А дело было так.
В поисках женщин для души, отправились мы в «Сорбет». Димка сказал:
- Вечером надо приходить попозже, чтобы непринуждённо просидеть до закрытия. Там официанточка есть, Ниночка, - при этом его холёные руки обрисовали в воздухе силуэт гитары, - так я давно к ней присматриваюсь. Эрзац вариант, так сказать. Вот сегодня мы её на двоих и распишем…
В кабак мы не попали. Несмотря на цены, там случился аншлаг.
- М-да… - протянул он. – Скопились индюки, мать их кочергой в раскоряку. Значит, работаем по плану «Б». В «На дне» официанточка есть, Миланочка…
До кафе «На дне» идти два квартала, а кварталы у нас небольшие. Бодрым шагом, дворами, мы направились к цели, но успели лишь свернуть за угол. Голос из темноты спросил:
- Э! Курить есть?
Из сумрака осеннего вечера выдвинулись три фигуры. Я молча достал «Данхилл».
- О! – сказал тот же голос.
И тут же здоровенная ручища ловко выхватила у меня всю пачку. Рисковать зубами за десяток сигарет не хотелось – стоматолог нынче дорог.
- Но! – вдруг крикнул Димка, и бросился наперехват.
Моментально среагировав, та же ручища пронеслась к его лицу. И сразу вторая. Как крылья взметнулись рукава Димкиного дорого пальто. Он упал. Я тоже успел среагировать и резко ударил негодяя ногой в живот. Вероятно, удар получился слабым, или негодяй слишком сильным, вернее, стойким. При этом я поскользнулся и упал. Последнее что я запомнил – стремительно летящий в голову неопознанный предмет. Наверное, это был ботинок. Потом, на какое-то время, мир перестал существовать.
…Сквозь низкие давящие облака, безмятежно плывущие сквозь тысячелетия по небу, я увидел звёзды. Меж домов пронёсся косяк перелётных дятлов. Незнакомая девушка нежно гладила меня по голове. Далёкий голос, грубый и хриплявый, призывно декламировал: «В путь, товарищи! Свободу академику Сахарову! Труп Ленина - на столб! Нине и Милане – счастья!»…
Затем, правда, всё быстренько вернулось на круги своя. Первыми пришли боль и кровавые солоноватые сопли во рту. Следом за ними – запоздалый страх. А после и осознание того, что ушли не только хулиганы, но и деньги с телефоном и сигаретами.
Я открыл глаза. Рядом, на усыпанном мокрыми листьями асфальте, сидел Димка. Поочерёдно, то правой, то левой рукой, он аккуратно ощупывал свои раны, после чего внимательно изучал окровавленные пальцы. При этом он старательно ругался:
- Ух, мудни собачьи… лядские выкормыши… дети проституток немытых… ой, бля…
Заметив, что я, не шевелясь, лежу и смотрю на него, он улыбнулся, но тут же одёрнулся, схватившись за разбитую губу, и сказал:
- Вот тебе и любовь по самые гланды…
А потом мы шли в травмпункт. Что символично, до туда тоже два квартала. У меня мутилось в голове, текли слёзы. И без того мутный во всех отношениях, вечер стал ещё и расплывчатым. Поддерживая меня под руку, Димка, сам плохо видя единственным открытым глазом, неуверенной походкой плёлся рядом и, нагло и очень уместно перевирая Есенина, бубнил:
Я люблю это город грязевый,
Пусть обрюзг он, и пуст одрях.
Золотая дремотная мразия
Опочила в подворотнЯх.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит он - старый плут,
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый травмпункт…
…Зато теперь, часто вспоминая тот случай, я думаю: да уж, интеллигентность в трусах не спрячешь…
Перенесённые побои сближают людей не хуже, чем совместное бегство от ментов или покупка телевизора. И мы стали встречаться особо часто. Он, за бокальчиком, грустил в перерывах между «боями». Я же зачастил в «литературку» в надежде на интересные мысли и приятный разговор с умным человеком.
