Кожно-венерологический диспансер встретил радушным безразличием пустых холодных коридоров. В какой-то момент ему показалось, что в этом сером мире всего два несчастных человека – он и тот дедушка, что зашёл перед ним в семнадцатый кабинет. Пенсионер в медучреждении – это надолго. Пришлось изучать настенные плакаты. Он никогда не интересовался этим специально, но теперь многое узнал о ВИЧе, сифилисе, гонорее и гонококках, и том, что герпес бывает ещё и генитальным, причём обыкновенный с губ передаётся «туда». Тут же в голове промелькнули цветные со звуком картинки акта передачи. «Получателю» начало становится тесно в джинсах, тогда Дима сел на скамью и задумался об удивительно сексуальной ауре заведения.
Как назло, по коридору гордо прошагала женщина-врач с копной роскошных чёрных волос на голове и не менее пышным бюстом. Он подумал о ней неприличное, и мечтательно представил, как гордо зашёл бы к ней в кабинет, а она сказала: «Спустите трусы… покажите головку… хорошо…». Но тут, на удивление быстро, из семнадцатого выскочил бодрый старикан. Тут же моргнула лампочка, и Димка зашёл.
За двумя приставленными друг к другу столами сидели женщины. Одна была страшной, другая - не очень, но ей было лет семьдесят. Но Димка всё равно испугался – показывать головку бабушке не хотелось до дрожи в коленках. Внимательно выслушав причины его здесь появления, старушка спросила:
- С девочками дружишь?
Не готовый к столь элегантному синониму слова «секс», не разобравшись в вопросе, он резко, и сам для себя неожиданно, ответил правду:
- Нет!
Страшная вздохнула, и уставилась в бумаги. Бабуля скромно, едва заметно, улыбнулась и принялась выписывать лекарства…
Диагноз - «атопический дерматит» - поставил крест на боевом будущем, поселил смятение в душе, и заставил взглянуть на будущее реально. Стало очевидным, что придётся учиться дальше, а он этого дела не любил.
Через два с половиной года, на втором курсе экономического факультета, когда ему уже было восемнадцать, снова пришлось идти в военкомат, откуда его сразу отфутболили обратно в КВД. Оттуда, впрочем, его тоже отфутболили, правда, обратно в военкомат. Тогда он впервые пожалел о несделанном: будучи поставленным в диспансере на учёт, следовало появляться там каждые три месяца. Он же, с помощью дешёвого гидрокортизона за неделю избавившись от болячки, напрочь забил на это дело. Врачи, как он думал, обиделись, и в направлении написали: «Здоров!».
К тому моменту его представления о жизни сильно изменились, и место камуфляжки и слёз на перроне заменили «Лексус» и роскошная грудастая блондинка лет тридцати. В армию идти жутко не хотелось, и, вернувшись в военкомат, он заявил: «Я - алкоголик!».
Предприятие было рискованным – учёт в наркодиспансере ставил под удар водительские права, владение оружием, и сильно туманил карьерные перспективы. Но назвать себя гомосексуалистом он не рискнул, а времени на более продуктивные размышления не было.
В местном диспансере женщина-нарколог молча слушала его исповедь. Вид у неё был скорбный. Столь же грустные, такие же иконописные, как у него самого, глаза её одновременно навевали тоску и спокойствие, густо припудренные вселенской печалью. Казалось, что она вот-вот отпустит ему все грехи.
«Наверное, это от сострадания», - думал Дима, - «или от удивления?». И не в силах остановить поток вранья, он всё рассказывал и рассказывал о тревожной юности, когда был страстным, но бедным, любителем «ганжи» и связался с плохой компанией. О первой любви, и первой любви в подъезде дома номер шесть по улице Артиллерийской. О том, как с пути истинного его сбил дедов самогонный аппарат, а затем, после визита участкового, его сбил сам дед. Правда, уже не с пути, а с ног - здоровенный, килограмм девяносто весом, к семидесяти годам силы и молодецкой удали он не утратил. И о том, что теперь он глушит дешёвую водку, и только в одиночку, каждый вечер, а по утрам похмеляется…
- Всё? – спросила врач, тон её был мягок и насмешлив. – Фонтан иссяк?
