Я кусаю ее шею так, что у нее остается красно-багряный след.
Мери осталась у меня на ночь и когда я вышел из ванной она уже крепко спала в моей постели, почти с головой укутавшись в одеяло. Я посмотрел на нее некоторое время, запоминая изгиб ее острых темных бровей, пышные ресницы, черные волосы, разметавшиеся по подушке и не мог поверить, что пару часов обратно эта безобидная, нежная девушка облизывала мой член и щеголяла с обнаженным лобком перед моим взором. Она выглядела такой молодой, а без косметики я бы с трудом дал ей несчастные двадцать лет и я невольно себя ощутил грязным педофилом, но, взъерошив свои мокрые волосы полотенцем, я подошел к окну за которым буйствовала ночь и грозовые тучи повисли над моим домом, бросая насыщенные тени. Мысли о педофилии отошли на второй план, а вместо них пришло странное удовлетворение от жизни и в первый раз за несколько дней я смотрел на парк, погрязший в паутине теней и оранжевых отблесков фонарей, со спокойным и расслабленным ощущением, не видя в нем той прежней пугающей, параноидальной атмосферы. Серо-черные тучи клубились в небе и ветер срывал листья с деревьев, бросая их на землю и оставляя ветви еще более голыми и ободранными, а кусты теряли свои красные одеяния и позволяли свету фонарей прорваться средь природную завесу и осветить пожухлую траву. Мне казалось, что там снова воцарилась гармония, которой не доставало эти дни. Бросив полотенце на кровать, я набросил свитер и вышел из дома, прикрывая парадные двери на ключ. На втором этаже моего дома через окно мерцал тусклый свет прикроватной лампы в абажуре, он выглядел красновато-рыжим маяком в сгустках осенней темноты, а впереди пролегала пустая дорога по которой злой ветер гонял высушенные листья. Я спустился со ступеней, сложив руки на груди и втягивая голову в плечи, через шерстяную вязку заползала ночная сырость, но я упрямо шел вперед в надежде расправиться с абсурдным психозом, внезапно напавшим на меня, видимо, из-за давней бессонницы и переутомления. Вступив на парковую дорожку, я напряженно сжался в ожидании нового приступа панической атаки, но с облегчением заметил, что на душе осталось спокойно, а по телу гуляли только мурашки от холодного ветра и промозглой сырости. Я дошел до первой скамейки и уселся на нее, раскидывая руки по деревянной спинке и глядя на небо, вытянув ноги вперед. Редкие капли падали мне на лицо, холодило живот, перед глазами яростно клубились завихрения черных, серых и коричневых облаков. Я наслаждался тем забытым ощущением уединения и слияния с природой, которого мне не хватало, и совершенно не обратил внимания на хруст веток где-то за левым плечом, перебиваемый завываниями ветра и скрипом деревьев. Ветви кустов шумели последней листвой, а я притоптывал ногой в так собственным мыслям, погруженный в раздумья и развалившись на скамье, пока рядом на асфальтовой дорожке не шаркнули подошвой. Вздрогнув, я оглянулся по сторонам, всматриваясь в освещенную фонарным светом дорогу, но она была пуста. В моей спине возле позвоночника закололи миллиарды иголок и мышцы на пояснице скрутило в бараний рог от которого я согнулся пополам и не мог выпрямиться. В правом боку круто защемило между ребер и я начал пугаться, но уверял себя в том, что это моя паническая атака, вызванная испугом естественных природных звуков. Я принялся правильно дышать. Именно так, как учат в брошюрах у семейного терапевта в зале ожидания, но где-то передо мной снова хрустнула ветка, правда, никого вокруг не было, только темные стволы вырисовывающиеся в сумраке. Боль от правого подреберья расползалась в сторону левого и из резкой колющей перерождалась в тупую ноющую от которой зубы сводит и мутит, а в желудке появляются газы и раздувает живот. Я боялся пошевелиться, пристально вглядываясь перед собой, и ощущая каким-то диким шестым чувством, что мне нужно отсюда срочно