- Здорово, Дим. Как дела?
- Я ж не прокурор, чтоб дела у меня тут, - безрадостно ответил он. – Дай закурить, а?
- Кури, - я протянул ему пачку, - если здоровья не жалко. Что тут у вас?
- С самого утра копают. Двоих уже нарыли, или пятерых… мне не интересно, ты же знаешь. Вот всё ждём, когда поисковики приедут, всякими штуками для этого дела потребными вооружённые. Один вон ещё раньше нас здесь оказался, всё ходит, беспокоится. Как узнал только?..
Говоря, он жадно затягивался после каждого предложения.
- А в самом деле – как?
- Ты же знаешь…
- Да-да, тебе не интересно. А кто это?
- Валера Шмелёв, куратор всех местных «красных копателей». Тебе-то стыдно не знать… - упрекнул Лобанов, бросил бычок, и посмотрел на меня так, что я сразу понял смысл этого голодного взгляда и снова протянул ему пачку.
- Прямо сгораю от стыда и сейчас же пойду поклоны ему бить. Он как, адекватный вообще?
- Да вроде. Но я с ним как-то не очень, мне его дела не интересны…
- Лады, позже договорим. Да, кстати, знакомься – Гриша, наш новый сотрудник. Ты теперь будешь видеться с ним даже чаще, чем со мной.
Они молча пожали друг другу руки, и мы с Гришей направились к раскопу.
- Жаль, что в милиции работают такие безынициативные люди, - тихонечко сказал мне Гриша. – А вы давно знакомы?
- Ага, - неопределённо протянул я, - только в милиции - служат…
Несмотря на затяжную жару, в глубине ямы землица была влажная, и выброшенная в отвал, привычным и приятным азартом щекотала нос (всех к поиску неравнодушных, аромат сырой почвы возбуждает). В самой яме, с лопатой, маленьким совком и веником, чтобы не пропустить ни одной косточки, сидел один эксперт, второй же, уже на поверхности раскладывал те косточки на длинные, исчерченные метрической сеткой листы плотной бумаги. Листов было уже три, и ещё ни на одном не собралось полного скелета. Криминалисты, тем более занятые работой, с прессой общаться не уполномочены, да и не очень-то любят, поэтому, осмотрев поле их деятельности, я сразу приступил к допросу Шмелёва.
Показать, что я «в теме» было нельзя, и я старательно строил из себя дурачка-писаку.
- Валерий, здравствуйте. Я из газеты. Расскажите, что здесь происходит?
- А вы сами разве не видите? – раздосадовано ответил Шмелёв. – Разбираем наследство советской власти. Это же надо было память отцов с землёю сравнять. Картошечка им важнее была, видите ли.
- А всё же?
- Это передний край обороны, молодой человек. А там, - он махнул рукой в сторону, - двести метров, и немцы. И так двадцать восемь месяцев, нос к носу с врагом, в этой чёртовой непросыхающей глине. Тысячи павших воинов. И сколько их ещё осталось, без почестей погребённых, мы, боюсь, не узнаем уже никогда.
- Как же так получилось? Ведь недалеко братские захоронения…
- Как-как… - горько вздохнул Шмелёв. – Много было обстоятельств, по которым хоронили прямо на месте гибели или рядом. Санитарные захоронения, например. А после войны и подавно это никому не надо было. Так ведь выгодней – сбросили в готовую ямку, прикопали, а семье извещение, типа «пропал без вести…», а значит, и денег хрен получите за потерю кормильца. Вот такие дела.
- Тогда откуда и зачем братские могилы?
