Или...быть может...Катя?
Не спросив кто там, быстро открыл он дверь и с удивлением увидел медикуса.
- Мэтр Брюль?
Лекарь почтительно поклонился в ответ:
-Не уделит ли мне твоя светлость немного времени? Важный разговор...касательно леди Элдфорд.
Хенрик отступил, сердце в нем замерло. Не больна ли Катаржина, может, не хотела говорить ему? А от таких волнений недолго и занемочь!
- Входи, входи, мэтр Брюль. Что же о графине?
Хенрик жестом пригласил медикуса в комнату и прошел впереди него к скамье, что стояла у противоположной от двери стены, дабы исключить возможность подслушать их разговор.
Мэтр был весьма рад такой предусмотрительности, и плотно прикрыв за собою двери, поспешил за князем.
От него не укрылось, как встревожился Соколинский и это укрепило его в том, что игру он повел правильно.
- Поскольку давно имею честь врачевать ее светлость леди Элдфорд, то по собственному почину, еx mero motu, так сказать, почел за необходимость обратиться, ибо как еns cogitans — существо мыслящее, не могу более не видеть очевидного, - начал лекарь витиевато. - Тяжелая болезнь его светлости графа , несмотря на временное улучшение, вызванное безграмотной знахаркой, в любое время может взять свое... abrupto, внезапно....
Здесь он сделал паузу, многозначительно глядя на князя. Князь слушал молча, медикус решил поднажать.
- Ежели граф поправится, я опасаюсь, что перенесенные страдания, вкупе с последствиями безграмотного лечения той крестьянки могут сильно сказаться на его светлости... Ira furor brevis est, «Гнев кратковременное безумие», как говорили древние, а граф, увы, подвержен приступам гнева. А кто же те невинные жертвы, что страдают чаще всего, ежели гнев затмевает разум? Как часто мы видим - супруги и чада. Что, ежели лорд Элдфорд, и прежде не баловавший кротостью нрава своих близких, станет еще более суров к ним?
Хенрик смотрел на медикуса нахмурясь, и тот поспешно добавил:
- Ежели я осмеливаюсь говорить об этом, то лишь потому, что это факт общеизвестный, а ты, князь - добрый друг семейства Элдфордов, в столь суровый час не покинувший графиню без поддержки и утешения...
В речи медикуса, несомненно, скрывались намеки, но витиеватое изложение еще более запутывалось латынью. В словах про утешение графини Хенрик почувствовал подвох и счел наилучшим сделать вид, что и вовсе ничего не понял. Так он давал себе время обдумать намеки Брюля.
- Не хочешь ли ты сказать... прости, мэтр Брюль, я далек от твоей науки и латыни не обучен (в этом Хенрик солгал, но с таким убедительным видом, что не поверить было невозможно), не повторишь ли мне по-простому? О жёнах и чадах, и страшной болезни графа. Вчера с утра ведь он был здоров и бодр, а на охоте только ногу повредил. Откуда болезнь взялась? Я не понимаю...
- Быть может, болотная лихорадка, она весьма быстротечна, проникла в ослабленный переломом организм сьера Томаса. Или это укус змеи. Хоть эти твари и спят уже, но, потревоженные копытами коня, могли вылезти из норы. Здесь водится болотная гадюка, и укус ее может быть смертелен... Но я лишен возможности оказать больному помощь, - с сокрушенным видом развел руками мэтр.
- Как такое возможно?
Хенрик присел на скамью, но не предложил медикусу расположиться рядом, давая понять, что как бы ни был доверителен разговор, место свое Брюль должен помнить.
А про укус гадюки медикус загнул, будь это истинно так, граф преставился бы еще до молитв третьего часа, а он все еще жив. И даже очнулся...
- Его светлость, видимо, находится в полном помутнениии рассудка, и отказался от осмотра, оставшись до утра на попечении знахарки, - отвечал Брюль с самым сокрушенным видом . - Разве не лучше было бы вручить здоровье лорда Элдфорда человеку ученому, чьи познания в современном искусстве врачевания обширны, и кто мог бы заниматься лечением графа, помня о его высоком положении, о его близких, и тех, кто всей душою желает ему выздоровления?