бежать, но от боли в животе я не мог разогнуть спину, скрючившись как эмбрион. Мне казалось, что за моей спиной кто-то стоит и тянет свои костлявые руки к моему позвоночнику, чтобы разодрать его и вырвать из плоти, оставив ошметки нервов и мяса на костях, а меня валяться под скамейкой в луже крови и с порванными венами из которых, как из труб водопровода, вытекают последние капли. У меня свело скулы, дыхание задергалось и я уже не понимал вдыхаю или выдыхаю, а может вовсе не дышу, но за спиной что-то шуршало, а листья начали шелестеть по кругу, словно набежавший ветер превращался в неистовый ураган, засасывающий в воронку деревья, вязкую кашу прогнивших листьев на земле и сырой чернозем в воздушный водоворот, и шелест становился скрежетом в моей голове, вызывая головокружение, а в ушах какофония треска, шорохов, шелеста и скрипов начала троиться, разноситься эхом, поглощать слух завыванием ветра и белым шумом. Я вскочил, не помня себя и не ощущая ног, и помчался к виднеющемуся дому, согнувшись в животе и хватаясь за бока, впиваясь пальцами в ребра, пытаясь утихомирить резь. Мои ноги спотыкались, голова кружилась и меня водило из стороны в сторону. Мне казалось, я сейчас упаду, а нечто нагонит меня и вырежет мои глаза, распорет живот и сожрет печень, которая нестерпимо ныла и тянула в боку, что я начал то постанывать, то рычать, издавая утробные звуки где-то в гортани. Вокруг все кружилось, вертелось, скрежет сухих, ломающихся листьев стоял в ушах, перемешиваясь со шлепаньем ног и стуком каблуков, будто нарастающих за моей спиной, и стоило мне добежать до калитки, как я услышал жуткий скрип туфель прямо возле меня. Я заорал, сам не понимая что делаю, и упал, конвульсивно дергая руками и ногами, пытаясь отползти к середине проезжей части, расположившейся за воротами. Я перевернулся, разворачиваясь лицом к парку, пытаясь не замечать есть ли кто-либо передо мной. Думаю, я сразу отброшу свои копыта в сторону кладбища, если увижу нависшую тень надо мной или блеск лакированных туфель у своих дрожащих и брыкающихся ног. Барахтаясь, как перевернутый жук, готовый биться ногами до последнего, я отползал в сторону дома, царапаясь пальцами за колючий асфальт, но наткнулся на распахнутую калитку с опустевшей проезжей частью и погруженными в мирную ночью жилыми домами, а со второго этажа моего дома также спокойно лился оранжевый свет, а передо мной змеилась пустая парковая дорожка по которой от ветра перекатывались пожухлые листья. Я смотрел на дорогу совершенно с тупым выражением лица, лишенного любой мозговой деятельности. Все так же клубились тучи над чернеющими оголенными кронами берез, скамейки черными пятнами росли по обочине асфальтового пути, ведущего в пустой и гниющий, осенний парк. Сердце в груди билось так, что я чувствовал его в шее и висках, липкий пот покрыл кожу, мышцы на ногах превратились в напряженные жгуты и становились все плотнее, настолько, что по ним бежала мелкая дрожь. Я вскочил на ноги, кряхтя и согнувшись в живота, и, борясь с тяжелой одышкой, забежал в дом, захлопнул дверь и неверными, неловкими пальцами запер ее на замок, выглядывая сквозь жалюзи на улицу. Но парк остался таким, каким я его оставил — волнующимся хрупкой листвой под грузным небом, моросящим, но умиротворенным и пустынным. Только калитка колыхалась от сильных порывов ветра.
Я поднялся в спальню, где глубоко спала Мери, перевернувшись на другой бок, залез под одеяло, забыв скинуть мокрое полотенце с кровати, и прижался к ней, запуская руку в ее трусы, отчего она слегка заворочалась, но не проснулась. А я просто лежал с рукой в ее трусах, чувствуя ладонью жар ее тела и жесткие волосы на лобке, а грудью — ее мягкую кожу на спине. От нее пахло моим мылом и сладким шампунем. Я пытался уснуть, но подсознание рисовало идиотские картины моей смерти и я решил, что мне нужно почитать о неврозах.
