подопечную к порядку, но осознав, что все её стенания, трагическое заламывание рук и угрозы нажаловаться отцу привлекают внимание всех, но только не той, кому они предназначены, умолкла, собрала губы в подобие куриной гузки и изобразила полную увлеченность представлением.
А на сцене события разворачивались своим чередом. Фанни Бэст блистала в роли нечаянной любви правителя. Юная, задорная, крепкая, она скакала по сцене молодой козочкой, очаровывая окружающих блеском глаз и румянцем на круглых щечках. Ни тени грусти, ни проблеска мысли... Немного удивляла такая трактовка и беспечность героини в преддверии жертвоприношения, но, возможно, во времена, описываемые легендой, люди относились к скорой встрече с богом немного иначе…
Огэст пристально следил за игрой актеров. Принц крайне редко появлялся в театре в сопровождении кого-либо из свиты, предпочитая наслаждаться искусством в одиночестве. Сегодня в ложе был он и розы. Сотни темно-бордовых, почти черных роз. За спиной будущего монарха возвышалась пирамида из туго закрученных бутонов и из слегка раскрывшихся цветков, нижний же ярус, практически скрытый перилами, драпировками, мебелью и самим принцем, - из роскошных роз на пике своего цветения.
Фанни Бэст и её партнер закончили пляску жизни, и на сцену выпорхнула Женевьева Голен, исполняющая роль брошенной невесты. Лидонская публика давно не имела возможности любоваться примой, которая лишь пару недель назад завершила длительное турне по континенту. Во время её отсутствия главные роли в театре исполнялись тремя восходящими звездами балета. Столичные газеты не уставали возносить им почести. Каждую из них прочили в преемницы мисс Голен, возраст которой уже давно перевалил за третий десяток, что для артистки балета было не так уж и мало. Тот же "Королевский вестник" дней пять назад тиснул статейку, посвященную истории развития балета вообще и лидонской школе танца в частности. В статье этой, помимо всего прочего, в нескольких строках рассказывалась биография Женевьевы. И называли её там не иначе как "талантливейшая балерина уходящей эпохи"...
Статья вышла несколько дней назад, а сегодня зрители, пришедшие в Лидонский театр оперы и балета, могли своими глазами на эту эпоху посмотреть. И они смотрели! Кто-то широко распахнув глаза и слегка приоткрыв рот, кто-то сощурившись, до боли стиснув подлокотники кресел, кто-то внешне бесстрастно, но все - затаив дыхание и безотрывно.
В этот момент никто из зрителей не видел балерины, разменявшей четвертый десяток лет, не замечали и тяжелой поступи уходящей эпохи, на сцене бескрылой птицей билась израненная душа и заходилось от боли безответно любящее сердце.
Финал представления был предсказуем, закономерен, справедлив и соответствовал легенде. Легконогая козочка в исполнении Фанни Бэст осталась в крепких объятиях любимого, который что по сюжету, что по манере исполнения тоже напоминал какое-то парнокопытное. Женевьева Голен в роли отвергнутой невесты предстала перед богом.
Когда опустился занавес и тишина в зрительном зале взорвалась овациями, актеры вышли на поклон. Два дюжих молодца внесли на сцену розы, до этого момента составлявшие компанию принцу в королевской ложе. Ни у единого человека в театре не возникло сомнений по поводу того, кому они предназначены. Сам Огэст встал и очень медленно и красиво, глядя только на Женевьеву, поклонился.
Леди Анна рыдала едва не в голос, Лизи и Кити шмыгали носами и украдкой смахивали с потемневших ресниц слезинки. Побледневшая Селия сияла бездонными от непролитых слез глазами.
Лишь дочь министра иностранных дел, погруженная в собственные страдания, не прониклась чужими. Леола так и просидела всё представление, не отрывая взгляда от наследника престола.
Когда шум аплодисментов и крики восторга стихли, принц Огэст уже покинул театр.
Потеряв объект страсти из вида, Леола скрылась в глубине своей ложи.
Дождавшись, когда утихнет шум и большинство зрителей разойдутся по домам, Динтоны покинули свои места. Проходя по коридору неподалеку от Леолы, они столкнулись с невзрачной дамой неопределенного возраста, показавшейся Селии смутно знакомой. По используемым в наряде цветам дама напоминала воробья, припорошенного пылью, да и в повадках её ощущалось что-то птичье. Женщина, не поднимая глаз, проскользнула мимо, и Селия тут же забыла о ней. Сегодняшний вечер и без того был богат на впечатления, чтобы занимать голову попытками идентифицировать малознакомых людей.
