Завязался спор. Мы разругались. Она собиралась уйти совсем, но дошла, почему-то, лишь до ванной комнаты. Ни на что не намекая, я разделся, прилёг на кровать и уснул…
…Кажется, всё было именно так. Но тело шевельнулось, лягнуло меня ногой и перевернулось. Моя пересохшая гортань совершила болезненное глотательное движение. Откинутое одеяло обнаружило отсутствие трусов, и я тут же поспешил сесть, повернувшись спиной к объекту «обожания», за что и был незамедлительно наказан - голова взорвалась бризантным взрывом. В глазах потемнело, от боли я замычал. Когда же свет вернулся, обхватив голову руками, я ещё и застонал. От стыда и ужаса застонал – память начинала безжалостно возвращаться, как обрывки фронтовой кинохроники подбрасывая сознанию кадры мрачные, и от того особенно жизнеутверждающие. В какой-то момент просмотра я даже решил бросить пить.
- Вставай, Падла, - буркнул я, ударив по одеялу в том месте, где должен был быть её мощный зад. – Ты что здесь делаешь?
- Сволочь, - глухо раздалось из-под одеяла, - ты же сам просил меня остаться.
- Да?
- Представь себе, - ответила показавшаяся на свет бурого цвета голова.
- А теперь я прошу тебя убраться отсюда. И вообще, где мои трусы?
- А мои где? Посмотри под одеялом…
От омерзения к предложенному меня передёрнуло.
- Ладно, полежи ещё, только отвернись – я стесняюсь…
Выпроводив Юлю, удостоившись при этом пары «комплиментов» про мелкость моей личности и прочих атрибутов мужского самолюбия, я прошёл на кухню и закурил. Смотрел в окно и улыбался. Колкости в мой адрес всегда поднимают мне настроение. Разозлить женщину – дорогого стоит, тут действительно надо что-то из себя представлять, ведь к нулю, к пустому месту, они равнодушны. Всегда. Теперь же жизнь продолжалась, и была не так уж плоха, как мне обычно кажется, особенно по утрам.
Я заварил кофе, снова закурил, и задумался. Предстояло прожить ещё один день. Пустой день. Бессмысленный. Выходной. Да, иногда так бывает, когда ты молод и не мыслишь себя в бездействии, когда день, проведённый без дела – наказание. Но позабытое дело нашлось. В двадцать пять лет и не такие вопросы решаются просто, и, что самое интересное, имеют весьма неожиданные последствия.
Подкинув в топку несколько бутербродов, умывшись и причесавшись, я направился туда, где меня всегда ждали, хотя и не были рады. Даже не знаю почему…
Есть в нашем городе славная кофейня, среди местных зовущаяся литературным кафе. Приличные люди сюда заходят редко, и то по расписанию, зато отбоя нет от считающих себя приличными. Говоря короче, собираются в ней люди творческие и около того.
Если хотите снять одухотворённую молодуху в очках с линзами без диоптрий и толстой оправе из чёрного пластика – добро пожаловать в будний день после трёх. Это она, студенточка, непременно сидит у окна с раскрытым томиком Ахматовой и загадочно смотрит на чашку остывающего кофе. Кстати, Анна Андреевна в последние годы стала местным брендом. И кофе тут действительно замечательный. Желаете быть в курсе культурной жизни местного разлива – приходите в субботу пополудни. Утром воскресного дня вы сможете насладиться одиночеством и вкуснейшей свежей выпечкой из соседней пекарни. В остальное время приходить не рекомендую, ведь можете встретить моих бывших коллег по местной прессе, а если совсем уж не повезёт, то и того хуже – господ полицейских из соседнего РУВД. Что их здесь привлекает, никто не знает. Наверное, они очень начитанные…
Я пришёл туда поработать. Ну и за студенточкой, если повезёт. Он просто выпивал, отдыхая душой после трудовой ночи. На три десятка посадочных мест нас было только двое.