- Всех захоронений не скроешь и потерь не спишешь. Ну и пропаганда опять же, мол, тут сражался, вот однополчане его здесь похоронены, а вам не повезло. Уж извините, война…
Я ещё долго задавал ему подобные вопросы. Он усердно распинался, почувствовав свою значимость, мою заинтересованность и собственное надо мной превосходство. Это простейшая психология – любому человеку насыщенному специфическими знаниями требуется ими поделиться, чтобы его слушали и в рот заглядывали, чтобы возвысится, потешить своё эго, стать для кого-то учителем и непреклонным авторитетом. А на самом деле Валерий Петрович Шмелёв принадлежал к самой заурядной породе людишек – врун обыкновенный (это самое мягкое из печатных выражений). И никогда он не расскажет, кто за последние годы так рьяно перерыл так же запаханные немецкие блиндажи вдоль Кузьминки; куда деваются находки с немецких позиций и их бывшие владельцы, презрительно именуемые «туристами», «нибелунгами» и много как ещё; кто и зачем спонсирует бесчисленные поисковые отряды, неделями живущие в лесах; и много чего ещё не скажет ни он, и никто из «красных». А тем временем в Ленинградской области уже несколько лет действовала «монополия» на поисковую деятельность, и те «правильные», можно сказать «правоверные» официальные отряды, которые отказались присягнуть на верность действующим властям, оказались «вне закона». Они разбились на маленькие группы, шифровались, практически партизанили по лесам, тратя на это не только время и силы, но и собственные деньги. Они продолжали «поднимать» бойцов, наших и немецких, и передавать их легальным «официалам». Те, конечно, с радостью принимали «подношения», отчитывались куда следует, на девятое мая продолжали устраивать «Вахты памяти». Короче, эти парни «идею» не предали, а такие как Валера… в общем, Бог им судья.
Когда первый запал словесного идеологического поноса иссяк, Шмелёв обратил своё, а заодно и моё, внимание на Гришу - с нездоровым блеском в глазах, тот фотографировал черепа.
- Вы бы пояснили своему коллеге, - обратился ко мне Валера, так громко, чтобы услышал сам Гриша, - что такое мораль и этика.
«Тоже мне, этичный нашёлся. Честь и совесть эпохи, твою мать… - подумал я. – Ты бы лучше рассказал, как ничего непонимающих школяров в отряд набираешь и промываешь им мозги; как показуху на «Вахтах» устраиваешь, набивая гробы «некомплектными» скелетами, потому что лень их копать по всем правилам; чем живёшь с парой-тройкой профессионалов «в теме»…».
А вслух, но чтобы осадить, сказал другое:
- Он классный специалист и сам знает что делать. Тем более что действует по указу руководства. Общественность должна не только знать, но и наглядно представлять весь кошмар происходящего. Такова политика редакции…
У Шмелёва зазвонил телефон. Сощурившись, он долго вглядывался в экран прежде чем снять трубку, а потом, окинув нас взглядом, отошёл в сторону, повернулся к нам спиной и тихо, вполголоса забубнил, всё продолжая удаляться в поля.
Тем временем Гриша продолжал «жечь» плёнку.
- Разрешите, – обратился он к сидящему на поверхности эксперту, - я ещё воспользуюсь?
- Валяй… - ответил тот.
Гриша чуть повозился с настройками фотоаппарата, а затем взял в левую руку ближайший к нему череп – единственный утративший свою целостность, после чего поднял его высоко к небу и навёл на солнце. Сквозь дыру в затылочной части яркие лучи ударили из глазниц. Задорная «улыбка» черепа (зубы ровные и все на месте – боец явно погиб молодым) на какой-то миг показалась зловещей и насмешливой. Щёлкнул затвор «Зенита». Недоумённо таращился на Гришу «поверхностный» эксперт, второй встал в яме в полный рост и таращился на него так же недружелюбно. Удивился и я – изменилось Гришино лицо: взгляд стал осмысленным и задумчивым, лицо исказила гримаса усмешки. А сам он, опустив руку с фотоаппаратом, стоял и, как под гипнозом, продолжал смотреть на «бедного Йорика».
- Прекрати, - не выдержал я, - в самом деле.
Гриша одёрнулся.
- Да я ничего, я для коллекции… - растерянно ответил он, и положил череп на место.
«Шизик… не сработаемся…», - подумал я, и обратился к экспертам:
- Господа, позвольте задать вам несколько вопросов.
- Валяй… - ответил тот, что был «наверху». – Только закурим, и сразу ответим.