- Не понял? – спросил Дима.
- Ты себя в зеркало-то видел, алкаш?
- Не понял? – упорно повторил он, понимая, что где-то прокололся.
- Ты слишком сладко выглядишь для похмелиста.
- Правда?
- И очень похож на мою первую любовь, кстати, тоже в подъезде, - при этом она провела пальцами по губам, и добавила. – И так же не хочешь идти в армию…
Последующий разговор шёл на подтексте, но сомнений не оставлял.
Тем же вечером Жигалов вкусил прелестей зрелой женщины, попутно отработав нужную справку. А в последующие месяцы действительно чуть не стал алкоголиком – сама нарколог пила много и со вкусом, никогда не приступая к делу «на сухую».
Ещё через полгода, весной, он получил военный билет с категорией «В», что означало «ограниченно годен к военной службе». А если по-русски, то это значит, что призовут только в случае всеобщей мобилизации, а значит - войны на нашей территории.
Ещё через пять месяцев его за непосещаемость отчислили из университета, что его, в общем-то, не расстроило. К тому времени он прекрасно понял и проверил на практике, чего можно добиться одним лишь молодым телом. Как именно ему это удалось, он и сам ответить не мог. Всё как-то просто, само собой у него получалось тогда: то в баре, то в парке или музее, или ещё где, он встречал и с удивительной лёгкостью контачил с женщинами вдвое, а то и более, себя старше. А что если это призвание? Если это честность и взаимность? Люди встречаются, нравятся друг другу, при этом прекрасно понимая, чего каждому надо…
Если это действительно так, то он единственный, кому я завидую. Такой взаимности, во всех её проявлениях, мне всегда очень не хватало…
Так, за работой, алкоголем и разговорами, почти минула зима, и дело подходило к очередной весне.
Весна – время светлое, жизнерадостное и немного пагубное. С другой стороны, весна – не самое худшее, что может случиться с человеком вроде меня. Когда у психов начинаются обострения, а здоровые особо рьяно стремятся продолжить род (а можно ли их считать здоровыми?), на меня нападает какая-то особенная, неописуемо-угнетающая грусть, и я начинаю пить ещё больше, и тянусь к людям, чтобы побыть в одиночестве среди них. Я понимал, что тоже не здоров, но такое спасение было выгодно. Так я познакомился с Никиткой Волковищевым.
Это случилось в бильярдной.
В те времена я играл на деньги. Ставки делал не очень большие, но играл довольно часто, и это приносило ощутимый доход - иногда вдвое больший, чем мой месячный газетный оклад. Посещал я только два заведения: пушкинский «Кубик» на Церковной, и «Пулково-Скай» на Пулковском шоссе. И если во второй ездил на машине, то в «Кубике» регулярно выпивал.
И вот однажды, субботним вечером, когда зал «Кубика» был непривычно пуст, я скучал и гонял шары в одиночестве. Собирался было уже уходить, но тут соседний столик занял парень с козлиной порослью на подбородке. Я к нему присмотрелся. Удар сильный, уверенный. Долго не прицеливается. К шару не примеряется, пока стол не обойдёт хотя бы раз. Он мне сразу понравился, и я предложил:
- Закрывайте свой стол. Составьте компанию мне. На деньги, разумеется.
- А почему бы и нет, - ответил он, смерив меня взглядом, - но, чур, разбиваю я.
- Да не вопрос, - парировал я, ощутив неприятное покалывание в животе, - только в американку.
- Конечно…
Он положил на столик зелёную отечественную купюру и прижал её пепельницей.
Предчувствие меня не обмануло.