Мери ушла раньше, чем я проснулся, не оставив записки и не позвонив с утра, но это не помешало мне пофантазировать о ней после пробуждения. На работе Лейла не упустила возможности заметить, как плохо я выгляжу последние дни, но в этот раз я выгляжу не больным, а уставшим, что заставило ее сделать далеко идущие выводы о том, что у меня налаживается личная жизни и скоро она будет гулять на моей свадьбе со своими сыновьями, и поэтому мне обязательно нужно одевать майки, которые она мне отдала. Я заверил ее, что обязательно надену синюю майку с уродливым принтом и она припомнила, что уже второй раз не видит на мне старого костюма, что ее очень радует. Я же, вспоминая о нем, думаю о том, насколько вонючим он стал и Мери точно не согласится опускаться передо мной на колени, если я напялю эти широкие костюмные брюки, а ее чертовски соблазнительные бедра мне бы хотелось видеть почаще. Я словил себя на мысли, что меня начинает съедать страсть и возбуждение к этой молодой девчонке, как когда-то меня сжигала жажда по моей бывшей жене. Вспоминая Джудит, я вижу рядом с ней Мери, которая в чем-то слишком похожа на нее и это меня заставляло крепчать еще сильнее, поэтому я отходил в уборную на работе настолько часто, что заботливая Лейла меня спросила: "Ты простудил мочевой пузырь? Тед, это очень опасно, тебе стоит попить кукурузные рыльца."
Но вместо того, чтобы страдать от боли в туалете пока я не могу помочиться, я сидел на закрытом унитазе в полном здравии и фантазировал о Мери или о Джудит, стараясь не запачкать джинсы. Я уже не знал кого я точно представляю — Мери превращалась в Джудит и меня охватывала тоска и желание, но стоило мне взять Джудит за упругие, чувственные бедра, как ее светлые волосы темнели, глаза вытягивались в кошачий разрез и передо мной появлялись пепельно-малиновые губы, которые шептали мне: "Тед, Господи, Тед, возьми меня!" и я начинал с остервенением брать ее, пока она кричал и извивалась, а я кончал в нее и смотрел, как по ее ногам стекают выделения. Но стоило мне расслабиться, как Мери поднималась на локтях и вместо темных завитков на лобке с блестящими каплями слизи, я видел белоснежное голое тело Джудит. Она надувала свои губки, укоризненно произнося: "Тед, ты меня не любишь? Тед, ты любишь Мери? Отвечай мне, скажи мне, Тед. Я не так хороша?", и Джудит гладит себя рукой по животу, ее ладонь спускается ниже, она раздвигая ноги и касается своих губ, отчего под ее наманикюренными пальчиками начинают сочится соки, она ласкает себя, ее ресницы дрожат, прикрывая глаза, и с обиженным голосом, полным возбуждающего дыхания, она обращается ко мне: "Ты меня не любишь, Тед?"
Возвращаясь к себе в кабинет после очередного похода в уборную, меня встретил взгляд Лейлы, которая, прикрыв рукой трубку от телефона у своего уха, шепнула мне: "Тед, ты можешь сегодня уйти пораньше, я тебя прикрою. Посмотри как часто ты бегаешь в туалет, тебе надо лежать! Пей рыльца!", и опять вернулась к своей телефонной беседе, в которой она особенно эмоционально обсуждала семейный конфликт своих соседей с какой-то подругой. А я собирал вещи с рабочего стола, радуясь тому, что Лейла, все-таки, очень заботливая и по-матерински теплая женщина. Распрощавшись с ней, я вышел на свежий воздух, заглянул в окно закусочной, где увидел ту же толстую девушку, обслуживающую на кассе Альберта, а сам пошел в библиотеку, гадая о том, уволилась ли Мери. Может, эта девчушка решила уволиться и уехать подальше из этой дыры, оставив меня в состоянии опустения и постоянного возбуждения, как эта сделала моя жена, бросив меня морально помирать в пыльной лачуге, фантазируя о ней, жуя слезы и сопли, и разряжаясь каждый раз, когда новая волна горечи захватывала меня. Чертова Джудит, уехавшая в Бостон в чужие руки, когда я лежу на диване и завываю в кулак, запивая горе пивом или виски, а она смеется и наслаждается сексом с этим проходимцем Флойдом. И сейчас Мери решила так же наладить свою жизнь, убираясь куда-нибудь на юг, когда я схожу с ума от ее волнующих бедер и вожделенных пепельно-малиновых губ.