Я достал пачку и закурил, а они оставались неподвижны. Горячий ветер гнал пыль полевой дороги. Студнем трепыхалось раскалённое марево. Утомился трещать притаившийся в густой траве кузнечик. Затянувшись раза три-четыре, мне стало тревожно – давили недоумённый и недружелюбный взгляды. И тут до меня дошло:
- У меня хорошие сигареты, вкусные, - сказал я, присаживаясь на краю раскопа и протягивая пачку экспертам, - всем нравятся.
Их лица просветлели. Тот, что сидел в яме даже выкарабкался наверх.
- Вы не против, если я туда залезу, - спросил Гриша, мотнув головой в сторону ямы.
- Валяй…
Я приступил к «допросу»:
- Как вы думаете, сколько их там ещё осталось?
- Думаю, что есть ещё, - неопределённо ответил тот, который всё время сидел «наверху».
- Надеюсь, что только эти трое, - тоскливо добавил «нижний». – Задолбало уже.
- Что именно вас задолбало?
- Да вот это вот всё, - развёл он руками в стороны. – Стабильно, каждый месяц, мы в этих вот сраных Шушарах кого-то откапываем. А зачем, спрашивается, и почему мы? А потому что мудаки на «мерседесах» всё строят и строят, скоро уже полей не останется, а они всё строят. Начальство гонит поскорее, типа оперативно реагируем на сигнал. Эти вон, шляпы поисковые, всё никак приехать не могут. А то приехали бы уже, да сами и копали, коли так нравится. А мне вот не нравится. Вы, кстати, не знаете, телевидение-то приедет или нет?
- Не знаю. А вам зачем?
- В том-то и дело, что незачем. Я не фото-телегеничен.
- Зря вы так, - вмешался Гриша, и тут же щёлкнул не успевшего отвернуться эксперта, - профиль у вас очень примечательный. И причёска классная.
- Нормальная причёска, - ответил эксперт, приглаживая набок остатки редеющих волос, - обычная.
- А медальоны были при бойцах? – спросил я.
- Ничего не было, - ответил «верхний».
- Но так не бывает. А личные вещи, котелки, фляги, ложки подписные?
- Ничего подобного. Только остатки одежды да сапоги. У двоих коронки на зубах, а третий даже кусок черепа потерял.
Эксперты засмеялись в один голос, и даже лица их стали похожи, как у братьев-близнецов. Мне их цинизм не понравился, но вспыхнувшую агрессию я сдержал.
- Скажите, а что дальше будет с этими останками?
- Ничего. Отвезём на экспертизу, установим возраст и сроки залегания в земле, составим нужные акты и передадим обратно этим вон деятелям.
- Понятно, - сказал я. – Благодарю за лаконичность. Приятного дня. Гриня, вылазь…
Допрос «захлебнулся» сам собой. Иного, впрочем, я и не ожидал. Эксперты-криминалисты неплохие, в общем-то, ребята, однако специфика деятельности накладывает свой отпечаток. Хрен с ними. Я к этому уже привык.
Бодрыми пружинящими шагами я направился к «мерседесу». Гриша, отныне именуемый не иначе как Гриня, спешил следом. Подойдя к автомобилю ценой по более моей квартиры, я постучал по стеклу задней двери. Тихо жужжа моторчиком, оно медленно опустилось. В бежевом кожаном кресле обнаружился индивидуум лет пятидесяти. Гладковыбритый, холёный, со злыми наглыми глазами, всей своей наружностью он демонстрировал превосходство над окружающими. Его плотно сжатые губы сходу дали понять, что диалога не получится.
- Добрый день, - сказал я, не имея желания представляться и демонстрировать газетную «корочку». – Буквально пара вопросов, если позволите…
- Здравствуйте, - небрежно бросил «хозяин жизни», - только быстро – у меня мало времени.
- Конечно. Представьтесь, пожалуйста.
- Венедиктов Альфред Иванович, гендиректор ООО «Строй-Инвест».
- Скажите, Альфред Иванович, как же так получилось, ведь данная местность входит в «зелёный пояс славы» и является местом историко-культурного наследия? Должны же были быть проведены соответствующими инстанциями определённые экспертизы?
