И позже, в палатке, после быстрого акта мести, она всё ещё не начинала.
- Спи, - застёгивая спаренный спальник, нежно прошептала Катя…
… - Вставай, - голос Иры вырвал меня из глубины. – Я есть хочу.
- А который час?
- Не знаю.
- Приличные люди в это время ещё спят.
- Вставай, - настаивала Ира и толкала меня в плечо. – Девушка голодна. Угости её омлетом. Ты же хвастался, что знаешь много рецептов.
- Я всегда перед девушками яйцами хвастаюсь, ты не первая, и поверь – это не повод будить человека в такую рань.
- Ты меня любишь или нет?
- Боже ж ты мой, не начинай.
- Богиня моя, - поправила Ира, - а ты – мой апостол.
- Ага, разрешите представиться: апостол Павел, проповедник яиц и жрец сковороды чугунной, - пробурчал я, встал, подёрнулся от холода, и второй раз за утро пошёл на кухню.
Шипя в растопленном масле, лук томился под крышкой. Маленькое помещение быстро наполнилось сладковатым ароматом. Я люблю этот запах, и специально не включил вытяжку. Зажав в уголке рта сигарету, принялся молоть кофе. Всё как прежде: тёмнообжаренные зёрна, три ложки на чашку, тонкий ручной помол, целая с четвертью ложка сахара; варить на слабом огне, помешивая два раза – когда зашипит, и когда пена побежит вверх. Должно получиться неплохо, разве что зёрна дерьмовые – других в магазине не купишь. На большой конфорке забухтел старый чайник – воды в нём было совсем мало. Залив размякший лук взбитыми с водой яйцами, посолив, добавив мелко нарезанный помидор и сухой базилик, и накрыв всё это крышкой, я крикнул:
- Садитесь жрать, пожалуйста.
Втайне я надеялся, что всё будет красиво, как в кино, но Ира подобными глупостями занимать не спешила. Она не стала искать в шкафу мою единственную белую рубашку, и вместо этого просто завернулась в клетчатый флисовый плед. Обстановка холостяцкой кухни идиллии и романтизма ситуацию также не привносила. Сев на пролетарский табурет, Ира спросила:
- Почему ты не купишь приличные стулья?
- А зачем?
- Красивее и удобнее, - ответила она.
- Зато табурет – предмет многофункциональный. Это не только сиденье, но и стремянка, и верстак, и подставка. Его можно использовать как оружие. Я научу тебя, как выталкивать его из-под себя ногой и перехватывать для удара. А ещё им можно здорово пугать собаку.
- У тебя была собака?
- Была.
- А ты не хочешь завести ещё одну?
- Для себя – нет.
- Почему? – искренне удивилась Ира.
- Не представляю себе, как это можно, - ответил я, отвернулся от неё и выключил газ под сковородой. – Друг был, и больше его нет. А друзей разве меняют? Впрочем, если у меня будут дети, то обязательно будет и собака. Маленькие дети почему-то очень любят собак, а взрослые всё чаще заводят кошек.
- А ты хочешь детей?
- Не больше чем собаку. Отцовский инстинкт спит во мне где-то глубоко и очень крепко.
Я поставил перед Ирой сковороду и снял с неё крышку, из-под которой ударило облачко пара. Пышный омлет мгновенно начал оседать. Рядом я поставил маслёнку, положил вилку, нож и несколько ломтиков хлеба. Пока Ира намазывала на хлеб масло, я засыпал кофейную смесь в турку, залил её водой и определил на огонь. Себе заварил чай.
Смотря как Ира уминает омлет, я понял, что мне придётся довольствоваться бутербродами с сыром, и принялся за их приготовление. Но тут же опомнился, что надо сварить правильный кофе, и вернулся к плите. Мне было неловко за излишнюю суетливость, и я упрекал себя, что не могу позаботиться о себе и девушке одновременно. Я слишком привык быть один.
- Мне кажется, эта джезва слишком мала для двоих, - справедливо заметила Ира, когда я снял турку с огня.
- Да, - ответил я. – Она только для тебя.
- Ты не любишь кофе?