Пока я метался в мыслях, в библиотеку я пришел машинально, почти не замечая того, как в старом, ободранном помещении подошел к стеллажу с медицинскими справочниками и литературой по психиатрии. Меня заботила Мери намного больше, чем те психосоматические боли, которые возникали в парке и на минуту мне показалось, что этого вообще не было, а я вообразил себе невроз, которым хочу найти оправдания органическим повреждениям из-за стресса и многолетнего пива по вечерам. Мне хотелось только позвонить Мери и попросить ее о встрече, но я потянулся к психиатрическому справочнику, который листал на автомате, особо не вчитываясь даже в названия. Я просматривал страницу за страницей о фобиях, а в ушах у меня стояли стоны Мери, от которых у меня напрягался член, я пролистал главы с шизофренией, видя ее полную грудь со вздернутыми вверх сосками, трущимися о мою кожу, пропускал целые главы о посттравматическом расстройстве, даже не пробегая глазами по строчкам, потому что перед моим внутренним взором Мери раздвигает свои ноги и глубоко вставляет пальцы в себя. Книга вещает мне о панических атаках, а Мери выгибается в судорогах, ее глаза увлажняются, она течет, словно фонтан и у меня начинает покалывать внизу живота от возбуждения. Я натыкаюсь на описание острого бредового психоза и замираю, цепляясь за описание, пока моя фантазия пытается отвлечь меня еще больше, заманивая в горячий дурман секса с Мери, но я вчитываясь в симптоматику, которую нахожу у себя. Где-то в сознании я пытаюсь стать серьезней и нахмуриться, концентрируясь на тексте, который где-то в подсознании пугает меня, но ее бедра танцуют передо мной, приближаясь к лицу, а я чувствую сладкий запах вожделения и захлопываю справочник, оставляя его пылиться в душной читальне, пока девица целует мою грудь и удовлетворяет себя ловкими пальцами. Малиновая помада остается разводами на нас. я вышел из библиотеки, подойдя к телефонному автомату в фойе того же здания и позвонил Мери. Мне ответила ее мама, несколько раз спросив "Алло?", и бросила трубку, а я так и остался стоять с телефоном в руках в обшарпанном бетонном фойе с уродливым грязным ковром и дубовой лестницей, за спиной у меня был вход в библиотеку, рядом со мной вход в почтовое отделение, а за тяжелыми массивными дверями выход на улицу по которой гулял злой ветер, обрывающий листья и заползающий даже через куртку под самую кожу, вплоть до костей.
В следующие несколько дней Мери не давала о себе знать. Она не появлялась и в кафетерии в который я заглядывал, но , завидев толстую девчонку за кассой, разочарованно уходил даже не прикупив ароматной клубничной сдобы. Я почитывал второсортные детективы, но внимание ускользало и меня не хватало на что-нибудь поприличней, чем неубедительные байки о всегда бравой полиции и не слишком колоритных, вычурных преступниках. Возвращаясь домой, я вяло прожаривал несколько кусочков бекона и парочку гренок, а потом заваливался на диван с баночкой легкого пива под жужжание телевизора, где, то крикливо, то визгливо, голосили гости студии, осуждая молодую, новоявленную мамашу за развратное поведение, а она, тушуясь под гомоном ханжеских выкриков, минута от минуты все больше покрывалась пунцовыми пятнами с головы до пят. Ведущая же покачивала ножкой, обутой в лакированные туфли, и крутила головой, выискивая для себя лучший кадр.