- Должны, недолжны - какая разница? Это их проблемы. У нас всё в порядке, и документы на проведение работ от комитетов по культуре и природопользованию имеются. Желаете ознакомиться?
- Нет, я вам верю, а комитетам вопросы задам в личном порядке. А как вы оцениваете, на какой период времени данный инцидент задержит строительство жилого комплекса?
- На пару дней, как максимум.
- Но ведь за пару дней невозможно провести археологические изыскания на столь обширной территории?
- Это тоже не мои проблемы. У вас всё, простите?
- Не совсем, я бы ещё хотел…
- Вот и замечательно. До свидания, - ответил Венедиктов; снова зажужжал моторчик, и наглухо тонированное стекло разделило наши миры.
- И вас туда же… - выдыхая, произнёс я, посмотрел на Гриню и добавил, - нам тоже пора…
- Какая неприятная рожа, - заметил Гриня, - налицо административно-деспотичный тип.
- Тонкое жизненное наблюдение…
- Ну так я ж на психиатра учился. А куда мы теперь?
- Ты ещё пофотографируй пока, а я пойду с ментами переговорю, потом ещё Шмелёва попытаем, и, может быть по пиву?
- Как угодно, только я полагаю, что по одному маловато будет…
«Наш человек, - подумал я, - может и сработаемся…».
…Но в тот день кто-то там наверху был против нас или, по крайней мере, против нашего пива. Едва начав разговор с Лобановым, я услышал сильно приглушённый, почти потусторонний крик «А-а-а!», дополненный эпитетами, применяемыми, обыкновенно, к женщинам непристойного поведения. Оказалось, что сделав очередной кадр, Гриня вылезал из раскопа, и то ли поскользнулся, то ли грунт просто осыпался, и он рухнул обратно в яму. Причём сделал это так неудачно, что сломал левую руку в двух местах одновременно и разбил объектив «Гелиос».
В копательских кругах бродит множество мистических баек: про дождь с чистого неба, про голоса в ночи и фигуры в тумане, про гмоха-дрищевика и проч. Не обошлось без мистики и в тот раз: единственной крупной костью, впоследствии не найденной экспертами, была сломанная Гриней - та, что идёт от локтя до запястья. И вместо пивной мы поехали в травму, где от боли и шока, облучённый рентгеном и загипсованный Гриня рубанулся. Не зная где он живёт, я отвёз его к себе, на случай пробуждения оставил записку, а сам с покаянной отправился обратно в редакцию.
Я всё это к тому, что высшие силы довлеют над простыми смертными, а перед нами – интеллигентными алкашами-интеллектуалами – они бессильны, и вечер наш закончился совсем не пивом, а вовсе даже водкой с мартини да в компании женщины, которая записана у меня в телефоне как Анастасия Андреевна. Но это уже совсем другая история…
Рассказывать о себе и своей жизни Цепнов не любил. О чём считал нужным – сообщал сам, о том, чём его спрашивали – отвечал неохотно, или совсем не о том, а то и вовсе умалчивал. Единственно ценное, что я знаю о нём, это то, что он изрядно помотался по свету, и под иностранным псевдонимом немало фотографий опубликовал в «National geographic» и некоторых других не менее именитых журналах. Продавал их и в интернете, разумеется. Этим и жил – ничего другого, кроме как фотографировать, он делать не умел, а что самое главное – не хотел и не собирался. Почему он вдруг решил остепениться – загадка.
Жил он с родителями. Вообще вся семья Цепновых жила очень просто и замкнуто, но в большой квартире – бывшая коммуналка в сталинском доме, три комнаты, огромная кухня, все дела – и съезжать от них он не собирался. Минусы совместного проживания были ему очевидны, но избалованный высокими потолками на меньшее он согласен не был. Отчасти я его понимаю. К тому же ему целая комната была выделена под фотолабораторию. Естественно, что все стены его жилой комнаты, как и стены длиннющего коридора, были увешаны фотографиями. Осмотреть всё это один раз – интересно, жить в этом – сумасшествие.