- Утром предпочитаю чай.
- Омлет тоже не любишь?
- Омлет люблю. Но у меня только одна сковорода и оставалось лишь три яйца.
- Намекаешь, что я тебя объела? – прожевав последний кусок, спросила Ира.
- Нет, - ответил я, мелочно и подло вздохнув об омлете. – Просто героически делюсь с тобой последним, так как кроме того что на столе, жрать в доме больше нечего.
Днём Ира уехала в Питер навестить родителей, а я остался лежать в кровати один. Никогда прежде это немудрёное занятие не требовало от меня приложения стольких усилий. Просто лежать и думать было невыносимо. Я ворочался. Мысли путались и перескакивали с одной на другую сообразно изменению положения тела. Всё напоминало об Ире: эта смятая простынь, выбившаяся из-под матраса с её стороны постели, аромат духов на подушке, которую я зачем-то обнимал, и оставленная на прикроватной тумбочке помада «Dior». А напротив кровати большое зеркало и две фотографии. Зеркало Ира заценила так: «Идея не нова, но мне нравится». В него же глядя, ещё полуголая, она красила губы. О девушке же с фотографий она не сказала ни слова, что было очень мудро с её стороны и, должно быть, весьма обидно с моей. Я понял это только теперь, и это понимание всколыхнуло во мне ряд новых переживаний и чувств, в результате которых Ира стала мне ещё ближе и дороже. В голове не укладывался сам факт того, что вот-вот вспыхнувшая влюблённость может сгореть и забыться всего лишь за неделю разлуки, может затмиться деловой суетой, что её вообще способно что-то подменить. Разве так бывает? Я почувствовал себя конченым мудаком, откровенно заявляющим любящей девушке о её вторичной позиции в иерархическом списке важностей. Подло. И как она это перенесла, и зачем? Или она настолько уверена в себе, что позволяет не придавать значения подобным «мелочам»? Какой же я всё-таки непредусмотрительный ублюдок. Надо было фотографии снять. А ведь она раскрылась передо мной. А как поцеловала уходя. И эти её «любимый» и «мальчик мой» - так меня вообще никто никогда не называл. И чем я ей на это ответил? «Нет, - подумал я, - фотографиям здесь определённо не место». Но точно понимал, что и выкинуть их не смогу.
А фотографии висели, и с них на меня смотрела Катя. Хорошие, в общем-то, фотографии. Да и Катя не плохая. Я рад, что она была в моей жизни. Это же ей я обязан наличию у меня Иры. С другой стороны, если бы не она, я бы мог до сих пор работать в рекламе с командором и Зарецкой, и не было бы страха, сомнений, бедности и скитаний, и не случилось бы той поездки по Золотому кольцу. Может и Игорян был бы жив. Да, много бед она принесла мне, много. Но есть в мире люди и получше неё, и благодаря им я опять наплаву, и стремлюсь окружить ими себя, хоть пока и безуспешно. Всё же я хочу поговорить, и должен ей позвонить. Я же столько дум передумал, сколько мыслей о ней обломал, представляя будто слеп, но слышу её голос, а если и не слышу, то держу за её руку. В те моменты, когда я не мечтал о мести, это была великая мечта – обнимать её или держать за руку, и только. «Но это всё рефлексия, - сказал я себе, - и пахнет она предательством, а ты предателем никогда не был, вот и не начинай, а лучше ещё подумай о том, что скажешь, когда позвонишь».
Но когда я позвонил, говорить ничего не пришлось. Катя всё сказала сама.
- Ты рановато, ещё не обед. Неужели ты забыл? Мне неудобно сейчас разговаривать. Давай встретимся, где в первый раз, в то же время. Хоть это ты помнишь? Целую, - сказала она и повесила трубку.
До «того же» времени оставалось почти семь часов, что на корню подрубало мои планы, согласно которым задолго до половины восьмого должна была вернуться Ира. Я вынужден был ей солгать: «У меня встреча с нашим будущим коллегой… да, сегодня… нет, не долго, полчаса, может, чуть больше… обязательно расскажи родителям про меня, мне очень важно мнение твоего отца… и я тебя тоже»…
В девятнадцать тридцать я снова стоял на углу Школьной и бульвара Алексея Толстого, по чётной стороне, у дома 48/33, только теперь темнело раньше, отчего я чувствовал себя гораздо спокойнее. И ещё увереннее и несокрушимее, но уже по другой причине.
