Проводив её вокруг машины, он открыл дверцу, забрал у девушки зонт и, придерживая его, усадил её внутрь. Обегая машину спереди и на ходу складывая зонт, Тима одобрительно показал раскрытую ладонь терпеливо ожидавшему позади водителю «Хонды» и поспешно запрыгнул на своё место. Одурманенный нахлынувшей галантностью, он даже не заметил, как наполнились водой его мокасины.
Только повернув на Гусарскую, направо, он спросил:
- Куда?
- Прямо, до конца квартала, - ответила девушка, с интересом разглядывая своего спутника. Вопреки суровой внешности, голос её был необычайно мягок, и было в нём нечто совсем юное и даже нежное, отчего её рубашка казалась Тиме ещё более мерзкой.
- ФСИН?
- Ну да…
Оставшиеся четыреста метров они проехали молча. Тима внимательно смотрел на залитую дорогу, но краем глаза видел, что девушка продолжает его изучать. Выцветшая камуфляжная куртка, давно не стиранная, мокрая и оттого попахивающая старой тряпкой, произвести на неё впечатления явно не могла. Вернее, могла, конечно, но уж точно не такое, чтобы её обладатель был удостоен повышенного внимания.
По обе стороны массивных серых ворот, украшенных пышным ярким гербом, стояло много машин. Из-за высоко забора, поверх которого была густо намотана спираль Бруно, торчала острая шишечка зелёной вышки, за стеклом которой мелькала сутулая фигура часового с автоматом на плече. Остановившись напротив КПП, Тима с демонстративным неудовольствием оглядел ещё более серое, чем ворота, административное здание, и, наконец, решился сказать хоть что-то.
- И нравится тебе такая служба?
Девушка промолчала, но пожала плечами и улыбнулась. Она продолжала внимательно смотреть на него и совсем не торопилась выходить. Тиму, правоохранительных органов не любившего, это молчание смутило сильнее, чем сам факт вынужденной остановки у стен исправительного учреждения. Он повернулся к девушке, но она поспешно перевела взгляд на свои ноги. Начавший было стихать, дождь с новой силой забарабанил по крыше автомобиля.
- У меня туфли промокли, - тихо, будто извиняясь, произнесла вдруг она.
- У меня тоже, - усмехнувшись, ответил Тима, и тоже посмотрел на её ноги. Кожа у девушки была белая и блестела от гладкости, и ужасно дисгармонировала с чёрными форменными туфлями-лодочками. – У тебя хоть есть во что переобуться?
Девушка отрицательно покачала головой и добавила:
- Но рабочий день скоро закончится, так что это не так уж и страшно.
- Хочешь, я тебя встречу?
- Не надо, - сказала, как отрезала, девушка, и вмиг стала серьёзной.
- А я думаю, что надо.
- Познакомиться хочешь?
- А ещё говорят, что у женщин логики нет, - ответил Тима, ощущая лёгкое покалывание неловкости.
- Зачем? – строго спросила девушка. Она испытующе заглянула ему в глаза.
Задаваемые всерьёз глупые вопросы часто бьют наповал. Особенно это касается людей, привыкших думать больше, чем говорить. Психология простая, известная. Но Тима, хоть болтлив и не был, не растерялся.
- Хочу обрасти связями, - со всей возможной серьёзность заявил он. - У меня пока что совсем маленькое дело, но я планирую расширяться: оружие, наркотики, девочки. А поскольку я законопослушный гражданин, то кто же мне поможет в этом, как не родное государство?
- Не смешно.
- Не смешно, - выдохнул Тима. – С государством шутить опасно. Но телефон мой всё-таки запиши.
- Зачем? – с той же строгостью спросила девушка.
- Я буду ждать звонка. А тебе будет приятно знать, что я жду. Ведь я больше ни от кого ничего не жду, и тебя тоже никто больше не ждёт.
- С чего ты взял?
