– Пошли вон, я сказал! – заорал он так, что весь дом дрогнул до основания.
Столько ярости, столько злости клокотало в нём, что даже оборотень испугался. Он схватил оторопевшего Эглаборга за руку и выволок из каморки. Охотник пнул ветроплавом дверь и задвинул щеколду.
Никого! Никого он не желал ни видеть, ни слышать. Если всё кончено, то пусть всё пропадёт пропадом. Весь мир!
Герда заворочалась и тихо всхлипнула.
– Погоди. Я сейчас!
Скинув с себя штаны и рубашку, Морти стащил с больной мешковатую сорочку и прижал лёгкое, как пушинка тело к себе. У неё снова начинался озноб. От бледной, покрытой пупырышками кожи веяло могильным холодом. Как же Морти ненавидел этот холод!
Он с трудом устроился на слишком тесной даже для него одного кровати, уложил Герду сверху и натянул пуховое одеяло почти до самого носа.
Нужно её согреть. Тепла у него всегда было немного. Он мёрз даже в летний зной. Живой мертвец.
Морти обнял Герду за плечи. Она доверчиво вытянулась у него на груди и затихла.
– Вот так хорошо. А теперь бери. Бери всё, что есть!
Губы вилии разомкнулись. Снова бред?
Охотник напряг слух. Что же она шептала эти три дня?
– Морти, – Может, показалось. И вот снова: – Морти.
– Я здесь, – глухо отозвался он и поцеловал её в макушку. – Я буду с тобой до конца. Теперь уж точно.
Он закрыл глаза, сосредоточиваясь, чтобы увеличить идущий через руки поток, раз уж её тело принимало ветроплав так жадно. Интересно, сколько он протянет?
Не стоит тратить силы на разговоры вслух, ведь сказать требовалось так много. Морти обратился к Герде про себя:
«Знаю, сейчас уже глупо просить прощения или искать оправдания. Я не буду, потому что оправдываться мне нечем, а прощения я не заслужил. Во всём, что происходит, моя вина. Я знал, что не стоит злить строптивого бога. Нельзя победить врага, которого ни коснуться, ни увидеть не можешь.
Я надеялся, что тебя он пощадит. Ведь… Я сглупил. Думал о нём, как о человеке или демоне, на худой конец, а он ни то и ни другое. Он хуже – нечто страшное, непостижимое.
Я противился его власти, как противился бы любому, кто мне что-то навязывал. Думал, раз он существует бесплотным голосом в моей голове, то от него можно отмахнуться, закрыться, как я закрывался от всего, что мешало или не нравилось. Посмотри, куда нас это завело.
Теперь я могу лишь молить его о пощаде, но он глух к моим просьбам, как я раньше был глух к его.
Ты слышишь, Безликий?! Я всё понял. Я буду твоей послушной марионеткой, исполню любой твой приказ. Только не убивай её! Она безвинна».
Морти приглушил собственные мысли, рыская по закоулкам разума в поисках Безликого. Но тот появлялся, повинуясь лишь своим желаниям.
Что за связь существовала между ними? Морти ведь не Норна и даже не её потомок. Впрочем, если Безликий не отзовётся, то к утру эта тайна уже не будет ничего значить.
Бог молчал. Видимо, твердолобое упрямство – их общее качество. Ненавижу!
Морти закрыл глаза и отпустил мысли в полёт. Перед внутренним взором возникали картины из прошлого. Вот девочка с льняными косичками протягивает ему букет васильков и умоляет не забывать её. Вот он мчится по заснеженному плато и находит её посреди тропы ненниров. Она называет его по имени, протягивает руки, а у него всё внутри замирает от неверия и ужаса.
Вот она обнажает спину, и он едва не разрывает ей сердце, поддавшись глупым страхам. Вот он кричит на неё, чувствуя, что не справляется с ролью наставника, а она, перепуганная, проваливается в склеп Странников. Вот она танцует с Финистом, сияя от счастья, а Морти хочется всё крушить и ломать от ревности.
Вот она протягивает к нему руки после битвы со Странником, а Охотник отворачивается, не в силах больше бороться против неё и против себя одновременно. Вот она просит его потанцевать с ней, а он отказывается, оправдываясь тем, что слишком занят интригами Эйтайни.
