«Здорово, братка. Как ты там? Знаю, о чём думаешь, - плохо. Не иметь дома всегда плохо. Не сомневаюсь, что о тебе позаботились. За деньги не переживай, Астан не в накладе. Я знал, что денег у тебя мало, и выделил ему средства на твоё содержание. Он брать не хотел, конечно, но со мной хрен поспоришь, ты же знаешь.
Если ты читаешь это письмо, значит, настало твоё время вернуться на Родину. Если хочешь. Знаю, знаю, что хочешь. Теперь это безопасно. Астан всё объяснит, и про Милу расскажет, если тебе всё ещё интересно.
Книгу-то пишешь? Обязательно напиши про нас с ней, раз я сам не в состоянии увековечить наши чувства. Знаю, что у меня дурной стиль, но не зря же я тебе писал, рассказывал. Я старался.
Помню, ты мечтал о письмах на бумаге. Вот пишу. Очень неудобно делать это вставленным в гильзу огрызком карандаша. Пишущий инструмент прилагаю. Знаю, что обратишь на него внимание. Сам понятия не имею, каким образом здесь оказались финские патроны, и только Бог ведает, как они пролежали столько лет. Да-да, мы растащили военный склад. Было много всякого довоенного хлама. Ты, копарь, был бы в восторге.
Ну, что тебе ещё сказать, братка? Если Астан хмур, а ты мусолишь эту бумажку, значит, меня уже нет. Возвращайся, слышишь? Обязательно возвращайся домой! Будет возможность, повидайся с моими стариками. Винтовка и Альфочка мои – они теперь твои, я распорядился. Все бумаги в конторе Нины Блотнер. Она же поможет тебе вернуть разрешение и права.
А помнишь Плёс? Над вечным покоем… Хорошая была осень. Ностальгирую по ней часто.
Ладно, хватит. Не прощаюсь. Ты же помнишь, что мы живём вечно?»
Сложив послание вчетверо, я убрал его обратно в конверт. Чувств не было. Никаких. Пустота ведь не чувство, она – ощущение. Я спросил:
- Это точно?
- Да, - потряс головой Астан. – Его убили свои же. Мародёры. При попытке пресечь их дело. Их, разумеется, тоже хлопнули. Сразу. Без разбирательств.
- Когда это случилось?
Астан посмотрел на часы с календарём.
- Четвёртого числа.
Я тоже зачем-то глянул на своё запястье, забыв, что часов там нет.
- И что мне дальше делать?
- Что посчитаешь нужным. Срок твоего заключения вышел. Игорь просил всё тебе объяснить, даже если ты спрашивать не будешь, но велел не вникать в подробности. Щербачёва не при делах, просто однофамилица. Дурное стечение дурных обстоятельств. Кто такая Синицкая - вообще неясно. Она хоть существует? Савельев и другой мент пропали. Анна А мертва. Он не успел её живой найти. Времени не было. Так или иначе, он решил твою несуществующую проблему. Ты мог бы вообще сюда не приезжать. Тем не менее, Игорь хотел, чтобы всё случилось так, так случилось. Это хороший для тебя урок, - говорил он, - который должен научить разбираться в людях, отучить бояться и всегда идти до конца.
- Да, – выдохнул я. – Он многому меня научил, этот урок.
- Жалеешь обо всём?
- Нет, ни разу. Было трудно, страшно, одиноко. Но здесь я встретил старых друзей, обрёл новых и нашёл любимую девушку. О чём ещё мечтать, когда у тебя вообще ничего нет?
- На свадьбу-то пригласишь?
- Ты же всё равно не приедешь.
- Не приеду.
Мы грустно улыбнулись друг другу.
- Значит, уедешь?
- Да, уже решено.
- Когда?
- Думаю, двух дней должно хватить. Надо с мыслями собраться, с духом. И ещё: Игорян пишет, что заплатил тебе за моё проживание, но у меня и на самолёт денег не осталось. Достанешь билет? Ну и трансфер до аэропорта.
