К светлым душой людям я не привык.
Из-за любителей полебезить перед руководством задержавшись в офисе, вернулся я поздновато. Наведываться в гости было уже как-то неприлично, но жрать хотелось, да и вроде как обещал. К тому же мысли в буйной двадцатишестилетней голове весь день бродили самые смелые и неприличные: симпатичная девушка в отсутствие мужа приглашает к себе соседа на ужин – что может быть пикантнее? Разве что если б у неё сломался кран, а я сантехник в синей робе, загорелый и мускулистый, а денег у неё нет… но это уже, кажется, было в каком-то фильме.
Короче, приехал. Подошёл к её двери, постоял, развернулся, спустился к себе. Сменил носки. Покорчил зеркалу рожи, чтобы стряхнуть с лица раздражение и все негодования противного трудодня. Вернулся обратно, зашёл. Златка меня повеселила, отчитав за то, что не предупредил об опоздании. Она была хороша, что-то в ней с утра изменилось: «может быть, макияж, - подумал я, внимательно разглядывая со спины её копошащуюся у духовки фигуру».
- Вот, - сказала она, ставя на стол противень с ароматной птичкой, - там хоть температура готовности и поддерживается, но всё равно это уже не то, что с пылу-с жару. И всё из-за тебя. Теперь ешь, какое есть.
Мне показалось, что она обиделась из-за несовершенства своего кулинарного шедевра. Честно признаться, я бы тоже расстроился, готовь я для кого-то, а этот кто-то возьми и всё испорть своим опозданием.
- Да не расстраивайся, Злат, - как мог умильней, ответил я. – Я такой голодный, что загрыз бы эту птаху живьём. А тут она горяченькая, с корочкой, - шумно вдыхая, я повёл носом. – И к тому же мне очень приятно, что ты меня кормишь. Нет, не так – что меня кормишь именно ты. Ведь больше обо мне никто не позаботится…
- Просто у меня дурная бабская черта – стремление заботится о ком-то. А пока Вовки нет, то почему бы не отыграться на тебе? Ты не такой уж плохой, как говоришь о себе.
В её словах я отчётливо расслышал недвусмысленный намёк, но коней на переправе решил чуть-чуть попридержать.
- Люблю, когда хвалят – тоже приятно. Но поскольку меня обычно не хвалят, то приятно делаю себе сам.
В этот момент зубчатый нож, которым Златка отпиливала индюшкину ногу, сорвался и звонко ударил о противень. Капли горячего жира и сока полетели мне в лицо и ниже, а выскользнувшая из её руки ножка, глухо и сочно чмокнув, упала на пол. От неожиданности и не самых приятных ощущений я зажмурился, и в ожидании матерных упрёков и негодований поспешил оправдаться:
- Я в смысле готовки и похвалы. А ты о чём подумала? – спросил я, съёжившись лицом и телом, будто ждал подзатыльника.
Но вместо того чтобы ответить что-нибудь вразумительное, она вафельным полотенцем молча утёрла мне лицо, очень аккуратно, и даже ласково, как мама утирает слюни несмышлёнышу.
- О том, что ты с ума сойдёшь на пельменях с яйцами.
- Это да. Яйца – моя гордость.
- Пошляк… - улыбнулась она.
- А что? Одиннадцать блюд из варёных яиц и восемь из жареных – не шутка!
- Ты меня не так понял…
- Да как же тебя понять…
- Не подкатывай, у меня муж…
- Далеко… - ответил я и привстал, наконец, решив взять инициативу в свои руки, и попытался её приобнять.
- Только это он попросил присмотреть за тобой. Нам тебя жалко. Ты же просто чахнешь на глазах…
Такого удара по «яйцам» от Володьки я не ожидал. Вот до чего доводит людей тяга к здоровому питанию – до жалости и стремления накормить ближнего чем-нибудь жирненьким. Жирок я люблю, если он не женский, но жалость меня оскорбляет.
- Ну вот. А говорила, что забота – это твоё, чисто женское.
- Я не соврала. Действительно моё, поэтому и согласилась, хоть от мужа слышать подобное и странновато. Тем более что ты мне тоже нравишься. И давай оставим наши симпатии при себе. Так будет лучше. Для всех.