Мери осталась у меня на ночь и когда я вышел из ванной она уже крепко спала в моей постели, почти с головой укутавшись в одеяло. Я посмотрел на нее некоторое время, запоминая изгиб ее острых темных бровей, пышные ресницы, черные волосы, разметавшиеся по подушке и не мог поверить, что пару часов обратно эта безобидная, нежная девушка облизывала мой член и щеголяла с обнаженным лобком перед моим взором. Она выглядела такой молодой, а без косметики я бы с трудом дал ей несчастные двадцать лет и я невольно себя ощутил грязным педофилом, но, взъерошив свои мокрые волосы полотенцем, я подошел к окну за которым буйствовала ночь и грозовые тучи повисли над моим домом, бросая насыщенные тени. Мысли о педофилии отошли на второй план, а вместо них пришло странное удовлетворение от жизни и в первый раз за несколько дней я смотрел на парк, погрязший в паутине теней и оранжевых отблесков фонарей, со спокойным и расслабленным ощущением, не видя в нем той прежней пугающей, параноидальной атмосферы. Серо-черные тучи клубились в небе и ветер срывал листья с деревьев, бросая их на землю и оставляя ветви еще более голыми и ободранными, а кусты теряли свои красные одеяния и позволяли свету фонарей прорваться средь природную завесу и осветить пожухлую траву. Мне казалось, что там снова воцарилась гармония, которой не доставало эти дни. Бросив полотенце на кровать, я набросил свитер и вышел из дома, прикрывая парадные двери на ключ. На втором этаже моего дома через окно мерцал тусклый свет прикроватной лампы в абажуре, он выглядел красновато-рыжим маяком в сгустках осенней темноты, а впереди пролегала пустая дорога по которой злой ветер гонял высушенные листья. Я спустился со ступеней, сложив руки на груди и втягивая голову в плечи, через шерстяную вязку заползала ночная сырость, но я упрямо шел вперед в надежде расправиться с абсурдным психозом, внезапно напавшим на меня, видимо, из-за давней бессонницы и переутомления. Вступив на парковую дорожку, я напряженно сжался в ожидании нового приступа панической атаки, но с облегчением заметил, что на душе осталось спокойно, а по телу гуляли только мурашки от холодного ветра и промозглой сырости. Я дошел до первой скамейки и уселся на нее, раскидывая руки по деревянной спинке и глядя на небо, вытянув ноги вперед. Редкие капли падали мне на лицо, холодило живот, перед глазами яростно клубились завихрения черных, серых и коричневых облаков. Я наслаждался тем забытым ощущением уединения и слияния с природой, которого мне не хватало, и совершенно не обратил внимания на хруст веток где-то за левым плечом, перебиваемый завываниями ветра и скрипом деревьев. Ветви кустов шумели последней листвой, а я притоптывал ногой в так собственным мыслям, погруженный в раздумья и развалившись на скамье, пока рядом на асфальтовой дорожке не шаркнули подошвой. Вздрогнув, я оглянулся по сторонам, всматриваясь в освещенную фонарным светом дорогу, но она была пуста. В моей спине возле позвоночника закололи миллиарды иголок и мышцы на пояснице скрутило в бараний рог от которого я согнулся пополам и не мог выпрямиться. В правом боку круто защемило между ребер и я начал пугаться, но уверял себя в том, что это моя паническая атака, вызванная испугом естественных природных звуков. Я принялся правильно дышать. Именно так, как учат в брошюрах у семейного терапевта в зале ожидания, но где-то передо мной снова хрустнула ветка, правда, никого вокруг не было, только темные стволы вырисовывающиеся в сумраке. Боль от правого подреберья расползалась в сторону левого и из резкой колющей перерождалась в тупую ноющую от которой зубы сводит и мутит, а в желудке появляются газы и раздувает живот. Я боялся пошевелиться, пристально вглядываясь перед собой, и ощущая каким-то диким шестым чувством, что мне нужно отсюда срочно бежать, но от боли в животе я не