Лично расставив шары, он старательно натёр наклейку мелом и, подмигнув мне, не прицеливаясь, ударил. Пирамида с глухим треском разлетелась. Биток «свояком» ушёл в дальнюю правую лузу. Любимая мной «семёрка» встала под удар в дальнюю левую. «Единичка» - в центр. Ещё через минуту партия завершилась, что называется, «с кия».
- Недурно, - сказал я, всем видом выказывая уважение в смеси с напускным равнодушием. - Давненько такого не видел.
Он ничего не ответил, лишь пожал плечами.
- Может, по полтишку? - предложил я, закипая от бессильной злобы и настраиваясь на реванш.
- Если «Джеймсона», то можно, - и тут же добавил. - Только за мой счёт.
Мы выпили, закурили. Он по-свойски представился:
- Никитос.
- Пал Егорыч, - соврал я, как обычно приписав себе «липовое» отчество.
Его заскорузлые пальцы гармошкой сложили окурок «Кента» в пепельнице.
- Ну что, ещё разок, - предложил он, взглядом указывая на мятые купюры, - на все?
- А давай, - ответил я, секунду померявшись с ним взглядами, - удвоим?
- Это можно…
Наш поединок напомнил мне сексуальный контакт. Второй раз оно, конечно, подольше, но если в первый раз лажа вышла, то орудие производства лучше зачехлить…
Денег у меня больше не было, и после мы пили снова за его счёт. Я так не привык, но совесть не мучала – он сам предложил, сославшись на лёгкий заработок.
Пьяный разговор, как обычно, скатился в политику, и выявил оппозиционные настроения моего нового знакомца.
- А почему в говне живем, знаешь? – говорил он, с шумом вращая по столу пустой стакан с толстым ребристым дном. – Потому что – бюрократы. Правительство паскудное, депутаты толстожопые. Чиновничий аппарат раздут. Милицию в полицию переименовали, а толку? А законы? Хоть бы один нормальный приняли, для людей. Ан нет! Заметь: все законы носят исключительно запретительный характер. Всё что ты можешь заиметь в личное пользование – облагают налогом, или заставляют ходить по инстанциям и платные бумажки собирать. И всё жиреют, суки, пухнут, а нажраться никак не могут. А всё оттого, что знают твари, что век их недолгий, и жирок наедают. Воруют у государства! Обворовывают граждан! И только что и знают – всё себе да себе! Ненавижу!!!
В пьяном угаре я не сразу понял, кого он мне напоминает. А когда понял – расплылся в глупой улыбке. Повисла пауза. Он посмотрел на меня как-то странно. Вращаемый стакан выпал из его руки и с дребезгом разлетелся по полу. Почуяв неладное, я, как учил Игорян, схватил первое попавшееся под руку – пепельницу – изготовившись запустить ею в пьяную вражескую морду, при этом разбросав по полу окурки.
- Ну вы! – завопила из-за барной стойки Ника. – Что устроили тут?!
…Я думал, что хорошо её знаю. Оказалось, что она лучше знает Никиту. Это будет неприятно, но это будет потом…
- Ты чего? – удивился Никитос.
- Ничего, - сконфуженно промямлил я, - просто Нике всё равно пол подметать, и я подумал, что пепелку поменять было бы неплохо…
- А, ну тогда правильно, что на пол сбросил - чистую от неё не дождёшься. Так вот слушай дальше. И при всём при этом – кумовство. Вот … (тут он назвал фамилию заслуженного гражданина нашего городка) дом себе построил. Забор двухметровый, за ним пихты по периметру, а камеры так вообще не только территорию просматривают, но ещё и улицы прилегающие. Причём заметь, что это почти в центре города, на месте закрытого детского сада. А … (тут он назвал фамилию крупного чинуши из администрации), который тот детсад закрыл, тоже дом построил, только в Александровке. Ни много ни мало – два этажа по сто с лишним квадратов. А у его жены, владелицы захудалого салона красоты, машина за шесть миллионов. Дочка учится в СПбГУ, на бюджетном, конечно. А у неё…
- Да знаю я это… - перебил я.