Единственный раз в жизни она не опоздала, и пришла точно в срок. Возмутительная пунктуальность. Катя была собрана и казалась очень сдержанной. Это отражалось на её лице и походке. Руки она держала в карманах тонкого серого пальто, а шею обмотала тем самым палантином, который я привёз ей из Павловского Посада. Я совсем позабыл о нём, но увидев - вспомнил, и что-то во мне дрогнуло, болью досады исказив физиономию.
Набежавшие сумерки наполнялись туманом. Подойдя вплотную, Катя потянулась, чтобы поцеловать меня в щёку, но я уклонился. Будучи на голову выше, нетрудно проделать это весьма элегантно.
- Я ждала тебя, - сказала Катя.
- Да, вчера в «Уно кафе» ты ждала именно меня.
- Серёжа - мой друг. Он помог мне купить новую машину, и вчера мы просто зашли отпраздновать удачное приобретение.
- Оправдание хуже лжи, - ответил я. Опять грубо, но моя защитная линия поведения выглядела именно так. – Не надо мне о друзьях рассказывать. Я не ревную.
- Я и не думала.
- А я уже много лет думаю. И поверь: думать – не самое продуктивное занятие, если сказать нечего.
- Но тебе ведь есть что мне сказать, а мысли всё равно непродуктивны, - сказала она и улыбнулась так, будто почувствовала, как дрогнула моя оборонительная стена. – Давай сядем в машину. Холодно.
В заведённой машине было тепло. Только спортивный характер интерьера «Альфы» не способствовал душевным разговорам, и я с горечью вспомнил свой «Ситроен». Живя во Франции, я не замечал за французами их литературной романтичности, но в российский дебрях четырёхколёсный кусочек Франции, презрительно именуемый согражданами «семейным», не раз творил чудеса на поле любовной брани.
- Я помню, как ты рассказывал о красной итальянке с белой кожей, - сказала Катя, рукой проведя по боковине сиденья. – Молодец, что купил мечту.
- Мечты не продаются, и тем более не покупаются.
- Хорошо живёшь, значит.
- Ага, счастливо.
Она ничего не ответила, просто молчала и смотрела на меня с вызовом. И я молчал, не зная, что сказать. Так всегда бывает, когда долго крутишь в голове диалоги. Самое обидное, что потом всё равно будешь их скрутить и думать: «Эх, надо было так сказать, то ответить, это сделать». И не придумав ничего лучше, я взял её за руку, даже не заметив, как сбылась очередная мечта.
- Ты всё ещё злишься на меня? – спросила она.
- Я? На тебя? За что?
- Я ведь знаю, почему парни упорно зовут на встречу, а встретив – держатся отстранённо.
- Не поверишь, но я тоже знаю. Одного понять не могу: зачем делать этим парням больно.
- Ну вот. Ты даже теперь злишься. А я не могла. Не могла даже сказать тебе об этом, - она положила вторую ладонь поверх моей. – Я была больна.
- Чем? – бестактно не поверил я. – Воспалением женской жестокости?
- Воспалением, - ответила Катя и сильнее прижала ладошку. Только теперь я почувствовал, какие горячие у неё руки. – За год я перенесла три операции, потом реабилитация, и теперь у меня никогда не будет детей. Только если чудом…
Она сказала это спокойно, на одном дыхании, отвернувшись от меня. Несколько секунд ушло на переваривание этих слов. Тут-то я и дрогнул, высвободил свою руку, и крепко прижал Катю к себе. Сентиментальный я стал, и не смог сдержать слёз. Стыдно было показать это ей, и потому, продолжая обнимать, я погнал дикую несвоевременную чушь.
- И ты продала свой «Мерседес» и купила что-то подешевле, потому что у тебя плохо с деньгами?
Она молча кивала в ответ.