- Я ж не прокурор, чтоб дела у меня тут, - безрадостно ответил он. – Дай закурить, а?
- Кури, - я протянул ему пачку, - если здоровья не жалко. Что тут у вас?
- С самого утра копают. Двоих уже нарыли, или пятерых… мне не интересно, ты же знаешь. Вот всё ждём, когда поисковики приедут, всякими штуками для этого дела потребными вооружённые. Один вон ещё раньше нас здесь оказался, всё ходит, беспокоится. Как узнал только?..
Говоря, он жадно затягивался после каждого предложения.
- А в самом деле – как?
- Ты же знаешь…
- Да-да, тебе не интересно. А кто это?
- Валера Шмелёв, куратор всех местных «красных копателей». Тебе-то стыдно не знать… - упрекнул Лобанов, бросил бычок, и посмотрел на меня так, что я сразу понял смысл этого голодного взгляда и снова протянул ему пачку.
- Прямо сгораю от стыда и сейчас же пойду поклоны ему бить. Он как, адекватный вообще?
- Да вроде. Но я с ним как-то не очень, мне его дела не интересны…
- Лады, позже договорим. Да, кстати, знакомься – Гриша, наш новый сотрудник. Ты теперь будешь видеться с ним даже чаще, чем со мной.
Они молча пожали друг другу руки, и мы с Гришей направились к раскопу.
- Жаль, что в милиции работают такие безынициативные люди, - тихонечко сказал мне Гриша. – А вы давно знакомы?
- Ага, - неопределённо протянул я, - только в милиции - служат…
Несмотря на затяжную жару, в глубине ямы землица была влажная, и выброшенная в отвал, привычным и приятным азартом щекотала нос (всех к поиску неравнодушных, аромат сырой почвы возбуждает). В самой яме, с лопатой, маленьким совком и веником, чтобы не пропустить ни одной косточки, сидел один эксперт, второй же, уже на поверхности раскладывал те косточки на длинные, исчерченные метрической сеткой листы плотной бумаги. Листов было уже три, и ещё ни на одном не собралось полного скелета. Криминалисты, тем более занятые работой, с прессой общаться не уполномочены, да и не очень-то любят, поэтому, осмотрев поле их деятельности, я сразу приступил к допросу Шмелёва.
Показать, что я «в теме» было нельзя, и я старательно строил из себя дурачка-писаку.
- Валерий, здравствуйте. Я из газеты. Расскажите, что здесь происходит?
- А вы сами разве не видите? – раздосадовано ответил Шмелёв. – Разбираем наследство советской власти. Это же надо было память отцов с землёю сравнять. Картошечка им важнее была, видите ли.
- А всё же?
- Это передний край обороны, молодой человек. А там, - он махнул рукой в сторону, - двести метров, и немцы. И так двадцать восемь месяцев, нос к носу с врагом, в этой чёртовой непросыхающей глине. Тысячи павших воинов. И сколько их ещё осталось, без почестей погребённых, мы, боюсь, не узнаем уже никогда.
- Как же так получилось? Ведь недалеко братские захоронения…
- Как-как… - горько вздохнул Шмелёв. – Много было обстоятельств, по которым хоронили прямо на месте гибели или рядом. Санитарные захоронения, например. А после войны и подавно это никому не надо было. Так ведь выгодней – сбросили в готовую ямку, прикопали, а семье извещение, типа «пропал без вести…», а значит, и денег хрен получите за потерю кормильца. Вот такие дела.
- Тогда откуда и зачем братские могилы?