- А то не видно…
Своё утверждение Тима ляпнул наугад. Конечно, ничего ему видно не было, тем более что сам он принадлежал к той прослойке мужского населения, которая свято верует в то, что примечательной внешности девушки свободными не бывают. Но что подвигло его на попытку знакомства? Если бы кто-нибудь задал ему этот вопрос, он, несомненно, соврал бы в ответ: люблю женщин в форме!
- Мне записать не на чем, - ответила девушка, несколько смягчившись.
Тиме показалось странным, что она не хочет записать его номер сразу в телефон, но это его даже порадовало: старомодный сам, он находил в этом нечто романтическое. Порывшись в бардачке, он достал ручку «пилот» и визитку «BAZA всё для УАЗа», на обратной стороне которой несмелыми пляшущими символами вывел свои имя и номер. Не взглянув на написанное, девушка спрятала визитку в нагрудный карман, застегнула пуговку и провела по груди рукой. Этот жест тоже произвёл на Тиму впечатление. Её длинные пальцы показались ему достаточно музыкальными, и он спросил:
- Ты, случайно, на фортепьяно не играешь?
- Нет, - покачав головой, ответила девушка, - только на пианино.
Тима ухмыльнулся неправдоподобному ответу: пианист не может не знать, что такое фортепьяно. Была, впрочем, и вероятность того, что она тоже пошутила, но он эту версию отмёл сразу.
- И что в этом смешного? – недоумённо спросила девушка, с трудом сдерживая подступавшую улыбку.
- Ничего. Я думал, ты ответишь – только на рояле, а я отпущу скабрезную шуточку про мужчину, женщину и нецелевое использование музыкального инструмента.
- Какую шуточку?
- В другой раз расскажу, - заверил Тима и перевёл взгляд на её ужасные туфли.
- Если он будет, - вторя его тону, ответила девушка. – Ну, мне пора, - добавила она, открыла дверцу и сделала шаг в непогоду.
- Скажи хоть, как тебя зовут.
- В другой раз, - не оборачиваясь, ответила она, сделала ещё шаг и движением наотмашь захлопнула дверцу.
- Если он будет… - прошептал сам себе Тима, смотря вслед спешно удаляющейся фигуре.
Крупные капли дождя моментально облепили боковое стекло, и всё что он расплывчато видел, казалось ему призрачным, почти нереальным, будто и не было вовсе этой прекрасной незнакомки. Вот только аромат её парфюма ещё явственно витал в салоне автомобиля… а девушка, не раскрывая зонта, двумя длинными, но грациозными шагами пересекла широкую лужу, разлившуюся перед входом, и скрылась в помещении КПП.
Возле Царскосельской картинной галереи царила упорядоченная суета. Все прилегающие дороги были заставлены припаркованными автомобилями. Перед входом толпился народ. Проходящие мимо простые люди умолкали и недоумённо озирались на собравшихся перед входом, а пройдя мимо косо оглядывались и тихо шушукались промеж собой. Что и говорить, событие для здешних мест наметилось нетрадиционное.
Обычно близ галереи никого и не увидишь; и не увидишь никого, кто входил бы или выходил из неё. И двери галереи тоже всегда закрыты, чтобы не сквозило, отчего у большинства местных, безнадёжно далёких от прекрасного, давно сложилось устойчивое впечатление, будто галерея являет собой не что иное, как красивую вывеску и ничего более. Однако некоторые, кто постарше, ещё помнили, как лет двадцать тому назад здесь можно было выбрать картину или багет на любой вкус и кошелёк; а те немногие, кто удостоился чести обучаться в местной художественной школе были безумно горды тем, что когда-то давно их творения выставлялись в галерее напоказ и имели неплохие шансы быть приобретёнными. Но те благословенные времена всеобщей финансовой бедности и духовной возвышенности давно канули в лету, и вконец отупевшие от цифровизации и кредитования царскосёлы ни малейшего представления не имели о том, что же на самом деле происходит за вечно закрытыми дверями, несмотря на то, что попасть за них мог любой желающий.