- Вот! Все всё знают, все всем недовольны! А куда власть законная смотрит, а?! Вот взяли бы всех этих ворюг за шкирку, да по столбам развесили! Вот это была бы справедливость в правовом государстве. Правда, думаю, что столбов до самой Александровки не хватило бы…
Есть в нашей стране, великой и необъятной, такая забава, за века ставшая национальной идеей – избегать контактов с правоохранительными органами. Особо несознательные возводят её в ранг искусства. Она становится их стилем жизни и принципиальной позицией. В самых запущенных случаях – стихией, смыслом бытия.
Об этом я знал всегда, но из дальнейшего разговора выяснилось, что таковым оказался и Никитка - прирождённым оппозиционером и борцом с режимом.
При том, что жуткий бабник, однажды он был женат. Он всегда называл её – милая. Она его – котик. Его понять можно: миловаться – по-славянски означает – трахаться. Её же, с вечной аллергией на всех без исключения кошачьих, понять трудновато. Было бы трудновато, если бы я не знал её лет так пятнадцать.
Когда-то мы с ней учились в параллельных классах, потом в одном. И после школы поддерживали отношения. И неизвестно как сложилась бы её жизнь семейная и вообще, да и моя тоже, если бы я пошёл у неё на поводу. Да-да, она много раз подкатывала ко мне, но я всегда оставался холоден. Даже не знаю почему. Наверное, потому, что стойку делаю только на блондинок.
Однажды мы с ней встретились. Я был в ударе, и наговорил ей пошлых глупостей. А она мне:
- Тебе вообще когда-нибудь бывает стыдно?
Мне часто бывает, но я сказал:
- Иногда. Вот, например, сейчас.
- И за что же именно, интересно?
- Забыл…
- Что забыл?
- Настоящую фамилию Троцкого забыл…
Я был абсолютно серьёзен. А она вконец обиделась:
- Знаешь, достали твои дурацкие шуточки. Или ты действительно думаешь, что это смешно?
- А по-твоему, - говорю, - это не важно? Или Троцкий шуток нашутил в истории?
Она не поняла. Они вообще тупые – те, кто замуж в двадцать выскочил.
Кроме того, рядовая баба – существо напрочь лишенное творческого начала. Поэтому реализуются её способности на кухне. А подопытным почитателем таланта, причём добровольным и благодарным, должен быть мужчина. Я знаю, о чём говорю. Я её стряпни вкусил однажды.
Впрочем, это не важно. Не будем лезть в чужую жизнь, и посчитаем, что развелись они именно поэтому.
В школе Никитка учился, как и все нормальные парни – на тройки. Там же начал курить. Там же начал пить. В те же годы пережил первую, а затем вторую, третью и последующие влюблённости. Тогда же в первый и последний раз был бит за одну из них. Больше ничем особенным те десять лет ему не запомнились.
В университетские годы жизнь изменилась.
«На картошке» у него, высоко чернявого парня, от девок отбоя не было. В первый же день он познакомился сразу с четырьмя. Лена, Света, Оля и Марина оказались приезжими подружками из Северодвинска. Он сразу сделал стойку на фигуристую крашеную блондинку Ленку, но та, хоть и была инициатором втягивания его в их бабскую компанию, от подружек отрываться не спешила, а к концу дня и вовсе утомила бесконечной болтовнёй. К тому же все они оказались курящими, чего он в женщинах не поощрял. Наслушавшись их историй, немного поразмыслив и перекурив сам, он решил, что с приезжими лучше не связываться.