Вот она дерётся с ним на лесной поляне, а ему хочется повалить её на землю, впиться в губы и удовлетворить желание, что столько месяцев жгло пятки.
Вот она умоляет его потанцевать с ней на Эльдантайде, а он несёт невнятную чушь, не находя причин для отказа. Вот она кричит, пытаясь остановить их драку с Финистом, но стук кровавой ярости в ушах лишает слуха.
Глупец! Мерзавец! Полоумный! Ненавижу!
Вибрации в теле усиливались, высвобождая остатки энергии из потаённых мест. Какой, оказывается, бездонный у него резерв! Ну, когда же?!
Морти снова обратился к Герде:
«Я не хотел, чтобы ты вернулась в мою жизнь. Не хотел, чтобы Мрак, уничтожавший всё, что мне дорого, коснулся и тебя. Я надеялся, что в твоём мире не будет ни Компании, ни Голубых Капюшонов, ни проклятого родового дара. Ты должна была рано выскочить замуж за бедного, но надёжного бюргера, нарожать детишек и прожить тихую спокойную жизнь. Не со мной.
Жаль, что не вышло. Наверное, нельзя вырвать человека из своей судьбы, постоянно думая о нём. Но я не мог себе запретить. Думать. Вспоминать. Представлять себя на месте того бюргера. Какова была бы жизнь, не будь у меня ремесла Охотника? Может, тогда удалось бы урвать хоть краюшку мечты.
Какая несусветная чушь, да? Нельзя стать тем, кем не являешься, как нельзя перестать быть тем, кто ты есть.
Но я был счастлив, что ты снова рядом. Что я слышу твой голос, твой смех, вижу твои ясные глаза, добрую улыбку, ощущаю робкие твои прикосновения, украдкой целую волосы, щёки и даже губы.
Я не заметил, как ты разогнала Мрак в моей душе и наполнила пустоту собственным светом. И всё же проиграла моей глупости и упрямству. Нежный цветок не может распуститься во время стужи. Мороз и ветер погубят его, как только он выглянет из сугроба, чтобы потянуться навстречу солнцу.
Так и я погубил... и цветок, и само солнце.
Ненавижу Безликого. Ненавижу своё ремесло. Ненавижу Компанию. Ненавижу Голубых Капюшонов. Ненавижу наших дедов. И всё то, что нас разделяет. А больше всего ненавижу себя, потому что не сказал, пока ты слушала.
Я никогда и никого не любил так сильно, как тебя сейчас. До дрожи в коленях. До рвущегося из груди сердца. Не думал, что смогу чувствовать так глубоко.
Как же больно! Словно отмороженную руку в кипяток засунуть. Но это единственное, о чём я не жалею. Лучше умереть в яркой вспышке, чем всю жизнь прозябать во Мраке.
Люблю тебя, родная. Люблю до смерти. И даже после неё.
Так бери же всё, что у меня есть. Тебе эта жизнь нужнее, чем мне. Ты ещё отыщешь своё место. А моё горе и боль пускай сотрутся в этой агонии. Пускай всё, что я есть, растворится в тебе, станет песчинкой в твоей душе, живущей тобой, твоим дыханием, твоим счастьем.
Вместе. Всегда».
По телу растекалась болезненная тяжесть, конечности сковывало параличом, голова гудела и наливалась жаром. Внутри глухо ухала пустота. Кажется, действительно конец. Даже сделать вдох сил не осталось.
Не жаль.
Отчаянно захотелось взглянуть в любимое лицо, запечатлеть его на холсте памяти чёрточка за чёрточкой в последний раз.
Но Морти не успел.
Словно хлипкий деревянный мост под ногами сломался, и Охотник с головой рухнул в непроглядный омут.
В комнате царил полумрак. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь тяжёлые гардины. Дышать было тяжело из-за стоявшей столбом пыли. За притворенной дверью раздавались приглушённые голоса. Морти не разбирал слов, но был уверен, что говорят о нём. О том, что жизни в нём осталось всего на пару вздохов. Нужно попросить, чтобы на погребальном костре его сожгли рядом с Гердой, а руки обвязали верёвкой. Тогда на Тихом берегу их уже ничто не разлучит.
Герда. Нужно заглянуть ей в лицо.
Морти с трудом пошевелился. Её рядом не оказалось. Не удержал. Змейкой ускользнула сквозь пальцы. По щеке прокатилась одинокая слеза, прочистила взор.