По дороге к дому Чарльз ещё раз оглядел своих спутниц, отметил заплаканные глаза, припухшие носы и подумал: "Да, вечер действительно удался…"
"Да, утро действительно удалось!" – подумал лорд Палмсбери, рассматривая покрасневшие носы и припухшие веки спутниц.
Начало этого безоблачного дня не омрачалось ни смертью животных, ни попытками убить его самого или его спутников. Накануне люди барона обнаружили одного из пропавших гвардейцев, упав сонным с лошади, он повредил ногу и получил несколько ушибов, но ничего серьезного, отдых и немного исцеляющей магии быстро приведут его в порядок. А вот кучер уже вполне оправился от магического воздействия и был готов исполнять свои обязанности.
Однако покинуть гостеприимный Блутберг удалось часа на два позже намеченного срока, да и то не без труда. Причина задержки не крылась в погоде, день обещал быть солнечным, теплым и безветренным. Грех было жаловаться на нерасторопность слуг и долгие сборы. Даже мистер Хилер ничем особым не отличился, благопристойно позавтракал и в назначенное время стоял с саквояжем у кареты.
Хельга, презрев все правила и нормы, заступила дорогу уезжающим гостям и ни за что не желала расстаться со своею новой подругой. Она столь трогательно умоляла Диану не покидать её, что у большинства наблюдающих за этой сценой глаза заволокло слезами жалости.
Насколько лорд Палмсбери мог судить, Хельга не была скорбна умом, во всяком случае, не больше, чем любая юная леди, которую не слишком утруждают обучением и круг общения которой не отличается широтой и разнообразием. Но некоторый инфантилизм в её поведении, безусловно, присутствовал.
Накануне отъезда Диана очень много времени провела с Хельгой. Все те, кто имел возможность наблюдать за леди Стилнес до этого времени, не могли не отметить разительные перемены в её поведении. Если ранее она более всего напоминала ледяную статую, прекрасную, безупречную, холодную, то в этом старинном замке все увидели юную, искреннюю, жизнерадостную девушку, способную на сочувствие и сопереживание. Общаясь с Хельгой, она не скатывалась к демонстративной жалости или сюсюканью. Диана очень тактично расспросила новую знакомую об особенностях её недуга и ограничениях, которые он накладывает. А затем продолжила общение, предлагая игры и забавы, способные увлечь и развлечь юную затворницу, но неспособные навредить ей. При этом фрейлина не поддавалась капризам и не закрывала глаза на ошибки своей новой знакомой, но искренне радовалась её успехам и победам.
Из досье, с которым он был ознакомлен ещё в Лидоне, лорд Палмсбери знал, что у Дианы имеется брат на пару лет её младше. А у брата имеется какое-то заболевание, название которого посол не воспроизвел бы и под страхом смертной казни, но то, что по причине того заболевания мальчик даже титул за отцом наследовать не может - знал. А теперь, видя, как девушка держит себя с Хельгой, мог предположить, что чего бы ни был лишен её брат в жизни, но только не сестринской любви и заботы.
Барон Блутбергхальтер тоже любил сестру, но в силу характера, а может, из-за отсутствия должного опыта не мог держать себя с нею ровно. В итоге Хельга росла, с одной стороны, в условиях жесткой дисциплины и строгого распорядка в отношении всего, что относилось к ее здоровью, с другой - попустительства и практически полной свободы, от знаний в том числе. В итоге Хельга, не избалованная вниманием сверстниц, ни за что не хотела отпускать от себя внезапно обретённую подругу. Людвиг, присутствующий при этой душераздирающей сцене, периодически порывался схватить, утащить и запереть, но останавливался, поскольку в глубине души сомневался, кого именно из двух девушек ему следует схватить, утащить и запереть.
Потребовалось море терпения, такта, твердости и даже вмешательство Гердты, чтобы разрешить дело к всеобщему удовольствию. В итоге Хельга осталась с карандашным наброском двух девичьих фигурок, с памятной надписью от подруги и адресом для будущей переписки. Диана уезжала с официальным приглашением, адресованным отцу, от барона Блутбергхальтера всем семейством наведаться в его замок в любое время и на любой срок.