Вечер как-то сразу испортился, протух. Пропал аппетит. Звонко раскололось упавшее рядом с индюшкиной ножкой либидо. Усевшись на место, я почувствовал себя глупо и пристыженно. А Златка, подняв и выбросив в мусорку птичью ногу, как ни в чём небывало продолжала сервировать стол, и даже поставила на него специально для меня купленный массандровский красный портвейн. Мало-помалу мы разговорились, и к концу неромантического ужина я был тронут её заботой. Хотелось бы сказать «их» заботой, но о Володьке я как-то больше не думал.
К портвейну я не притронулся, чтобы хоть чуточку показаться лучше в её зелёных глазах. Я выпил дома, оставшись один. Выпил много и сразу. Вырубаясь, успел позавидовать супругам Кестнерам, что два таких замечательных человека есть друг у друга, и подумать о том, что такие, как я, отравляют им жизнь.
А наутро я встал и уехал пораньше, чтобы случайно не встретиться со Златкой – уж больно неловко было после вчерашнего, но видеть её хотелось сильнее и чаще. Я прочно решил дистанцироваться от своих соседей. Но они меня вскоре нагнали.
Володька тоже тем ещё фруктом оказался.
Это случилось в один из тех дней, когда до окончательного схода снега ещё далеко, но мартовское солнце уже припекает, немелодично капает с крыш, и ледяные заторы, устремившись вниз, шумят по нагретым водосточным трубам.
Суббота. Около часа дня. У меня завтрак. Тут заваливается Володька, бодрый-весёлый, лопочет-кудахчет. Оказывается, у Златки скоро день рождения, а вчера вечером она к родителям на выходные улетела. Надо теперь ей подарок купить. Да такой подарок, что сам Володька решиться не может – уж больно вкусы в данном вопросе у них с женой расходятся.
И мы поехали в магазин: модный, понтовый, ужасно дорогой.
В магазине женского белья выяснились три неприятных момента. Во-первых, два парня, разглядывающих, а иногда и щупающих женские трусы, вызывают некоторое смущение среди персонала. Во-вторых, они вызывают недоумённо-насмешливые взгляды, прося подобрать что-нибудь для жены одного из них, и ожесточённо спорящих на тему нравится-не нравится и подойдёт-не подойдёт. Ну а в-третьих, оказалось, что мы совершенно не разбираемся в размерах, и абсолютно по-разному воспринимаем одно и то же – здоровенные Вовкины ручищи чертили в воздухе миниатюрную восьмиклассницу, а я был вовсе уж нетактичен и нескромен, и приукрашивал Златкины достоинства, ладонями сравнивая их с недостатками девочки-консультанта.
От моей наглости или собственной беспомощности она впала в ступор и не могла нам больше ничего предложить. Сказав, что нам надо подумать, мы вышли из магазина.
- Ну и? – заявил Володька.
- И – что? – не понял я.
- Я думал, ты мне поможешь. А ты?
- А я?
- А ты цирк устроил, - он был немного зол.
- Так это и была помощь. Теперь мы точно знаем, что самим нам не справится. Поэтому-у-у, - затянул я, и поднял палец к потолку торгового центра, - теперь нам обои нужна помощь, и я знаю, кто нам может помочь.
Демонстративно немного помолчав и подумав, я отошёл в сторону, достал телефон и позвонил заветному абоненту. Когда продолжительные гудки сменились сухим и деловым «Да», я быстро и негромко забормотал в трубку: «Это Паша… какой?.. ну, не важно… свободны?.. нужна помощь… да, женская… нет, не в этом смысле, но мы приедем… да, вдвоём… часа два… отлично, уже мчим, целую… да, помню, не в губы…».
Вернувшись к Володьке, я сказал:
- Не вешай нос, а то всё остальное повиснет. Поехали обратно, на Оранжерейную…
Через час с небольшим, мы снова были в том же магазине. Но теперь нас было трое. Нашу процессию, пугливо улыбнувшись, встретила всё та же девочка. Очевидно заинтригованная, на помощь ей поспешила вторая, постарше, в прошлый раз стоявшая у кассы и уныло взиравшая в экран телефона.