Теперь же в галерее намечалось торжественное открытие экспозиции немецкого репатрианта и бывшего царскосёла, подписывавшего свои картины замысловатым вензелем, похожим не то на «В.Г.», не то на «О.П.». Полотна были ужасны, и сведущие в искусстве отечественные специалисты называли их не иначе как «вонючее говно» и «отрыжка пидораса», но, естественно, исключительно между собой, что, впрочем, не помешало узнать об этом всем. При всём при этом некоторая исчезающая известность за рубежом, тщеславие, деньги, амбиции немолодого уже человека и стремление покрасоваться перед бывшими соотечественниками не помешали «малеру», а наоборот – помогли. Набравшись наглости и заручившись поддержкой неведомых сил, он решил вернуться на малую Родину. Конечно, не навсегда – он ведь не сумасшедший (что сложно сказать, глядя на его художества).
Итак, перед входом толпились люди. Казалось, что сами небеса благословили их на это, прекратив наконец-таки рыдать горькими слезами дождя. Но воздух был сырой, насквозь пропитанный влажными испарениями асфальта, и в нём кружили, зависая, дымы дорогих сигарет и густые шлейфы насыщенных парфюмов. Мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях, гладкие усы и пышные причёски, деловые и дешёвые быдловатые разговоры, речи о высоком и вечном, высокомерные взгляды на прохожих и гордые поглядывания на невероятной стоимости собственные туфли – всё смешалось тут. Одним словом, собрался весь свет интеллигентного общества: художники, поэты, онанисты. Полунищая богема, вложившая едва ли не последние средства во внешний свой облик, служащий одной-единственной, но оттого не менее пафосной, роли – дурманить окружающих собственной значимостью, поражать их широтой размаха. Нагнать тумана, сэкономив на завтраках – это ли не святое для нашего люда? Эх, Рассея…
После прощания с незнакомкой, Тима совсем потерял голову. Ни о чём и ни о ком более думать он не мог. Работа была послана к чёрту. Жуткое смятение чувств бушевало внутри, и оно же прорывалось наружу. Было в этом что-то столь ужасающее, что даже циничный Ромка, заметив, предпочёл промолчать. А Тиму разрывало изнутри жгучее желание поделиться радостью со всем миром, излить на него чуточку обуявшего счастья, но поговорить об этом ему, в сущности, кроме Ромки было не с кем. Да и о чём он мог поведать? Мало ли людей встречаются случайно и специально расстаются? Это не история, об этом ни стихов, ни романов не пишут. Хотя, почему нет? Пишут. Ему даже казалось, что он уже читал нечто подобное у Пушкина. Или то был Мандельштам? А, может, Сартр? Гессе? Впрочем, проще было вспомнить тех, кто о надуманной любви не писал, но даже этого сделать Тима не мог. Он был способен только ждать. Ждать звонка с незнакомого номера, на который в прежние времена никогда бы не ответил. И он ждал. И на звонки отвечал. А звонили ему каждый день, предлагая взять кредит, инвестировать в разработку нефтяного месторождения, починить зубы, посетить выставку-продажу пуховых изделий, поговорить о Боге, и даже сдать сперму, а если таковой в запасе не имеется – поделиться яйцеклетками, на платной, разумеется, основе. Так прошла неделя, затем вторая, третья. Счастье сменилось отчаяньем, отчаянье – серой тоской, тоска – горем потери и предательства. Состояние было ужасным. Такими чувствами его не накрывало даже в ранней юности, и уж тем более в поздней. Даже прежняя потеря, - Алиса, - намекала ему на светлые оттенки грусти как на безысходность бытия. Но однажды телефон зазвонил как-то по-особенному. Бред, конечно, но так ему показалось.
- Ага, - промычал он в трубку сиплым от долгого молчания голосом, готовясь ответить, что ни спермы, ни денег у человека не верующего в Бога быть не может.
- Забери меня отсюда, - сказал женский голос. Фраза прозвучала скорее приказывающе, чем просительно. Тима голоса не признал.