- У меня тоже с ними плохо, - продолжал я, - но сейчас не время падать духом.
- Ты прав, - ответила она. Голос её был сух и даже чёрств. – И девушка у тебя хорошая.
- Да, она замечательная. Был даже такой момент, когда я собрался на ней жениться.
- Не обижай её, если любишь, - сказала Катя. – А я мешать не буду. Мне очень хотелось объясниться, и теперь мы с тобой больше не увидимся. Прости меня, если сможешь.
«Да простил я тебя, дуру, - гневно думал я, - давно простил! Что ж ты глупая такая? Почему сразу не сказала? Что, стыдно? Страшно? Глупо? А я что, не понял бы, испугался, сбежал? Думаешь, лучше мне сделала? Осчастливила, избавив от себя? Дура! Дура!! Дура!!!».
- Не за что мне прощать тебя, Кать. Я ведь и злиться на тебя не мог по-настоящему. Ты просто сделала мне больно, но я терпел. А когда было особенно тяжело, жалел, что не осталось у меня от тебя ни одной вещички, чтобы потрогать можно было, связь ощущая.
- Вот за это всё и прости. И отпусти. У меня теперь всё хорошо, и у тебя тоже. Теперь в нашей истории можно поставить точку.
- Можно, только я не хочу.
Смириться с её спокойствием я не мог.
- Ты опять чем-то взволнован, - сказала Ира, поняв, что все её усилия тщетны. – Я, правда, с этим ещё не сталкивалась, но говорят, что в твоём возрасте с мужчинами это уже случается.
- Кто говорит?
- Люди.
- Врут твои люди. «Это» случается и гораздо раньше моего возраста.
Не получилось. Так бывает. И у меня уже случалось, и мне даже стыдно за это не было, но в сложившейся ситуации я лихорадочно придумывал себе оправдание. Что можно было сказать? Всё кроме правды. Старые истории были глупы и нелепы, а последняя вообще отвратительна. В нынешней же причине предстояло, прежде всего, признаться самому себе.
Катя ушла, причём навсегда. Она и раньше уходила, и каждый раз я чувствовал то же самое. Вот и теперь меня томила недосказанность. Я снова упустил момент, и не сказал что хотел, о чём думал, что так волновало. «Мне пора, - сказала Катя, высвободилась из моих объятий и открыла дверь». «А поцеловать, как прежде? - окликнул я, но она лишь помотала головой и ответила «не надо»». Она вышла и аккуратно захлопнула тяжёлую дверь. Извернувшись на сидении, я сквозь тонировку задних стёкол смотрел, как она удалялась. Хотелось выскочить, догнать, силой и словом загнать обратно, но гордость не позволила. Да и как бы это смотрелось с её стороны? Смешно… мелодрама для слезливых домохозяек, и только.
К тому же я не забыл, как однажды страстно увлёкся одной женщиной, будучи нежно влюблённым в другую. От меня сбежали обе. Повторить такое фиаско было нельзя, и я принял радикальную меру.
- Ир, вот только честно: тебя замуж уже звали когда-нибудь?
- Было такое, - усмехнулась она. – Три раза было.
- Жирно. Могла бы и соврать для приличия.
- Ты же сам просил, чтобы честно. Тем более что этим троим я отказала.
- Да, я так сильно люблю правду, что меня мутит, когда её слышу. Обычно людей тошнит от пресыщения, а меня, видимо, с голодухи. Может, ну её, эту правду?
- Если ты так хочешь, - ответила Ира. – Я к тебе в душу не лезу, мне достаточно того, что ты просто есть.
- А я вот намереваюсь влезть не только в душу, но и в твою личную жизнь.
- Ты уже там. Тебе мало?
С утра положение дел в нашем ЖКХ не изменилось, и в квартире было по-прежнему холодно. Мы лежали под полутораспальным одеялом, натянув его по самое горло, и искоса поглядывали друг на друга.
- Нет, но я хочу больше и глубже, и поэтому делаю тебе предложение подкупающее своей новизной. Давай поженимся, пока не поздно.
- Уже поздно, ЗАГСы не работают, - улыбаясь, сказала Ира, предпринимая очередную попытку штурма.