- Конечно, - он кивнул и налил ещё по полстакана, - я сам тебя отвезу…
Мой прогноз сбывался. Ночью прошёл сильный дождь. В середине сентября в Абхазии так всегда и бывает. Не знаю, какая сила потянула меня в «Айтар». Наверное, надежда на какое-то маленькое чудо. Но на ресепшене сказали, что Ирка уехала рано утром, ещё до рассвета. Я знал, как она будет гнать впотьмах свою «бэху» по извилистой дороге и немного волновался. Я расстроился, как ребёнок, которого подло обманули. Девочка-администратор видела меня прошлой ночью и утром, запомнила, и теперь смотрела с понимающим сочувствием. Она протянула мне записку. Там было сказано: «Я же просила не провожать. Знала, что припрёшься, и уехала пораньше, не выспавшаяся. Ну откуда ты такой взялся?». Меня это развеселило. Я распрощался с девочкой и ушёл.
К обеду снова зарядил ливень и продолжался дотемна. Я лежал на диване, допивал остатки вина и думал об Ирке. В моём положении и с моими туманными планами на будущее это было не очень разумно, но влюблённому сердцу не прикажешь. Я вспоминал наши ночи, и мне трудно было держать себя в руках, в том смысле, что подержать в руке очень даже хотелось. Но я держался, то есть – не держал. С этой волнительной и приятной тревогой я заснул.
Вечером, когда дождь прекратил, я пошёл на набережную. Она заметно поредела. Народу поубавилось. Воздух посвежел, и стало прохладно. Художников на месте не было, что и понятно. В «Нартаа» я слопал хачапур-лодочку. В «Апре» пропустил пару «Сухумского» пива, или пару пар, точно уже не помню, попутно выкурив полпачки сигарет. Одному было тоскливо. Терзали воспоминания. Я позвонил Кестнерам и снял тревогу по Синицкой и Щербачёвой, наказал не готовить встречу. После этого расплатился и пошёл обратно. Своим вечерним променадом я как бы прощался с приютившим меня городом: шёл медленно, часто останавливался, внимательно рассматривая всё, что попадалось на глаза, будто хотел запомнить навсегда. Я жадно тянул носом воздух, и отчего-то был уверен, что скоро обязательно сюда вернусь.
Ночью опять полило. Крупные капли шлёпали по листьям, барабанили по подоконнику. Я много раз за ночь просыпался, что меня весьма вымотало, и утром я чувствовал себя абсолютно разбитым. Дождь не переставал, но когда он немного поутих, я вооружился зонтом и поспешил на городской рынок. Город городом, а с людьми попрощаться важнее, да и затариться по мелочам не мешало. Я тратил последние деньги. Торговка сигаретами, косенькая Нинель, и овощник Ашот, как и полагается кавказским людям, долго изливались красивыми словами сожаления и выражали надежды на скорую встречу. У Бабы Риммы слезились глаза. Я, конечно, понимал, что её сопереживание носит общечеловеческий характер, и точно также она пускает слезу по многим поводам, но всё же мне было неловко. У всех я купил то же что и обычно, плюс каждый подарил мне что-то от себя. Было приятно. И грустно. А старичка в потёртом пиджаке, торгующего самым правильным аджинжухом, на месте не обнаружилось.
Атмосферные осадки докучали своим выпадением до самого моего отъезда…
В аэропорту города Сочи, Астан хлопнул меня по плечу и сказал:
- Возвращайся, - и сам же ответил: – Ладно, не обещай…
Карман подогревался паспортом на имя Мигеля дель Салоранто Беркуцци, гражданина Гондураса, двадцати девяти лет отроду. За это его винить нельзя – имя и Родину не выбирают, возраст тоже не смотаешь. Впрочем, это если паспорт настоящий. Но о возрасте он не жалел и очень им дорожил.
Гражданин был бородат, и немного поддавши. Лицо его лоснилось. Если бы он был уроженцем цивилизации, от него бы пахло кальвадосом, в крайнем случае – вискарём. Но от него явно потягивало водочкой, что с головой выдавало ностальгирующего аборигена.