На второй день он познакомился с Алиной. Приятная во всех отношениях девчонка, она тоже сама завязала знакомство, навязавшись в напарники. Всё было хорошо, только Никитку смущала её внешняя схожесть с некогда влюблённой в него одноклассницей, которая долго его домогалась, и тоже была хороша, но не настолько, чтобы он снизошёл. Ещё больше смущал здоровяк Антоха, её не то брат, не то одноклассник, напросившийся в коллеги по борозде. В результате Алинка тоже сыграла мимо кассы.
Как назло, по коридору гордо прошагала женщина-врач с копной роскошных чёрных волос на голове и не менее пышным бюстом. Он подумал о ней неприличное, и мечтательно представил, как гордо зашёл бы к ней в кабинет, а она сказала: «Спустите трусы… покажите головку… хорошо…». Но тут, на удивление быстро, из семнадцатого выскочил бодрый старикан. Тут же моргнула лампочка, и Димка зашёл.
За двумя приставленными друг к другу столами сидели женщины. Одна была страшной, другая - не очень, но ей было лет семьдесят. Но Димка всё равно испугался – показывать головку бабушке не хотелось до дрожи в коленках. Внимательно выслушав причины его здесь появления, старушка спросила:
- С девочками дружишь?
Не готовый к столь элегантному синониму слова «секс», не разобравшись в вопросе, он резко, и сам для себя неожиданно, ответил правду:
- Нет!
Страшная вздохнула, и уставилась в бумаги. Бабуля скромно, едва заметно, улыбнулась и принялась выписывать лекарства…
Диагноз - «атопический дерматит» - поставил крест на боевом будущем, поселил смятение в душе, и заставил взглянуть на будущее реально. Стало очевидным, что придётся учиться дальше, а он этого дела не любил.
Через два с половиной года, на втором курсе экономического факультета, когда ему уже было восемнадцать, снова пришлось идти в военкомат, откуда его сразу отфутболили обратно в КВД. Оттуда, впрочем, его тоже отфутболили, правда, обратно в военкомат. Тогда он впервые пожалел о несделанном: будучи поставленным в диспансере на учёт, следовало появляться там каждые три месяца. Он же, с помощью дешёвого гидрокортизона за неделю избавившись от болячки, напрочь забил на это дело. Врачи, как он думал, обиделись, и в направлении написали: «Здоров!».
К тому моменту его представления о жизни сильно изменились, и место камуфляжки и слёз на перроне заменили «Лексус» и роскошная грудастая блондинка лет тридцати. В армию идти жутко не хотелось, и, вернувшись в военкомат, он заявил: «Я - алкоголик!».
Предприятие было рискованным – учёт в наркодиспансере ставил под удар водительские права, владение оружием, и сильно туманил карьерные перспективы. Но назвать себя гомосексуалистом он не рискнул, а времени на более продуктивные размышления не было.
В местном диспансере женщина-нарколог молча слушала его исповедь. Вид у неё был скорбный. Столь же грустные, такие же иконописные, как у него самого, глаза её одновременно навевали тоску и спокойствие, густо припудренные вселенской печалью. Казалось, что она вот-вот отпустит ему все грехи.
«Наверное, это от сострадания», - думал Дима, - «или от удивления?». И не в силах остановить поток вранья, он всё рассказывал и рассказывал о тревожной юности, когда был страстным, но бедным, любителем «ганжи» и связался с плохой компанией. О первой любви, и первой любви в подъезде дома номер шесть по улице Артиллерийской. О том, как с пути истинного его сбил дедов самогонный аппарат, а затем, после визита участкового, его сбил сам дед. Правда, уже не с пути, а с ног - здоровенный, килограмм девяносто весом, к семидесяти годам силы и молодецкой удали он не утратил. И о том, что теперь он глушит дешёвую водку, и только в одиночку, каждый вечер, а по утрам похмеляется…
- Всё? – спросила врач, тон её был мягок и насмешлив. – Фонтан иссяк?
- Не понял? – спросил Дима.