- Вы ошиблись номером, - с досадой, на глубоком выдохе проговорил он, но трубку почему-то класть не стал.
- Как ты записал, так я и ошиблась, - возмутился голос.
- Мокрые туфли? – неуверенно спросил он.
- Уже сухие, - рассмеялась девушка. – Не узнал, что ли?
- Узнал, - протянул Тима, - только я думал, что ты уже не позвонишь никогда.
Его голос затухал, с каждым медленно произносимым словом становясь всё тише. Он не испытывал прилива радости или бодрости. Так всегда бывает, когда ждёшь. Долго ждёшь. Слишком.
- Never say never, - с ужасным акцентом средней рязанской школы ответил голос. – Или ты уже перестал ждать?
- Нет, не перестал.
- Глупо.
- Глупо – что? Ждать?
- Глупо обманывать женщину.
- Я и не обманываю.
- Ты – нет, а твой голос пытается. Забери меня, я очень жду…
Через двадцать минут она снова сидела в салоне его машины. Он даже спрашивать не стал, откуда именно надо забрать – просто приехал туда, где её оставил. Лёгкой походкой она выпорхнула из конуры КПП в сопровождении толстяка с наглой мордой. Улыбнувшись, махнула ему на прощание. Покривив губы, толстый дядя в камуфляже с вожделением смотрел ей вслед, и с ещё большим негодованием на машину, в которую она села. Тима, наблюдая эту картину, подумал: у них что-то было или обязательно будет. А когда девушка оказалась рядом, естественно, промолчал. Но, должно быть, ревностная мысль отразилась у него на лбу, потому что девушка, захлопнув дверцу и едва взглянув на него, сказала:
- Мужской коллектив. Они все хотят от меня одного и того же. Привет!
- Если дефицита ухажёров нет, зачем тебе я?
- Ухажёры из них неважные, а кавалеры – тем более. Так, самцы. А ты…ты – другой. Я даже удивлена, что с самого начала не начал со мной на «Вы».
- Это плохо?
- Это хорошо. Ну, всё, допрос окончен? Тогда поехали, я безумно голодна…
И они поехали. Очевидно, она не хотела показывать ему свой дом. По крайней мере, именно такой вывод сделал Тима, узнав, что переодеться его дама не желает, зато имеет твёрдое намерение отужинать в ресторане «Ялта». Она так сразу и сказала: «Я безумно голодна. Отвези меня в «Ялту», там сегодня живая музыка». Тима не противился, но и одобрения решил не высказывать. Этот ресторан ему нравился, - и музыкой, и вообще, - он часто там бывал. И в то же время «Ялта» ему не нравилась, - вот конкретно в этот день и час, - потому что находилась в опасной близости от его сервиса, и мелькать там в обществе женщины (да ещё такой!) ему совершенно не хотелось. Он ведь никогда не обнародовал своих женщин (за исключением Вики, конечно), не посвящая в интимности даже Ромку, и строго поддерживая имидж вечного одиночки. Зачем? Кто бы ответил ему самому…
Однако в «Ялте» его настроение строго переменилось, как ветер в горах. Сам-то он в горах не бывал, но Ромка рассказывал. Едва они переступили порог, их сходу «сняла» официантка Лида, чуть застенчивая, но самая миловидная девушка заведения. Тима давно её знал; она ему даже нравилась, но сейчас он почему-то ощутил перед ней некоторую неловкость. Не задавая никаких вопросов, Лида «подхватила» их и, вопреки обыкновению, сама пошла впереди, провожая до маленького столика на двоих. Усадив гостей, она положила на стол меню, невесть каким образом, буквально из ниоткуда возникшее в руках, но только перед Тимой. Коротко склонив голову, она косо взглянула на Тимину спутницу и бесшумно исчезла. Всё это выглядело достаточно необычно; странностей вообще хватало, но всё ещё приплющенный неловкостью Тима этого не заметил. Стряхнув с себя наваждение, он зачем-то оглянулся, но Лиды в зале уже не было.