Он поёжился на ветру, чихнул; его передёрнуло – он неловко матюгнулся, ещё раз обнажив свою суть. Оппортунистических взглядов диссидент по натуре, радикального толка интеллигент по содержанию, сексуально-половой экстремист в недалёком прошлом и человек туманной судьбы в настоящем, он неприлично выделялся на фоне серой громады терминала Пулково-2.
Именно таким видел себя со стороны я.
Что бы про Питер ни говорили, насколько сильно я бы его недолюбливал, не такой уж он мрачный и подлый. По крайней мере, дождём меня не встретил. И ветром тоже. Не встретил и людьми; стоило покинуть здание аэропорта, как тут же меня обуяло особенное северо-западное одиночество.
Это абсолютно непередаваемое словами чувство. Примерно так себя чувствует человек стоящий среди жиденьких берёзок или сосенок на краю болота и не видящий его противоположного края, когда на календаре середина октября, его последние солнечные дни. За спиной рюкзак. Руки нежно сжимают слегу. А впереди неизвестность, может статься – бесконечность, и уж точно болотники ляжки натрут. Человек на мгновение оборачивается, тяжело вздыхает, думает, зачем ему это. Решается. Надо идти…
Или когда другой человек, а может быть и тот самый, болотный, сходит с поезда на перрон в крупном незнакомом городе. Сильный и странный, он останавливается, осматривается. Толпа со всех сторон обтекает его и, как в канализацию, сливается в здание вокзала. А он стоит. А вокруг такая наглая тишина вдруг образовалась, и только паровоз, продуваясь, шипит пневматикой, да тележка портера постукивает и попискивает разбитыми подшипниками колёс.
А ещё так бывает, когда на свидание приходишь, стоишь у памятника, ждёшь девушку. Люди вокруг, влюблённые и не очень. У кого лицо поглупее, тот с цветами. И вот уже время встречи пришло и прошло… пять минут… десять. Стоишь, волнуешься. Думаешь позвонить, да неловко как-то. Вдруг от неё сообщение приходит, жестокое и нескромное: «Опаздываю. Извини». Стоишь, злишься на всех вокруг, но только не на неё. И времени больше не существует. Чудак с куцым букетом исчез. Всё как-то замедлилось. Задул ветер, мразь в лицо нагоняя. А ты всё стоишь, стоишь…
Так вот и я постоял-постоял, огибаемый входящими и выходящими соотечественниками, зачем-то оглянулся на стеклянную дверь, поёжился, поправляя воротник-стойку любимой натовки, перехватил в другую руку некогда подаренную Игоряном израильскую армейскую сумку-баул, и направился к стройному ряду белых такси.
Белый автомобиль вскоре станет для меня новым символом тупеющей Родины.
Белый автомобиль – признак дурновкусия, быдлячества, и показатель низкого интеллекта.
Белый – самый дешёвый цвет, а с глухой тонировкой – примитивизм (не путайте с направлением в искусстве) и колхоз.
Но выбора не было. К тому же водителем мне попался старый армянин. Как ему и положено, он был очень говорлив, но взаимности не встретил, чем, судя по всему, весьма оскорбился. Тем не менее, до дома доехали быстро, но спокойно и без приключений.
Странно, но ничего даже отдалённо похожего на ностальгию я не испытал. Сотни раз по Пулковскому и Киевскому шоссе, через Александровку, я ездил домой. Ничто так и не ворохнулось бы в душе, наверное, если бы не два года назад… четвёртое сентября, ночь, обсерватория, Катя… Но тогда это было неосознанным ещё счастьем, а теперь я вёз рукопись о ней, и чувство вины перед ней же за то, что плохо думал, сомневался; а ещё я вёз жиденький страх перед нерешительностью и влюблённостью в другую.
Но домой я ехал не к себе, а к маме. Эту встречу описывать не буду – слезливо, не мужественно.
В первый же вечер я устроил домашние посиделки с моими соседями, Кестнерами. Набравшись наглости, я предложил посидеть у них. Златка запекла свинину по-французски. Володька откупорил припасённую для этой встречи бутылку шампанского. Они хорошо знали мои вкусы. Они готовились. Мы долго вспоминали Абхазию, делились впечатлениями. Их переживания были мне не очень-то интересны. Ещё меньше я хотел рассказывать о себе, но устоять под простецким дружелюбием их вопросов было невозможно.