- Это снова мы, - утвердил я очевидное, - но теперь со своим манекеном. Наша спутница строго глянула на меня, и я поправился. – В смысле, с нашей моделью.
«Модель» была в образе снежной королевы – держалась чуть отстранённо, гордо и независимо. К тому же она была в полтора раза старше нас, чем поселила лёгкое смятение в консультационных рядах.
Других покупателей в этой интимной обители по-прежнему не было. В бело-розовом зале играла тихая музыка. Пахло тёплым хлопком с ванилью. Манекены не сводили с нас своих бездумных холодных глаз. Создавая ауру заинтересованной непринуждённости, мы с Володькой кружили продавщиц по магазину, указывая им на подходящие образцы и жестами рисуя то, чего в них не хватало, и для чего мы не могли подобрать слов. А слов у нас и без того было немного: пуш-ап, кружево, и несколько хитро-вымученных оборотов, которыми мы пытались описать добрый десяток оттенков фиолетового.
Минут через пятнадцать бурного обсуждения, выбрав четыре комплекта белья, мы пригласили нашу «модель-манекен» в примерочную. Она копошилась там долго и почти беззвучно. За это время произошло многое. По магазину прошлась, так ничего и не купив, девушка с внешностью типичной эскортницы; продавщицы заговорщицки шушукались, будто ждали подвоха, и украдкой посматривали в нашу сторону; Володька усердно телепатировал мне непристойные мысли. С самого начала, как только она села к нам в машину, он преобразился: улетучилась напряжённость, и лицо стало воодушевлённым, весёлый нрав его прорывался изо всех щелей, а речь вдруг обогатилась пиететами в обращении, щедро разбавляемыми липкими комплиментами и пошлыми присказками. Вот и теперь, стоя у примерочной в ожидании лёгкого «ню», в глазах его читалось то, что вызывало во мне лёгкое неприятие – в то время, когда я сходил с ума по его красавице-жене, он, фашист, явственно намеревался вдуть «манекену».
- Ну, посмотрите, что ли, - донеслось вдруг из-за ширмы.
Откинув занавеску, мы… на увиденное отреагировали по-разному: для меня ничего нового там не было, а Кестнер, изменив своей культуре и воспитанию, грязно и вслух восхитился. Так бывает, что мальчики лет до двадцати пяти-семи, с ранней юности мечтавшие о женщине растяжимого возраста «постарше», вдруг теряют голову, оказавшись в шаге от мечты. Глупые, они ещё не догадываются, что через пару-тройку лет это желание будет казаться ничтожным, если не вовсе уж отвратительным.
Стоя руки в боки, она была хороша. К своим без малого сорока годам сохранила не только лицо, но и фигуру. От опытного глаза недостатки возраста, конечно, не скроешь, но уровень есть уровень – профессия обязывает. Рост – чуть выше среднего (по женским меркам), совсем Златкин; по-хорошему стройная, или, как говорит Жигалов – мягкая; целлюлита – ноль; складка на животе – отсутствует; натуральный блонд везде (хоть в примерочной этого и не видно, но я-то знаю); грудь и без лифчика высокая, упругая (тоже знаю, трогал).
- Как всегда, ты великолепна, - сказал я, оглядев фиолетовое безобразие, на вешалке казавшееся великолепием. – Давай следующее.
Безразлично хмыкнув, и лицом изобразив «как прикажете, но мне нравится», она повернулась к нам спиной и замерла.
- Помоги тёте ручкой, - прошипел я Володьке, - ей это нравится.
Трясущаяся от возбуждения рука немца протянулась к её спине, тонкие пальцы вцепились в застёжку лифчика… и на этом весь эротизм момента закончился. Через несколько секунд уже тряслась вся тётя – то ли от смеха, или от рьяных подёргиваний неподдающихся расстёгиванию крючков, но никак не от возбуждения. Володька облажался. Его таким фокусам явно не обучали.
- Ну хва, хва, - вмешался в процесс я, - не порти хорошую вещь, а то покупать придётся.