Это не его комната. И этих голосов Морти не узнавал. Он умирал в чужом доме. Под скорбный шёпот чужих людей. Впрочем, какая разница?
Дёрнулась гардина, дрогнуло стоявшее напротив окна тусклое зеркало. Охотник повернул к нему голову. Внутри шевельнулась тень. Демон? Предвестник? Пастух?
На негнущихся ногах Охотник доковылял до зеркала и стёр пыль рукавом. Собственное отражение заставило его обмереть от ужаса.
Кожа на лице плавилась будто от пылавшего в голове пламени, покрывалась струпьями, чернела и осыпалась пепельной крошкой. Из-под неё, как из-под облезшей маски, проглядывали нечеловеческие черты.
«Маска под маской, новое обличье, – говорил Пастух на Мельдау. – Сколько ещё будет продолжаться твоя игра?»
Что же это? Галлюцинация? Сумасшествие? Одержимость?
Всё не то.
Он знает ответ. Всегда знал. Вся его жизнь – сплошная ложь, а истинное имя и суть скрыты во Мраке.
Страх тошнотворным комком подступил к горлу и вырвался наружу иступленным воплем.
«До чего жалкое зрелище! – посмеялся над ним Безликий, а потом перекривил приторно-томно: – Ах, как я ненавижу весь этот жестокий мир! Ах, как я люблю твои тоненькие пальчики, моя ненаглядная Герда! И поэтому мы умрём с тобой в один день, а остальное пускай летит демонам под хвост. Ты же не безусый юнец, чтобы нести подобную чушь. Даже птичий болван до такого не додумался бы!»
Морти зашипел и широко распахнул глаза. От сочившегося из окна яркого утреннего солнца хлынули слёзы.
Он снова лежал на слишком тесной для него кровати. Грудь щекотало тёплое дыхание. Герда спала. Живая! Охотник ласково провёл рукой по пушистым волосам.
«Жаль, что бедняжку понадобилось довести почти до смерти, чтобы ты сознался в своих чувствах. Ладно, с большой натяжкой и второе испытание пройдено. Живи… пока».
«Нет, погоди! – взмолился Морти. – Не надо больше испытаний. Я всё понял. Ты не слышал? Я готов исполнить любой твой приказ».
«Уволь меня от неискренних клятв и пафосных речей. На них только такой простак, как Ноэль, купиться может. Но я-то знаю твоё трусливое нутро. Как только она проснётся, ты забудешь обо всём, что здесь наговорил. И ничегошеньки не изменится. Нет, полумерами ты не отделаешься. Следующее испытание будет ещё сложнее, а отказаться от Герды – почти невозможно. Посмотрим, насколько хватит твоего упрямства».
Спорить – себе дороже. Морти убрал волосы со щеки вилии и коснулся её губами. Немного солёная от пота. Но бред прошёл вместе с лихорадкой, а сон стал глубоким и безмятежным. Она здорова, сомнений быть не может.
Охотник прижал её к себе. От прикосновений кожу покалывало, словно Герда стремилась восполнить то, что он ей отдал. Наверное, это и удержало его на грани.
Ещё одна загадка.
«Ты ошибаешься. Я всё ей расскажу», – мысленно пообещал он Безликому.
– Мастер Стигс! – прокричал из коридора Эглаборг. – Открывайте, хватит уже безумств!
– Сейчас, – Морти с трудом узнал в надломленном каркающем голосе свой собственный.
Охотник переложил Герду на кровать, поднялся и бросился одеваться. Не хватало ещё, чтобы домочадцы узнали, как он провёл ночь.
– Открывайте, не то Финист выбьет дверь! – принялся угрожать целитель.
Морти вскинул руку, чтобы отодвинуть щеколду с помощью ветроплава, но чуть не упал. Голова кружилась, к горлу подступила дурнота, ноги почти не держали, даже дышать получалось с натугой от запёкшейся в носу крови.
Он почти надорвался. Или не почти, а целиком и полностью? Видимо, того, что Герда успела ему передать, было недостаточно.
Дверь отлетела в сторону. В комнату ворвались не на шутку встревоженные Эглаборг с Финистом.
– Она жива? – поразился целитель, подойдя к кровати. – Это чудо! Как вам удалось?