И всё равно прощание вышло чрезвычайно трогательным. Хельга со слезами на глазах уверяла, что будет часто писать и радоваться ответным письмам, что непременно дождется новой встречи, ей же всего шестнадцать, впереди ещё много времени и доктор ведь сказал, что с её недугом и до двадцати доживали! Рыдали все! Даже доктору Хилеру, видимо вспомнившему свои вчерашние слова, было не по себе.
Наконец путники расселись по местам и карета тронулась. Барон выделил небольшой отряд сопровождения, и лорд Палмсбери не считал эту предосторожность излишней. Он разглядывал своих спутниц, размышляя о том, что встреча с бароном - это вообще большая удача для них всех, и пусть он сам себе кажется старым циником, но лучше его спутницы оплакивают трагическую судьбу бедной девочки, чем родные и близкие будут оплакивать их изломанные тела, а отношения между двумя дружественными странами подернутся ледком недоверия.
Клара и маркиза до сих пор всхлипывали и теребили свои платочки, крохотный, воздушный и кружевной у камеристки и крупный, добротный, клетчатый у статс-дамы. Леди Стилнес вновь демонстрировала отрешенность и бесстрастность.
Посол размышлял о том, сколь многие вокруг носят маски и личины. Даже эта девушка, сидящая напротив, прячет свои истинные чувства за маской безразличия. Другое дело, что в этом конкретном случае это скорее способ защиты.
Взгляд мужчины перебегал с одного спутника на другого и ненадолго задержался на дремлющем мистере Хилере.
Послу вспомнились далекие годы учебы и пламенная речь ректора перед началом учебного года. Чрезвычайно умелый оратор и харизматичный человек, он даже прописные истины и расхожие фразы умел произнести так, как будто делился с окружающими сокровенными знаниями. И окружающие эти знания ценили и иногда даже применяли. Так, в выступлении перед первым курсом прозвучала фраза: "Дипломатия - это способность приподнять брови вместо того, чтобы повысить голос". И молодой Палмсбери проникся. Вспыльчивый от природы, он стал воспитывать в себе выдержку, и не без основания гордился достигнутым результатом. Правда, пришлось потом несколько лет изживать привычку в случае душевных волнений играть бровями. И вот теперь, достигнув столь зрелого возраста и неплохих результатов на службе, лорд ехал в карете, смотрел на посапывающего доктора и чувствовал, что его собственная, столь долго и тяжело вылепливаемая маска самообладания покрывается трещинами. Его безумно раздражал этот суетливый и не слишком умный человек. Посол поспешил отвести от него взгляд, остановив его на Гердте.
Принцесса смотрела в окно, но вряд ли наслаждалась открывающимся видом, вернее всего, вовсе его не замечала. Вертикальная складочка меж широких бровей красноречиво говорила о том, что их обладательница погружена в свои думы.
Лорд смотрел на эту морщинку и чувствовал шаги озарения, подкрадывающегося к нему. Как будто он сию секунду осознает что-то важное, вполне очевидное, но тем не менее им до сей поры не замеченное.
Раздавшиеся снаружи грубые мужские голоса, шум и резкая остановка кареты спугнули так и не оформившуюся мысль.
Пассажиры пережили несколько мгновений неприятного неведения. Однако вскоре выяснилось, что они встретились с командой конных егерей из Либенбурга. Барон не зря отправлял письма и сообщения.
Ротмистр егерей был молод, коренаст и превосходно держался и смотрелся в седле. На лице его особо выделялись тонкие черные усики и желто-карие глаза, форму которых он предпочитал считать тигриной, а окружающие называли не иначе как кошачьей. Даже после долгой скачки он умудрялся выглядеть свежо и бодро, сыпал остротами и бросал заинтересованные взгляды на Диану. Девушка сидела с отрешенным видом и, казалось, вовсе не замечала ничего вокруг. Да и, положа руку на сердце, желтоглазый ротмистр был, безусловно, хорош, но очевидно уступал волоокому барону.
Форма егерей уступала гвардейской по количеству и качеству отделки, но выглядела значительно удобнее и продуманнее для длительных переходов, как конных, так и пеших. Используемые в ней цвета - зелёный и коричневый - создавали образ неброский, но внушительный и вызывающий доверие. Гвардейцы на их фоне в своих красно-белых с золотом одеяниях выглядели скорее ярко, чем опасно. На этом цветном, чтобы не сказать пестром, фоне отряд барона, облаченный во все оттенки серого, был вовсе незаметен.