- А вам и так придётся, - ответила «модель».
- Намёк понял, - сказал я, задёрнул шторку и добавил, - но разницу, сама понимаешь…
Она ничего не ответила. В примерочной снова началась тихая возня. Призывно мотнув головой в сторону ширмы, я на пальцах показал Володьке разницу в стоимости белья и потраченного на нас времени, после чего, округлив глаза, бесцеремонно потыкал языком в щёку, подмигнул, снова мотнул головой и ушёл в зал.
Долго развлекать продавщиц навязчивой болтовнёй не пришлось.
Володька появился минут через пять-семь. Разболтанной походкой, едва не подпрыгивая через шаг, с мечтательной улыбкой на лице и лифчиками с труселями в высокоподнятых руках, он подошел-подскакал к кассе и торжественно объявил:
- Берём! Оба!
Воодушевлённые продавщицы, а они, несомненно, догадывались о произошедшем в примерочной, переглянулись. Молодая неумело скрывала подкатывающие смешки, и решила ретироваться. Та, что постарше, за кассой, спросила:
- Наличные, карта?
- Наличные, - ответил Володька таким тоном, будто хотел произвести на неё впечатление. – Только наличные! Ведь если в кармане не хрустит, то жизнь печальна и полна жиденьких неожиданностей.
В ответ на сию торжественную помпезность, кокетливо сощурив левый глаз и подавшись грудью вперёд, кассирша назвала сумму. Я почти позавидовал зарплате инженеров-баллистиков. А сам инженер, уже достававший из внутреннего кармана пальто банкноты, вмиг растеряв горделивую радость, изменился в лице. Не пересчитывая, он понял, что денег ему не хватит – позорных и нелепых ста рублей.
Высокомерность ситуации достигла своего апогея, клацнув зубами и лихо щекотнув пошатнувшееся самолюбие своего визави…
На встречу я пришёл ровно в срок. Кестнеры уже были на месте. Это я заметил ещё издали – их ядовито-яркие футболки резко выделялись на фоне зелени, моря и примитивно-сдержанных одеяний постояльцев. Кроме того, натуральный блондинистый цвет Златкиных волос я ни с каким другим спутать не мог. Уж в чём-в чём, а в блондинках я разбираюсь, пожалуй, даже лучше чем в вине. Кроме того, они заняли «мой» столик; стоявший в самом непочётном месте, в «углу», сбоку от кофейной лавки, при наличии иных свободных мест его сторонились даже понаехавшие. Хотелось появиться незаметно и для них неожиданно, ведь они сидели спиной ко мне и смотрели на море, но когда я тихонько поприветствовал честную компанию абхазов, старый искусствовед Аршба вдруг громко заявил:
- Ну где ты ходишь, твои друзья тебя уже три часа ждут!
На счёт трёх часов он загнул, конечно, но я тут же понял, что произошло: появление яркой светловолосой девушки в компании застенчивого даже на вид парня, не прошло незамеченным. Очевидно, старики шумели и балагурили, шутки ради пытаясь заболтать девчушку (что в какой-то момент им это даже удалось), чем в конечном итоге нешуточно смутили обоих, и те отсели подальше и повернулись к ним спиной, чтобы не встречаться с хохочущими взглядами. Кестнеры – ребята робкие и бесхитростные, и я это отлично знал.
- Это ничего, - ответил я Аршбе, - я их целый год ждал.
План моего неожиданного появления провалился. Среагировав на всеобщее оживление (всё же мою историю здесь тоже знали, и были искренне за меня рады), Златка обернулась, резко вскочила, едва не опрокинув пластмассовый стул, и бросилась мне навстречу. Я успел сделать шагов пять-шесть, она – вдвое больше, и слёту повисла и меня на шее. Абхазы зашумели на своём сложном наречии, чтобы мы ничего не поняли, а я, в одной руке держа пакет со скромным провиантом, другой обнял её за талию и закружил на пару-тройку оборотов. Когда она снова коснулась земли, я продолжал поглаживать её по спине и знал, что сейчас она злобно смотрит через моё плечо на стариков, чувствует себя под защитой, гордится мной, и боится отпустить.