- М-да, - заключил он, разворачивая и подвигая спутнице толстую папку, - менюшки, видимо, на исходе.
Препятствуя движению меню по столу, девушка помотала головой.
Только повернув на Гусарскую, направо, он спросил:
- Куда?
- Прямо, до конца квартала, - ответила девушка, с интересом разглядывая своего спутника. Вопреки суровой внешности, голос её был необычайно мягок, и было в нём нечто совсем юное и даже нежное, отчего её рубашка казалась Тиме ещё более мерзкой.
- ФСИН?
- Ну да…
Оставшиеся четыреста метров они проехали молча. Тима внимательно смотрел на залитую дорогу, но краем глаза видел, что девушка продолжает его изучать. Выцветшая камуфляжная куртка, давно не стиранная, мокрая и оттого попахивающая старой тряпкой, произвести на неё впечатления явно не могла. Вернее, могла, конечно, но уж точно не такое, чтобы её обладатель был удостоен повышенного внимания.
По обе стороны массивных серых ворот, украшенных пышным ярким гербом, стояло много машин. Из-за высоко забора, поверх которого была густо намотана спираль Бруно, торчала острая шишечка зелёной вышки, за стеклом которой мелькала сутулая фигура часового с автоматом на плече. Остановившись напротив КПП, Тима с демонстративным неудовольствием оглядел ещё более серое, чем ворота, административное здание, и, наконец, решился сказать хоть что-то.
- И нравится тебе такая служба?
Девушка промолчала, но пожала плечами и улыбнулась. Она продолжала внимательно смотреть на него и совсем не торопилась выходить. Тиму, правоохранительных органов не любившего, это молчание смутило сильнее, чем сам факт вынужденной остановки у стен исправительного учреждения. Он повернулся к девушке, но она поспешно перевела взгляд на свои ноги. Начавший было стихать, дождь с новой силой забарабанил по крыше автомобиля.
- У меня туфли промокли, - тихо, будто извиняясь, произнесла вдруг она.
- У меня тоже, - усмехнувшись, ответил Тима, и тоже посмотрел на её ноги. Кожа у девушки была белая и блестела от гладкости, и ужасно дисгармонировала с чёрными форменными туфлями-лодочками. – У тебя хоть есть во что переобуться?
Девушка отрицательно покачала головой и добавила:
- Но рабочий день скоро закончится, так что это не так уж и страшно.
- Хочешь, я тебя встречу?
- Не надо, - сказала, как отрезала, девушка, и вмиг стала серьёзной.
- А я думаю, что надо.
- Познакомиться хочешь?
- А ещё говорят, что у женщин логики нет, - ответил Тима, ощущая лёгкое покалывание неловкости.
- Зачем? – строго спросила девушка. Она испытующе заглянула ему в глаза.
Задаваемые всерьёз глупые вопросы часто бьют наповал. Особенно это касается людей, привыкших думать больше, чем говорить. Психология простая, известная. Но Тима, хоть болтлив и не был, не растерялся.
- Хочу обрасти связями, - со всей возможной серьёзность заявил он. - У меня пока что совсем маленькое дело, но я планирую расширяться: оружие, наркотики, девочки. А поскольку я законопослушный гражданин, то кто же мне поможет в этом, как не родное государство?
- Не смешно.
- Не смешно, - выдохнул Тима. – С государством шутить опасно. Но телефон мой всё-таки запиши.
- Зачем? – с той же строгостью спросила девушка.
- Я буду ждать звонка. А тебе будет приятно знать, что я жду. Ведь я больше ни от кого ничего не жду, и тебя тоже никто больше не ждёт.
- С чего ты взял?
- А то не видно…
Своё утверждение Тима ляпнул наугад. Конечно, ничего ему видно не было, тем более что сам он принадлежал к той прослойке мужского населения, которая свято верует в то, что примечательной внешности девушки свободными не бывают. Но что подвигло его на попытку знакомства? Если бы кто-нибудь задал ему этот вопрос, он, несомненно, соврал бы в ответ: люблю женщин в форме!