Заказав тройной эспрессо, я достал блокнот и ручку, и принялся собирать воедино короткие заметки. Материал об открытии очередной экспозиции в Александровском дворце, состоявшийся позавчера, надо было сдать уже на следующее утро, а у меня там даже конь не валялся.
- Вы, случайно, не поэт? – неожиданно спросил он.
Может это не вполне нормально, но чуть низкий, с приятной хрипотцой, голос его мне понравился. Так бывает, что какая-нибудь незначительная мелочь моментально располагает к себе собеседника. Я внимательно посмотрел на него. Гладко выбритый, с грустными, почти иконописными глазами, он сидел за козырным столиком у окна. Вся его наружность выражала безмерную тоску и обречённость.
Я поэтом не был, но и расстраивать такого человека не хотел. Промолчал.
- Видел тут недавно парочку, за вашим столиком сидели, - продолжил он. – Она страшненькая, со взглядом безрассудным, а он смотрел на неё глазами человека от влюблённости обезумевшего. Она что-то писала в тетрадку, а он утверждал, что дактиль тут будет уместнее…
- И какая связь? – поинтересовался я.
- У вас такая же причёска, как у него…
Своей причёской с левым пробором я обязан одной фотографии легендарной личности – Иоахима Пайпера. Некогда личный адъютант Гимлера, а впоследствии самый молодой полковник СС, кавалер одной из высших наград Рейха, чьим именем была названа танковая группа – он поразил меня своей биографией и пронзительным взглядом. После войны Пайпер десять лет провёл в камере смертников, но вышел на свободу. От него отказалась Родина. Ещё через двадцать лет его убили французские коммунисты. Он стал одним из моих кумиров…
- У кого? – не понял я, задумавшись о причёске и Пайпере.
- У парня, который отличает дактиль от амфибрахия.
- А почему вы думаете, что она писала именно амфибрахием?
- Потому, что это верный признак безрассудства…
Что можно было на это ответить? Я просто пересел к нему, и мы выпили за знакомство…
Ты ложишься пораньше, чтобы встать пораньше, чтобы пораньше приехать туда, куда приезжать и вовсе не хочешь. Ты здороваешься с людьми, которых и знать никогда не желал. Весь день «наслаждаешься» их обществом. Разговариваешь с теми, с кем и говорить-то, собственно, не о чем.
Или вы знаете человека, который синопсис от катарсиса и эпидерсию от эпидермиса отличает?
Я, например, такого человека узнал. А он – нет.
Какое количество женщин способно понравиться нормальному мужчине? Одна из десяти, примерно. Ну, две из двадцати, как максимум. Но его это не касалось. Женщины – его работа.
Звали его – Жигалов Дима. Он оказался принципиальным безработным. Он вкусно ел, много пил и философствовал. Лукавый язык его фразеологизмов трепетно ласкаел нежные оттопыренные уши неискушённого слушателя. С его внешностью и манерами он легко мог бы стать аферистом и выманивать у доверчивых бабушек пенсии. Если в его фамилии букву «а» заменить на «о», то его судьбу можно назвать предначертанной. Он – альфонс, жиголо.
О работе человеческой он рассуждал примерно в следующем ключе:
«Работать? Нет, это не для меня. Однажды попробовал, не понравилось. Да и зачем? Ради денег? А зачем, например тебе, деньги? Чтобы сегодня купить пожрать и завтра, не обессилев, снова поехать на работу? Чтобы купить машину, и теперь уже ездить на работу на ней? Чтобы увеличить жилплощадь, из которой ты каждый день будешь уезжать на работу и возвращаться пожрать-поспать, чтобы снова уехать? Абсурдная бессмысленность бытия. Подчинение навязанным ценностям гнилого общества. Угнетение личности. Форменное рабство. Тем более что ни крутую тачку, ни огромную квартиру, на зарплату не купишь. Просто нет в нашей стране таких зарплат…».