Так, однажды, мы снова встретились там. В дальнем углу шумела компания студентов - судя по лицам, не обезображенным ненужными знаниями, курса второго, как максимум. В нашей половине зала, в углу, через два столика от нас, сидела рыжая девчушка лет двадцати. Она увлечённо читала книжку в твёрдом переплёте.
- Ты никогда не задумывался, - поигрывая остатками вина в бокале, спросил Димка, - сколько могут сказать о человеке его жесты?
- Нет, - честно соврал я, - не задумывался.
Хотя размышлять об этом приходилось, конечно. Например, меня часто удивляют сотрудники ДПС, которые, представляясь, козыряют так вяло и нелепо, будто отгоняют ленивую муху. Охранник в редакции меня забавляет, когда пятерню крабом растопырит и, нервно ей потряхивая, согнутым толстым мизинцем за ухом начёсывает. Мой сосед, дядя Изя, тоже не даёт покоя, всякий раз при встрече вздымая к небу развёрнутые к себе ладони, будто он грузин, только «вай» не говорит. Этот жест, правда, я и себе перенял…
- А вот за ней понаблюдай, - кивнул он в сторону рыженькой. – Обрати внимание, как она волосы постоянно поправляет.
Я стал искоса поглядывать на девушку. Действительно, каждый раз перед тем как перелистнуть страницу, она левой рукой заправляла за ухо упрямые непослушные локоны.
- Думаешь, подслушивает? – задал я глупый вопрос, не найдя в этом жесте ничего предосудительного.
- Ну уж точно не ухо демонстрирует, - ответил Жигалов, - и не серьгу. Обычное рефлекторное движение обычной серенькой девочки, чтобы обратить на себя внимание и показать лицо. Такие обычно выглядят неплохо, но скромны и молчаливы, в учёбе - отличницы, чаще - домоседки и готовят неплохо. Хотя жест довольно таки отвратительный. Уж лучше бы чихнула, в самом деле…
- Ага, или пукнула, - пошутил я, сам нерадостный своей юморине.
- Да ты смотри, смотри. Сейчас волосы на палец накручивать начнёт, и по губам ими водить.
Она и в самом деле сделала это. Наукой психологией данный момент давно изучен, и ему придумано немало сексуальных обоснований, вроде: привлекает внимание, проявляет желание, излучает нетерпение и проч. В общем, заприметила кого-то. Я всё это уже читал и неоднократно слышал, от самих женщин в том числе. Но смог бы привести множество опровержений, теми же женщинами озвученных. Много раз они говорили мне, что это всего лишь привычка. Но я не настолько глуп, чтобы верить женским словам. По крайней мере, до тех пор, пока не влюблён. Косвенно это подтверждает слова психологов, но им я не верю ещё больше. Кто вообще решил, что психология – наука? По-моему это всего лишь выдумка обоснований самым простым жизненным наблюдениям. То ли дело психиатрия…
Прошло ещё немного времени, и девушка вышла, не одеваясь и оставив книгу на столе.
- Заметь, как смачно книженцию захлопнула, - продолжал умничать Жигалов, будучи хмельнее обычного. – Специально, чтобы мы её уход заметили. А теперь смотри на дверь туалета. Она когда выйдет, то юбку одёргивать станет, а ты обрати внимание на то, как именно она это делать будет. Причём заметь, что юбка у неё не так коротка, как должна быть для привлечения самцов, при этом гораздо короче, чем следует при соотношении её роста и длины ног. И она об этом не знать не может…
Когда девушка скрылась в закутке ведущем в уборную, Дима подошёл к её столику и посмотрел на обложку книги. Вернулся и сказал:
- Я приятно удивлён, думал Коэльо читает, или ещё дрянь какую. А ты знаешь кто такой Пётр Краснов?
- Знаю. У меня все его напечатанные книги есть. Современные издания, разумеется.
- Тогда, может, догадываешься, что она читает?
- Если не «Цареубийц», то «Атамана Платова», - ответил я, пытаясь убить сразу двух зайцев.
- В точку.
- Что именно?