– Я не… – начал Охотник, но тут его словно огрели обухом по голове.
В глазах потемнело. Лицо стремительно приближалось к полу.
Оборотень подхватил Морти и поставил на ноги:
– Да он же пуст!
Эглаборг обернулся необычайно быстро, в тёплых янтарных глазах мелькнула догадка.
– Мастер Стигс, на что вы?.. – Целитель перевёл взгляд на Герду и неодобрительно щёлкнул языком: – Это ненормально. С вашей болезнью вам не следовало так надрываться. Если бы ваш фокус не сработал, вас бы утянуло вместе с ней.
– Но он сработал! – упрямо ответил Морти и, вырвав руку у Финиста, заковылял к двери.
Через два шага он споткнулся, но оборотень вновь подхватил его и дотащил до спальни.
Морти залез в кровать под одеяло и попросил:
– Когда она проснётся, не говори, что я провёл с ней ночь и не разрешай ходить в мою комнату. Не хочу, чтобы она видела меня таким.
– Ой, дурак! – безнадёжно махнул рукой Финист и ушёл.
Едва добравшись до каморки, Герда почувствовала озноб. Скинув мокрую одежду, она забралась в постель, укрылась одеялом и тёплым пледом. Сон сморил, как только голова коснулась подушки.
Через час стало жарко – камин, что ли, затопили? Сиротка сбросила одеяло и плед. Тело покрыла испарина, голова закружилась, а разум провалился в раскалённое добела марево.
Герда застонала. Стукнула дверь, раздались стремительные шаги, прохладная ладонь коснулась лба. Кто-то что-то спрашивал. В ушах звенело. Не получалось разобрать слов. Смертельно хотелось спать, но надоедливый гость не оставлял её в покое.
Вскоре снова послышались шаги, тихо переговаривались знакомые голоса. Сиротке открыли рот, влили в него горячее горькое зелье, обмыли тело тряпкой. Стало немного легче. Снова пришёл сон.
Иногда она просыпалась и чувствовала, что не одна. Ей снова давали питьё, кормили жидкой кашей, и Герда засыпала. Кто-то неустанно держал её за руку.
А потом сиротка проснулась в своём старом доме на краю Дикой Пущи. Была та самая ночь – отец отлучился к губернатору, чтобы унять Вальдемара. Герда сидела у печки и чесала лён в неярком свете лучины. Рыжий Шквал свернулся клубком на лежанке, громко мурлыча.
Может, всё путешествие, встреча с Морти, обучение – почудившийся ей за работой сон: то волшебная грёза, то жуткий кошар? Но это значит, что отец жив и скоро вернётся. Она снова увидит его родное лицо.
Вдруг стало темно и душно, ветви старой яблони застучали в окно. Зашипел разбуженный кот.
Жупела! Она всё ещё угрожает жителям Волынцов лихорадкой!
Дверь отворилась. В свете полной луны на порог взошла Ягиня. Её пышное платье было соткано из изумрудной листвы, подол стелился по полу травянистым ковром. Ясные глаза сверкали кристальной водой белоземских озёр, на алых губах играла добрая улыбка, голову венчали раскидистые оленьи рога.
– Я пришла за тобой, – журчала богиня соловьиным голосом.
Не чувствовалось в ней больше Мрака. Девственно чистая, как не тронутый людьми Великий лес Мунгарда.
– Я не стану убивать и есть Финиста! – замотала головой Герда. – Не стану сражаться с людьми!
– Этого уже не нужно, – Ягиня протянула к ней тонкие, похожие на ветви рябины, руки. – Я отведу тебя к родителям в Ирий. Ты будешь жить с ними долго и счастливо, скрашивать их старость. Да и Белая Горлица жаждет познакомиться с тобой не меньше, чем ты с ней.
Отец! Она так по нему скучала. И по маме тоже. Увидеть саму Лайсве, поговорить с ней – это же мечта.
– Герда! – тихо позвал с печки Шквал.
Она обернулась. Глаза цвета штормового неба озарялись в темноте вспышками молний. Сердце сжимало тоской. Шквала она желала обнять не меньше, чем отца.
– Он недостоин тебя, он предаст, причинит много боли и оставит безутешной, – уговаривала Ягиня. – Вспомни, сколько раз он уже тебя бросал, сколько раз отвечал холодностью на твои чувства.