- В том, кому ухаживать за графом, решение за пани Катаржиной...леди Элдфорд, - поправился Хенрик, - перехватив быстрый крысиный взгляд Брюля.
Медикус нравился ему все меньше. Но и выставлять его он не торопился. Зачем Брюль так настаивает на том, чтобы его вернули к Томасу?
- Женщины поддаются чувствам, и без мужской руки часто поступают необдуманно, - осторожно ответил мэтр.
Он не знал, как еще яснее дать понять князю, что готов помочь ему, а тот казался так непонятлив, что приводил медикуса в отчаяние.
- Разве я недостаточно показал свое усердие в лечении его светлости? И всегда пользовался полным доверием госпожи графини, будучи допущен к ее особе в любое время, когда ей требовалась моя помощь, - изобразил огорчение лекарь.
- А часто ли требовалась помощь?- При упоминании о Катаржине князь перестал шутить. - Присядь, мэтр Брюль, в ногах правды нет, и скажи мне все без утайки.
- Ее светлость обладает отменным здоровьем, - мэтр охотно сел напротив князя, - однако случалось, что ей требовалась моя помощь..всякий раз это случалось после приезда в замок его светлости графа. Вот и накануне…
С Хенрика слетела вся его вальяжная непринужденность:
- Что накануне?
- Я готовил травяные отвары для леди Кэтрин. Врачебный долг велит мне молчать, но видя расположение ее светлости к тебе, князь, я не вижу в том дурного.... ей нужно было поскорее излечить синяки, тонкая нежная кожа отнюдь не должна быть покрыта такими уродливыми следами... кхм... граф бывает несдержан сверх меры...
Брюль с удовлетворением отметил как побледнел Соколинский, как сжались в кулаки пальцы, унизанные перстнями.
- Так бьет он ее, что ли? - воскликнул Хенрик.
С ужасом поймал он себя на той мысли, что хотел бы услышать утвердительный ответ, ведь иначе синяки могли свидетельствовать о худшем. Пусть лучше бил бы, чем ... Бессильная ярость застилала разум Соколинского, он встал и принялся мерять шагами комнату.
- Возможно, ты ошибся, метр Брюль? Уму непостижимо, чтобы такое могло быть с ней!
- Нет, что ты, князь, сьер Томас никогда не поднимал руку на графиню, но... хм... лорда Элдфорда нисколько не интересуют желания его супруги. Супружеское согласие в этой чете зиждется лишь на том, что леди Кэтрин безропотно принимает все тяжкие испытания, выпадающие на ее долю, - проговорил Брюль с самым кротким видом, стараясь не выдать внутреннего торжества.
Наконец он нащупал ту струну, на которой можно играть!
- Какие испытания?- Хенрик остановился, развернулся к Брюлю и потребовал: - Говори прямо!
Тут метр Брюль отбросил сомнения. Либо пан - либо пропал. И с несвойственной ему прямотой отвечал:
- А те, князь, что уготованы женам, кои принесли священные обеты перед алтарем, а близости плотской с мужьями не желают. И терзает их это и язвит, как муки адовы. Последней веселой девице в Виндобоне не пожелал бы я того, что терпит графиня. И ведь ни слова жалобы, всегда предлог у нее, то упала, то поранилась...
- Замолчи! - страшно закричал Соколинский, закрыл лицо руками и стоял так. Когда же снова глянул на медикуса, у Брюля сердце в пятки ушло, да там и осталось. Тяжел и холоден был взгляд князя, тих голос: - Так зачем же ты ко мне пришел?
Отступать было некуда, и Брюль так же тихо сказал:
- Ежели сейчас граф поправится, то, боюсь, участь госпожи графини станет еще тяжелее. Я же имею средства, чтобы болезнь его светлости вследствие внезапного обострения взяла верх. Это страшный шаг, на который я готов пойти ради несчастной женщины, много раз являвшей мне свое благородство. Но я человек скромного звания, и решился бы на подобное, лишь будучи уверен в покровительстве вельможной особы, в чьих силах защитить меня и вознаградить.