- Платова…
Я тоже был удивлён. Если с выбором произведения более-менее ясно, про любовь на фоне мирной Петербургской жизни и войны 1812-го года мне тоже было интересно, то выбор автора поражал. Откуда узнала, и чем привлёк её генерал Русской Императорской армии – беглец-эмигрант, литератор, непримиримый борец с большевизмом и пособник фашистов? Если исключить случайность и советчиков, то вариант оставался один – она студентка исторического факультета.
Дима взглядом указал на её появление. Чуть обернувшись, я скосил глаза. Стоя вполоборота к нам, она действительно поправляла юбку. Причём весьма характерным, за кем-то уже ранее подмеченным мной манером – провела ладошками по заднице, а затем одёрнула спереди.
- Что скажешь? – с важным видом Шерлока, спросил Жигалов.
- О ней - ничего. Я тоже мокрые руки о жопу вытираю, когда полотенца нет.
- Да нет же, - раздосадовался он. – Трогая себя, она как бы говорит нам, что хочет. Учитывая, что именно она трогает, значит, не просто хочет, а готова. Сзади и с боков юбку дёргают, когда она мешается, неудобно. А если спереди, вроде как показывает, что приличная. Ну, типа коленки стремится прикрыть. Понимаешь?
- Допустим. Дальше что?
- А дальше, ты должен вспомнить сюжет книжки и пару фамилий героев…
А дальше мы разыграли классическое знакомство. Если, конечно, можно считать классикой подход «двое на одну». Впрочем, она была не против. Всё прошло стандартно: «здравствуйте… как дела?.. что читаете?... а-а-а… а вот мой друг тоже…», ну и так далее. Димон её веселил и убалтывал, я же, в соответствии с планом, поражал знаниями и схожестью интересов.
Она действительно оказалась студенткой истфака ЛГУ. Местная, она жила одна в тесной однушке, чем мы не преминули воспользоваться. Димка к себе самок не водит по принципиальным соображениям, а в мой холостяцкий бардак приличную девушку тащить даже стыдно.
Несмотря на то, что она осознанно шла на групповуху, я всё равно считал её именно приличной – иные учатся на юрфаке или экономическом.
Её скромное, плотно заставленной мебелью жилище лишь подкрепляло мою уверенность. Стол у окна был завален книжками, причём не учебниками, которые сиротливыми изгоями лежали под убогим советским сервантом. На подоконнике стояли одинокий пышный фикус и стопка исписанных бумаг. В изголовье стоящей в углу полутораместной кровати висела мини-репродукция Рембрандтовской «Данаи».
Не худшее впечатление произвела и кухня. Чайник на плите, микроволновки нет, высокий серебристый холодильник «ЭлДжи», набор керамических ножей, пачка финского печенья на столе, и большая чугунная сковородка. Вообще, чугунина – выбор тех, кто понимает, кто любит не только покушать, но и умеет готовить больше трёх блюд. Тех, кто знает и ценит самое вкусное – смесь масла, мясного сока, соли и специй, в которую так приятно обмакивать кусочек чёрного хлеба, а потом медленно его пережёвывать, наслаждаясь канцерогенами. Этот потребительский факт нашёл своё подтверждение, когда она сняла кусок чёрной материи, и ранее сдавленное подъюбочное содержимое наполнило собой окружающую действительность.
Она была чуть плотновата, что умело скрывала одеждой. На плечах и спине лифчик врезался в тело, оставляя на коже красные следы. На животе намечалась складка. В общем, килограмм семь-восемь были явно лишними, но никак не влияли на её тактико-технические характеристики.
Мне понравилось её разнотонное фиолетовое постельное бельё. Очень жёсткий матрас тоже пришёлся по вкусу – я захотел себе такой же. Также понравились её мягкие руки, и непередаваемый цвет гладкой кожи, свойственный только от природы рыжим. А ещё короткие отрывистые вдохи и сдавленные натужные выдохи, манера покусывать нижнюю губу, закатывать глаза, сильно прогибаться и кое- что ещё, что по этическим соображениям считаю необходимым сохранить в тайне.
Короче говоря, она мне понравилась. С ней я впервые ощутил приятную ненавязчивость мягкого тела. А ещё она, заботливая, нас накормила – таких вкусных сосисок с переваренными макаронами я не ел никогда.