Столько ярости, столько злости клокотало в нём, что даже оборотень испугался. Он схватил оторопевшего Эглаборга за руку и выволок из каморки. Охотник пнул ветроплавом дверь и задвинул щеколду.
Никого! Никого он не желал ни видеть, ни слышать. Если всё кончено, то пусть всё пропадёт пропадом. Весь мир!
Герда заворочалась и тихо всхлипнула.
– Погоди. Я сейчас!
Скинув с себя штаны и рубашку, Морти стащил с больной мешковатую сорочку и прижал лёгкое, как пушинка тело к себе. У неё снова начинался озноб. От бледной, покрытой пупырышками кожи веяло могильным холодом. Как же Морти ненавидел этот холод!
Он с трудом устроился на слишком тесной даже для него одного кровати, уложил Герду сверху и натянул пуховое одеяло почти до самого носа.
Нужно её согреть. Тепла у него всегда было немного. Он мёрз даже в летний зной. Живой мертвец.
Морти обнял Герду за плечи. Она доверчиво вытянулась у него на груди и затихла.
– Вот так хорошо. А теперь бери. Бери всё, что есть!
Губы вилии разомкнулись. Снова бред?
Охотник напряг слух. Что же она шептала эти три дня?
– Морти, – Может, показалось. И вот снова: – Морти.
– Я здесь, – глухо отозвался он и поцеловал её в макушку. – Я буду с тобой до конца. Теперь уж точно.
Он закрыл глаза, сосредоточиваясь, чтобы увеличить идущий через руки поток, раз уж её тело принимало ветроплав так жадно. Интересно, сколько он протянет?
Не стоит тратить силы на разговоры вслух, ведь сказать требовалось так много. Морти обратился к Герде про себя:
«Знаю, сейчас уже глупо просить прощения или искать оправдания. Я не буду, потому что оправдываться мне нечем, а прощения я не заслужил. Во всём, что происходит, моя вина. Я знал, что не стоит злить строптивого бога. Нельзя победить врага, которого ни коснуться, ни увидеть не можешь.
Я надеялся, что тебя он пощадит. Ведь… Я сглупил. Думал о нём, как о человеке или демоне, на худой конец, а он ни то и ни другое. Он хуже – нечто страшное, непостижимое.
Я противился его власти, как противился бы любому, кто мне что-то навязывал. Думал, раз он существует бесплотным голосом в моей голове, то от него можно отмахнуться, закрыться, как я закрывался от всего, что мешало или не нравилось. Посмотри, куда нас это завело.
Теперь я могу лишь молить его о пощаде, но он глух к моим просьбам, как я раньше был глух к его.
Ты слышишь, Безликий?! Я всё понял. Я буду твоей послушной марионеткой, исполню любой твой приказ. Только не убивай её! Она безвинна».
Морти приглушил собственные мысли, рыская по закоулкам разума в поисках Безликого. Но тот появлялся, повинуясь лишь своим желаниям.
Что за связь существовала между ними? Морти ведь не Норна и даже не её потомок. Впрочем, если Безликий не отзовётся, то к утру эта тайна уже не будет ничего значить.
Бог молчал. Видимо, твердолобое упрямство – их общее качество. Ненавижу!
Морти закрыл глаза и отпустил мысли в полёт. Перед внутренним взором возникали картины из прошлого. Вот девочка с льняными косичками протягивает ему букет васильков и умоляет не забывать её. Вот он мчится по заснеженному плато и находит её посреди тропы ненниров. Она называет его по имени, протягивает руки, а у него всё внутри замирает от неверия и ужаса.
Вот она обнажает спину, и он едва не разрывает ей сердце, поддавшись глупым страхам. Вот он кричит на неё, чувствуя, что не справляется с ролью наставника, а она, перепуганная, проваливается в склеп Странников. Вот она танцует с Финистом, сияя от счастья, а Морти хочется всё крушить и ломать от ревности.
Вот она протягивает к нему руки после битвы со Странником, а Охотник отворачивается, не в силах больше бороться против неё и против себя одновременно. Вот она просит его потанцевать с ней, а он отказывается, оправдываясь тем, что слишком занят интригами Эйтайни.
Вот она дерётся с ним на лесной поляне, а ему хочется повалить её на землю, впиться в губы и удовлетворить желание, что столько месяцев жгло пятки.