- Ты себя в зеркало-то видел, алкаш?
- Не понял? – упорно повторил он, понимая, что где-то прокололся.
- Ты слишком сладко выглядишь для похмелиста.
- Правда?
- И очень похож на мою первую любовь, кстати, тоже в подъезде, - при этом она провела пальцами по губам, и добавила. – И так же не хочешь идти в армию…
Последующий разговор шёл на подтексте, но сомнений не оставлял.
Тем же вечером Жигалов вкусил прелестей зрелой женщины, попутно отработав нужную справку. А в последующие месяцы действительно чуть не стал алкоголиком – сама нарколог пила много и со вкусом, никогда не приступая к делу «на сухую».
Ещё через полгода, весной, он получил военный билет с категорией «В», что означало «ограниченно годен к военной службе». А если по-русски, то это значит, что призовут только в случае всеобщей мобилизации, а значит - войны на нашей территории.
Ещё через пять месяцев его за непосещаемость отчислили из университета, что его, в общем-то, не расстроило. К тому времени он прекрасно понял и проверил на практике, чего можно добиться одним лишь молодым телом. Как именно ему это удалось, он и сам ответить не мог. Всё как-то просто, само собой у него получалось тогда: то в баре, то в парке или музее, или ещё где, он встречал и с удивительной лёгкостью контачил с женщинами вдвое, а то и более, себя старше. А что если это призвание? Если это честность и взаимность? Люди встречаются, нравятся друг другу, при этом прекрасно понимая, чего каждому надо…
Если это действительно так, то он единственный, кому я завидую. Такой взаимности, во всех её проявлениях, мне всегда очень не хватало…
***
Так, за работой, алкоголем и разговорами, почти минула зима, и дело подходило к очередной весне.
Весна – время светлое, жизнерадостное и немного пагубное. С другой стороны, весна – не самое худшее, что может случиться с человеком вроде меня. Когда у психов начинаются обострения, а здоровые особо рьяно стремятся продолжить род (а можно ли их считать здоровыми?), на меня нападает какая-то особенная, неописуемо-угнетающая грусть, и я начинаю пить ещё больше, и тянусь к людям, чтобы побыть в одиночестве среди них. Я понимал, что тоже не здоров, но такое спасение было выгодно. Так я познакомился с Никиткой Волковищевым.
Это случилось в бильярдной.
В те времена я играл на деньги. Ставки делал не очень большие, но играл довольно часто, и это приносило ощутимый доход - иногда вдвое больший, чем мой месячный газетный оклад. Посещал я только два заведения: пушкинский «Кубик» на Церковной, и «Пулково-Скай» на Пулковском шоссе. И если во второй ездил на машине, то в «Кубике» регулярно выпивал.
И вот однажды, субботним вечером, когда зал «Кубика» был непривычно пуст, я скучал и гонял шары в одиночестве. Собирался было уже уходить, но тут соседний столик занял парень с козлиной порослью на подбородке. Я к нему присмотрелся. Удар сильный, уверенный. Долго не прицеливается. К шару не примеряется, пока стол не обойдёт хотя бы раз. Он мне сразу понравился, и я предложил:
- Закрывайте свой стол. Составьте компанию мне. На деньги, разумеется.
- А почему бы и нет, - ответил он, смерив меня взглядом, - но, чур, разбиваю я.
- Да не вопрос, - парировал я, ощутив неприятное покалывание в животе, - только в американку.
- Конечно…
Он положил на столик зелёную отечественную купюру и прижал её пепельницей.
Предчувствие меня не обмануло.
Лично расставив шары, он старательно натёр наклейку мелом и, подмигнув мне, не прицеливаясь, ударил. Пирамида с глухим треском разлетелась. Биток «свояком» ушёл в дальнюю правую лузу. Любимая мной «семёрка» встала под удар в дальнюю левую. «Единичка» - в центр. Ещё через минуту партия завершилась, что называется, «с кия».