Потом, когда мы ушли, Дима сказал, что кобылка толстовата. Я на него немного разозлился. Но я быстроотходчивый, и на наши отношения это никак не повлияло, но совместные похождения «для души» на том и закончились. А с ней я виделся ещё долго, но не часто.
Да, звали её Олей. А ещё я таки вскоре купил себе такую же сковородку и матрас…
В те редкие минуты, когда он был трезв и не озадачен женским вопросом, он превращался в мастера бесконечных весёлых историй. Мне особенно запомнились его рассказы о бегстве от армии.
Всё началось в школе, в десятом классе, когда всех привели в военкомат для постановки на первичный воинский учёт.
До этого момента он мечтал стать морпехом. Часто представлял, как дембелем, в чёрной форме с аксельбантами и лихо заломленном берете, выйдет он на перрон Царскосельского вокзала. Прищурившись, посмотрит по сторонам, полной грудью вдохнёт сложный железнодорожный аромат, небрежно бросит сумку на заплёванный асфальт, закурит. Разглядывая штатских, вспомнит боевых товарищей, и ту операцию на далёком чужом берегу, за которую болтается на его груди медаль «За отвагу». А когда народ рассосётся, он увидит омытую слезами радости любимую девушку. Она, высокая и стройная, с длинными каштановыми волосами и чуть холодным волевым лицом, бросится ему на шею, сильно сдавит, будет всхлипывать, целовать и бормотать всякие милые глупости. Он же будет нежно гладить её по спине, и повторять: «Ну не плачь… не плачь…». А уж после, дома…
Впрочем, если не возьмут в морпехи, то он согласился бы и на горно-стрелковое подразделение. Там ему виделась своя романтика: снежные вершины, опасные тропы на перевалах, крик парящих в выси орлов, ледники, расселины, и призывный голос Высоцкого – «Отвесные скалы, а ну не зевай!». А потом опять вокзал, и он в зелёном брезентовом костюме, с обветренным загорелым лицом, с мозолями на кончиках пальцев. И она - высокая, стройная, в слезах. А уж после…
В крайнем случае, он согласился бы и на ВДВ. «Убого, конечно», - думал он, - «много их. А ещё элитой себя зовут. Но всё же лучше, чем в автобате маслом провонять…». И снова он видел себя на вокзале: красивый, здоровенный (почему-то именно в десанте он обязательно должен был накачаться), камуфляжка в штаны заправлена и туго ремнём перетянута, а на сточенной бляхе звезда аж выпирает. Ну и берет, конечно, и значок за много-много прыжков, и уважительные взгляды побаивающихся окружающих. И она, разумеется, плохо видя от слёз, бежит к нему по перрону. На ветру развеваются её длинные волосы. Оглушительно цокают каблучки. Ну опосля…
Но все мечты рухнули в очередном кабинете. Парни выстроились в ряд, а врач, мужчина лет сорока, вида совсем не военного, с ехидными прищуром, как заведённый тараторил:
- Подходи… трусы опускай… головку покажи… нагнись… ага…
Подходил очередной будущий призывник, и он повторял:
- Трусы… головку… нагнись… хорошо…
И опять:
- Головку…нагнись… следующий!
Пришла очередь Жигалова. Он подошёл, заранее заткнув пальцы под резинку трусов, и не дожидаясь команды, дёрнул их вниз.
- Ну-ка! Это что такое?! – удивлённо воскликнул военврач.
- Что? – смотря на сжавшийся от прохлады кабинета писюнчик, смущённо пробормотал Димка, слыша мгновенно начавшийся за спиной шёпот и хихиканье.
- Это вот… - ответил врач, взяв его за левую руку и указывая на локтевой сгиб, где краснело пятно размером с пятирублёвую монету.
- Это аллергия, - мгновенно посмелев, ответил Димка.