Вот она умоляет его потанцевать с ней на Эльдантайде, а он несёт невнятную чушь, не находя причин для отказа. Вот она кричит, пытаясь остановить их драку с Финистом, но стук кровавой ярости в ушах лишает слуха.
Глупец! Мерзавец! Полоумный! Ненавижу!
Вибрации в теле усиливались, высвобождая остатки энергии из потаённых мест. Какой, оказывается, бездонный у него резерв! Ну, когда же?!
Морти снова обратился к Герде:
«Я не хотел, чтобы ты вернулась в мою жизнь. Не хотел, чтобы Мрак, уничтожавший всё, что мне дорого, коснулся и тебя. Я надеялся, что в твоём мире не будет ни Компании, ни Голубых Капюшонов, ни проклятого родового дара. Ты должна была рано выскочить замуж за бедного, но надёжного бюргера, нарожать детишек и прожить тихую спокойную жизнь. Не со мной.
Жаль, что не вышло. Наверное, нельзя вырвать человека из своей судьбы, постоянно думая о нём. Но я не мог себе запретить. Думать. Вспоминать. Представлять себя на месте того бюргера. Какова была бы жизнь, не будь у меня ремесла Охотника? Может, тогда удалось бы урвать хоть краюшку мечты.
Какая несусветная чушь, да? Нельзя стать тем, кем не являешься, как нельзя перестать быть тем, кто ты есть.
Но я был счастлив, что ты снова рядом. Что я слышу твой голос, твой смех, вижу твои ясные глаза, добрую улыбку, ощущаю робкие твои прикосновения, украдкой целую волосы, щёки и даже губы.
Я не заметил, как ты разогнала Мрак в моей душе и наполнила пустоту собственным светом. И всё же проиграла моей глупости и упрямству. Нежный цветок не может распуститься во время стужи. Мороз и ветер погубят его, как только он выглянет из сугроба, чтобы потянуться навстречу солнцу.
Так и я погубил... и цветок, и само солнце.
Ненавижу Безликого. Ненавижу своё ремесло. Ненавижу Компанию. Ненавижу Голубых Капюшонов. Ненавижу наших дедов. И всё то, что нас разделяет. А больше всего ненавижу себя, потому что не сказал, пока ты слушала.
Я никогда и никого не любил так сильно, как тебя сейчас. До дрожи в коленях. До рвущегося из груди сердца. Не думал, что смогу чувствовать так глубоко.
Как же больно! Словно отмороженную руку в кипяток засунуть. Но это единственное, о чём я не жалею. Лучше умереть в яркой вспышке, чем всю жизнь прозябать во Мраке.
Люблю тебя, родная. Люблю до смерти. И даже после неё.
Так бери же всё, что у меня есть. Тебе эта жизнь нужнее, чем мне. Ты ещё отыщешь своё место. А моё горе и боль пускай сотрутся в этой агонии. Пускай всё, что я есть, растворится в тебе, станет песчинкой в твоей душе, живущей тобой, твоим дыханием, твоим счастьем.
Вместе. Всегда».
По телу растекалась болезненная тяжесть, конечности сковывало параличом, голова гудела и наливалась жаром. Внутри глухо ухала пустота. Кажется, действительно конец. Даже сделать вдох сил не осталось.
Не жаль.
Отчаянно захотелось взглянуть в любимое лицо, запечатлеть его на холсте памяти чёрточка за чёрточкой в последний раз.
Но Морти не успел.
Словно хлипкий деревянный мост под ногами сломался, и Охотник с головой рухнул в непроглядный омут.
***
В комнате царил полумрак. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь тяжёлые гардины. Дышать было тяжело из-за стоявшей столбом пыли. За притворенной дверью раздавались приглушённые голоса. Морти не разбирал слов, но был уверен, что говорят о нём. О том, что жизни в нём осталось всего на пару вздохов. Нужно попросить, чтобы на погребальном костре его сожгли рядом с Гердой, а руки обвязали верёвкой. Тогда на Тихом берегу их уже ничто не разлучит.
Герда. Нужно заглянуть ей в лицо.
Морти с трудом пошевелился. Её рядом не оказалось. Не удержал. Змейкой ускользнула сквозь пальцы. По щеке прокатилась одинокая слеза, прочистила взор.