Хенрик молча отошел к окну. Смотрел туда, в темный проем, и ничего перед собою не видел. Вот оно, то желанное и давно ожидаемое - Катаржина может стать свободна. А там уже нашел бы он как избавить ее и от вдовьего чепца, и монастыря. Одного слова довольно, и Брюль сделает все скрытно. Никто не узнает...
- А что за средства? - не оборачиваясь, спросил князь, - Я должен знать, что и тень подозрения не падет на нее или на кого другого.
- Подозревать можно будет лишь знахарку, что она по незнанию в отвар для питья добавила слишком много аконита. Трава эта целебная в малых дозах, но стоит лишь принять ее чуть больше, чем нужно...
Да, в оранжерее было душно и Хенрик мучительно хотел скинуть кунтуш, остаться в одной рубашке. Еще сильнее от того, что Катаржина была рядом. Он размечтался о том, как обнял бы ее, прижал к груди, словно она была его, и не стоял меж ними ее супружеский долг, честь хозяйки замка и сын от сьера Томаса.
Видел в ней Хенрик все ту же девушку, невинную, нежную, с которой расстался много лет назад. А как будто вчера было...
И то ли любовь глаза застит, то ли и вправду совсем не изменилась Катаржина. Нет! Лучше стала во сто крат. И сердце князя Соколинского горело все той же любовью. Почему отступил, не склонил ее бежать из отчего дома и венчаться тайно! Бог дал бы, все устроилось, жили бы сейчас...
Весь день томительно желал он остаться с ней наедине, видел - прежнее между ними, будто и дня не прошло с того времени, как расстались. А значит и любовь их жива, хочет ли этого Катаржина, или нет.
И вот, наступил миг, когда можно сказать ей все...обнять.
- Знаешь ли, ясновельможная пани, о чем сожалел я эти годы более всего? Что не увез тебя, хоть бы и против твоей воли. Думал честью взять, да тебе не перечил, а вон как повернулось. Скажи только, любишь ли меня еще как я тебя, и ничто мне не помешает, никакие препоны, ни люди, ни Бог! Только слово молви - и будет все по нему.
- Ах, нет, Хенрик... неможно мне думать о себе, я должна молиться и просить исцеления сьеру Томасу... -Катаржина стояла перед князем, стиснув тонкие пальцы. - Не заслуживаю я милости Господней, если в этот час не о муже думаю, а о тебе...
- Лучше бы ты просила не исцеления ему! Столько лет я ждал, и вот теперь сама Судьба ...
- Замолчи, Хенрик!! Нет, я даже слушать не стану! Хоть и любила тебя все эти годы, и забыть ни дня не могла... И надежды не имела, что ты хоть помнишь обо мне, не забыл в чужих краях, - голос ее прервался, задрожал, - но ведь я супруга ему перед Богом и людьми... Ежели сейчас что с ним станет, моя участь - вдовий чепец на всю оставшуюся жизнь да монастырь.
- Прости, прости, дурное молвил от отчаяния, не желаю я зла Томашу. Пусть будет здрав.
Хенрик отступил, закрыл лицо рукой, отвернулся. Произнес глухо:
- Значит, не быть нам вместе...И лучше уехать мне, не тревожить тебя и себя напрасными надеждами. Сколько хотел рассказать тебе, как жил, Катаржина! Тобой и жил только, каждый день и час помнил. Глаза твои ясные предо мной были, будто ты рядом. И что ни делал в этой жизни - для тебя все, И богатство мое, разве мне одному надобно? Думал...сам не знаю, что думал. Если бы раньше достиг, отдал бы твой батюшка мне тебя, а теперь уж поздно!
Он снова оборотился к ней, взял за руки и покрывая поцелуями ладони и пальцы, пал на колени. Столько отчаяния была во взгляде князя, столько боли невысказанной — и каменное сердце бы дрогнуло.
А розы в оранжерее источали сладкий аромат, кружил он голову, туманил разум. Весь мир, что так жесток и недружелюбен оказался к их любви, отделился, увитые плетистыми розами легкие деревянные решетки скрыли Хенрика и Катаржину.