мог разогнуть спину, скрючившись как эмбрион. Мне казалось, что за моей спиной кто-то стоит и тянет свои костлявые руки к моему позвоночнику, чтобы разодрать его и вырвать из плоти, оставив ошметки нервов и мяса на костях, а меня валяться под скамейкой в луже крови и с порванными венами из которых, как из труб водопровода, вытекают последние капли. У меня свело скулы, дыхание задергалось и я уже не понимал вдыхаю или выдыхаю, а может вовсе не дышу, но за спиной что-то шуршало, а листья начали шелестеть по кругу, словно набежавший ветер превращался в неистовый ураган, засасывающий в воронку деревья, вязкую кашу прогнивших листьев на земле и сырой чернозем в воздушный водоворот, и шелест становился скрежетом в моей голове, вызывая головокружение, а в ушах какофония треска, шорохов, шелеста и скрипов начала троиться, разноситься эхом, поглощать слух завыванием ветра и белым шумом. Я вскочил, не помня себя и не ощущая ног, и помчался к виднеющемуся дому, согнувшись в животе и хватаясь за бока, впиваясь пальцами в ребра, пытаясь утихомирить резь. Мои ноги спотыкались, голова кружилась и меня водило из стороны в сторону. Мне казалось, я сейчас упаду, а нечто нагонит меня и вырежет мои глаза, распорет живот и сожрет печень, которая нестерпимо ныла и тянула в боку, что я начал то постанывать, то рычать, издавая утробные звуки где-то в гортани. Вокруг все кружилось, вертелось, скрежет сухих, ломающихся листьев стоял в ушах, перемешиваясь со шлепаньем ног и стуком каблуков, будто нарастающих за моей спиной, и стоило мне добежать до калитки, как я услышал жуткий скрип туфель прямо возле меня. Я заорал, сам не понимая что делаю, и упал, конвульсивно дергая руками и ногами, пытаясь отползти к середине проезжей части, расположившейся за воротами. Я перевернулся, разворачиваясь лицом к парку, пытаясь не замечать есть ли кто-либо передо мной. Думаю, я сразу отброшу свои копыта в сторону кладбища, если увижу нависшую тень надо мной или блеск лакированных туфель у своих дрожащих и брыкающихся ног. Барахтаясь, как перевернутый жук, готовый биться ногами до последнего, я отползал в сторону дома, царапаясь пальцами за колючий асфальт, но наткнулся на распахнутую калитку с опустевшей проезжей частью и погруженными в мирную ночью жилыми домами, а со второго этажа моего дома также спокойно лился оранжевый свет, а передо мной змеилась пустая парковая дорожка по которой от ветра перекатывались пожухлые листья. Я смотрел на дорогу совершенно с тупым выражением лица, лишенного любой мозговой деятельности. Все так же клубились тучи над чернеющими оголенными кронами берез, скамейки черными пятнами росли по обочине асфальтового пути, ведущего в пустой и гниющий, осенний парк. Сердце в груди билось так, что я чувствовал его в шее и висках, липкий пот покрыл кожу, мышцы на ногах превратились в напряженные жгуты и становились все плотнее, настолько, что по ним бежала мелкая дрожь. Я вскочил на ноги, кряхтя и согнувшись в живота, и, борясь с тяжелой одышкой, забежал в дом, захлопнул дверь и неверными, неловкими пальцами запер ее на замок, выглядывая сквозь жалюзи на улицу. Но парк остался таким, каким я его оставил — волнующимся хрупкой листвой под грузным небом, моросящим, но умиротворенным и пустынным. Только калитка колыхалась от сильных порывов ветра.
Я поднялся в спальню, где глубоко спала Мери, перевернувшись на другой бок, залез под одеяло, забыв скинуть мокрое полотенце с кровати, и прижался к ней, запуская руку в ее трусы, отчего она слегка заворочалась, но не проснулась. А я просто лежал с рукой в ее трусах, чувствуя ладонью жар ее тела и жесткие волосы на лобке, а грудью — ее мягкую кожу на спине. От нее пахло моим мылом и сладким шампунем. Я пытался уснуть, но подсознание рисовало идиотские картины моей смерти и я решил, что мне нужно почитать о неврозах.