- Спи, - застёгивая спаренный спальник, нежно прошептала Катя…
… - Вставай, - голос Иры вырвал меня из глубины. – Я есть хочу.
- А который час?
- Не знаю.
- Приличные люди в это время ещё спят.
- Вставай, - настаивала Ира и толкала меня в плечо. – Девушка голодна. Угости её омлетом. Ты же хвастался, что знаешь много рецептов.
- Я всегда перед девушками яйцами хвастаюсь, ты не первая, и поверь – это не повод будить человека в такую рань.
- Ты меня любишь или нет?
- Боже ж ты мой, не начинай.
- Богиня моя, - поправила Ира, - а ты – мой апостол.
- Ага, разрешите представиться: апостол Павел, проповедник яиц и жрец сковороды чугунной, - пробурчал я, встал, подёрнулся от холода, и второй раз за утро пошёл на кухню.
Шипя в растопленном масле, лук томился под крышкой. Маленькое помещение быстро наполнилось сладковатым ароматом. Я люблю этот запах, и специально не включил вытяжку. Зажав в уголке рта сигарету, принялся молоть кофе. Всё как прежде: тёмнообжаренные зёрна, три ложки на чашку, тонкий ручной помол, целая с четвертью ложка сахара; варить на слабом огне, помешивая два раза – когда зашипит, и когда пена побежит вверх. Должно получиться неплохо, разве что зёрна дерьмовые – других в магазине не купишь. На большой конфорке забухтел старый чайник – воды в нём было совсем мало. Залив размякший лук взбитыми с водой яйцами, посолив, добавив мелко нарезанный помидор и сухой базилик, и накрыв всё это крышкой, я крикнул:
- Садитесь жрать, пожалуйста.
Втайне я надеялся, что всё будет красиво, как в кино, но Ира подобными глупостями занимать не спешила. Она не стала искать в шкафу мою единственную белую рубашку, и вместо этого просто завернулась в клетчатый флисовый плед. Обстановка холостяцкой кухни идиллии и романтизма ситуацию также не привносила. Сев на пролетарский табурет, Ира спросила:
- Почему ты не купишь приличные стулья?
- А зачем?
- Красивее и удобнее, - ответила она.
- Зато табурет – предмет многофункциональный. Это не только сиденье, но и стремянка, и верстак, и подставка. Его можно использовать как оружие. Я научу тебя, как выталкивать его из-под себя ногой и перехватывать для удара. А ещё им можно здорово пугать собаку.
- У тебя была собака?
- Была.
- А ты не хочешь завести ещё одну?
- Для себя – нет.
- Почему? – искренне удивилась Ира.
- Не представляю себе, как это можно, - ответил я, отвернулся от неё и выключил газ под сковородой. – Друг был, и больше его нет. А друзей разве меняют? Впрочем, если у меня будут дети, то обязательно будет и собака. Маленькие дети почему-то очень любят собак, а взрослые всё чаще заводят кошек.
- А ты хочешь детей?
- Не больше чем собаку. Отцовский инстинкт спит во мне где-то глубоко и очень крепко.
Я поставил перед Ирой сковороду и снял с неё крышку, из-под которой ударило облачко пара. Пышный омлет мгновенно начал оседать. Рядом я поставил маслёнку, положил вилку, нож и несколько ломтиков хлеба. Пока Ира намазывала на хлеб масло, я засыпал кофейную смесь в турку, залил её водой и определил на огонь. Себе заварил чай.
Смотря как Ира уминает омлет, я понял, что мне придётся довольствоваться бутербродами с сыром, и принялся за их приготовление. Но тут же опомнился, что надо сварить правильный кофе, и вернулся к плите. Мне было неловко за излишнюю суетливость, и я упрекал себя, что не могу позаботиться о себе и девушке одновременно. Я слишком привык быть один.
- Мне кажется, эта джезва слишком мала для двоих, - справедливо заметила Ира, когда я снял турку с огня.
- Да, - ответил я. – Она только для тебя.
- Ты не любишь кофе?
- Утром предпочитаю чай.
- Омлет тоже не любишь?