- Люблю я тебя, краля моя, ничего с этим поделать не могу, - он снова поднялся и стоял теперь близко, но еще более приблизиться не смел. - Молчал бы, так ведь обижает тебя Томаш. Как не скрывай, а шепчутся в замке про это, по углам судачат. И никогда ты не изменишь того, что сталось с графом, плетью обуха не перешибешь.
Катаржина опустила голову, краска стыда разлилась по ее щекам.
-Знаю, что я нелюбимая жена, и терпит он меня лишь из-за Рысека... да ведь это его грех, не мой.
Она вскинула голову, посмотрела на Соколинского прямо, хотя в глазах блестели слезы.
- И что теперь, тебе за его грех всю жизнь страдать? Пусть бы отправлялся к своей нечисти болотной, а ты свободной стала! Я бы тебя нежил, Катя, на руках бы носил, на землю ступить не давал...
Он наклонился уже к ее губам, но глаза Катаржины так и вспыхнули гневом и обидой:
- Что есть такого, о чем все говорят, одна я не знаю? - она оттолкнула Хенрика.- И ты туда же, с недомолвками. А я знать хочу, все, как есть. И если ты вправду любил...любишь меня, то не скроешь правды, какова бы ни была!
- Да разве ты не знаешь?
- Не знаю, Хенрик! Говори, рассказывай! Не медля...
Никогда не видал еще Соколинский Катаржину в такой горячности, сама не своя она была, лицо то белее мела становилось, то горело лихорадочным румянцем. Пальцы комкали и рвали кружевную накидку.
- Говори, Хенрик, Христом Богом прошу, все, что знаешь...Моя служанка плела небылицы, будто Крина водяницей была…неужто правда это? И потому к старой роще запрещает граф ходить, что отдал в ее владения все те края, когда она в замке больше не пожелала жить? Выходит, тогда, жива его первая супруга, а я – незаконная жена, и Рысек мой не наследник, а…
Тут ее голос осекся, она застыла не выговорив того слова, что чуть не сорвалось с языка.
Хенрика испугало отчаяние, написанное на лице Катаржины. Он взял ее холодные пальцы, сжал осторожно:
- Болтают всякое, да разве можно всему верить? Однако помыслить надо здраво и не действовать поспешно, чтоб не навредить ни тебе, ни Рысеку. Душно здесь, розы мысли дурманят, идем в комнаты.
Слезы покатились по щекам леди Элдфорд. Хенрик склонился к лицу Катаржины, губами стирал их, и не было в этом страсти, сострадала душа Соколинского.
И не выдержала бедная женщина, упала к нему на грудь, обняла, расплакалась. Он же стоял так, гладил ее поникшие плечи, ждал, когда выплачется. Не о таком объятии мечтал Хенрик, но оказалось оно желанее всего.
Близость возросла между ними большая, нежели сделались бы они любовниками. Не того ждала Катаржина от него, да и не посмел бы он оскорбить ее так.
Было ли к благу то, что рассказал он Катаржине? Хенрик терялся в догадках и предположениях, столь протеворечиво было услышанное им от людей. И его настойчивые попытки прояснить дело с первой женой графа Томаса лишь запутали дело. Но не это его тревожило, чувства Соколинского пребывали в смятении, не оттолкнула его Катаржина, но и ни на шаг не приблизился он к цели. Верность данным обетам не нарушит она, как бы не любила. Нет у их чувства будущего, как нет и прошлого. Разделены они ее брачными обетами. Отчего же так?
В тягостных мыслях прошел Хенрик через осенний сад, в котором было печально и уныло, особенно после цветущей и благоухающей оранжереи и поднялшся в отведенные ему в замке покои. И только затворил дверь, как в нее тихо стукнули, словно поджидали, когда он вернется. Или...быть может...Катя?
Не спросив кто там, быстро открыл он дверь и с удивлением увидел медикуса.
- Мэтр Брюль?
Лекарь почтительно поклонился в ответ:
-Не уделит ли мне твоя светлость немного времени? Важный разговор...касательно леди Элдфорд.
Хенрик отступил, сердце в нем замерло. Не больна ли Катаржина, может, не хотела говорить ему? А от таких волнений недолго и занемочь!
- Входи, входи, мэтр Брюль. Что же о графине?