Мери ушла раньше, чем я проснулся, не оставив записки и не позвонив с утра, но это не помешало мне пофантазировать о ней после пробуждения. На работе Лейла не упустила возможности заметить, как плохо я выгляжу последние дни, но в этот раз я выгляжу не больным, а уставшим, что заставило ее сделать далеко идущие выводы о том, что у меня налаживается личная жизни и скоро она будет гулять на моей свадьбе со своими сыновьями, и поэтому мне обязательно нужно одевать майки, которые она мне отдала. Я заверил ее, что обязательно надену синюю майку с уродливым принтом и она припомнила, что уже второй раз не видит на мне старого костюма, что ее очень радует. Я же, вспоминая о нем, думаю о том, насколько вонючим он стал и Мери точно не согласится опускаться передо мной на колени, если я напялю эти широкие костюмные брюки, а ее чертовски соблазнительные бедра мне бы хотелось видеть почаще. Я словил себя на мысли, что меня начинает съедать страсть и возбуждение к этой молодой девчонке, как когда-то меня сжигала жажда по моей бывшей жене. Вспоминая Джудит, я вижу рядом с ней Мери, которая в чем-то слишком похожа на нее и это меня заставляло крепчать еще сильнее, поэтому я отходил в уборную на работе настолько часто, что заботливая Лейла меня спросила: "Ты простудил мочевой пузырь? Тед, это очень опасно, тебе стоит попить кукурузные рыльца."
Но вместо того, чтобы страдать от боли в туалете пока я не могу помочиться, я сидел на закрытом унитазе в полном здравии и фантазировал о Мери или о Джудит, стараясь не запачкать джинсы. Я уже не знал кого я точно представляю — Мери превращалась в Джудит и меня охватывала тоска и желание, но стоило мне взять Джудит за упругие, чувственные бедра, как ее светлые волосы темнели, глаза вытягивались в кошачий разрез и передо мной появлялись пепельно-малиновые губы, которые шептали мне: "Тед, Господи, Тед, возьми меня!" и я начинал с остервенением брать ее, пока она кричал и извивалась, а я кончал в нее и смотрел, как по ее ногам стекают выделения. Но стоило мне расслабиться, как Мери поднималась на локтях и вместо темных завитков на лобке с блестящими каплями слизи, я видел белоснежное голое тело Джудит. Она надувала свои губки, укоризненно произнося: "Тед, ты меня не любишь? Тед, ты любишь Мери? Отвечай мне, скажи мне, Тед. Я не так хороша?", и Джудит гладит себя рукой по животу, ее ладонь спускается ниже, она раздвигая ноги и касается своих губ, отчего под ее наманикюренными пальчиками начинают сочится соки, она ласкает себя, ее ресницы дрожат, прикрывая глаза, и с обиженным голосом, полным возбуждающего дыхания, она обращается ко мне: "Ты меня не любишь, Тед?"
Возвращаясь к себе в кабинет после очередного похода в уборную, меня встретил взгляд Лейлы, которая, прикрыв рукой трубку от телефона у своего уха, шепнула мне: "Тед, ты можешь сегодня уйти пораньше, я тебя прикрою. Посмотри как часто ты бегаешь в туалет, тебе надо лежать! Пей рыльца!", и опять вернулась к своей телефонной беседе, в которой она особенно эмоционально обсуждала семейный конфликт своих соседей с какой-то подругой. А я собирал вещи с рабочего стола, радуясь тому, что Лейла, все-таки, очень заботливая и по-матерински теплая женщина. Распрощавшись с ней, я вышел на свежий воздух, заглянул в окно закусочной, где увидел ту же толстую девушку, обслуживающую на кассе Альберта, а сам пошел в библиотеку, гадая о том, уволилась ли Мери. Может, эта девчушка решила уволиться и уехать подальше из этой дыры, оставив меня в состоянии опустения и постоянного возбуждения, как эта сделала моя жена, бросив меня морально помирать в пыльной лачуге, фантазируя о ней, жуя слезы и сопли, и разряжаясь каждый раз, когда новая волна горечи захватывала меня. Чертова Джудит, уехавшая в Бостон в чужие руки, когда я лежу на диване и завываю в кулак, запивая горе пивом или виски, а она смеется и наслаждается сексом с этим проходимцем Флойдом. И сейчас Мери решила так же наладить свою жизнь, убираясь куда-нибудь на юг, когда я схожу с ума от ее волнующих бедер и вожделенных пепельно-малиновых губ.