При этом я не знал где он живёт, но одевался Димка неприлично дорого и ездил на новеньком «Мерсе».
Он часто говорил о ненужных излишествах. Например, о людях:
- Сколько всякого хлама вокруг. Взять хотя бы футболистов. Зарплаты огромные – толку ноль.
- А хоккеисты? – спрашиваю я.
- Ну, хоккеисты – ещё куда ни шло. А остальные спортсмены? Зачем они вообще нужны?
- А престиж Родины?
- Ха! – восклицает он, - престиж… У нас ядерные ракеты есть! Вот это да, это сила. Тогда зачем нам метатели молота, например? Не понимаю…
Или так:
- Ты можешь назвать хоть одного приличного автора? – спрашивает он.
- Даже двух могу, - отвечаю я.
- А из современных?
Я задумался и молчу.
- То-то же… - продолжает наседать он. – И поэта не сможешь! Они, болезные, в Серебряном веке повымирали все. И художника! И репортёра на уровне Невзорова! И даже порноактёра!
Почему не актрису, я спрашивать не стал…
Зато о себе он мнения иного. Как-то сказал:
- Вот я, например, дарю женщинам радость. А значит что? Правильно – приношу пользу. А это, между тем, тяжёлый физический труд и постоянное напряжение… чаще, правда, психологическое…
- Не понял, - говорю.
- Богатые бабы несчастны. Бизнесом замордованы. И старые. К лицам-то претензий нет, и не в возрасте дело. Нравится-не нравится – вопрос личных предпочтений и не более. Но моя работа ближе к телу… В общем, получается так: сладкое игристое для куража перед боем, красное сухое – чтоб взгрустнуть в одиночестве и воспринимать это с философским спокойствием…
Тема, конечно, интересная, мне близкая и знакомая. Но ещё задолго до этого разговора я заметил одну неприятную закономерность: при отличной фигуре страдает личико, и наоборот. А всё что между этими крайностями, то прикрывается богатством внутреннего мира, скрывающим дурной характер или тараканов. А наиболее подходящими для совместной жизни мне виделись те бабы, у которых пострадало всё и сразу, но они ещё очень молоды, и этим фактом не слишком озлоблены. Только вот что с ними делать, я решительно не представлял. Наверное, поэтому и не был женат…
Кстати, я категорически против такого блядского явления, как сожительство. Но сейчас не обо мне.
Как большинство культурных и при том нескучных людей, Димка весьма неглуп - он недоучка. В школе был троечником. В университет поступил только на платное, и то со второго раза. При этом был отчислен с третьего курса за прогулы.
Его главный жизненный постулат прост: любые элементы социализации убивают личность. Он прирождённый сопротивленец.
Под гнётом родителей, со второго класса, параллельно школьным урокам, он изучал английский язык то в спецшколе, то с частным преподавателем. При этом успехов не достиг, но самостоятельно изучил разговорный немецкий и узбекский. Также по воле родителей три года посещал бассейн, но плавать научился только в пруду Павловского парка. Учительница литературы считала его самым начитанным парнем класса, потому что в сочинении на вольную тему он постоянно выбирал проблематику «Собачьего сердца» - единственного классического произведения, которое он прочитал более чем наполовину. А тем временем действительно увлекался творениями Корецкого и Бушкова.
То же продолжилось и в университете. На экономической теории он утверждал, что закон спроса и предложения уже неактуален, так как за тупого потребителя давно решили, что ему «действительно необходимо». На высшей математике доказывал, что теория вероятности несостоятельна, и ставил в тупик преподавательницу простым вопросом: «Вот я считаю, что существуют только «да» и «нет», то есть пятьдесят на пятьдесят. А вы со своей теорией можете доказать обратное?». Она не могла, конечно. В кризисный год, на лекции по антикризисному управлению, он вообще заявил: «Если всё вокруг так плохо, и вы знаете что делать, то почему не спасаете компании от банкротства? Зачем нас, репоголовых, учите, вместо того, чтобы людей уберегать от сокращения?». Разумеется, с лекции его выгнали.