Хенрик жестом пригласил медикуса в комнату и прошел впереди него к скамье, что стояла у противоположной от двери стены, дабы исключить возможность подслушать их разговор.
Мэтр был весьма рад такой предусмотрительности, и плотно прикрыв за собою двери, поспешил за князем.
От него не укрылось, как встревожился Соколинский и это укрепило его в том, что игру он повел правильно.
- Поскольку давно имею честь врачевать ее светлость леди Элдфорд, то по собственному почину, еx mero motu, так сказать, почел за необходимость обратиться, ибо как еns cogitans — существо мыслящее, не могу более не видеть очевидного, - начал лекарь витиевато. - Тяжелая болезнь его светлости графа , несмотря на временное улучшение, вызванное безграмотной знахаркой, в любое время может взять свое... abrupto, внезапно....
Здесь он сделал паузу, многозначительно глядя на князя. Князь слушал молча, медикус решил поднажать.
- Ежели граф поправится, я опасаюсь, что перенесенные страдания, вкупе с последствиями безграмотного лечения той крестьянки могут сильно сказаться на его светлости... Ira furor brevis est, «Гнев кратковременное безумие», как говорили древние, а граф, увы, подвержен приступам гнева. А кто же те невинные жертвы, что страдают чаще всего, ежели гнев затмевает разум? Как часто мы видим - супруги и чада. Что, ежели лорд Элдфорд, и прежде не баловавший кротостью нрава своих близких, станет еще более суров к ним?
Хенрик смотрел на медикуса нахмурясь, и тот поспешно добавил:
- Ежели я осмеливаюсь говорить об этом, то лишь потому, что это факт общеизвестный, а ты, князь - добрый друг семейства Элдфордов, в столь суровый час не покинувший графиню без поддержки и утешения...
В речи медикуса, несомненно, скрывались намеки, но витиеватое изложение еще более запутывалось латынью. В словах про утешение графини Хенрик почувствовал подвох и счел наилучшим сделать вид, что и вовсе ничего не понял. Так он давал себе время обдумать намеки Брюля.
- Не хочешь ли ты сказать... прости, мэтр Брюль, я далек от твоей науки и латыни не обучен (в этом Хенрик солгал, но с таким убедительным видом, что не поверить было невозможно), не повторишь ли мне по-простому? О жёнах и чадах, и страшной болезни графа. Вчера с утра ведь он был здоров и бодр, а на охоте только ногу повредил. Откуда болезнь взялась? Я не понимаю...
- Быть может, болотная лихорадка, она весьма быстротечна, проникла в ослабленный переломом организм сьера Томаса. Или это укус змеи. Хоть эти твари и спят уже, но, потревоженные копытами коня, могли вылезти из норы. Здесь водится болотная гадюка, и укус ее может быть смертелен... Но я лишен возможности оказать больному помощь, - с сокрушенным видом развел руками мэтр.
- Как такое возможно?
Хенрик присел на скамью, но не предложил медикусу расположиться рядом, давая понять, что как бы ни был доверителен разговор, место свое Брюль должен помнить.
А про укус гадюки медикус загнул, будь это истинно так, граф преставился бы еще до молитв третьего часа, а он все еще жив. И даже очнулся...
- Его светлость, видимо, находится в полном помутнениии рассудка, и отказался от осмотра, оставшись до утра на попечении знахарки, - отвечал Брюль с самым сокрушенным видом . - Разве не лучше было бы вручить здоровье лорда Элдфорда человеку ученому, чьи познания в современном искусстве врачевания обширны, и кто мог бы заниматься лечением графа, помня о его высоком положении, о его близких, и тех, кто всей душою желает ему выздоровления?
- В том, кому ухаживать за графом, решение за пани Катаржиной...леди Элдфорд, - поправился Хенрик, - перехватив быстрый крысиный взгляд Брюля.
Медикус нравился ему все меньше. Но и выставлять его он не торопился. Зачем Брюль так настаивает на том, чтобы его вернули к Томасу?
- Женщины поддаются чувствам, и без мужской руки часто поступают необдуманно, - осторожно ответил мэтр.
Он не знал, как еще яснее дать понять князю, что готов помочь ему, а тот казался так непонятлив, что приводил медикуса в отчаяние.