Пока я метался в мыслях, в библиотеку я пришел машинально, почти не замечая того, как в старом, ободранном помещении подошел к стеллажу с медицинскими справочниками и литературой по психиатрии. Меня заботила Мери намного больше, чем те психосоматические боли, которые возникали в парке и на минуту мне показалось, что этого вообще не было, а я вообразил себе невроз, которым хочу найти оправдания органическим повреждениям из-за стресса и многолетнего пива по вечерам. Мне хотелось только позвонить Мери и попросить ее о встрече, но я потянулся к психиатрическому справочнику, который листал на автомате, особо не вчитываясь даже в названия. Я просматривал страницу за страницей о фобиях, а в ушах у меня стояли стоны Мери, от которых у меня напрягался член, я пролистал главы с шизофренией, видя ее полную грудь со вздернутыми вверх сосками, трущимися о мою кожу, пропускал целые главы о посттравматическом расстройстве, даже не пробегая глазами по строчкам, потому что перед моим внутренним взором Мери раздвигает свои ноги и глубоко вставляет пальцы в себя. Книга вещает мне о панических атаках, а Мери выгибается в судорогах, ее глаза увлажняются, она течет, словно фонтан и у меня начинает покалывать внизу живота от возбуждения. Я натыкаюсь на описание острого бредового психоза и замираю, цепляясь за описание, пока моя фантазия пытается отвлечь меня еще больше, заманивая в горячий дурман секса с Мери, но я вчитываясь в симптоматику, которую нахожу у себя. Где-то в сознании я пытаюсь стать серьезней и нахмуриться, концентрируясь на тексте, который где-то в подсознании пугает меня, но ее бедра танцуют передо мной, приближаясь к лицу, а я чувствую сладкий запах вожделения и захлопываю справочник, оставляя его пылиться в душной читальне, пока девица целует мою грудь и удовлетворяет себя ловкими пальцами. Малиновая помада остается разводами на нас. я вышел из библиотеки, подойдя к телефонному автомату в фойе того же здания и позвонил Мери. Мне ответила ее мама, несколько раз спросив "Алло?", и бросила трубку, а я так и остался стоять с телефоном в руках в обшарпанном бетонном фойе с уродливым грязным ковром и дубовой лестницей, за спиной у меня был вход в библиотеку, рядом со мной вход в почтовое отделение, а за тяжелыми массивными дверями выход на улицу по которой гулял злой ветер, обрывающий листья и заползающий даже через куртку под самую кожу, вплоть до костей.
***
В следующие несколько дней Мери не давала о себе знать. Она не появлялась и в кафетерии в который я заглядывал, но , завидев толстую девчонку за кассой, разочарованно уходил даже не прикупив ароматной клубничной сдобы. Я почитывал второсортные детективы, но внимание ускользало и меня не хватало на что-нибудь поприличней, чем неубедительные байки о всегда бравой полиции и не слишком колоритных, вычурных преступниках. Возвращаясь домой, я вяло прожаривал несколько кусочков бекона и парочку гренок, а потом заваливался на диван с баночкой легкого пива под жужжание телевизора, где, то крикливо, то визгливо, голосили гости студии, осуждая молодую, новоявленную мамашу за развратное поведение, а она, тушуясь под гомоном ханжеских выкриков, минута от минуты все больше покрывалась пунцовыми пятнами с головы до пят. Ведущая же покачивала ножкой, обутой в лакированные туфли, и крутила головой, выискивая для себя лучший кадр.