- Всех захоронений не скроешь и потерь не спишешь. Ну и пропаганда опять же, мол, тут сражался, вот однополчане его здесь похоронены, а вам не повезло. Уж извините, война…
Я ещё долго задавал ему подобные вопросы. Он усердно распинался, почувствовав свою значимость, мою заинтересованность и собственное надо мной превосходство. Это простейшая психология – любому человеку насыщенному специфическими знаниями требуется ими поделиться, чтобы его слушали и в рот заглядывали, чтобы возвысится, потешить своё эго, стать для кого-то учителем и непреклонным авторитетом. А на самом деле Валерий Петрович Шмелёв принадлежал к самой заурядной породе людишек – врун обыкновенный (это самое мягкое из печатных выражений). И никогда он не расскажет, кто за последние годы так рьяно перерыл так же запаханные немецкие блиндажи вдоль Кузьминки; куда деваются находки с немецких позиций и их бывшие владельцы, презрительно именуемые «туристами», «нибелунгами» и много как ещё; кто и зачем спонсирует бесчисленные поисковые отряды, неделями живущие в лесах; и много чего ещё не скажет ни он, и никто из «красных». А тем временем в Ленинградской области уже несколько лет действовала «монополия» на поисковую деятельность, и те «правильные», можно сказать «правоверные» официальные отряды, которые отказались присягнуть на верность действующим властям, оказались «вне закона». Они разбились на маленькие группы, шифровались, практически партизанили по лесам, тратя на это не только время и силы, но и собственные деньги. Они продолжали «поднимать» бойцов, наших и немецких, и передавать их легальным «официалам». Те, конечно, с радостью принимали «подношения», отчитывались куда следует, на девятое мая продолжали устраивать «Вахты памяти». Короче, эти парни «идею» не предали, а такие как Валера… в общем, Бог им судья.
Когда первый запал словесного идеологического поноса иссяк, Шмелёв обратил своё, а заодно и моё, внимание на Гришу - с нездоровым блеском в глазах, тот фотографировал черепа.
- Вы бы пояснили своему коллеге, - обратился ко мне Валера, так громко, чтобы услышал сам Гриша, - что такое мораль и этика.
«Тоже мне, этичный нашёлся. Честь и совесть эпохи, твою мать… - подумал я. – Ты бы лучше рассказал, как ничего непонимающих школяров в отряд набираешь и промываешь им мозги; как показуху на «Вахтах» устраиваешь, набивая гробы «некомплектными» скелетами, потому что лень их копать по всем правилам; чем живёшь с парой-тройкой профессионалов «в теме»…».
А вслух, но чтобы осадить, сказал другое:
- Он классный специалист и сам знает что делать. Тем более что действует по указу руководства. Общественность должна не только знать, но и наглядно представлять весь кошмар происходящего. Такова политика редакции…
У Шмелёва зазвонил телефон. Сощурившись, он долго вглядывался в экран прежде чем снять трубку, а потом, окинув нас взглядом, отошёл в сторону, повернулся к нам спиной и тихо, вполголоса забубнил, всё продолжая удаляться в поля.
Тем временем Гриша продолжал «жечь» плёнку.
- Разрешите, – обратился он к сидящему на поверхности эксперту, - я ещё воспользуюсь?
- Валяй… - ответил тот.
Гриша чуть повозился с настройками фотоаппарата, а затем взял в левую руку ближайший к нему череп – единственный утративший свою целостность, после чего поднял его высоко к небу и навёл на солнце. Сквозь дыру в затылочной части яркие лучи ударили из глазниц. Задорная «улыбка» черепа (зубы ровные и все на месте – боец явно погиб молодым) на какой-то миг показалась зловещей и насмешливой. Щёлкнул затвор «Зенита». Недоумённо таращился на Гришу «поверхностный» эксперт, второй встал в яме в полный рост и таращился на него так же недружелюбно. Удивился и я – изменилось Гришино лицо: взгляд стал осмысленным и задумчивым, лицо исказила гримаса усмешки. А сам он, опустив руку с фотоаппаратом, стоял и, как под гипнозом, продолжал смотреть на «бедного Йорика».
- Прекрати, - не выдержал я, - в самом деле.
Гриша одёрнулся.
- Да я ничего, я для коллекции… - растерянно ответил он, и положил череп на место.
«Шизик… не сработаемся…», - подумал я, и обратился к экспертам:
- Господа, позвольте задать вам несколько вопросов.
- Валяй… - ответил тот, что был «наверху». – Только закурим, и сразу ответим.