- Да, такая вот страна, - заключил я очередную порцию воспоминаний. – Но это всё ерунда, по сравнению с главным. В тот вечер, когда мы встретились на набережной, я искал одну девушку. Вот так вот забавно бывает – никогда не знаешь, где встретишь своё счастье. Стоило помучаться. И я её нашёл, и она очень мне дорога. Жизнь мою, можно сказать, изменила. Не знаю даже, сколько бы ещё там просидел, если бы не она.
- Вы с ней, того? – Златка кивнула головой в сторону, опустила глаза и затеребила лежащую на столе салфетку. Володька посмотрел на неё, на меня, снова на неё, и издал странный звук, вроде как хихикнув. Я выждал паузу, с укоризной смотря на Златку. Её щёчки налились пунцовым.
- Того, этого. Какая разница, - ответил я, - если она дала мне больше, чем просто дала. Она поставила мне задачу, указала цель. И я не мог ей отказать, да и не хотел. В этом городе есть подлые люди, и я буду им мстить, я их накажу, по миру пущу, скотов. Но не со злобы, а так, развлечения ради. Но мне понадобится помощь, в том числе и ваша.
- Так-так, - сказал Володя, тщательно прожёвывая свинину, - это интересно, - он толкнул Златку в бок, и добавил, обращаясь к ней, - я же тебе говорил, что скучно не будет!
- Что ты на этот раз задумал? – спросила она. Наш игривый с Володькой настрой на неё явно не перекинулся.
- Ничего особенного. Пока что. Для начала мне нужны проверенные люди, или хотя бы те, кому я доверяю. Я должен организовать новую рекламную контору. Говоря точнее – собрать штат, а все юридические вопросы решат без меня. Так вот тебе, Злат, я предлагаю стать главбухом. Работа по профилю. Но ты лично будешь заниматься только договорами, а на отчёты, зарплаты и всякую текучку подтянешь девчонок знакомых. В своём НИИ повышения тебе всё равно не дождаться. Да и деньги совсем другие рисуются. У москвичей такие амбиции взыграли, что они не скупятся.
- Я даже не знаю, - залепетала она, - не могу так сразу, мне подумать надо.
- Я тебя и не тороплю. Ещё же и не решено ничего. А вот для тебя, Вован, у меня пока должности нет. Но придумаем что-нибудь, со временем.
Он звучно положил вилку на край тарелки и обратил ко мне открытые ладони.
- Я пас. Без обид, но я за науку. Да и делать ничего другого не умею. Ещё вот кандидатскую защищать собираюсь в скором. Так что это без меня. А она подумает, это я тебе обещаю.
- Я всегда знала, что он хочет от меня избавиться. Не дома, так на работе, - обратилась ко мне Златка. – Как думаешь, может он мне изменяет?
- Хм, - ответил я, - а почему бы и нет? Парень-то видный. Я даже поспособствовать этому могу. Есть у меня одна знакомая, Анастасия Андреевна её зовут, ей около сорока, и такие мальчишечки ей очень даже по вкусу.
Моя шутка с долей шутки, понятная только нам двоим, его задела. Он даже с лица сбледнул, и промелькнуло в его виде что-то трагическое, как у одиноко стоящего в уборной рояля.
- Если так, то я уйду к тебе, - расхохоталась Златка. – Будешь отвечать за содеянное.
- Это вряд ли. У меня совершенно другие планы.
Мы сидели ещё долго, и смеялись, и грустили. И я рассказывал им про Ирку, такую непосредственную и простую, деловую и сложную. Я открыто восхищался ей. И ни словом не обмолвился, что действительно волновало меня ровно с тех пор, как я ступил на грешную родную землю.
Оставшись один, я крепко задумался над планом дальнейших действий. Предстояло как можно скорее наладить прежние контакты и представить Ирке отчёт о проделанной работе. Я знал, что она ждёт.