- Мне записать не на чем, - ответила девушка, несколько смягчившись.
Тиме показалось странным, что она не хочет записать его номер сразу в телефон, но это его даже порадовало: старомодный сам, он находил в этом нечто романтическое. Порывшись в бардачке, он достал ручку «пилот» и визитку «BAZA всё для УАЗа», на обратной стороне которой несмелыми пляшущими символами вывел свои имя и номер. Не взглянув на написанное, девушка спрятала визитку в нагрудный карман, застегнула пуговку и провела по груди рукой. Этот жест тоже произвёл на Тиму впечатление. Её длинные пальцы показались ему достаточно музыкальными, и он спросил:
- Ты, случайно, на фортепьяно не играешь?
- Нет, - покачав головой, ответила девушка, - только на пианино.
Тима ухмыльнулся неправдоподобному ответу: пианист не может не знать, что такое фортепьяно. Была, впрочем, и вероятность того, что она тоже пошутила, но он эту версию отмёл сразу.
- И что в этом смешного? – недоумённо спросила девушка, с трудом сдерживая подступавшую улыбку.
- Ничего. Я думал, ты ответишь – только на рояле, а я отпущу скабрезную шуточку про мужчину, женщину и нецелевое использование музыкального инструмента.
- Какую шуточку?
- В другой раз расскажу, - заверил Тима и перевёл взгляд на её ужасные туфли.
- Если он будет, - вторя его тону, ответила девушка. – Ну, мне пора, - добавила она, открыла дверцу и сделала шаг в непогоду.
- Скажи хоть, как тебя зовут.
- В другой раз, - не оборачиваясь, ответила она, сделала ещё шаг и движением наотмашь захлопнула дверцу.
- Если он будет… - прошептал сам себе Тима, смотря вслед спешно удаляющейся фигуре.
Крупные капли дождя моментально облепили боковое стекло, и всё что он расплывчато видел, казалось ему призрачным, почти нереальным, будто и не было вовсе этой прекрасной незнакомки. Вот только аромат её парфюма ещё явственно витал в салоне автомобиля… а девушка, не раскрывая зонта, двумя длинными, но грациозными шагами пересекла широкую лужу, разлившуюся перед входом, и скрылась в помещении КПП.
***
Возле Царскосельской картинной галереи царила упорядоченная суета. Все прилегающие дороги были заставлены припаркованными автомобилями. Перед входом толпился народ. Проходящие мимо простые люди умолкали и недоумённо озирались на собравшихся перед входом, а пройдя мимо косо оглядывались и тихо шушукались промеж собой. Что и говорить, событие для здешних мест наметилось нетрадиционное.
Обычно близ галереи никого и не увидишь; и не увидишь никого, кто входил бы или выходил из неё. И двери галереи тоже всегда закрыты, чтобы не сквозило, отчего у большинства местных, безнадёжно далёких от прекрасного, давно сложилось устойчивое впечатление, будто галерея являет собой не что иное, как красивую вывеску и ничего более. Однако некоторые, кто постарше, ещё помнили, как лет двадцать тому назад здесь можно было выбрать картину или багет на любой вкус и кошелёк; а те немногие, кто удостоился чести обучаться в местной художественной школе были безумно горды тем, что когда-то давно их творения выставлялись в галерее напоказ и имели неплохие шансы быть приобретёнными. Но те благословенные времена всеобщей финансовой бедности и духовной возвышенности давно канули в лету, и вконец отупевшие от цифровизации и кредитования царскосёлы ни малейшего представления не имели о том, что же на самом деле происходит за вечно закрытыми дверями, несмотря на то, что попасть за них мог любой желающий.