- Омлет люблю. Но у меня только одна сковорода и оставалось лишь три яйца.
- Намекаешь, что я тебя объела? – прожевав последний кусок, спросила Ира.
- Нет, - ответил я, мелочно и подло вздохнув об омлете. – Просто героически делюсь с тобой последним, так как кроме того что на столе, жрать в доме больше нечего.
***
Днём Ира уехала в Питер навестить родителей, а я остался лежать в кровати один. Никогда прежде это немудрёное занятие не требовало от меня приложения стольких усилий. Просто лежать и думать было невыносимо. Я ворочался. Мысли путались и перескакивали с одной на другую сообразно изменению положения тела. Всё напоминало об Ире: эта смятая простынь, выбившаяся из-под матраса с её стороны постели, аромат духов на подушке, которую я зачем-то обнимал, и оставленная на прикроватной тумбочке помада «Dior». А напротив кровати большое зеркало и две фотографии. Зеркало Ира заценила так: «Идея не нова, но мне нравится». В него же глядя, ещё полуголая, она красила губы. О девушке же с фотографий она не сказала ни слова, что было очень мудро с её стороны и, должно быть, весьма обидно с моей. Я понял это только теперь, и это понимание всколыхнуло во мне ряд новых переживаний и чувств, в результате которых Ира стала мне ещё ближе и дороже. В голове не укладывался сам факт того, что вот-вот вспыхнувшая влюблённость может сгореть и забыться всего лишь за неделю разлуки, может затмиться деловой суетой, что её вообще способно что-то подменить. Разве так бывает? Я почувствовал себя конченым мудаком, откровенно заявляющим любящей девушке о её вторичной позиции в иерархическом списке важностей. Подло. И как она это перенесла, и зачем? Или она настолько уверена в себе, что позволяет не придавать значения подобным «мелочам»? Какой же я всё-таки непредусмотрительный ублюдок. Надо было фотографии снять. А ведь она раскрылась передо мной. А как поцеловала уходя. И эти её «любимый» и «мальчик мой» - так меня вообще никто никогда не называл. И чем я ей на это ответил? «Нет, - подумал я, - фотографиям здесь определённо не место». Но точно понимал, что и выкинуть их не смогу.
А фотографии висели, и с них на меня смотрела Катя. Хорошие, в общем-то, фотографии. Да и Катя не плохая. Я рад, что она была в моей жизни. Это же ей я обязан наличию у меня Иры. С другой стороны, если бы не она, я бы мог до сих пор работать в рекламе с командором и Зарецкой, и не было бы страха, сомнений, бедности и скитаний, и не случилось бы той поездки по Золотому кольцу. Может и Игорян был бы жив. Да, много бед она принесла мне, много. Но есть в мире люди и получше неё, и благодаря им я опять наплаву, и стремлюсь окружить ими себя, хоть пока и безуспешно. Всё же я хочу поговорить, и должен ей позвонить. Я же столько дум передумал, сколько мыслей о ней обломал, представляя будто слеп, но слышу её голос, а если и не слышу, то держу за её руку. В те моменты, когда я не мечтал о мести, это была великая мечта – обнимать её или держать за руку, и только. «Но это всё рефлексия, - сказал я себе, - и пахнет она предательством, а ты предателем никогда не был, вот и не начинай, а лучше ещё подумай о том, что скажешь, когда позвонишь».
Но когда я позвонил, говорить ничего не пришлось. Катя всё сказала сама.
- Ты рановато, ещё не обед. Неужели ты забыл? Мне неудобно сейчас разговаривать. Давай встретимся, где в первый раз, в то же время. Хоть это ты помнишь? Целую, - сказала она и повесила трубку.
До «того же» времени оставалось почти семь часов, что на корню подрубало мои планы, согласно которым задолго до половины восьмого должна была вернуться Ира. Я вынужден был ей солгать: «У меня встреча с нашим будущим коллегой… да, сегодня… нет, не долго, полчаса, может, чуть больше… обязательно расскажи родителям про меня, мне очень важно мнение твоего отца… и я тебя тоже»…
В девятнадцать тридцать я снова стоял на углу Школьной и бульвара Алексея Толстого, по чётной стороне, у дома 48/33, только теперь темнело раньше, отчего я чувствовал себя гораздо спокойнее. И ещё увереннее и несокрушимее, но уже по другой причине.