Я достал пачку и закурил, а они оставались неподвижны. Горячий ветер гнал пыль полевой дороги. Студнем трепыхалось раскалённое марево. Утомился трещать притаившийся в густой траве кузнечик. Затянувшись раза три-четыре, мне стало тревожно – давили недоумённый и недружелюбный взгляды. И тут до меня дошло:
- У меня хорошие сигареты, вкусные, - сказал я, присаживаясь на краю раскопа и протягивая пачку экспертам, - всем нравятся.
Их лица просветлели. Тот, что сидел в яме даже выкарабкался наверх.
- Вы не против, если я туда залезу, - спросил Гриша, мотнув головой в сторону ямы.
- Валяй…
Я приступил к «допросу»:
- Как вы думаете, сколько их там ещё осталось?
- Думаю, что есть ещё, - неопределённо ответил тот, который всё время сидел «наверху».
- Надеюсь, что только эти трое, - тоскливо добавил «нижний». – Задолбало уже.
- Что именно вас задолбало?
- Да вот это вот всё, - развёл он руками в стороны. – Стабильно, каждый месяц, мы в этих вот сраных Шушарах кого-то откапываем. А зачем, спрашивается, и почему мы? А потому что мудаки на «мерседесах» всё строят и строят, скоро уже полей не останется, а они всё строят. Начальство гонит поскорее, типа оперативно реагируем на сигнал. Эти вон, шляпы поисковые, всё никак приехать не могут. А то приехали бы уже, да сами и копали, коли так нравится. А мне вот не нравится. Вы, кстати, не знаете, телевидение-то приедет или нет?
- Не знаю. А вам зачем?
- В том-то и дело, что незачем. Я не фото-телегеничен.
- Зря вы так, - вмешался Гриша, и тут же щёлкнул не успевшего отвернуться эксперта, - профиль у вас очень примечательный. И причёска классная.
- Нормальная причёска, - ответил эксперт, приглаживая набок остатки редеющих волос, - обычная.
- А медальоны были при бойцах? – спросил я.
- Ничего не было, - ответил «верхний».
- Но так не бывает. А личные вещи, котелки, фляги, ложки подписные?
- Ничего подобного. Только остатки одежды да сапоги. У двоих коронки на зубах, а третий даже кусок черепа потерял.
Эксперты засмеялись в один голос, и даже лица их стали похожи, как у братьев-близнецов. Мне их цинизм не понравился, но вспыхнувшую агрессию я сдержал.
- Скажите, а что дальше будет с этими останками?
- Ничего. Отвезём на экспертизу, установим возраст и сроки залегания в земле, составим нужные акты и передадим обратно этим вон деятелям.
- Понятно, - сказал я. – Благодарю за лаконичность. Приятного дня. Гриня, вылазь…
Допрос «захлебнулся» сам собой. Иного, впрочем, я и не ожидал. Эксперты-криминалисты неплохие, в общем-то, ребята, однако специфика деятельности накладывает свой отпечаток. Хрен с ними. Я к этому уже привык.
Бодрыми пружинящими шагами я направился к «мерседесу». Гриша, отныне именуемый не иначе как Гриня, спешил следом. Подойдя к автомобилю ценой по более моей квартиры, я постучал по стеклу задней двери. Тихо жужжа моторчиком, оно медленно опустилось. В бежевом кожаном кресле обнаружился индивидуум лет пятидесяти. Гладковыбритый, холёный, со злыми наглыми глазами, всей своей наружностью он демонстрировал превосходство над окружающими. Его плотно сжатые губы сходу дали понять, что диалога не получится.
- Добрый день, - сказал я, не имея желания представляться и демонстрировать газетную «корочку». – Буквально пара вопросов, если позволите…
- Здравствуйте, - небрежно бросил «хозяин жизни», - только быстро – у меня мало времени.
- Конечно. Представьтесь, пожалуйста.
- Венедиктов Альфред Иванович, гендиректор ООО «Строй-Инвест».
- Скажите, Альфред Иванович, как же так получилось, ведь данная местность входит в «зелёный пояс славы» и является местом историко-культурного наследия? Должны же были быть проведены соответствующими инстанциями определённые экспертизы?