Показывать головку и очко странному мужчине не пришлось. Тот сразу стал что-то писать в бумаги, а потом велел, минуя все остальные кабинеты, быстро бежать в КВД…
В поисках женщин для души, отправились мы в «Сорбет». Димка сказал:
- Вечером надо приходить попозже, чтобы непринуждённо просидеть до закрытия. Там официанточка есть, Ниночка, - при этом его холёные руки обрисовали в воздухе силуэт гитары, - так я давно к ней присматриваюсь. Эрзац вариант, так сказать. Вот сегодня мы её на двоих и распишем…
В кабак мы не попали. Несмотря на цены, там случился аншлаг.
- М-да… - протянул он. – Скопились индюки, мать их кочергой в раскоряку. Значит, работаем по плану «Б». В «На дне» официанточка есть, Миланочка…
До кафе «На дне» идти два квартала, а кварталы у нас небольшие. Бодрым шагом, дворами, мы направились к цели, но успели лишь свернуть за угол. Голос из темноты спросил:
- Э! Курить есть?
Из сумрака осеннего вечера выдвинулись три фигуры. Я молча достал «Данхилл».
- О! – сказал тот же голос.
И тут же здоровенная ручища ловко выхватила у меня всю пачку. Рисковать зубами за десяток сигарет не хотелось – стоматолог нынче дорог.
- Но! – вдруг крикнул Димка, и бросился наперехват.
Моментально среагировав, та же ручища пронеслась к его лицу. И сразу вторая. Как крылья взметнулись рукава Димкиного дорого пальто. Он упал. Я тоже успел среагировать и резко ударил негодяя ногой в живот. Вероятно, удар получился слабым, или негодяй слишком сильным, вернее, стойким. При этом я поскользнулся и упал. Последнее что я запомнил – стремительно летящий в голову неопознанный предмет. Наверное, это был ботинок. Потом, на какое-то время, мир перестал существовать.
…Сквозь низкие давящие облака, безмятежно плывущие сквозь тысячелетия по небу, я увидел звёзды. Меж домов пронёсся косяк перелётных дятлов. Незнакомая девушка нежно гладила меня по голове. Далёкий голос, грубый и хриплявый, призывно декламировал: «В путь, товарищи! Свободу академику Сахарову! Труп Ленина - на столб! Нине и Милане – счастья!»…
Затем, правда, всё быстренько вернулось на круги своя. Первыми пришли боль и кровавые солоноватые сопли во рту. Следом за ними – запоздалый страх. А после и осознание того, что ушли не только хулиганы, но и деньги с телефоном и сигаретами.
Я открыл глаза. Рядом, на усыпанном мокрыми листьями асфальте, сидел Димка. Поочерёдно, то правой, то левой рукой, он аккуратно ощупывал свои раны, после чего внимательно изучал окровавленные пальцы. При этом он старательно ругался:
- Ух, мудни собачьи… лядские выкормыши… дети проституток немытых… ой, бля…
Заметив, что я, не шевелясь, лежу и смотрю на него, он улыбнулся, но тут же одёрнулся, схватившись за разбитую губу, и сказал:
- Вот тебе и любовь по самые гланды…
А потом мы шли в травмпункт. Что символично, до туда тоже два квартала. У меня мутилось в голове, текли слёзы. И без того мутный во всех отношениях, вечер стал ещё и расплывчатым. Поддерживая меня под руку, Димка, сам плохо видя единственным открытым глазом, неуверенной походкой плёлся рядом и, нагло и очень уместно перевирая Есенина, бубнил:
Я люблю это город грязевый,
Пусть обрюзг он, и пуст одрях.
Золотая дремотная мразия
Опочила в подворотнЯх.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит он - старый плут,
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый травмпункт…
…Зато теперь, часто вспоминая тот случай, я думаю: да уж, интеллигентность в трусах не спрячешь…
***
Перенесённые побои сближают людей не хуже, чем совместное бегство от ментов или покупка телевизора. И мы стали встречаться особо часто. Он, за бокальчиком, грустил в перерывах между «боями». Я же зачастил в «литературку» в надежде на интересные мысли и приятный разговор с умным человеком.