Это не его комната. И этих голосов Морти не узнавал. Он умирал в чужом доме. Под скорбный шёпот чужих людей. Впрочем, какая разница?
Дёрнулась гардина, дрогнуло стоявшее напротив окна тусклое зеркало. Охотник повернул к нему голову. Внутри шевельнулась тень. Демон? Предвестник? Пастух?
На негнущихся ногах Охотник доковылял до зеркала и стёр пыль рукавом. Собственное отражение заставило его обмереть от ужаса.
Кожа на лице плавилась будто от пылавшего в голове пламени, покрывалась струпьями, чернела и осыпалась пепельной крошкой. Из-под неё, как из-под облезшей маски, проглядывали нечеловеческие черты.
«Маска под маской, новое обличье, – говорил Пастух на Мельдау. – Сколько ещё будет продолжаться твоя игра?»
Что же это? Галлюцинация? Сумасшествие? Одержимость?
Всё не то.
Он знает ответ. Всегда знал. Вся его жизнь – сплошная ложь, а истинное имя и суть скрыты во Мраке.
Страх тошнотворным комком подступил к горлу и вырвался наружу иступленным воплем.
«До чего жалкое зрелище! – посмеялся над ним Безликий, а потом перекривил приторно-томно: – Ах, как я ненавижу весь этот жестокий мир! Ах, как я люблю твои тоненькие пальчики, моя ненаглядная Герда! И поэтому мы умрём с тобой в один день, а остальное пускай летит демонам под хвост. Ты же не безусый юнец, чтобы нести подобную чушь. Даже птичий болван до такого не додумался бы!»
Морти зашипел и широко распахнул глаза. От сочившегося из окна яркого утреннего солнца хлынули слёзы.
Он снова лежал на слишком тесной для него кровати. Грудь щекотало тёплое дыхание. Герда спала. Живая! Охотник ласково провёл рукой по пушистым волосам.
«Жаль, что бедняжку понадобилось довести почти до смерти, чтобы ты сознался в своих чувствах. Ладно, с большой натяжкой и второе испытание пройдено. Живи… пока».
«Нет, погоди! – взмолился Морти. – Не надо больше испытаний. Я всё понял. Ты не слышал? Я готов исполнить любой твой приказ».
«Уволь меня от неискренних клятв и пафосных речей. На них только такой простак, как Ноэль, купиться может. Но я-то знаю твоё трусливое нутро. Как только она проснётся, ты забудешь обо всём, что здесь наговорил. И ничегошеньки не изменится. Нет, полумерами ты не отделаешься. Следующее испытание будет ещё сложнее, а отказаться от Герды – почти невозможно. Посмотрим, насколько хватит твоего упрямства».
Спорить – себе дороже. Морти убрал волосы со щеки вилии и коснулся её губами. Немного солёная от пота. Но бред прошёл вместе с лихорадкой, а сон стал глубоким и безмятежным. Она здорова, сомнений быть не может.
Охотник прижал её к себе. От прикосновений кожу покалывало, словно Герда стремилась восполнить то, что он ей отдал. Наверное, это и удержало его на грани.
Ещё одна загадка.
«Ты ошибаешься. Я всё ей расскажу», – мысленно пообещал он Безликому.
– Мастер Стигс! – прокричал из коридора Эглаборг. – Открывайте, хватит уже безумств!
– Сейчас, – Морти с трудом узнал в надломленном каркающем голосе свой собственный.
Охотник переложил Герду на кровать, поднялся и бросился одеваться. Не хватало ещё, чтобы домочадцы узнали, как он провёл ночь.
– Открывайте, не то Финист выбьет дверь! – принялся угрожать целитель.
Морти вскинул руку, чтобы отодвинуть щеколду с помощью ветроплава, но чуть не упал. Голова кружилась, к горлу подступила дурнота, ноги почти не держали, даже дышать получалось с натугой от запёкшейся в носу крови.
Он почти надорвался. Или не почти, а целиком и полностью? Видимо, того, что Герда успела ему передать, было недостаточно.
Дверь отлетела в сторону. В комнату ворвались не на шутку встревоженные Эглаборг с Финистом.
– Она жива? – поразился целитель, подойдя к кровати. – Это чудо! Как вам удалось?