Ира звонила мне в мой последний абхазский вечер, когда уже пять часов находилась в Москве. Я сильно ждал этого звонка, волновался, прикидывая, сколько километров и за какое время можно покрыть.
Если ты читаешь это письмо, значит, настало твоё время вернуться на Родину. Если хочешь. Знаю, знаю, что хочешь. Теперь это безопасно. Астан всё объяснит, и про Милу расскажет, если тебе всё ещё интересно.
Книгу-то пишешь? Обязательно напиши про нас с ней, раз я сам не в состоянии увековечить наши чувства. Знаю, что у меня дурной стиль, но не зря же я тебе писал, рассказывал. Я старался.
Помню, ты мечтал о письмах на бумаге. Вот пишу. Очень неудобно делать это вставленным в гильзу огрызком карандаша. Пишущий инструмент прилагаю. Знаю, что обратишь на него внимание. Сам понятия не имею, каким образом здесь оказались финские патроны, и только Бог ведает, как они пролежали столько лет. Да-да, мы растащили военный склад. Было много всякого довоенного хлама. Ты, копарь, был бы в восторге.
Ну, что тебе ещё сказать, братка? Если Астан хмур, а ты мусолишь эту бумажку, значит, меня уже нет. Возвращайся, слышишь? Обязательно возвращайся домой! Будет возможность, повидайся с моими стариками. Винтовка и Альфочка мои – они теперь твои, я распорядился. Все бумаги в конторе Нины Блотнер. Она же поможет тебе вернуть разрешение и права.
А помнишь Плёс? Над вечным покоем… Хорошая была осень. Ностальгирую по ней часто.
Ладно, хватит. Не прощаюсь. Ты же помнишь, что мы живём вечно?»
Сложив послание вчетверо, я убрал его обратно в конверт. Чувств не было. Никаких. Пустота ведь не чувство, она – ощущение. Я спросил:
- Это точно?
- Да, - потряс головой Астан. – Его убили свои же. Мародёры. При попытке пресечь их дело. Их, разумеется, тоже хлопнули. Сразу. Без разбирательств.
- Когда это случилось?
Астан посмотрел на часы с календарём.
- Четвёртого числа.
Я тоже зачем-то глянул на своё запястье, забыв, что часов там нет.
- И что мне дальше делать?
- Что посчитаешь нужным. Срок твоего заключения вышел. Игорь просил всё тебе объяснить, даже если ты спрашивать не будешь, но велел не вникать в подробности. Щербачёва не при делах, просто однофамилица. Дурное стечение дурных обстоятельств. Кто такая Синицкая - вообще неясно. Она хоть существует? Савельев и другой мент пропали. Анна А мертва. Он не успел её живой найти. Времени не было. Так или иначе, он решил твою несуществующую проблему. Ты мог бы вообще сюда не приезжать. Тем не менее, Игорь хотел, чтобы всё случилось так, так случилось. Это хороший для тебя урок, - говорил он, - который должен научить разбираться в людях, отучить бояться и всегда идти до конца.
- Да, – выдохнул я. – Он многому меня научил, этот урок.
- Жалеешь обо всём?
- Нет, ни разу. Было трудно, страшно, одиноко. Но здесь я встретил старых друзей, обрёл новых и нашёл любимую девушку. О чём ещё мечтать, когда у тебя вообще ничего нет?
- На свадьбу-то пригласишь?
- Ты же всё равно не приедешь.
- Не приеду.
Мы грустно улыбнулись друг другу.
- Значит, уедешь?
- Да, уже решено.
- Когда?
- Думаю, двух дней должно хватить. Надо с мыслями собраться, с духом. И ещё: Игорян пишет, что заплатил тебе за моё проживание, но у меня и на самолёт денег не осталось. Достанешь билет? Ну и трансфер до аэропорта.