Из-за любителей полебезить перед руководством задержавшись в офисе, вернулся я поздновато. Наведываться в гости было уже как-то неприлично, но жрать хотелось, да и вроде как обещал. К тому же мысли в буйной двадцатишестилетней голове весь день бродили самые смелые и неприличные: симпатичная девушка в отсутствие мужа приглашает к себе соседа на ужин – что может быть пикантнее? Разве что если б у неё сломался кран, а я сантехник в синей робе, загорелый и мускулистый, а денег у неё нет… но это уже, кажется, было в каком-то фильме.
Короче, приехал. Подошёл к её двери, постоял, развернулся, спустился к себе. Сменил носки. Покорчил зеркалу рожи, чтобы стряхнуть с лица раздражение и все негодования противного трудодня. Вернулся обратно, зашёл. Златка меня повеселила, отчитав за то, что не предупредил об опоздании. Она была хороша, что-то в ней с утра изменилось: «может быть, макияж, - подумал я, внимательно разглядывая со спины её копошащуюся у духовки фигуру».
- Вот, - сказала она, ставя на стол противень с ароматной птичкой, - там хоть температура готовности и поддерживается, но всё равно это уже не то, что с пылу-с жару. И всё из-за тебя. Теперь ешь, какое есть.
Мне показалось, что она обиделась из-за несовершенства своего кулинарного шедевра. Честно признаться, я бы тоже расстроился, готовь я для кого-то, а этот кто-то возьми и всё испорть своим опозданием.
- Да не расстраивайся, Злат, - как мог умильней, ответил я. – Я такой голодный, что загрыз бы эту птаху живьём. А тут она горяченькая, с корочкой, - шумно вдыхая, я повёл носом. – И к тому же мне очень приятно, что ты меня кормишь. Нет, не так – что меня кормишь именно ты. Ведь больше обо мне никто не позаботится…
- Просто у меня дурная бабская черта – стремление заботится о ком-то. А пока Вовки нет, то почему бы не отыграться на тебе? Ты не такой уж плохой, как говоришь о себе.
В её словах я отчётливо расслышал недвусмысленный намёк, но коней на переправе решил чуть-чуть попридержать.
- Люблю, когда хвалят – тоже приятно. Но поскольку меня обычно не хвалят, то приятно делаю себе сам.
В этот момент зубчатый нож, которым Златка отпиливала индюшкину ногу, сорвался и звонко ударил о противень. Капли горячего жира и сока полетели мне в лицо и ниже, а выскользнувшая из её руки ножка, глухо и сочно чмокнув, упала на пол. От неожиданности и не самых приятных ощущений я зажмурился, и в ожидании матерных упрёков и негодований поспешил оправдаться:
- Я в смысле готовки и похвалы. А ты о чём подумала? – спросил я, съёжившись лицом и телом, будто ждал подзатыльника.
Но вместо того чтобы ответить что-нибудь вразумительное, она вафельным полотенцем молча утёрла мне лицо, очень аккуратно, и даже ласково, как мама утирает слюни несмышлёнышу.
- О том, что ты с ума сойдёшь на пельменях с яйцами.
- Это да. Яйца – моя гордость.
- Пошляк… - улыбнулась она.
- А что? Одиннадцать блюд из варёных яиц и восемь из жареных – не шутка!
- Ты меня не так понял…
- Да как же тебя понять…
- Не подкатывай, у меня муж…
- Далеко… - ответил я и привстал, наконец, решив взять инициативу в свои руки, и попытался её приобнять.
- Только это он попросил присмотреть за тобой. Нам тебя жалко. Ты же просто чахнешь на глазах…
Такого удара по «яйцам» от Володьки я не ожидал. Вот до чего доводит людей тяга к здоровому питанию – до жалости и стремления накормить ближнего чем-нибудь жирненьким. Жирок я люблю, если он не женский, но жалость меня оскорбляет.
- Ну вот. А говорила, что забота – это твоё, чисто женское.
- Я не соврала. Действительно моё, поэтому и согласилась, хоть от мужа слышать подобное и странновато. Тем более что ты мне тоже нравишься. И давай оставим наши симпатии при себе. Так будет лучше. Для всех.