Так, за пять семестров, досталось многим. Например, преподавателю русского языка Исааку Яковлевичу Лапидусу. Физруку Пушкину, который приписал своему однофамильцу строчку «Белеет парус одинокий…». Социологу-политологу Панкратову, открыто поддерживающему правящую партию, и впоследствии уволенному за взятничество. Психологине Дементьевой, учившей доверять интуиции и разбираться в людях, при том, что сама уже вторично находилась в разводе, к тому же попала в руки финансовых махинаторов…
Почему я запомнил все эти подробности? Да оказалось, что мы в одном универе учились, и в год поступления даже на одном картофельном поле корячились.
Материал, написанный в день нашего знакомства, получился откровеннейшей халтурой, за которую я удостоился целой серии немилосердных взглядов главного редактора – женщины очень культурной, к тому же убеждённой монархистки. Ведь экспозиция была посвящена дням пребывания императорского семейства в Александровском дворце после отречения Николая Александровича от престола.
А что я мог поделать, если выпив, могу писать только о душевном, то есть о чувствах? Да, мы с Димкой вместе подготовили тот материал. А каким он ещё мог получиться, если мой новый знакомец оказался человеком сугубо аполитичным, к тому же с собственным взглядом на историю?
Зато он стал для меня кладезю интересных выражений и оборотов. Вот, например: «Бронетёмкин поносец», «а пуркуа бы и не па?», «мал золотник, да вонюч», «а вы не путаете пращуров с дрищурами?», и многих других.
К тому же Димон, вопреки своей всеобъемлющей аполитичности, оказался ярым ненавистником режима, правящей партии, и президента лично.
«Хорошо в нашей стране жить, - рассуждал он. – Крым отжали, Донбасс вооружили, сейчас Сирию отутюжим, и вообще прекрасно станет. А то, что мне двадцать пять лет, и я чёрную икру не ел ни разу, президента, интересно, не волнует? Да её, собственно, и в магазинах-то нету. Я не бедный, конечно, и где достать её знаю, но за такую цену не куплю никогда. Ну не может еда столько стоить!».
«А нефть? - продолжал Дима. – Нефть! Мы мировые лидеры по запасам и их добыче. Мы всю Европу нагнуть можем! Так почему бы, спрашивается, для них цены не поднять, а нам не понизить? Не понимаю… А между тем, знаешь, сколько литров моя зверюга жрёт?».
…Я вот хоть формулировки всех экономических обоснований знал наизусть, тоже этого не понимал. Очевидно, что все арабские заварушки и российское вмешательство в них - из-за нефти. Но при чём здесь нефть российская для внутреннего потребления? Почему правительство позволяет негодяям наживаться на своих гражданах? Куда карающие органы смотрят?..
«И что вообще за культ личности возвели такой, понимаешь, - не унимался Жигалов. - Включаешь телевизор, а там: Путин сказал, Путин подписал, Путин встретился… тьфу, блядь! А знаешь, что делать? А я знаю! Правящую партию валить надо. А то развели капитализм, прикрылись демократией, и радуются. Революция нужна. Да только где уж тут, с нашим бздюловатым народом-то…».
Бздюловатый – характеристика весьма тонкая и точная, при том, что всеобъемлющая. Он вообще мастер изысканных ругательств, таких как: «едрить тебя в дышло», «пеньки обоссанные», «а сучком по устам?», «да бабку сутулую по темени», «конопатая муда», «ять косорылая» и прочих…
Помню, однажды мы подрались. В смысле не я и Димка, а оба мы с какими-то алкоголиками у ресторана «Сорбет». Ну как подрались – нас побили. Его рассечение губы и опухшая бровь отыгрались финансово – такая «мужественность» пришлась по вкусу очередной бизнесвумен. Мой же сломанный нос никак не возвысил меня в глазах главного редактора, хоть она тоже была немолода.