- Конечно, - он кивнул и налил ещё по полстакана, - я сам тебя отвезу…
Мой прогноз сбывался. Ночью прошёл сильный дождь. В середине сентября в Абхазии так всегда и бывает. Не знаю, какая сила потянула меня в «Айтар». Наверное, надежда на какое-то маленькое чудо. Но на ресепшене сказали, что Ирка уехала рано утром, ещё до рассвета. Я знал, как она будет гнать впотьмах свою «бэху» по извилистой дороге и немного волновался. Я расстроился, как ребёнок, которого подло обманули. Девочка-администратор видела меня прошлой ночью и утром, запомнила, и теперь смотрела с понимающим сочувствием. Она протянула мне записку. Там было сказано: «Я же просила не провожать. Знала, что припрёшься, и уехала пораньше, не выспавшаяся. Ну откуда ты такой взялся?». Меня это развеселило. Я распрощался с девочкой и ушёл.
К обеду снова зарядил ливень и продолжался дотемна. Я лежал на диване, допивал остатки вина и думал об Ирке. В моём положении и с моими туманными планами на будущее это было не очень разумно, но влюблённому сердцу не прикажешь. Я вспоминал наши ночи, и мне трудно было держать себя в руках, в том смысле, что подержать в руке очень даже хотелось. Но я держался, то есть – не держал. С этой волнительной и приятной тревогой я заснул.
Вечером, когда дождь прекратил, я пошёл на набережную. Она заметно поредела. Народу поубавилось. Воздух посвежел, и стало прохладно. Художников на месте не было, что и понятно. В «Нартаа» я слопал хачапур-лодочку. В «Апре» пропустил пару «Сухумского» пива, или пару пар, точно уже не помню, попутно выкурив полпачки сигарет. Одному было тоскливо. Терзали воспоминания. Я позвонил Кестнерам и снял тревогу по Синицкой и Щербачёвой, наказал не готовить встречу. После этого расплатился и пошёл обратно. Своим вечерним променадом я как бы прощался с приютившим меня городом: шёл медленно, часто останавливался, внимательно рассматривая всё, что попадалось на глаза, будто хотел запомнить навсегда. Я жадно тянул носом воздух, и отчего-то был уверен, что скоро обязательно сюда вернусь.
Ночью опять полило. Крупные капли шлёпали по листьям, барабанили по подоконнику. Я много раз за ночь просыпался, что меня весьма вымотало, и утром я чувствовал себя абсолютно разбитым. Дождь не переставал, но когда он немного поутих, я вооружился зонтом и поспешил на городской рынок. Город городом, а с людьми попрощаться важнее, да и затариться по мелочам не мешало. Я тратил последние деньги. Торговка сигаретами, косенькая Нинель, и овощник Ашот, как и полагается кавказским людям, долго изливались красивыми словами сожаления и выражали надежды на скорую встречу. У Бабы Риммы слезились глаза. Я, конечно, понимал, что её сопереживание носит общечеловеческий характер, и точно также она пускает слезу по многим поводам, но всё же мне было неловко. У всех я купил то же что и обычно, плюс каждый подарил мне что-то от себя. Было приятно. И грустно. А старичка в потёртом пиджаке, торгующего самым правильным аджинжухом, на месте не обнаружилось.
Атмосферные осадки докучали своим выпадением до самого моего отъезда…
В аэропорту города Сочи, Астан хлопнул меня по плечу и сказал:
- Возвращайся, - и сам же ответил: – Ладно, не обещай…
Часть 3
***
Карман подогревался паспортом на имя Мигеля дель Салоранто Беркуцци, гражданина Гондураса, двадцати девяти лет отроду. За это его винить нельзя – имя и Родину не выбирают, возраст тоже не смотаешь. Впрочем, это если паспорт настоящий. Но о возрасте он не жалел и очень им дорожил.
Гражданин был бородат, и немного поддавши. Лицо его лоснилось. Если бы он был уроженцем цивилизации, от него бы пахло кальвадосом, в крайнем случае – вискарём. Но от него явно потягивало водочкой, что с головой выдавало ностальгирующего аборигена.
Он поёжился на ветру, чихнул; его передёрнуло – он неловко матюгнулся, ещё раз обнажив свою суть. Оппортунистических взглядов диссидент по натуре, радикального толка интеллигент по содержанию, сексуально-половой экстремист в недалёком прошлом и человек туманной судьбы в настоящем, он неприлично выделялся на фоне серой громады терминала Пулково-2.