Так, однажды, мы снова встретились там. В дальнем углу шумела компания студентов - судя по лицам, не обезображенным ненужными знаниями, курса второго, как максимум. В нашей половине зала, в углу, через два столика от нас, сидела рыжая девчушка лет двадцати. Она увлечённо читала книжку в твёрдом переплёте.
- Ты никогда не задумывался, - поигрывая остатками вина в бокале, спросил Димка, - сколько могут сказать о человеке его жесты?
- Нет, - честно соврал я, - не задумывался.
Хотя размышлять об этом приходилось, конечно. Например, меня часто удивляют сотрудники ДПС, которые, представляясь, козыряют так вяло и нелепо, будто отгоняют ленивую муху. Охранник в редакции меня забавляет, когда пятерню крабом растопырит и, нервно ей потряхивая, согнутым толстым мизинцем за ухом начёсывает. Мой сосед, дядя Изя, тоже не даёт покоя, всякий раз при встрече вздымая к небу развёрнутые к себе ладони, будто он грузин, только «вай» не говорит. Этот жест, правда, я и себе перенял…
- А вот за ней понаблюдай, - кивнул он в сторону рыженькой. – Обрати внимание, как она волосы постоянно поправляет.
Я стал искоса поглядывать на девушку. Действительно, каждый раз перед тем как перелистнуть страницу, она левой рукой заправляла за ухо упрямые непослушные локоны.
- Думаешь, подслушивает? – задал я глупый вопрос, не найдя в этом жесте ничего предосудительного.
- Ну уж точно не ухо демонстрирует, - ответил Жигалов, - и не серьгу. Обычное рефлекторное движение обычной серенькой девочки, чтобы обратить на себя внимание и показать лицо. Такие обычно выглядят неплохо, но скромны и молчаливы, в учёбе - отличницы, чаще - домоседки и готовят неплохо. Хотя жест довольно таки отвратительный. Уж лучше бы чихнула, в самом деле…
- Ага, или пукнула, - пошутил я, сам нерадостный своей юморине.
- Да ты смотри, смотри. Сейчас волосы на палец накручивать начнёт, и по губам ими водить.
Она и в самом деле сделала это. Наукой психологией данный момент давно изучен, и ему придумано немало сексуальных обоснований, вроде: привлекает внимание, проявляет желание, излучает нетерпение и проч. В общем, заприметила кого-то. Я всё это уже читал и неоднократно слышал, от самих женщин в том числе. Но смог бы привести множество опровержений, теми же женщинами озвученных. Много раз они говорили мне, что это всего лишь привычка. Но я не настолько глуп, чтобы верить женским словам. По крайней мере, до тех пор, пока не влюблён. Косвенно это подтверждает слова психологов, но им я не верю ещё больше. Кто вообще решил, что психология – наука? По-моему это всего лишь выдумка обоснований самым простым жизненным наблюдениям. То ли дело психиатрия…
Прошло ещё немного времени, и девушка вышла, не одеваясь и оставив книгу на столе.
- Заметь, как смачно книженцию захлопнула, - продолжал умничать Жигалов, будучи хмельнее обычного. – Специально, чтобы мы её уход заметили. А теперь смотри на дверь туалета. Она когда выйдет, то юбку одёргивать станет, а ты обрати внимание на то, как именно она это делать будет. Причём заметь, что юбка у неё не так коротка, как должна быть для привлечения самцов, при этом гораздо короче, чем следует при соотношении её роста и длины ног. И она об этом не знать не может…
Когда девушка скрылась в закутке ведущем в уборную, Дима подошёл к её столику и посмотрел на обложку книги. Вернулся и сказал:
- Я приятно удивлён, думал Коэльо читает, или ещё дрянь какую. А ты знаешь кто такой Пётр Краснов?
- Знаю. У меня все его напечатанные книги есть. Современные издания, разумеется.
- Тогда, может, догадываешься, что она читает?
- Если не «Цареубийц», то «Атамана Платова», - ответил я, пытаясь убить сразу двух зайцев.
- В точку.
- Что именно?