Вновь присоединившиеся первым делом намекнули людям Блутбергхальтера, что в их помощи более не нуждаются.
Командир баронского отряда усмехнулся в пегие вислые усы, переглянулся с Александром, тем самым гвардейцем, что указал принцессе путь к замку, и невозмутимо довел до сведения окружающих, что барон поручил сопроводить его гостью до дверей дома, в котором принцесса найдет пристанище. Либенбуржцы слегка высокомерно пожали плечами, но возражать не стали.
Путь продолжили значительно увеличившейся компанией. Количество остановок было настолько малым, насколько можно было себе позволить, учитывая потребности людей и животных. До города добрались глубоко за полночь.
Несмотря на поздний час, на въезде в Либенбург их ждали. Желтоглазый обер-офицер, за время пути несколько подрастерявший лоск, передал кортеж встречающей их делегации, а сам, учтиво простившись с Гердтой и её спутниками, увел отряд на отдых.
Лорд Палмсбери чрезвычайно удивился, увидев в числе встречающих мистера Хагера. Секретаря, во время совместной поездки поразившего посла своими объёмами, мягкостью и смешливостью, было сложно узнать. Объемы и складки никуда не делись. Однако если раньше он напоминал добродушную комнатную собачку, перекормленную сердобольной хозяйкой, то сейчас, со своим носом пуговкой, скрывающимся в складках лица, скорее походил на бульдога, с тяжелым цепким взглядом, мощной челюстью и тугими мышцами, укрытыми до поры валиками, казалось бы, жира.
Лорд Палмсбери встретился с бывшим попутчиком взглядом и почувствовал легкий озноб. На членов встречающей делегации этот, как теперь стало очевидно, псевдосекретарь производил ещё большее впечатление. Бургомистр, стоящий рядом с мистером Хагером, время от времени косился на него, менял расцветку с мертвенно-бледной на свекольно-бордовую, шумно сглатывал и обильно потел. Приветственная речь главы Либенбурга была до крайности эмоциональной и почти неприлично краткой. Принцесса с благодарностью последовала его примеру. В итоге церемония встречи уложилась в четверть часа, ещё минут сорок карета петляла по узким улочкам, освещенным гирляндами праздничных фонариков. Минут пять путники слушали ещё одну приветственную речь, на этот раз хозяина особняка, который предлагал им приют на следующие несколько дней.
А на сцене события разворачивались своим чередом. Фанни Бэст блистала в роли нечаянной любви правителя. Юная, задорная, крепкая, она скакала по сцене молодой козочкой, очаровывая окружающих блеском глаз и румянцем на круглых щечках. Ни тени грусти, ни проблеска мысли... Немного удивляла такая трактовка и беспечность героини в преддверии жертвоприношения, но, возможно, во времена, описываемые легендой, люди относились к скорой встрече с богом немного иначе…
Огэст пристально следил за игрой актеров. Принц крайне редко появлялся в театре в сопровождении кого-либо из свиты, предпочитая наслаждаться искусством в одиночестве. Сегодня в ложе был он и розы. Сотни темно-бордовых, почти черных роз. За спиной будущего монарха возвышалась пирамида из туго закрученных бутонов и из слегка раскрывшихся цветков, нижний же ярус, практически скрытый перилами, драпировками, мебелью и самим принцем, - из роскошных роз на пике своего цветения.
Фанни Бэст и её партнер закончили пляску жизни, и на сцену выпорхнула Женевьева Голен, исполняющая роль брошенной невесты. Лидонская публика давно не имела возможности любоваться примой, которая лишь пару недель назад завершила длительное турне по континенту. Во время её отсутствия главные роли в театре исполнялись тремя восходящими звездами балета. Столичные газеты не уставали возносить им почести. Каждую из них прочили в преемницы мисс Голен, возраст которой уже давно перевалил за третий десяток, что для артистки балета было не так уж и мало. Тот же "Королевский вестник" дней пять назад тиснул статейку, посвященную истории развития балета вообще и лидонской школе танца в частности. В статье этой, помимо всего прочего, в нескольких строках рассказывалась биография Женевьевы. И называли её там не иначе как "талантливейшая балерина уходящей эпохи"...
Статья вышла несколько дней назад, а сегодня зрители, пришедшие в Лидонский театр оперы и балета, могли своими глазами на эту эпоху посмотреть. И они смотрели! Кто-то широко распахнув глаза и слегка приоткрыв рот, кто-то сощурившись, до боли стиснув подлокотники кресел, кто-то внешне бесстрастно, но все - затаив дыхание и безотрывно.