Вечер как-то сразу испортился, протух. Пропал аппетит. Звонко раскололось упавшее рядом с индюшкиной ножкой либидо. Усевшись на место, я почувствовал себя глупо и пристыженно. А Златка, подняв и выбросив в мусорку птичью ногу, как ни в чём небывало продолжала сервировать стол, и даже поставила на него специально для меня купленный массандровский красный портвейн. Мало-помалу мы разговорились, и к концу неромантического ужина я был тронут её заботой. Хотелось бы сказать «их» заботой, но о Володьке я как-то больше не думал.
К портвейну я не притронулся, чтобы хоть чуточку показаться лучше в её зелёных глазах. Я выпил дома, оставшись один. Выпил много и сразу. Вырубаясь, успел позавидовать супругам Кестнерам, что два таких замечательных человека есть друг у друга, и подумать о том, что такие, как я, отравляют им жизнь.
А наутро я встал и уехал пораньше, чтобы случайно не встретиться со Златкой – уж больно неловко было после вчерашнего, но видеть её хотелось сильнее и чаще. Я прочно решил дистанцироваться от своих соседей. Но они меня вскоре нагнали.
Володька тоже тем ещё фруктом оказался.
Это случилось в один из тех дней, когда до окончательного схода снега ещё далеко, но мартовское солнце уже припекает, немелодично капает с крыш, и ледяные заторы, устремившись вниз, шумят по нагретым водосточным трубам.
Суббота. Около часа дня. У меня завтрак. Тут заваливается Володька, бодрый-весёлый, лопочет-кудахчет. Оказывается, у Златки скоро день рождения, а вчера вечером она к родителям на выходные улетела. Надо теперь ей подарок купить. Да такой подарок, что сам Володька решиться не может – уж больно вкусы в данном вопросе у них с женой расходятся.
И мы поехали в магазин: модный, понтовый, ужасно дорогой.
В магазине женского белья выяснились три неприятных момента. Во-первых, два парня, разглядывающих, а иногда и щупающих женские трусы, вызывают некоторое смущение среди персонала. Во-вторых, они вызывают недоумённо-насмешливые взгляды, прося подобрать что-нибудь для жены одного из них, и ожесточённо спорящих на тему нравится-не нравится и подойдёт-не подойдёт. Ну а в-третьих, оказалось, что мы совершенно не разбираемся в размерах, и абсолютно по-разному воспринимаем одно и то же – здоровенные Вовкины ручищи чертили в воздухе миниатюрную восьмиклассницу, а я был вовсе уж нетактичен и нескромен, и приукрашивал Златкины достоинства, ладонями сравнивая их с недостатками девочки-консультанта.
От моей наглости или собственной беспомощности она впала в ступор и не могла нам больше ничего предложить. Сказав, что нам надо подумать, мы вышли из магазина.
- Ну и? – заявил Володька.
- И – что? – не понял я.
- Я думал, ты мне поможешь. А ты?
- А я?
- А ты цирк устроил, - он был немного зол.
- Так это и была помощь. Теперь мы точно знаем, что самим нам не справится. Поэтому-у-у, - затянул я, и поднял палец к потолку торгового центра, - теперь нам обои нужна помощь, и я знаю, кто нам может помочь.
Демонстративно немного помолчав и подумав, я отошёл в сторону, достал телефон и позвонил заветному абоненту. Когда продолжительные гудки сменились сухим и деловым «Да», я быстро и негромко забормотал в трубку: «Это Паша… какой?.. ну, не важно… свободны?.. нужна помощь… да, женская… нет, не в этом смысле, но мы приедем… да, вдвоём… часа два… отлично, уже мчим, целую… да, помню, не в губы…».
Вернувшись к Володьке, я сказал:
- Не вешай нос, а то всё остальное повиснет. Поехали обратно, на Оранжерейную…
Через час с небольшим, мы снова были в том же магазине. Но теперь нас было трое. Нашу процессию, пугливо улыбнувшись, встретила всё та же девочка. Очевидно заинтригованная, на помощь ей поспешила вторая, постарше, в прошлый раз стоявшая у кассы и уныло взиравшая в экран телефона.