Теперь же в галерее намечалось торжественное открытие экспозиции немецкого репатрианта и бывшего царскосёла, подписывавшего свои картины замысловатым вензелем, похожим не то на «В.Г.», не то на «О.П.». Полотна были ужасны, и сведущие в искусстве отечественные специалисты называли их не иначе как «вонючее говно» и «отрыжка пидораса», но, естественно, исключительно между собой, что, впрочем, не помешало узнать об этом всем. При всём при этом некоторая исчезающая известность за рубежом, тщеславие, деньги, амбиции немолодого уже человека и стремление покрасоваться перед бывшими соотечественниками не помешали «малеру», а наоборот – помогли. Набравшись наглости и заручившись поддержкой неведомых сил, он решил вернуться на малую Родину. Конечно, не навсегда – он ведь не сумасшедший (что сложно сказать, глядя на его художества).
Итак, перед входом толпились люди. Казалось, что сами небеса благословили их на это, прекратив наконец-таки рыдать горькими слезами дождя. Но воздух был сырой, насквозь пропитанный влажными испарениями асфальта, и в нём кружили, зависая, дымы дорогих сигарет и густые шлейфы насыщенных парфюмов. Мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях, гладкие усы и пышные причёски, деловые и дешёвые быдловатые разговоры, речи о высоком и вечном, высокомерные взгляды на прохожих и гордые поглядывания на невероятной стоимости собственные туфли – всё смешалось тут. Одним словом, собрался весь свет интеллигентного общества: художники, поэты, онанисты. Полунищая богема, вложившая едва ли не последние средства во внешний свой облик, служащий одной-единственной, но оттого не менее пафосной, роли – дурманить окружающих собственной значимостью, поражать их широтой размаха. Нагнать тумана, сэкономив на завтраках – это ли не святое для нашего люда? Эх, Рассея…
После прощания с незнакомкой, Тима совсем потерял голову. Ни о чём и ни о ком более думать он не мог. Работа была послана к чёрту. Жуткое смятение чувств бушевало внутри, и оно же прорывалось наружу. Было в этом что-то столь ужасающее, что даже циничный Ромка, заметив, предпочёл промолчать. А Тиму разрывало изнутри жгучее желание поделиться радостью со всем миром, излить на него чуточку обуявшего счастья, но поговорить об этом ему, в сущности, кроме Ромки было не с кем. Да и о чём он мог поведать? Мало ли людей встречаются случайно и специально расстаются? Это не история, об этом ни стихов, ни романов не пишут. Хотя, почему нет? Пишут. Ему даже казалось, что он уже читал нечто подобное у Пушкина. Или то был Мандельштам? А, может, Сартр? Гессе? Впрочем, проще было вспомнить тех, кто о надуманной любви не писал, но даже этого сделать Тима не мог. Он был способен только ждать. Ждать звонка с незнакомого номера, на который в прежние времена никогда бы не ответил. И он ждал. И на звонки отвечал. А звонили ему каждый день, предлагая взять кредит, инвестировать в разработку нефтяного месторождения, починить зубы, посетить выставку-продажу пуховых изделий, поговорить о Боге, и даже сдать сперму, а если таковой в запасе не имеется – поделиться яйцеклетками, на платной, разумеется, основе. Так прошла неделя, затем вторая, третья. Счастье сменилось отчаяньем, отчаянье – серой тоской, тоска – горем потери и предательства. Состояние было ужасным. Такими чувствами его не накрывало даже в ранней юности, и уж тем более в поздней. Даже прежняя потеря, - Алиса, - намекала ему на светлые оттенки грусти как на безысходность бытия. Но однажды телефон зазвонил как-то по-особенному. Бред, конечно, но так ему показалось.
- Ага, - промычал он в трубку сиплым от долгого молчания голосом, готовясь ответить, что ни спермы, ни денег у человека не верующего в Бога быть не может.
- Забери меня отсюда, - сказал женский голос. Фраза прозвучала скорее приказывающе, чем просительно. Тима голоса не признал.
- Вы ошиблись номером, - с досадой, на глубоком выдохе проговорил он, но трубку почему-то класть не стал.
- Как ты записал, так я и ошиблась, - возмутился голос.