- Недурно, - сказал я, всем видом выказывая уважение в смеси с напускным равнодушием. - Давненько такого не видел.
Он ничего не ответил, лишь пожал плечами.
- Может, по полтишку? - предложил я, закипая от бессильной злобы и настраиваясь на реванш.
- Если «Джеймсона», то можно, - и тут же добавил. - Только за мой счёт.
Мы выпили, закурили. Он по-свойски представился:
- Никитос.
- Пал Егорыч, - соврал я, как обычно приписав себе «липовое» отчество.
Его заскорузлые пальцы гармошкой сложили окурок «Кента» в пепельнице.
- Ну что, ещё разок, - предложил он, взглядом указывая на мятые купюры, - на все?
- А давай, - ответил я, секунду померявшись с ним взглядами, - удвоим?
- Это можно…
Наш поединок напомнил мне сексуальный контакт. Второй раз оно, конечно, подольше, но если в первый раз лажа вышла, то орудие производства лучше зачехлить…
Денег у меня больше не было, и после мы пили снова за его счёт. Я так не привык, но совесть не мучала – он сам предложил, сославшись на лёгкий заработок.
Пьяный разговор, как обычно, скатился в политику, и выявил оппозиционные настроения моего нового знакомца.
- А почему в говне живем, знаешь? – говорил он, с шумом вращая по столу пустой стакан с толстым ребристым дном. – Потому что – бюрократы. Правительство паскудное, депутаты толстожопые. Чиновничий аппарат раздут. Милицию в полицию переименовали, а толку? А законы? Хоть бы один нормальный приняли, для людей. Ан нет! Заметь: все законы носят исключительно запретительный характер. Всё что ты можешь заиметь в личное пользование – облагают налогом, или заставляют ходить по инстанциям и платные бумажки собирать. И всё жиреют, суки, пухнут, а нажраться никак не могут. А всё оттого, что знают твари, что век их недолгий, и жирок наедают. Воруют у государства! Обворовывают граждан! И только что и знают – всё себе да себе! Ненавижу!!!
В пьяном угаре я не сразу понял, кого он мне напоминает. А когда понял – расплылся в глупой улыбке. Повисла пауза. Он посмотрел на меня как-то странно. Вращаемый стакан выпал из его руки и с дребезгом разлетелся по полу. Почуяв неладное, я, как учил Игорян, схватил первое попавшееся под руку – пепельницу – изготовившись запустить ею в пьяную вражескую морду, при этом разбросав по полу окурки.
- Ну вы! – завопила из-за барной стойки Ника. – Что устроили тут?!
…Я думал, что хорошо её знаю. Оказалось, что она лучше знает Никиту. Это будет неприятно, но это будет потом…
- Ты чего? – удивился Никитос.
- Ничего, - сконфуженно промямлил я, - просто Нике всё равно пол подметать, и я подумал, что пепелку поменять было бы неплохо…
- А, ну тогда правильно, что на пол сбросил - чистую от неё не дождёшься. Так вот слушай дальше. И при всём при этом – кумовство. Вот … (тут он назвал фамилию заслуженного гражданина нашего городка) дом себе построил. Забор двухметровый, за ним пихты по периметру, а камеры так вообще не только территорию просматривают, но ещё и улицы прилегающие. Причём заметь, что это почти в центре города, на месте закрытого детского сада. А … (тут он назвал фамилию крупного чинуши из администрации), который тот детсад закрыл, тоже дом построил, только в Александровке. Ни много ни мало – два этажа по сто с лишним квадратов. А у его жены, владелицы захудалого салона красоты, машина за шесть миллионов. Дочка учится в СПбГУ, на бюджетном, конечно. А у неё…
- Да знаю я это… - перебил я.