В этот момент никто из зрителей не видел балерины, разменявшей четвертый десяток лет, не замечали и тяжелой поступи уходящей эпохи, на сцене бескрылой птицей билась израненная душа и заходилось от боли безответно любящее сердце.
Финал представления был предсказуем, закономерен, справедлив и соответствовал легенде. Легконогая козочка в исполнении Фанни Бэст осталась в крепких объятиях любимого, который что по сюжету, что по манере исполнения тоже напоминал какое-то парнокопытное. Женевьева Голен в роли отвергнутой невесты предстала перед богом.
Когда опустился занавес и тишина в зрительном зале взорвалась овациями, актеры вышли на поклон. Два дюжих молодца внесли на сцену розы, до этого момента составлявшие компанию принцу в королевской ложе. Ни у единого человека в театре не возникло сомнений по поводу того, кому они предназначены. Сам Огэст встал и очень медленно и красиво, глядя только на Женевьеву, поклонился.
Леди Анна рыдала едва не в голос, Лизи и Кити шмыгали носами и украдкой смахивали с потемневших ресниц слезинки. Побледневшая Селия сияла бездонными от непролитых слез глазами.
Лишь дочь министра иностранных дел, погруженная в собственные страдания, не прониклась чужими. Леола так и просидела всё представление, не отрывая взгляда от наследника престола.
Когда шум аплодисментов и крики восторга стихли, принц Огэст уже покинул театр.
Потеряв объект страсти из вида, Леола скрылась в глубине своей ложи.
Дождавшись, когда утихнет шум и большинство зрителей разойдутся по домам, Динтоны покинули свои места. Проходя по коридору неподалеку от Леолы, они столкнулись с невзрачной дамой неопределенного возраста, показавшейся Селии смутно знакомой. По используемым в наряде цветам дама напоминала воробья, припорошенного пылью, да и в повадках её ощущалось что-то птичье. Женщина, не поднимая глаз, проскользнула мимо, и Селия тут же забыла о ней. Сегодняшний вечер и без того был богат на впечатления, чтобы занимать голову попытками идентифицировать малознакомых людей.
По дороге к дому Чарльз ещё раз оглядел своих спутниц, отметил заплаканные глаза, припухшие носы и подумал: "Да, вечер действительно удался…"
Глава 12
"Да, утро действительно удалось!" – подумал лорд Палмсбери, рассматривая покрасневшие носы и припухшие веки спутниц.
Начало этого безоблачного дня не омрачалось ни смертью животных, ни попытками убить его самого или его спутников. Накануне люди барона обнаружили одного из пропавших гвардейцев, упав сонным с лошади, он повредил ногу и получил несколько ушибов, но ничего серьезного, отдых и немного исцеляющей магии быстро приведут его в порядок. А вот кучер уже вполне оправился от магического воздействия и был готов исполнять свои обязанности.
Однако покинуть гостеприимный Блутберг удалось часа на два позже намеченного срока, да и то не без труда. Причина задержки не крылась в погоде, день обещал быть солнечным, теплым и безветренным. Грех было жаловаться на нерасторопность слуг и долгие сборы. Даже мистер Хилер ничем особым не отличился, благопристойно позавтракал и в назначенное время стоял с саквояжем у кареты.
Хельга, презрев все правила и нормы, заступила дорогу уезжающим гостям и ни за что не желала расстаться со своею новой подругой. Она столь трогательно умоляла Диану не покидать её, что у большинства наблюдающих за этой сценой глаза заволокло слезами жалости.
Насколько лорд Палмсбери мог судить, Хельга не была скорбна умом, во всяком случае, не больше, чем любая юная леди, которую не слишком утруждают обучением и круг общения которой не отличается широтой и разнообразием. Но некоторый инфантилизм в её поведении, безусловно, присутствовал.
Накануне отъезда Диана очень много времени провела с Хельгой. Все те, кто имел возможность наблюдать за леди Стилнес до этого времени, не могли не отметить разительные перемены в её поведении. Если ранее она более всего напоминала ледяную статую, прекрасную, безупречную, холодную, то в этом старинном замке все увидели юную, искреннюю, жизнерадостную девушку, способную на сочувствие и сопереживание. Общаясь с Хельгой, она не скатывалась к демонстративной жалости или сюсюканью. Диана очень тактично расспросила новую знакомую об особенностях её недуга и ограничениях, которые он накладывает. А затем продолжила общение, предлагая игры и забавы, способные увлечь и развлечь юную затворницу, но неспособные навредить ей. При этом фрейлина не поддавалась капризам и не закрывала глаза на ошибки своей новой знакомой, но искренне радовалась её успехам и победам.