- Разве я недостаточно показал свое усердие в лечении его светлости? И всегда пользовался полным доверием госпожи графини, будучи допущен к ее особе в любое время, когда ей требовалась моя помощь, - изобразил огорчение лекарь.
- А часто ли требовалась помощь?- При упоминании о Катаржине князь перестал шутить. - Присядь, мэтр Брюль, в ногах правды нет, и скажи мне все без утайки.
- Ее светлость обладает отменным здоровьем, - мэтр охотно сел напротив князя, - однако случалось, что ей требовалась моя помощь..всякий раз это случалось после приезда в замок его светлости графа. Вот и накануне…
С Хенрика слетела вся его вальяжная непринужденность:
- Что накануне?
- Я готовил травяные отвары для леди Кэтрин. Врачебный долг велит мне молчать, но видя расположение ее светлости к тебе, князь, я не вижу в том дурного.... ей нужно было поскорее излечить синяки, тонкая нежная кожа отнюдь не должна быть покрыта такими уродливыми следами... кхм... граф бывает несдержан сверх меры...
Брюль с удовлетворением отметил как побледнел Соколинский, как сжались в кулаки пальцы, унизанные перстнями.
- Так бьет он ее, что ли? - воскликнул Хенрик.
С ужасом поймал он себя на той мысли, что хотел бы услышать утвердительный ответ, ведь иначе синяки могли свидетельствовать о худшем. Пусть лучше бил бы, чем ... Бессильная ярость застилала разум Соколинского, он встал и принялся мерять шагами комнату.
- Возможно, ты ошибся, метр Брюль? Уму непостижимо, чтобы такое могло быть с ней!
- Нет, что ты, князь, сьер Томас никогда не поднимал руку на графиню, но... хм... лорда Элдфорда нисколько не интересуют желания его супруги. Супружеское согласие в этой чете зиждется лишь на том, что леди Кэтрин безропотно принимает все тяжкие испытания, выпадающие на ее долю, - проговорил Брюль с самым кротким видом, стараясь не выдать внутреннего торжества.
Наконец он нащупал ту струну, на которой можно играть!
- Какие испытания?- Хенрик остановился, развернулся к Брюлю и потребовал: - Говори прямо!
Тут метр Брюль отбросил сомнения. Либо пан - либо пропал. И с несвойственной ему прямотой отвечал:
- А те, князь, что уготованы женам, кои принесли священные обеты перед алтарем, а близости плотской с мужьями не желают. И терзает их это и язвит, как муки адовы. Последней веселой девице в Виндобоне не пожелал бы я того, что терпит графиня. И ведь ни слова жалобы, всегда предлог у нее, то упала, то поранилась...
- Замолчи! - страшно закричал Соколинский, закрыл лицо руками и стоял так. Когда же снова глянул на медикуса, у Брюля сердце в пятки ушло, да там и осталось. Тяжел и холоден был взгляд князя, тих голос: - Так зачем же ты ко мне пришел?
Отступать было некуда, и Брюль так же тихо сказал:
- Ежели сейчас граф поправится, то, боюсь, участь госпожи графини станет еще тяжелее. Я же имею средства, чтобы болезнь его светлости вследствие внезапного обострения взяла верх. Это страшный шаг, на который я готов пойти ради несчастной женщины, много раз являвшей мне свое благородство. Но я человек скромного звания, и решился бы на подобное, лишь будучи уверен в покровительстве вельможной особы, в чьих силах защитить меня и вознаградить.
Хенрик молча отошел к окну. Смотрел туда, в темный проем, и ничего перед собою не видел. Вот оно, то желанное и давно ожидаемое - Катаржина может стать свободна. А там уже нашел бы он как избавить ее и от вдовьего чепца, и монастыря. Одного слова довольно, и Брюль сделает все скрытно. Никто не узнает...
- А что за средства? - не оборачиваясь, спросил князь, - Я должен знать, что и тень подозрения не падет на нее или на кого другого.
- Подозревать можно будет лишь знахарку, что она по незнанию в отвар для питья добавила слишком много аконита. Трава эта целебная в малых дозах, но стоит лишь принять ее чуть больше, чем нужно...