- Это снова мы, - утвердил я очевидное, - но теперь со своим манекеном. Наша спутница строго глянула на меня, и я поправился. – В смысле, с нашей моделью.
«Модель» была в образе снежной королевы – держалась чуть отстранённо, гордо и независимо. К тому же она была в полтора раза старше нас, чем поселила лёгкое смятение в консультационных рядах.
Других покупателей в этой интимной обители по-прежнему не было. В бело-розовом зале играла тихая музыка. Пахло тёплым хлопком с ванилью. Манекены не сводили с нас своих бездумных холодных глаз. Создавая ауру заинтересованной непринуждённости, мы с Володькой кружили продавщиц по магазину, указывая им на подходящие образцы и жестами рисуя то, чего в них не хватало, и для чего мы не могли подобрать слов. А слов у нас и без того было немного: пуш-ап, кружево, и несколько хитро-вымученных оборотов, которыми мы пытались описать добрый десяток оттенков фиолетового.
Минут через пятнадцать бурного обсуждения, выбрав четыре комплекта белья, мы пригласили нашу «модель-манекен» в примерочную. Она копошилась там долго и почти беззвучно. За это время произошло многое. По магазину прошлась, так ничего и не купив, девушка с внешностью типичной эскортницы; продавщицы заговорщицки шушукались, будто ждали подвоха, и украдкой посматривали в нашу сторону; Володька усердно телепатировал мне непристойные мысли. С самого начала, как только она села к нам в машину, он преобразился: улетучилась напряжённость, и лицо стало воодушевлённым, весёлый нрав его прорывался изо всех щелей, а речь вдруг обогатилась пиететами в обращении, щедро разбавляемыми липкими комплиментами и пошлыми присказками. Вот и теперь, стоя у примерочной в ожидании лёгкого «ню», в глазах его читалось то, что вызывало во мне лёгкое неприятие – в то время, когда я сходил с ума по его красавице-жене, он, фашист, явственно намеревался вдуть «манекену».
- Ну, посмотрите, что ли, - донеслось вдруг из-за ширмы.
Откинув занавеску, мы… на увиденное отреагировали по-разному: для меня ничего нового там не было, а Кестнер, изменив своей культуре и воспитанию, грязно и вслух восхитился. Так бывает, что мальчики лет до двадцати пяти-семи, с ранней юности мечтавшие о женщине растяжимого возраста «постарше», вдруг теряют голову, оказавшись в шаге от мечты. Глупые, они ещё не догадываются, что через пару-тройку лет это желание будет казаться ничтожным, если не вовсе уж отвратительным.
Стоя руки в боки, она была хороша. К своим без малого сорока годам сохранила не только лицо, но и фигуру. От опытного глаза недостатки возраста, конечно, не скроешь, но уровень есть уровень – профессия обязывает. Рост – чуть выше среднего (по женским меркам), совсем Златкин; по-хорошему стройная, или, как говорит Жигалов – мягкая; целлюлита – ноль; складка на животе – отсутствует; натуральный блонд везде (хоть в примерочной этого и не видно, но я-то знаю); грудь и без лифчика высокая, упругая (тоже знаю, трогал).
- Как всегда, ты великолепна, - сказал я, оглядев фиолетовое безобразие, на вешалке казавшееся великолепием. – Давай следующее.
Безразлично хмыкнув, и лицом изобразив «как прикажете, но мне нравится», она повернулась к нам спиной и замерла.
- Помоги тёте ручкой, - прошипел я Володьке, - ей это нравится.
Трясущаяся от возбуждения рука немца протянулась к её спине, тонкие пальцы вцепились в застёжку лифчика… и на этом весь эротизм момента закончился. Через несколько секунд уже тряслась вся тётя – то ли от смеха, или от рьяных подёргиваний неподдающихся расстёгиванию крючков, но никак не от возбуждения. Володька облажался. Его таким фокусам явно не обучали.
- Ну хва, хва, - вмешался в процесс я, - не порти хорошую вещь, а то покупать придётся.