Единственный раз в жизни она не опоздала, и пришла точно в срок. Возмутительная пунктуальность. Катя была собрана и казалась очень сдержанной. Это отражалось на её лице и походке. Руки она держала в карманах тонкого серого пальто, а шею обмотала тем самым палантином, который я привёз ей из Павловского Посада. Я совсем позабыл о нём, но увидев - вспомнил, и что-то во мне дрогнуло, болью досады исказив физиономию.
Набежавшие сумерки наполнялись туманом. Подойдя вплотную, Катя потянулась, чтобы поцеловать меня в щёку, но я уклонился. Будучи на голову выше, нетрудно проделать это весьма элегантно.
- Я ждала тебя, - сказала Катя.
- Да, вчера в «Уно кафе» ты ждала именно меня.
- Серёжа - мой друг. Он помог мне купить новую машину, и вчера мы просто зашли отпраздновать удачное приобретение.
- Оправдание хуже лжи, - ответил я. Опять грубо, но моя защитная линия поведения выглядела именно так. – Не надо мне о друзьях рассказывать. Я не ревную.
- Я и не думала.
- А я уже много лет думаю. И поверь: думать – не самое продуктивное занятие, если сказать нечего.
- Но тебе ведь есть что мне сказать, а мысли всё равно непродуктивны, - сказала она и улыбнулась так, будто почувствовала, как дрогнула моя оборонительная стена. – Давай сядем в машину. Холодно.
В заведённой машине было тепло. Только спортивный характер интерьера «Альфы» не способствовал душевным разговорам, и я с горечью вспомнил свой «Ситроен». Живя во Франции, я не замечал за французами их литературной романтичности, но в российский дебрях четырёхколёсный кусочек Франции, презрительно именуемый согражданами «семейным», не раз творил чудеса на поле любовной брани.
- Я помню, как ты рассказывал о красной итальянке с белой кожей, - сказала Катя, рукой проведя по боковине сиденья. – Молодец, что купил мечту.
- Мечты не продаются, и тем более не покупаются.
- Хорошо живёшь, значит.
- Ага, счастливо.
Она ничего не ответила, просто молчала и смотрела на меня с вызовом. И я молчал, не зная, что сказать. Так всегда бывает, когда долго крутишь в голове диалоги. Самое обидное, что потом всё равно будешь их скрутить и думать: «Эх, надо было так сказать, то ответить, это сделать». И не придумав ничего лучше, я взял её за руку, даже не заметив, как сбылась очередная мечта.
- Ты всё ещё злишься на меня? – спросила она.
- Я? На тебя? За что?
- Я ведь знаю, почему парни упорно зовут на встречу, а встретив – держатся отстранённо.
- Не поверишь, но я тоже знаю. Одного понять не могу: зачем делать этим парням больно.
- Ну вот. Ты даже теперь злишься. А я не могла. Не могла даже сказать тебе об этом, - она положила вторую ладонь поверх моей. – Я была больна.
- Чем? – бестактно не поверил я. – Воспалением женской жестокости?
- Воспалением, - ответила Катя и сильнее прижала ладошку. Только теперь я почувствовал, какие горячие у неё руки. – За год я перенесла три операции, потом реабилитация, и теперь у меня никогда не будет детей. Только если чудом…
Она сказала это спокойно, на одном дыхании, отвернувшись от меня. Несколько секунд ушло на переваривание этих слов. Тут-то я и дрогнул, высвободил свою руку, и крепко прижал Катю к себе. Сентиментальный я стал, и не смог сдержать слёз. Стыдно было показать это ей, и потому, продолжая обнимать, я погнал дикую несвоевременную чушь.
- И ты продала свой «Мерседес» и купила что-то подешевле, потому что у тебя плохо с деньгами?
Она молча кивала в ответ.
- У меня тоже с ними плохо, - продолжал я, - но сейчас не время падать духом.