- Платова…
Я тоже был удивлён. Если с выбором произведения более-менее ясно, про любовь на фоне мирной Петербургской жизни и войны 1812-го года мне тоже было интересно, то выбор автора поражал. Откуда узнала, и чем привлёк её генерал Русской Императорской армии – беглец-эмигрант, литератор, непримиримый борец с большевизмом и пособник фашистов? Если исключить случайность и советчиков, то вариант оставался один – она студентка исторического факультета.
Дима взглядом указал на её появление. Чуть обернувшись, я скосил глаза. Стоя вполоборота к нам, она действительно поправляла юбку. Причём весьма характерным, за кем-то уже ранее подмеченным мной манером – провела ладошками по заднице, а затем одёрнула спереди.
- Что скажешь? – с важным видом Шерлока, спросил Жигалов.
- О ней - ничего. Я тоже мокрые руки о жопу вытираю, когда полотенца нет.
- Да нет же, - раздосадовался он. – Трогая себя, она как бы говорит нам, что хочет. Учитывая, что именно она трогает, значит, не просто хочет, а готова. Сзади и с боков юбку дёргают, когда она мешается, неудобно. А если спереди, вроде как показывает, что приличная. Ну, типа коленки стремится прикрыть. Понимаешь?
- Допустим. Дальше что?
- А дальше, ты должен вспомнить сюжет книжки и пару фамилий героев…
А дальше мы разыграли классическое знакомство. Если, конечно, можно считать классикой подход «двое на одну». Впрочем, она была не против. Всё прошло стандартно: «здравствуйте… как дела?.. что читаете?... а-а-а… а вот мой друг тоже…», ну и так далее. Димон её веселил и убалтывал, я же, в соответствии с планом, поражал знаниями и схожестью интересов.
Она действительно оказалась студенткой истфака ЛГУ. Местная, она жила одна в тесной однушке, чем мы не преминули воспользоваться. Димка к себе самок не водит по принципиальным соображениям, а в мой холостяцкий бардак приличную девушку тащить даже стыдно.
Несмотря на то, что она осознанно шла на групповуху, я всё равно считал её именно приличной – иные учатся на юрфаке или экономическом.
Её скромное, плотно заставленной мебелью жилище лишь подкрепляло мою уверенность. Стол у окна был завален книжками, причём не учебниками, которые сиротливыми изгоями лежали под убогим советским сервантом. На подоконнике стояли одинокий пышный фикус и стопка исписанных бумаг. В изголовье стоящей в углу полутораместной кровати висела мини-репродукция Рембрандтовской «Данаи».
Не худшее впечатление произвела и кухня. Чайник на плите, микроволновки нет, высокий серебристый холодильник «ЭлДжи», набор керамических ножей, пачка финского печенья на столе, и большая чугунная сковородка. Вообще, чугунина – выбор тех, кто понимает, кто любит не только покушать, но и умеет готовить больше трёх блюд. Тех, кто знает и ценит самое вкусное – смесь масла, мясного сока, соли и специй, в которую так приятно обмакивать кусочек чёрного хлеба, а потом медленно его пережёвывать, наслаждаясь канцерогенами. Этот потребительский факт нашёл своё подтверждение, когда она сняла кусок чёрной материи, и ранее сдавленное подъюбочное содержимое наполнило собой окружающую действительность.
Она была чуть плотновата, что умело скрывала одеждой. На плечах и спине лифчик врезался в тело, оставляя на коже красные следы. На животе намечалась складка. В общем, килограмм семь-восемь были явно лишними, но никак не влияли на её тактико-технические характеристики.
Мне понравилось её разнотонное фиолетовое постельное бельё. Очень жёсткий матрас тоже пришёлся по вкусу – я захотел себе такой же. Также понравились её мягкие руки, и непередаваемый цвет гладкой кожи, свойственный только от природы рыжим. А ещё короткие отрывистые вдохи и сдавленные натужные выдохи, манера покусывать нижнюю губу, закатывать глаза, сильно прогибаться и кое- что ещё, что по этическим соображениям считаю необходимым сохранить в тайне.
Короче говоря, она мне понравилась. С ней я впервые ощутил приятную ненавязчивость мягкого тела. А ещё она, заботливая, нас накормила – таких вкусных сосисок с переваренными макаронами я не ел никогда.