…Кажется, всё было именно так. Но тело шевельнулось, лягнуло меня ногой и перевернулось. Моя пересохшая гортань совершила болезненное глотательное движение. Откинутое одеяло обнаружило отсутствие трусов, и я тут же поспешил сесть, повернувшись спиной к объекту «обожания», за что и был незамедлительно наказан - голова взорвалась бризантным взрывом. В глазах потемнело, от боли я замычал. Когда же свет вернулся, обхватив голову руками, я ещё и застонал. От стыда и ужаса застонал – память начинала безжалостно возвращаться, как обрывки фронтовой кинохроники подбрасывая сознанию кадры мрачные, и от того особенно жизнеутверждающие. В какой-то момент просмотра я даже решил бросить пить.
- Вставай, Падла, - буркнул я, ударив по одеялу в том месте, где должен был быть её мощный зад. – Ты что здесь делаешь?
- Сволочь, - глухо раздалось из-под одеяла, - ты же сам просил меня остаться.
- Да?
- Представь себе, - ответила показавшаяся на свет бурого цвета голова.
- А теперь я прошу тебя убраться отсюда. И вообще, где мои трусы?
- А мои где? Посмотри под одеялом…
От омерзения к предложенному меня передёрнуло.
- Ладно, полежи ещё, только отвернись – я стесняюсь…
Выпроводив Юлю, удостоившись при этом пары «комплиментов» про мелкость моей личности и прочих атрибутов мужского самолюбия, я прошёл на кухню и закурил. Смотрел в окно и улыбался. Колкости в мой адрес всегда поднимают мне настроение. Разозлить женщину – дорогого стоит, тут действительно надо что-то из себя представлять, ведь к нулю, к пустому месту, они равнодушны. Всегда. Теперь же жизнь продолжалась, и была не так уж плоха, как мне обычно кажется, особенно по утрам.
Я заварил кофе, снова закурил, и задумался. Предстояло прожить ещё один день. Пустой день. Бессмысленный. Выходной. Да, иногда так бывает, когда ты молод и не мыслишь себя в бездействии, когда день, проведённый без дела – наказание. Но позабытое дело нашлось. В двадцать пять лет и не такие вопросы решаются просто, и, что самое интересное, имеют весьма неожиданные последствия.
Подкинув в топку несколько бутербродов, умывшись и причесавшись, я направился туда, где меня всегда ждали, хотя и не были рады. Даже не знаю почему…
***
Есть в нашем городе славная кофейня, среди местных зовущаяся литературным кафе. Приличные люди сюда заходят редко, и то по расписанию, зато отбоя нет от считающих себя приличными. Говоря короче, собираются в ней люди творческие и около того.
Если хотите снять одухотворённую молодуху в очках с линзами без диоптрий и толстой оправе из чёрного пластика – добро пожаловать в будний день после трёх. Это она, студенточка, непременно сидит у окна с раскрытым томиком Ахматовой и загадочно смотрит на чашку остывающего кофе. Кстати, Анна Андреевна в последние годы стала местным брендом. И кофе тут действительно замечательный. Желаете быть в курсе культурной жизни местного разлива – приходите в субботу пополудни. Утром воскресного дня вы сможете насладиться одиночеством и вкуснейшей свежей выпечкой из соседней пекарни. В остальное время приходить не рекомендую, ведь можете встретить моих бывших коллег по местной прессе, а если совсем уж не повезёт, то и того хуже – господ полицейских из соседнего РУВД. Что их здесь привлекает, никто не знает. Наверное, они очень начитанные…
Я пришёл туда поработать. Ну и за студенточкой, если повезёт. Он просто выпивал, отдыхая душой после трудовой ночи. На три десятка посадочных мест нас было только двое.