- Вот! Все всё знают, все всем недовольны! А куда власть законная смотрит, а?! Вот взяли бы всех этих ворюг за шкирку, да по столбам развесили! Вот это была бы справедливость в правовом государстве. Правда, думаю, что столбов до самой Александровки не хватило бы…
Есть в нашей стране, великой и необъятной, такая забава, за века ставшая национальной идеей – избегать контактов с правоохранительными органами. Особо несознательные возводят её в ранг искусства. Она становится их стилем жизни и принципиальной позицией. В самых запущенных случаях – стихией, смыслом бытия.
Об этом я знал всегда, но из дальнейшего разговора выяснилось, что таковым оказался и Никитка - прирождённым оппозиционером и борцом с режимом.
При том, что жуткий бабник, однажды он был женат. Он всегда называл её – милая. Она его – котик. Его понять можно: миловаться – по-славянски означает – трахаться. Её же, с вечной аллергией на всех без исключения кошачьих, понять трудновато. Было бы трудновато, если бы я не знал её лет так пятнадцать.
Когда-то мы с ней учились в параллельных классах, потом в одном. И после школы поддерживали отношения. И неизвестно как сложилась бы её жизнь семейная и вообще, да и моя тоже, если бы я пошёл у неё на поводу. Да-да, она много раз подкатывала ко мне, но я всегда оставался холоден. Даже не знаю почему. Наверное, потому, что стойку делаю только на блондинок.
Однажды мы с ней встретились. Я был в ударе, и наговорил ей пошлых глупостей. А она мне:
- Тебе вообще когда-нибудь бывает стыдно?
Мне часто бывает, но я сказал:
- Иногда. Вот, например, сейчас.
- И за что же именно, интересно?
- Забыл…
- Что забыл?
- Настоящую фамилию Троцкого забыл…
Я был абсолютно серьёзен. А она вконец обиделась:
- Знаешь, достали твои дурацкие шуточки. Или ты действительно думаешь, что это смешно?
- А по-твоему, - говорю, - это не важно? Или Троцкий шуток нашутил в истории?
Она не поняла. Они вообще тупые – те, кто замуж в двадцать выскочил.
Кроме того, рядовая баба – существо напрочь лишенное творческого начала. Поэтому реализуются её способности на кухне. А подопытным почитателем таланта, причём добровольным и благодарным, должен быть мужчина. Я знаю, о чём говорю. Я её стряпни вкусил однажды.
Впрочем, это не важно. Не будем лезть в чужую жизнь, и посчитаем, что развелись они именно поэтому.
В школе Никитка учился, как и все нормальные парни – на тройки. Там же начал курить. Там же начал пить. В те же годы пережил первую, а затем вторую, третью и последующие влюблённости. Тогда же в первый и последний раз был бит за одну из них. Больше ничем особенным те десять лет ему не запомнились.
В университетские годы жизнь изменилась.
«На картошке» у него, высоко чернявого парня, от девок отбоя не было. В первый же день он познакомился сразу с четырьмя. Лена, Света, Оля и Марина оказались приезжими подружками из Северодвинска. Он сразу сделал стойку на фигуристую крашеную блондинку Ленку, но та, хоть и была инициатором втягивания его в их бабскую компанию, от подружек отрываться не спешила, а к концу дня и вовсе утомила бесконечной болтовнёй. К тому же все они оказались курящими, чего он в женщинах не поощрял. Наслушавшись их историй, немного поразмыслив и перекурив сам, он решил, что с приезжими лучше не связываться.
На второй день он познакомился с Алиной. Приятная во всех отношениях девчонка, она тоже сама завязала знакомство, навязавшись в напарники. Всё было хорошо, только Никитку смущала её внешняя схожесть с некогда влюблённой в него одноклассницей, которая долго его домогалась, и тоже была хороша, но не настолько, чтобы он снизошёл. Ещё больше смущал здоровяк Антоха, её не то брат, не то одноклассник, напросившийся в коллеги по борозде. В результате Алинка тоже сыграла мимо кассы.