- Ты прав, - ответила она. Голос её был сух и даже чёрств. – И девушка у тебя хорошая.
- Да, она замечательная. Был даже такой момент, когда я собрался на ней жениться.
- Не обижай её, если любишь, - сказала Катя. – А я мешать не буду. Мне очень хотелось объясниться, и теперь мы с тобой больше не увидимся. Прости меня, если сможешь.
«Да простил я тебя, дуру, - гневно думал я, - давно простил! Что ж ты глупая такая? Почему сразу не сказала? Что, стыдно? Страшно? Глупо? А я что, не понял бы, испугался, сбежал? Думаешь, лучше мне сделала? Осчастливила, избавив от себя? Дура! Дура!! Дура!!!».
- Не за что мне прощать тебя, Кать. Я ведь и злиться на тебя не мог по-настоящему. Ты просто сделала мне больно, но я терпел. А когда было особенно тяжело, жалел, что не осталось у меня от тебя ни одной вещички, чтобы потрогать можно было, связь ощущая.
- Вот за это всё и прости. И отпусти. У меня теперь всё хорошо, и у тебя тоже. Теперь в нашей истории можно поставить точку.
- Можно, только я не хочу.
Смириться с её спокойствием я не мог.
***
- Ты опять чем-то взволнован, - сказала Ира, поняв, что все её усилия тщетны. – Я, правда, с этим ещё не сталкивалась, но говорят, что в твоём возрасте с мужчинами это уже случается.
- Кто говорит?
- Люди.
- Врут твои люди. «Это» случается и гораздо раньше моего возраста.
Не получилось. Так бывает. И у меня уже случалось, и мне даже стыдно за это не было, но в сложившейся ситуации я лихорадочно придумывал себе оправдание. Что можно было сказать? Всё кроме правды. Старые истории были глупы и нелепы, а последняя вообще отвратительна. В нынешней же причине предстояло, прежде всего, признаться самому себе.
Катя ушла, причём навсегда. Она и раньше уходила, и каждый раз я чувствовал то же самое. Вот и теперь меня томила недосказанность. Я снова упустил момент, и не сказал что хотел, о чём думал, что так волновало. «Мне пора, - сказала Катя, высвободилась из моих объятий и открыла дверь». «А поцеловать, как прежде? - окликнул я, но она лишь помотала головой и ответила «не надо»». Она вышла и аккуратно захлопнула тяжёлую дверь. Извернувшись на сидении, я сквозь тонировку задних стёкол смотрел, как она удалялась. Хотелось выскочить, догнать, силой и словом загнать обратно, но гордость не позволила. Да и как бы это смотрелось с её стороны? Смешно… мелодрама для слезливых домохозяек, и только.
К тому же я не забыл, как однажды страстно увлёкся одной женщиной, будучи нежно влюблённым в другую. От меня сбежали обе. Повторить такое фиаско было нельзя, и я принял радикальную меру.
- Ир, вот только честно: тебя замуж уже звали когда-нибудь?
- Было такое, - усмехнулась она. – Три раза было.
- Жирно. Могла бы и соврать для приличия.
- Ты же сам просил, чтобы честно. Тем более что этим троим я отказала.
- Да, я так сильно люблю правду, что меня мутит, когда её слышу. Обычно людей тошнит от пресыщения, а меня, видимо, с голодухи. Может, ну её, эту правду?
- Если ты так хочешь, - ответила Ира. – Я к тебе в душу не лезу, мне достаточно того, что ты просто есть.
- А я вот намереваюсь влезть не только в душу, но и в твою личную жизнь.
- Ты уже там. Тебе мало?
С утра положение дел в нашем ЖКХ не изменилось, и в квартире было по-прежнему холодно. Мы лежали под полутораспальным одеялом, натянув его по самое горло, и искоса поглядывали друг на друга.
- Нет, но я хочу больше и глубже, и поэтому делаю тебе предложение подкупающее своей новизной. Давай поженимся, пока не поздно.
- Уже поздно, ЗАГСы не работают, - улыбаясь, сказала Ира, предпринимая очередную попытку штурма.