- А вам и так придётся, - ответила «модель».
- Намёк понял, - сказал я, задёрнул шторку и добавил, - но разницу, сама понимаешь…
Она ничего не ответила. В примерочной снова началась тихая возня. Призывно мотнув головой в сторону ширмы, я на пальцах показал Володьке разницу в стоимости белья и потраченного на нас времени, после чего, округлив глаза, бесцеремонно потыкал языком в щёку, подмигнул, снова мотнул головой и ушёл в зал.
Долго развлекать продавщиц навязчивой болтовнёй не пришлось.
Володька появился минут через пять-семь. Разболтанной походкой, едва не подпрыгивая через шаг, с мечтательной улыбкой на лице и лифчиками с труселями в высокоподнятых руках, он подошел-подскакал к кассе и торжественно объявил:
- Берём! Оба!
Воодушевлённые продавщицы, а они, несомненно, догадывались о произошедшем в примерочной, переглянулись. Молодая неумело скрывала подкатывающие смешки, и решила ретироваться. Та, что постарше, за кассой, спросила:
- Наличные, карта?
- Наличные, - ответил Володька таким тоном, будто хотел произвести на неё впечатление. – Только наличные! Ведь если в кармане не хрустит, то жизнь печальна и полна жиденьких неожиданностей.
В ответ на сию торжественную помпезность, кокетливо сощурив левый глаз и подавшись грудью вперёд, кассирша назвала сумму. Я почти позавидовал зарплате инженеров-баллистиков. А сам инженер, уже достававший из внутреннего кармана пальто банкноты, вмиг растеряв горделивую радость, изменился в лице. Не пересчитывая, он понял, что денег ему не хватит – позорных и нелепых ста рублей.
Высокомерность ситуации достигла своего апогея, клацнув зубами и лихо щекотнув пошатнувшееся самолюбие своего визави…
***
На встречу я пришёл ровно в срок. Кестнеры уже были на месте. Это я заметил ещё издали – их ядовито-яркие футболки резко выделялись на фоне зелени, моря и примитивно-сдержанных одеяний постояльцев. Кроме того, натуральный блондинистый цвет Златкиных волос я ни с каким другим спутать не мог. Уж в чём-в чём, а в блондинках я разбираюсь, пожалуй, даже лучше чем в вине. Кроме того, они заняли «мой» столик; стоявший в самом непочётном месте, в «углу», сбоку от кофейной лавки, при наличии иных свободных мест его сторонились даже понаехавшие. Хотелось появиться незаметно и для них неожиданно, ведь они сидели спиной ко мне и смотрели на море, но когда я тихонько поприветствовал честную компанию абхазов, старый искусствовед Аршба вдруг громко заявил:
- Ну где ты ходишь, твои друзья тебя уже три часа ждут!
На счёт трёх часов он загнул, конечно, но я тут же понял, что произошло: появление яркой светловолосой девушки в компании застенчивого даже на вид парня, не прошло незамеченным. Очевидно, старики шумели и балагурили, шутки ради пытаясь заболтать девчушку (что в какой-то момент им это даже удалось), чем в конечном итоге нешуточно смутили обоих, и те отсели подальше и повернулись к ним спиной, чтобы не встречаться с хохочущими взглядами. Кестнеры – ребята робкие и бесхитростные, и я это отлично знал.
- Это ничего, - ответил я Аршбе, - я их целый год ждал.
План моего неожиданного появления провалился. Среагировав на всеобщее оживление (всё же мою историю здесь тоже знали, и были искренне за меня рады), Златка обернулась, резко вскочила, едва не опрокинув пластмассовый стул, и бросилась мне навстречу. Я успел сделать шагов пять-шесть, она – вдвое больше, и слёту повисла и меня на шее. Абхазы зашумели на своём сложном наречии, чтобы мы ничего не поняли, а я, в одной руке держа пакет со скромным провиантом, другой обнял её за талию и закружил на пару-тройку оборотов. Когда она снова коснулась земли, я продолжал поглаживать её по спине и знал, что сейчас она злобно смотрит через моё плечо на стариков, чувствует себя под защитой, гордится мной, и боится отпустить.