- Мокрые туфли? – неуверенно спросил он.
- Уже сухие, - рассмеялась девушка. – Не узнал, что ли?
- Узнал, - протянул Тима, - только я думал, что ты уже не позвонишь никогда.
Его голос затухал, с каждым медленно произносимым словом становясь всё тише. Он не испытывал прилива радости или бодрости. Так всегда бывает, когда ждёшь. Долго ждёшь. Слишком.
- Never say never, - с ужасным акцентом средней рязанской школы ответил голос. – Или ты уже перестал ждать?
- Нет, не перестал.
- Глупо.
- Глупо – что? Ждать?
- Глупо обманывать женщину.
- Я и не обманываю.
- Ты – нет, а твой голос пытается. Забери меня, я очень жду…
Через двадцать минут она снова сидела в салоне его машины. Он даже спрашивать не стал, откуда именно надо забрать – просто приехал туда, где её оставил. Лёгкой походкой она выпорхнула из конуры КПП в сопровождении толстяка с наглой мордой. Улыбнувшись, махнула ему на прощание. Покривив губы, толстый дядя в камуфляже с вожделением смотрел ей вслед, и с ещё большим негодованием на машину, в которую она села. Тима, наблюдая эту картину, подумал: у них что-то было или обязательно будет. А когда девушка оказалась рядом, естественно, промолчал. Но, должно быть, ревностная мысль отразилась у него на лбу, потому что девушка, захлопнув дверцу и едва взглянув на него, сказала:
- Мужской коллектив. Они все хотят от меня одного и того же. Привет!
- Если дефицита ухажёров нет, зачем тебе я?
- Ухажёры из них неважные, а кавалеры – тем более. Так, самцы. А ты…ты – другой. Я даже удивлена, что с самого начала не начал со мной на «Вы».
- Это плохо?
- Это хорошо. Ну, всё, допрос окончен? Тогда поехали, я безумно голодна…
И они поехали. Очевидно, она не хотела показывать ему свой дом. По крайней мере, именно такой вывод сделал Тима, узнав, что переодеться его дама не желает, зато имеет твёрдое намерение отужинать в ресторане «Ялта». Она так сразу и сказала: «Я безумно голодна. Отвези меня в «Ялту», там сегодня живая музыка». Тима не противился, но и одобрения решил не высказывать. Этот ресторан ему нравился, - и музыкой, и вообще, - он часто там бывал. И в то же время «Ялта» ему не нравилась, - вот конкретно в этот день и час, - потому что находилась в опасной близости от его сервиса, и мелькать там в обществе женщины (да ещё такой!) ему совершенно не хотелось. Он ведь никогда не обнародовал своих женщин (за исключением Вики, конечно), не посвящая в интимности даже Ромку, и строго поддерживая имидж вечного одиночки. Зачем? Кто бы ответил ему самому…
Однако в «Ялте» его настроение строго переменилось, как ветер в горах. Сам-то он в горах не бывал, но Ромка рассказывал. Едва они переступили порог, их сходу «сняла» официантка Лида, чуть застенчивая, но самая миловидная девушка заведения. Тима давно её знал; она ему даже нравилась, но сейчас он почему-то ощутил перед ней некоторую неловкость. Не задавая никаких вопросов, Лида «подхватила» их и, вопреки обыкновению, сама пошла впереди, провожая до маленького столика на двоих. Усадив гостей, она положила на стол меню, невесть каким образом, буквально из ниоткуда возникшее в руках, но только перед Тимой. Коротко склонив голову, она косо взглянула на Тимину спутницу и бесшумно исчезла. Всё это выглядело достаточно необычно; странностей вообще хватало, но всё ещё приплющенный неловкостью Тима этого не заметил. Стряхнув с себя наваждение, он зачем-то оглянулся, но Лиды в зале уже не было.
- М-да, - заключил он, разворачивая и подвигая спутнице толстую папку, - менюшки, видимо, на исходе.
Препятствуя движению меню по столу, девушка помотала головой.