Потом, когда мы ушли, Дима сказал, что кобылка толстовата. Я на него немного разозлился. Но я быстроотходчивый, и на наши отношения это никак не повлияло, но совместные похождения «для души» на том и закончились. А с ней я виделся ещё долго, но не часто.
Да, звали её Олей. А ещё я таки вскоре купил себе такую же сковородку и матрас…
***
В те редкие минуты, когда он был трезв и не озадачен женским вопросом, он превращался в мастера бесконечных весёлых историй. Мне особенно запомнились его рассказы о бегстве от армии.
Всё началось в школе, в десятом классе, когда всех привели в военкомат для постановки на первичный воинский учёт.
До этого момента он мечтал стать морпехом. Часто представлял, как дембелем, в чёрной форме с аксельбантами и лихо заломленном берете, выйдет он на перрон Царскосельского вокзала. Прищурившись, посмотрит по сторонам, полной грудью вдохнёт сложный железнодорожный аромат, небрежно бросит сумку на заплёванный асфальт, закурит. Разглядывая штатских, вспомнит боевых товарищей, и ту операцию на далёком чужом берегу, за которую болтается на его груди медаль «За отвагу». А когда народ рассосётся, он увидит омытую слезами радости любимую девушку. Она, высокая и стройная, с длинными каштановыми волосами и чуть холодным волевым лицом, бросится ему на шею, сильно сдавит, будет всхлипывать, целовать и бормотать всякие милые глупости. Он же будет нежно гладить её по спине, и повторять: «Ну не плачь… не плачь…». А уж после, дома…
Впрочем, если не возьмут в морпехи, то он согласился бы и на горно-стрелковое подразделение. Там ему виделась своя романтика: снежные вершины, опасные тропы на перевалах, крик парящих в выси орлов, ледники, расселины, и призывный голос Высоцкого – «Отвесные скалы, а ну не зевай!». А потом опять вокзал, и он в зелёном брезентовом костюме, с обветренным загорелым лицом, с мозолями на кончиках пальцев. И она - высокая, стройная, в слезах. А уж после…
В крайнем случае, он согласился бы и на ВДВ. «Убого, конечно», - думал он, - «много их. А ещё элитой себя зовут. Но всё же лучше, чем в автобате маслом провонять…». И снова он видел себя на вокзале: красивый, здоровенный (почему-то именно в десанте он обязательно должен был накачаться), камуфляжка в штаны заправлена и туго ремнём перетянута, а на сточенной бляхе звезда аж выпирает. Ну и берет, конечно, и значок за много-много прыжков, и уважительные взгляды побаивающихся окружающих. И она, разумеется, плохо видя от слёз, бежит к нему по перрону. На ветру развеваются её длинные волосы. Оглушительно цокают каблучки. Ну опосля…
Но все мечты рухнули в очередном кабинете. Парни выстроились в ряд, а врач, мужчина лет сорока, вида совсем не военного, с ехидными прищуром, как заведённый тараторил:
- Подходи… трусы опускай… головку покажи… нагнись… ага…
Подходил очередной будущий призывник, и он повторял:
- Трусы… головку… нагнись… хорошо…
И опять:
- Головку…нагнись… следующий!
Пришла очередь Жигалова. Он подошёл, заранее заткнув пальцы под резинку трусов, и не дожидаясь команды, дёрнул их вниз.
- Ну-ка! Это что такое?! – удивлённо воскликнул военврач.
- Что? – смотря на сжавшийся от прохлады кабинета писюнчик, смущённо пробормотал Димка, слыша мгновенно начавшийся за спиной шёпот и хихиканье.
- Это вот… - ответил врач, взяв его за левую руку и указывая на локтевой сгиб, где краснело пятно размером с пятирублёвую монету.
- Это аллергия, - мгновенно посмелев, ответил Димка.
Показывать головку и очко странному мужчине не пришлось. Тот сразу стал что-то писать в бумаги, а потом велел, минуя все остальные кабинеты, быстро бежать в КВД…