Из досье, с которым он был ознакомлен ещё в Лидоне, лорд Палмсбери знал, что у Дианы имеется брат на пару лет её младше. А у брата имеется какое-то заболевание, название которого посол не воспроизвел бы и под страхом смертной казни, но то, что по причине того заболевания мальчик даже титул за отцом наследовать не может - знал. А теперь, видя, как девушка держит себя с Хельгой, мог предположить, что чего бы ни был лишен её брат в жизни, но только не сестринской любви и заботы.
Барон Блутбергхальтер тоже любил сестру, но в силу характера, а может, из-за отсутствия должного опыта не мог держать себя с нею ровно. В итоге Хельга росла, с одной стороны, в условиях жесткой дисциплины и строгого распорядка в отношении всего, что относилось к ее здоровью, с другой - попустительства и практически полной свободы, от знаний в том числе. В итоге Хельга, не избалованная вниманием сверстниц, ни за что не хотела отпускать от себя внезапно обретённую подругу. Людвиг, присутствующий при этой душераздирающей сцене, периодически порывался схватить, утащить и запереть, но останавливался, поскольку в глубине души сомневался, кого именно из двух девушек ему следует схватить, утащить и запереть.
Потребовалось море терпения, такта, твердости и даже вмешательство Гердты, чтобы разрешить дело к всеобщему удовольствию. В итоге Хельга осталась с карандашным наброском двух девичьих фигурок, с памятной надписью от подруги и адресом для будущей переписки. Диана уезжала с официальным приглашением, адресованным отцу, от барона Блутбергхальтера всем семейством наведаться в его замок в любое время и на любой срок.
И всё равно прощание вышло чрезвычайно трогательным. Хельга со слезами на глазах уверяла, что будет часто писать и радоваться ответным письмам, что непременно дождется новой встречи, ей же всего шестнадцать, впереди ещё много времени и доктор ведь сказал, что с её недугом и до двадцати доживали! Рыдали все! Даже доктору Хилеру, видимо вспомнившему свои вчерашние слова, было не по себе.
Наконец путники расселись по местам и карета тронулась. Барон выделил небольшой отряд сопровождения, и лорд Палмсбери не считал эту предосторожность излишней. Он разглядывал своих спутниц, размышляя о том, что встреча с бароном - это вообще большая удача для них всех, и пусть он сам себе кажется старым циником, но лучше его спутницы оплакивают трагическую судьбу бедной девочки, чем родные и близкие будут оплакивать их изломанные тела, а отношения между двумя дружественными странами подернутся ледком недоверия.
Клара и маркиза до сих пор всхлипывали и теребили свои платочки, крохотный, воздушный и кружевной у камеристки и крупный, добротный, клетчатый у статс-дамы. Леди Стилнес вновь демонстрировала отрешенность и бесстрастность.
Посол размышлял о том, сколь многие вокруг носят маски и личины. Даже эта девушка, сидящая напротив, прячет свои истинные чувства за маской безразличия. Другое дело, что в этом конкретном случае это скорее способ защиты.
Взгляд мужчины перебегал с одного спутника на другого и ненадолго задержался на дремлющем мистере Хилере.
Послу вспомнились далекие годы учебы и пламенная речь ректора перед началом учебного года. Чрезвычайно умелый оратор и харизматичный человек, он даже прописные истины и расхожие фразы умел произнести так, как будто делился с окружающими сокровенными знаниями. И окружающие эти знания ценили и иногда даже применяли. Так, в выступлении перед первым курсом прозвучала фраза: "Дипломатия - это способность приподнять брови вместо того, чтобы повысить голос". И молодой Палмсбери проникся. Вспыльчивый от природы, он стал воспитывать в себе выдержку, и не без основания гордился достигнутым результатом. Правда, пришлось потом несколько лет изживать привычку в случае душевных волнений играть бровями. И вот теперь, достигнув столь зрелого возраста и неплохих результатов на службе, лорд ехал в карете, смотрел на посапывающего доктора и чувствовал, что его собственная, столь долго и тяжело вылепливаемая маска самообладания покрывается трещинами. Его безумно раздражал этот суетливый и не слишком умный человек. Посол поспешил отвести от него взгляд, остановив его на Гердте.