Именно таким видел себя со стороны я.
Что бы про Питер ни говорили, насколько сильно я бы его недолюбливал, не такой уж он мрачный и подлый. По крайней мере, дождём меня не встретил. И ветром тоже. Не встретил и людьми; стоило покинуть здание аэропорта, как тут же меня обуяло особенное северо-западное одиночество.
Это абсолютно непередаваемое словами чувство. Примерно так себя чувствует человек стоящий среди жиденьких берёзок или сосенок на краю болота и не видящий его противоположного края, когда на календаре середина октября, его последние солнечные дни. За спиной рюкзак. Руки нежно сжимают слегу. А впереди неизвестность, может статься – бесконечность, и уж точно болотники ляжки натрут. Человек на мгновение оборачивается, тяжело вздыхает, думает, зачем ему это. Решается. Надо идти…
Или когда другой человек, а может быть и тот самый, болотный, сходит с поезда на перрон в крупном незнакомом городе. Сильный и странный, он останавливается, осматривается. Толпа со всех сторон обтекает его и, как в канализацию, сливается в здание вокзала. А он стоит. А вокруг такая наглая тишина вдруг образовалась, и только паровоз, продуваясь, шипит пневматикой, да тележка портера постукивает и попискивает разбитыми подшипниками колёс.
А ещё так бывает, когда на свидание приходишь, стоишь у памятника, ждёшь девушку. Люди вокруг, влюблённые и не очень. У кого лицо поглупее, тот с цветами. И вот уже время встречи пришло и прошло… пять минут… десять. Стоишь, волнуешься. Думаешь позвонить, да неловко как-то. Вдруг от неё сообщение приходит, жестокое и нескромное: «Опаздываю. Извини». Стоишь, злишься на всех вокруг, но только не на неё. И времени больше не существует. Чудак с куцым букетом исчез. Всё как-то замедлилось. Задул ветер, мразь в лицо нагоняя. А ты всё стоишь, стоишь…
Так вот и я постоял-постоял, огибаемый входящими и выходящими соотечественниками, зачем-то оглянулся на стеклянную дверь, поёжился, поправляя воротник-стойку любимой натовки, перехватил в другую руку некогда подаренную Игоряном израильскую армейскую сумку-баул, и направился к стройному ряду белых такси.
Белый автомобиль вскоре станет для меня новым символом тупеющей Родины.
Белый автомобиль – признак дурновкусия, быдлячества, и показатель низкого интеллекта.
Белый – самый дешёвый цвет, а с глухой тонировкой – примитивизм (не путайте с направлением в искусстве) и колхоз.
Но выбора не было. К тому же водителем мне попался старый армянин. Как ему и положено, он был очень говорлив, но взаимности не встретил, чем, судя по всему, весьма оскорбился. Тем не менее, до дома доехали быстро, но спокойно и без приключений.
Странно, но ничего даже отдалённо похожего на ностальгию я не испытал. Сотни раз по Пулковскому и Киевскому шоссе, через Александровку, я ездил домой. Ничто так и не ворохнулось бы в душе, наверное, если бы не два года назад… четвёртое сентября, ночь, обсерватория, Катя… Но тогда это было неосознанным ещё счастьем, а теперь я вёз рукопись о ней, и чувство вины перед ней же за то, что плохо думал, сомневался; а ещё я вёз жиденький страх перед нерешительностью и влюблённостью в другую.
Но домой я ехал не к себе, а к маме. Эту встречу описывать не буду – слезливо, не мужественно.
***
В первый же вечер я устроил домашние посиделки с моими соседями, Кестнерами. Набравшись наглости, я предложил посидеть у них. Златка запекла свинину по-французски. Володька откупорил припасённую для этой встречи бутылку шампанского. Они хорошо знали мои вкусы. Они готовились. Мы долго вспоминали Абхазию, делились впечатлениями. Их переживания были мне не очень-то интересны. Ещё меньше я хотел рассказывать о себе, но устоять под простецким дружелюбием их вопросов было невозможно.