– Я не… – начал Охотник, но тут его словно огрели обухом по голове.
В глазах потемнело. Лицо стремительно приближалось к полу.
Оборотень подхватил Морти и поставил на ноги:
– Да он же пуст!
Эглаборг обернулся необычайно быстро, в тёплых янтарных глазах мелькнула догадка.
– Мастер Стигс, на что вы?.. – Целитель перевёл взгляд на Герду и неодобрительно щёлкнул языком: – Это ненормально. С вашей болезнью вам не следовало так надрываться. Если бы ваш фокус не сработал, вас бы утянуло вместе с ней.
– Но он сработал! – упрямо ответил Морти и, вырвав руку у Финиста, заковылял к двери.
Через два шага он споткнулся, но оборотень вновь подхватил его и дотащил до спальни.
Морти залез в кровать под одеяло и попросил:
– Когда она проснётся, не говори, что я провёл с ней ночь и не разрешай ходить в мою комнату. Не хочу, чтобы она видела меня таким.
– Ой, дурак! – безнадёжно махнул рукой Финист и ушёл.
***
Едва добравшись до каморки, Герда почувствовала озноб. Скинув мокрую одежду, она забралась в постель, укрылась одеялом и тёплым пледом. Сон сморил, как только голова коснулась подушки.
Через час стало жарко – камин, что ли, затопили? Сиротка сбросила одеяло и плед. Тело покрыла испарина, голова закружилась, а разум провалился в раскалённое добела марево.
Герда застонала. Стукнула дверь, раздались стремительные шаги, прохладная ладонь коснулась лба. Кто-то что-то спрашивал. В ушах звенело. Не получалось разобрать слов. Смертельно хотелось спать, но надоедливый гость не оставлял её в покое.
Вскоре снова послышались шаги, тихо переговаривались знакомые голоса. Сиротке открыли рот, влили в него горячее горькое зелье, обмыли тело тряпкой. Стало немного легче. Снова пришёл сон.
Иногда она просыпалась и чувствовала, что не одна. Ей снова давали питьё, кормили жидкой кашей, и Герда засыпала. Кто-то неустанно держал её за руку.
А потом сиротка проснулась в своём старом доме на краю Дикой Пущи. Была та самая ночь – отец отлучился к губернатору, чтобы унять Вальдемара. Герда сидела у печки и чесала лён в неярком свете лучины. Рыжий Шквал свернулся клубком на лежанке, громко мурлыча.
Может, всё путешествие, встреча с Морти, обучение – почудившийся ей за работой сон: то волшебная грёза, то жуткий кошар? Но это значит, что отец жив и скоро вернётся. Она снова увидит его родное лицо.
Вдруг стало темно и душно, ветви старой яблони застучали в окно. Зашипел разбуженный кот.
Жупела! Она всё ещё угрожает жителям Волынцов лихорадкой!
Дверь отворилась. В свете полной луны на порог взошла Ягиня. Её пышное платье было соткано из изумрудной листвы, подол стелился по полу травянистым ковром. Ясные глаза сверкали кристальной водой белоземских озёр, на алых губах играла добрая улыбка, голову венчали раскидистые оленьи рога.
– Я пришла за тобой, – журчала богиня соловьиным голосом.
Не чувствовалось в ней больше Мрака. Девственно чистая, как не тронутый людьми Великий лес Мунгарда.
– Я не стану убивать и есть Финиста! – замотала головой Герда. – Не стану сражаться с людьми!
– Этого уже не нужно, – Ягиня протянула к ней тонкие, похожие на ветви рябины, руки. – Я отведу тебя к родителям в Ирий. Ты будешь жить с ними долго и счастливо, скрашивать их старость. Да и Белая Горлица жаждет познакомиться с тобой не меньше, чем ты с ней.
Отец! Она так по нему скучала. И по маме тоже. Увидеть саму Лайсве, поговорить с ней – это же мечта.
– Герда! – тихо позвал с печки Шквал.
Она обернулась. Глаза цвета штормового неба озарялись в темноте вспышками молний. Сердце сжимало тоской. Шквала она желала обнять не меньше, чем отца.
– Он недостоин тебя, он предаст, причинит много боли и оставит безутешной, – уговаривала Ягиня. – Вспомни, сколько раз он уже тебя бросал, сколько раз отвечал холодностью на твои чувства.