Принцесса смотрела в окно, но вряд ли наслаждалась открывающимся видом, вернее всего, вовсе его не замечала. Вертикальная складочка меж широких бровей красноречиво говорила о том, что их обладательница погружена в свои думы.
Лорд смотрел на эту морщинку и чувствовал шаги озарения, подкрадывающегося к нему. Как будто он сию секунду осознает что-то важное, вполне очевидное, но тем не менее им до сей поры не замеченное.
Раздавшиеся снаружи грубые мужские голоса, шум и резкая остановка кареты спугнули так и не оформившуюся мысль.
Пассажиры пережили несколько мгновений неприятного неведения. Однако вскоре выяснилось, что они встретились с командой конных егерей из Либенбурга. Барон не зря отправлял письма и сообщения.
Ротмистр егерей был молод, коренаст и превосходно держался и смотрелся в седле. На лице его особо выделялись тонкие черные усики и желто-карие глаза, форму которых он предпочитал считать тигриной, а окружающие называли не иначе как кошачьей. Даже после долгой скачки он умудрялся выглядеть свежо и бодро, сыпал остротами и бросал заинтересованные взгляды на Диану. Девушка сидела с отрешенным видом и, казалось, вовсе не замечала ничего вокруг. Да и, положа руку на сердце, желтоглазый ротмистр был, безусловно, хорош, но очевидно уступал волоокому барону.
Форма егерей уступала гвардейской по количеству и качеству отделки, но выглядела значительно удобнее и продуманнее для длительных переходов, как конных, так и пеших. Используемые в ней цвета - зелёный и коричневый - создавали образ неброский, но внушительный и вызывающий доверие. Гвардейцы на их фоне в своих красно-белых с золотом одеяниях выглядели скорее ярко, чем опасно. На этом цветном, чтобы не сказать пестром, фоне отряд барона, облаченный во все оттенки серого, был вовсе незаметен.
Вновь присоединившиеся первым делом намекнули людям Блутбергхальтера, что в их помощи более не нуждаются.
Командир баронского отряда усмехнулся в пегие вислые усы, переглянулся с Александром, тем самым гвардейцем, что указал принцессе путь к замку, и невозмутимо довел до сведения окружающих, что барон поручил сопроводить его гостью до дверей дома, в котором принцесса найдет пристанище. Либенбуржцы слегка высокомерно пожали плечами, но возражать не стали.
Путь продолжили значительно увеличившейся компанией. Количество остановок было настолько малым, насколько можно было себе позволить, учитывая потребности людей и животных. До города добрались глубоко за полночь.
Несмотря на поздний час, на въезде в Либенбург их ждали. Желтоглазый обер-офицер, за время пути несколько подрастерявший лоск, передал кортеж встречающей их делегации, а сам, учтиво простившись с Гердтой и её спутниками, увел отряд на отдых.
Лорд Палмсбери чрезвычайно удивился, увидев в числе встречающих мистера Хагера. Секретаря, во время совместной поездки поразившего посла своими объёмами, мягкостью и смешливостью, было сложно узнать. Объемы и складки никуда не делись. Однако если раньше он напоминал добродушную комнатную собачку, перекормленную сердобольной хозяйкой, то сейчас, со своим носом пуговкой, скрывающимся в складках лица, скорее походил на бульдога, с тяжелым цепким взглядом, мощной челюстью и тугими мышцами, укрытыми до поры валиками, казалось бы, жира.
Лорд Палмсбери встретился с бывшим попутчиком взглядом и почувствовал легкий озноб. На членов встречающей делегации этот, как теперь стало очевидно, псевдосекретарь производил ещё большее впечатление. Бургомистр, стоящий рядом с мистером Хагером, время от времени косился на него, менял расцветку с мертвенно-бледной на свекольно-бордовую, шумно сглатывал и обильно потел. Приветственная речь главы Либенбурга была до крайности эмоциональной и почти неприлично краткой. Принцесса с благодарностью последовала его примеру. В итоге церемония встречи уложилась в четверть часа, ещё минут сорок карета петляла по узким улочкам, освещенным гирляндами праздничных фонариков. Минут пять путники слушали ещё одну приветственную речь, на этот раз хозяина особняка, который предлагал им приют на следующие несколько дней.