- Должны, недолжны - какая разница? Это их проблемы. У нас всё в порядке, и документы на проведение работ от комитетов по культуре и природопользованию имеются. Желаете ознакомиться?
- Нет, я вам верю, а комитетам вопросы задам в личном порядке. А как вы оцениваете, на какой период времени данный инцидент задержит строительство жилого комплекса?
- На пару дней, как максимум.
- Но ведь за пару дней невозможно провести археологические изыскания на столь обширной территории?
- Это тоже не мои проблемы. У вас всё, простите?
- Не совсем, я бы ещё хотел…
- Вот и замечательно. До свидания, - ответил Венедиктов; снова зажужжал моторчик, и наглухо тонированное стекло разделило наши миры.
- И вас туда же… - выдыхая, произнёс я, посмотрел на Гриню и добавил, - нам тоже пора…
- Какая неприятная рожа, - заметил Гриня, - налицо административно-деспотичный тип.
- Тонкое жизненное наблюдение…
- Ну так я ж на психиатра учился. А куда мы теперь?
- Ты ещё пофотографируй пока, а я пойду с ментами переговорю, потом ещё Шмелёва попытаем, и, может быть по пиву?
- Как угодно, только я полагаю, что по одному маловато будет…
«Наш человек, - подумал я, - может и сработаемся…».
…Но в тот день кто-то там наверху был против нас или, по крайней мере, против нашего пива. Едва начав разговор с Лобановым, я услышал сильно приглушённый, почти потусторонний крик «А-а-а!», дополненный эпитетами, применяемыми, обыкновенно, к женщинам непристойного поведения. Оказалось, что сделав очередной кадр, Гриня вылезал из раскопа, и то ли поскользнулся, то ли грунт просто осыпался, и он рухнул обратно в яму. Причём сделал это так неудачно, что сломал левую руку в двух местах одновременно и разбил объектив «Гелиос».
В копательских кругах бродит множество мистических баек: про дождь с чистого неба, про голоса в ночи и фигуры в тумане, про гмоха-дрищевика и проч. Не обошлось без мистики и в тот раз: единственной крупной костью, впоследствии не найденной экспертами, была сломанная Гриней - та, что идёт от локтя до запястья. И вместо пивной мы поехали в травму, где от боли и шока, облучённый рентгеном и загипсованный Гриня рубанулся. Не зная где он живёт, я отвёз его к себе, на случай пробуждения оставил записку, а сам с покаянной отправился обратно в редакцию.
Я всё это к тому, что высшие силы довлеют над простыми смертными, а перед нами – интеллигентными алкашами-интеллектуалами – они бессильны, и вечер наш закончился совсем не пивом, а вовсе даже водкой с мартини да в компании женщины, которая записана у меня в телефоне как Анастасия Андреевна. Но это уже совсем другая история…
***
Рассказывать о себе и своей жизни Цепнов не любил. О чём считал нужным – сообщал сам, о том, чём его спрашивали – отвечал неохотно, или совсем не о том, а то и вовсе умалчивал. Единственно ценное, что я знаю о нём, это то, что он изрядно помотался по свету, и под иностранным псевдонимом немало фотографий опубликовал в «National geographic» и некоторых других не менее именитых журналах. Продавал их и в интернете, разумеется. Этим и жил – ничего другого, кроме как фотографировать, он делать не умел, а что самое главное – не хотел и не собирался. Почему он вдруг решил остепениться – загадка.
Жил он с родителями. Вообще вся семья Цепновых жила очень просто и замкнуто, но в большой квартире – бывшая коммуналка в сталинском доме, три комнаты, огромная кухня, все дела – и съезжать от них он не собирался. Минусы совместного проживания были ему очевидны, но избалованный высокими потолками на меньшее он согласен не был. Отчасти я его понимаю. К тому же ему целая комната была выделена под фотолабораторию. Естественно, что все стены его жилой комнаты, как и стены длиннющего коридора, были увешаны фотографиями. Осмотреть всё это один раз – интересно, жить в этом – сумасшествие.