Заказав тройной эспрессо, я достал блокнот и ручку, и принялся собирать воедино короткие заметки. Материал об открытии очередной экспозиции в Александровском дворце, состоявшийся позавчера, надо было сдать уже на следующее утро, а у меня там даже конь не валялся.
- Вы, случайно, не поэт? – неожиданно спросил он.
Может это не вполне нормально, но чуть низкий, с приятной хрипотцой, голос его мне понравился. Так бывает, что какая-нибудь незначительная мелочь моментально располагает к себе собеседника. Я внимательно посмотрел на него. Гладко выбритый, с грустными, почти иконописными глазами, он сидел за козырным столиком у окна. Вся его наружность выражала безмерную тоску и обречённость.
Я поэтом не был, но и расстраивать такого человека не хотел. Промолчал.
- Видел тут недавно парочку, за вашим столиком сидели, - продолжил он. – Она страшненькая, со взглядом безрассудным, а он смотрел на неё глазами человека от влюблённости обезумевшего. Она что-то писала в тетрадку, а он утверждал, что дактиль тут будет уместнее…
- И какая связь? – поинтересовался я.
- У вас такая же причёска, как у него…
Своей причёской с левым пробором я обязан одной фотографии легендарной личности – Иоахима Пайпера. Некогда личный адъютант Гимлера, а впоследствии самый молодой полковник СС, кавалер одной из высших наград Рейха, чьим именем была названа танковая группа – он поразил меня своей биографией и пронзительным взглядом. После войны Пайпер десять лет провёл в камере смертников, но вышел на свободу. От него отказалась Родина. Ещё через двадцать лет его убили французские коммунисты. Он стал одним из моих кумиров…
- У кого? – не понял я, задумавшись о причёске и Пайпере.
- У парня, который отличает дактиль от амфибрахия.
- А почему вы думаете, что она писала именно амфибрахием?
- Потому, что это верный признак безрассудства…
Что можно было на это ответить? Я просто пересел к нему, и мы выпили за знакомство…
Ты ложишься пораньше, чтобы встать пораньше, чтобы пораньше приехать туда, куда приезжать и вовсе не хочешь. Ты здороваешься с людьми, которых и знать никогда не желал. Весь день «наслаждаешься» их обществом. Разговариваешь с теми, с кем и говорить-то, собственно, не о чем.
Или вы знаете человека, который синопсис от катарсиса и эпидерсию от эпидермиса отличает?
Я, например, такого человека узнал. А он – нет.
Какое количество женщин способно понравиться нормальному мужчине? Одна из десяти, примерно. Ну, две из двадцати, как максимум. Но его это не касалось. Женщины – его работа.
Звали его – Жигалов Дима. Он оказался принципиальным безработным. Он вкусно ел, много пил и философствовал. Лукавый язык его фразеологизмов трепетно ласкаел нежные оттопыренные уши неискушённого слушателя. С его внешностью и манерами он легко мог бы стать аферистом и выманивать у доверчивых бабушек пенсии. Если в его фамилии букву «а» заменить на «о», то его судьбу можно назвать предначертанной. Он – альфонс, жиголо.
О работе человеческой он рассуждал примерно в следующем ключе:
«Работать? Нет, это не для меня. Однажды попробовал, не понравилось. Да и зачем? Ради денег? А зачем, например тебе, деньги? Чтобы сегодня купить пожрать и завтра, не обессилев, снова поехать на работу? Чтобы купить машину, и теперь уже ездить на работу на ней? Чтобы увеличить жилплощадь, из которой ты каждый день будешь уезжать на работу и возвращаться пожрать-поспать, чтобы снова уехать? Абсурдная бессмысленность бытия. Подчинение навязанным ценностям гнилого общества. Угнетение личности. Форменное рабство. Тем более что ни крутую тачку, ни огромную квартиру, на зарплату не купишь. Просто нет в нашей стране таких зарплат…».
При этом я не знал где он живёт, но одевался Димка неприлично дорого и ездил на новеньком «Мерсе».