- Да, такая вот страна, - заключил я очередную порцию воспоминаний. – Но это всё ерунда, по сравнению с главным. В тот вечер, когда мы встретились на набережной, я искал одну девушку. Вот так вот забавно бывает – никогда не знаешь, где встретишь своё счастье. Стоило помучаться. И я её нашёл, и она очень мне дорога. Жизнь мою, можно сказать, изменила. Не знаю даже, сколько бы ещё там просидел, если бы не она.
- Вы с ней, того? – Златка кивнула головой в сторону, опустила глаза и затеребила лежащую на столе салфетку. Володька посмотрел на неё, на меня, снова на неё, и издал странный звук, вроде как хихикнув. Я выждал паузу, с укоризной смотря на Златку. Её щёчки налились пунцовым.
- Того, этого. Какая разница, - ответил я, - если она дала мне больше, чем просто дала. Она поставила мне задачу, указала цель. И я не мог ей отказать, да и не хотел. В этом городе есть подлые люди, и я буду им мстить, я их накажу, по миру пущу, скотов. Но не со злобы, а так, развлечения ради. Но мне понадобится помощь, в том числе и ваша.
- Так-так, - сказал Володя, тщательно прожёвывая свинину, - это интересно, - он толкнул Златку в бок, и добавил, обращаясь к ней, - я же тебе говорил, что скучно не будет!
- Что ты на этот раз задумал? – спросила она. Наш игривый с Володькой настрой на неё явно не перекинулся.
- Ничего особенного. Пока что. Для начала мне нужны проверенные люди, или хотя бы те, кому я доверяю. Я должен организовать новую рекламную контору. Говоря точнее – собрать штат, а все юридические вопросы решат без меня. Так вот тебе, Злат, я предлагаю стать главбухом. Работа по профилю. Но ты лично будешь заниматься только договорами, а на отчёты, зарплаты и всякую текучку подтянешь девчонок знакомых. В своём НИИ повышения тебе всё равно не дождаться. Да и деньги совсем другие рисуются. У москвичей такие амбиции взыграли, что они не скупятся.
- Я даже не знаю, - залепетала она, - не могу так сразу, мне подумать надо.
- Я тебя и не тороплю. Ещё же и не решено ничего. А вот для тебя, Вован, у меня пока должности нет. Но придумаем что-нибудь, со временем.
Он звучно положил вилку на край тарелки и обратил ко мне открытые ладони.
- Я пас. Без обид, но я за науку. Да и делать ничего другого не умею. Ещё вот кандидатскую защищать собираюсь в скором. Так что это без меня. А она подумает, это я тебе обещаю.
- Я всегда знала, что он хочет от меня избавиться. Не дома, так на работе, - обратилась ко мне Златка. – Как думаешь, может он мне изменяет?
- Хм, - ответил я, - а почему бы и нет? Парень-то видный. Я даже поспособствовать этому могу. Есть у меня одна знакомая, Анастасия Андреевна её зовут, ей около сорока, и такие мальчишечки ей очень даже по вкусу.
Моя шутка с долей шутки, понятная только нам двоим, его задела. Он даже с лица сбледнул, и промелькнуло в его виде что-то трагическое, как у одиноко стоящего в уборной рояля.
- Если так, то я уйду к тебе, - расхохоталась Златка. – Будешь отвечать за содеянное.
- Это вряд ли. У меня совершенно другие планы.
Мы сидели ещё долго, и смеялись, и грустили. И я рассказывал им про Ирку, такую непосредственную и простую, деловую и сложную. Я открыто восхищался ей. И ни словом не обмолвился, что действительно волновало меня ровно с тех пор, как я ступил на грешную родную землю.
***
Оставшись один, я крепко задумался над планом дальнейших действий. Предстояло как можно скорее наладить прежние контакты и представить Ирке отчёт о проделанной работе. Я знал, что она ждёт.
Ира звонила мне в мой последний абхазский вечер, когда уже пять часов находилась в Москве. Я сильно ждал этого звонка, волновался, прикидывая, сколько километров и за какое время можно покрыть.