Он часто говорил о ненужных излишествах. Например, о людях:
- Сколько всякого хлама вокруг. Взять хотя бы футболистов. Зарплаты огромные – толку ноль.
- А хоккеисты? – спрашиваю я.
- Ну, хоккеисты – ещё куда ни шло. А остальные спортсмены? Зачем они вообще нужны?
- А престиж Родины?
- Ха! – восклицает он, - престиж… У нас ядерные ракеты есть! Вот это да, это сила. Тогда зачем нам метатели молота, например? Не понимаю…
Или так:
- Ты можешь назвать хоть одного приличного автора? – спрашивает он.
- Даже двух могу, - отвечаю я.
- А из современных?
Я задумался и молчу.
- То-то же… - продолжает наседать он. – И поэта не сможешь! Они, болезные, в Серебряном веке повымирали все. И художника! И репортёра на уровне Невзорова! И даже порноактёра!
Почему не актрису, я спрашивать не стал…
Зато о себе он мнения иного. Как-то сказал:
- Вот я, например, дарю женщинам радость. А значит что? Правильно – приношу пользу. А это, между тем, тяжёлый физический труд и постоянное напряжение… чаще, правда, психологическое…
- Не понял, - говорю.
- Богатые бабы несчастны. Бизнесом замордованы. И старые. К лицам-то претензий нет, и не в возрасте дело. Нравится-не нравится – вопрос личных предпочтений и не более. Но моя работа ближе к телу… В общем, получается так: сладкое игристое для куража перед боем, красное сухое – чтоб взгрустнуть в одиночестве и воспринимать это с философским спокойствием…
Тема, конечно, интересная, мне близкая и знакомая. Но ещё задолго до этого разговора я заметил одну неприятную закономерность: при отличной фигуре страдает личико, и наоборот. А всё что между этими крайностями, то прикрывается богатством внутреннего мира, скрывающим дурной характер или тараканов. А наиболее подходящими для совместной жизни мне виделись те бабы, у которых пострадало всё и сразу, но они ещё очень молоды, и этим фактом не слишком озлоблены. Только вот что с ними делать, я решительно не представлял. Наверное, поэтому и не был женат…
Кстати, я категорически против такого блядского явления, как сожительство. Но сейчас не обо мне.
Как большинство культурных и при том нескучных людей, Димка весьма неглуп - он недоучка. В школе был троечником. В университет поступил только на платное, и то со второго раза. При этом был отчислен с третьего курса за прогулы.
Его главный жизненный постулат прост: любые элементы социализации убивают личность. Он прирождённый сопротивленец.
Под гнётом родителей, со второго класса, параллельно школьным урокам, он изучал английский язык то в спецшколе, то с частным преподавателем. При этом успехов не достиг, но самостоятельно изучил разговорный немецкий и узбекский. Также по воле родителей три года посещал бассейн, но плавать научился только в пруду Павловского парка. Учительница литературы считала его самым начитанным парнем класса, потому что в сочинении на вольную тему он постоянно выбирал проблематику «Собачьего сердца» - единственного классического произведения, которое он прочитал более чем наполовину. А тем временем действительно увлекался творениями Корецкого и Бушкова.
То же продолжилось и в университете. На экономической теории он утверждал, что закон спроса и предложения уже неактуален, так как за тупого потребителя давно решили, что ему «действительно необходимо». На высшей математике доказывал, что теория вероятности несостоятельна, и ставил в тупик преподавательницу простым вопросом: «Вот я считаю, что существуют только «да» и «нет», то есть пятьдесят на пятьдесят. А вы со своей теорией можете доказать обратное?». Она не могла, конечно. В кризисный год, на лекции по антикризисному управлению, он вообще заявил: «Если всё вокруг так плохо, и вы знаете что делать, то почему не спасаете компании от банкротства? Зачем нас, репоголовых, учите, вместо того, чтобы людей уберегать от сокращения?». Разумеется, с лекции его выгнали.
Так, за пять семестров, досталось многим. Например, преподавателю русского языка Исааку Яковлевичу Лапидусу. Физруку Пушкину, который приписал своему однофамильцу строчку «Белеет парус одинокий…». Социологу-политологу Панкратову, открыто поддерживающему правящую партию, и впоследствии уволенному за взятничество. Психологине Дементьевой, учившей доверять интуиции и разбираться в людях, при том, что сама уже вторично находилась в разводе, к тому же попала в руки финансовых махинаторов…
Почему я запомнил все эти подробности? Да оказалось, что мы в одном универе учились, и в год поступления даже на одном картофельном поле корячились.
Материал, написанный в день нашего знакомства, получился откровеннейшей халтурой, за которую я удостоился целой серии немилосердных взглядов главного редактора – женщины очень культурной, к тому же убеждённой монархистки. Ведь экспозиция была посвящена дням пребывания императорского семейства в Александровском дворце после отречения Николая Александровича от престола.
А что я мог поделать, если выпив, могу писать только о душевном, то есть о чувствах? Да, мы с Димкой вместе подготовили тот материал. А каким он ещё мог получиться, если мой новый знакомец оказался человеком сугубо аполитичным, к тому же с собственным взглядом на историю?
Зато он стал для меня кладезю интересных выражений и оборотов. Вот, например: «Бронетёмкин поносец», «а пуркуа бы и не па?», «мал золотник, да вонюч», «а вы не путаете пращуров с дрищурами?», и многих других.
К тому же Димон, вопреки своей всеобъемлющей аполитичности, оказался ярым ненавистником режима, правящей партии, и президента лично.
«Хорошо в нашей стране жить, - рассуждал он. – Крым отжали, Донбасс вооружили, сейчас Сирию отутюжим, и вообще прекрасно станет. А то, что мне двадцать пять лет, и я чёрную икру не ел ни разу, президента, интересно, не волнует? Да её, собственно, и в магазинах-то нету. Я не бедный, конечно, и где достать её знаю, но за такую цену не куплю никогда. Ну не может еда столько стоить!».
«А нефть? - продолжал Дима. – Нефть! Мы мировые лидеры по запасам и их добыче. Мы всю Европу нагнуть можем! Так почему бы, спрашивается, для них цены не поднять, а нам не понизить? Не понимаю… А между тем, знаешь, сколько литров моя зверюга жрёт?».
…Я вот хоть формулировки всех экономических обоснований знал наизусть, тоже этого не понимал. Очевидно, что все арабские заварушки и российское вмешательство в них - из-за нефти. Но при чём здесь нефть российская для внутреннего потребления? Почему правительство позволяет негодяям наживаться на своих гражданах? Куда карающие органы смотрят?..
«И что вообще за культ личности возвели такой, понимаешь, - не унимался Жигалов. - Включаешь телевизор, а там: Путин сказал, Путин подписал, Путин встретился… тьфу, блядь! А знаешь, что делать? А я знаю! Правящую партию валить надо. А то развели капитализм, прикрылись демократией, и радуются. Революция нужна. Да только где уж тут, с нашим бздюловатым народом-то…».
Бздюловатый – характеристика весьма тонкая и точная, при том, что всеобъемлющая. Он вообще мастер изысканных ругательств, таких как: «едрить тебя в дышло», «пеньки обоссанные», «а сучком по устам?», «да бабку сутулую по темени», «конопатая муда», «ять косорылая» и прочих…
Помню, однажды мы подрались. В смысле не я и Димка, а оба мы с какими-то алкоголиками у ресторана «Сорбет». Ну как подрались – нас побили. Его рассечение губы и опухшая бровь отыгрались финансово – такая «мужественность» пришлась по вкусу очередной бизнесвумен. Мой же сломанный нос никак не возвысил меня в глазах главного редактора, хоть она тоже была немолода.
