За полями и лесами в самом сердце королевства Болентского стоит деревенька Шимпа, славная скотом тучным и хлебом ичным, что здесь испокон веков растят. Не много в Шимпе дворов отстроено, да, главное, что живут там люди работящие. Всяк день в поле мужики и пашут, и сеют, и жнут, а бабы их за домом и скотиной смотрят и в порядке строгом держат. Лишь молодки всё больше по лугам да полянам ходят и озорничают.
Собрались как-то на лугу три подружки и давай цветы рвать да венки друг дружке плести. Дорика-сиротка, красавица полногрудая, косу русую теребит, а рядом с ней Хела чернявая да росточку невеликого сидит и цветы желтые да красные меж собой переплетает. А Марица по полю бродит, уж не знает какой бы цвет невиданный себе в венок вплести. А подружки её окликают и к себе поближе зовут, знамо для чего - на разговор важный про женихов-то:
- А ты Марица уж сватов скоро дождёшься, - весело говорила ей Дорика. - Вон как на вечёрках Яцинт на тебя смотрит, уж всякому понятно, по душе ты ему.
- Ой, ладно тебе, - смутилась и улыбнулась мыслям своим Марица. - На многих он девиц так смотрит.
- Где же на многих? Да на тебя одну только, а других не замечает вовсе. Вот скажи ей, Хела, правду я говорю.
- Может, и правду, - пожала плечами та, да от венка глаз так и не оторвала. - Почём мне знать, кто на кого на вечёрках смотрит, коли не хожу я туда.
- И вправду не ходишь, - припомнила Дорика. - А отчего же? Всякая девица на выданье ходит женихам себя показывать, а ты нет. Что ж ты, Хела, от парней-то нос воротишь? Боишься, что не люба будешь? Так чего страшиться, бабка-то твоя знатная волховица, небось, любого зачаровать и приворожить к тебе может. И красивого, и работящего, и какого только для тебя пожелает.
С грустью отвечала ей Хела:
- Никого не желает мне бабушка в мужья.
- Как так? Разве прогневала ты её чем? С чего вдруг ей зла тебе желать и в девках заставлять засиживаться?
- Оттого, что всему своё время, так бабушка сказывает. Сначала учение, а потом женихи.
- Это что же, в какое учение тебя бабка отдать хочет? - рассмеялась Дорика. - Уж не грамоте ли и барской науке? Где это видано, чтоб простая девка да грамоту знала?
- Только та, что при барской усадьбе живёт, - вторила ей Марица. - Для того её грамоте и учат, чтоб она барину книжицы читала... на ночь...
- Знамо, для чего барин девку на ночь зовёт, - посуровела Дорика. - Позор-то какой! Неужто бабка тебя к такому готовит?
- Что ты, дурная, говоришь-то такое? - обиделась Хела. - Учить меня сама бабушка будет, да не грамоте и цифирям, а волхвитскому делу.
Заохали тут подруги, запричитали:
- Так что же, ты теперь волховкой станешь? И ворожить сможешь? И судьбу предсказывать? И скот лечить? И от детей дурной глаз отводить? А женихов привораживать? А ведь точно, стань ты волховкой, кого захочешь, сама в мужья выберешь.
- Нескоро тому быть.
- Отчего же? Неужто долгое это учение волхвитскому мастерству-то?
- Ему хоть всю жизнь учиться можно. А волховицей мне стать придётся только, когда бабушка помирать станет. С последним вздохом передаст она мне силу свою волхвитскую, вот тогда и смогу я сама кудесить и знахарить. А как исполнится это, только тогда мне про жениха думать дозволено.
Замолкли тут подружки, каждая своё обдумывая. Но не удержалась Дорика и спросила Хелу:
- Так это ж сколько тебе ждать, когда старая Ренчи помирать соберётся? Так ведь можно все молодые годочки впустую растратить. Кто ж тебя, вековуху-волховку тогда замуж возьмёт?
- Кого она очарует, тот и возьмёт, - весело отвечала за Хелу Марица. - А ты-то чего так за Хелу тревожишься? Твоя ли это забота, кто её мужем станет? А о своём суженом разве погрезить не хочешь?
- Да, - вторила ей Хела, - хоть я у бабушки и в ученицах хожу, а погадать на жениха для тебя как-нибудь сумею. Хочешь, как только солнце зайдёт, соберёмся втроём в роще под вековым дубом и на веточках погадаем, с кем тебе жизнь будет весёлой, а с кем сытой.
Но погрустнела Дорика от задорных речей подруг и молвила:
- Эх, к чему мне знание это, если самой мне жениха выбирать не придётся. Кто первый посватается, за того дядька меня и отдаст, даже слова не спросит. Так чего страдать с первого дня супружества, если ты мне с мужем худую жизнь нагадаешь? Уж лучше не ведать того.
- И то правда, - согласилась Хела. - А ты, Марица, может, хочешь про женихов узнать? Уж тебя батюшка неволить не станет. Ты невеста видная, и красотой, и рукоделиями своими. Да и приданое щедрое твой батюшка, наверняка, скопил. Каждый захочет такую хозяйку в свой дом привести. Небось, ещё и из соседних деревень к тебе сваты поедут.
Зарделась Марица от похвалы такой. А вместе с тем совестно ей перед подругами стало - им-то своё счастье выбирать не приходится. За Хелу бабка всё решила и неизвестно теперь, когда Хеле дом мужний обживать, если вообще придётся. А Дорика ведь сирота и вместе с матерью приживалка в доме дядьки их с Марицей общего. Приданого за ней никакого нет, спасибо на том, что куском хлеба с дядькиного стола лишь через раз попрекают. Права она, за первого посватавшегося её выдадут, тут и гадать не надо. А что он за человек будет, придётся ли Дорике по душе или хуже того, каким безобразным и злым окажется или вообще вдовцом старым, а всё с ним жить до самого последнего вздоха придётся.
А вот Марице сам батюшка волю дал выбирать. Сказал ей: "Принуждать тебя, дочь, не стану, но смотри, сильно-то женихов не перебирай, а то подумают люди, что зазналась ты, и недобрая молва про тебя и дом наш пойдёт по всей округе". Обещала Марица, что не забудет отцовского наказа, и радовалась свободе своей. Ведь одна она дочь в семье при двух-то братьях. Старший уже работник знатный и сам жених видный, а младший от него не отстаёт, уже начал в поле выходить. Нет у Марицы сестёр-соперниц за приданое, а у батюшки есть в хозяйстве три пары рук, чтоб добро наживать и хозяйство крепкое держать. И матушка по дому без устали работает, и скотину в чистоте и сытости держит. Да и сама Марица искусно шерсть прядёт, да полотна ткёт. Только бабушка в их доме на покое давно, зато всегда совет дельный даст и истории занятные под вечер расскажет.
Как наболтались подружки, так по домам расходится стали. Дорика до дяди своего пошла, а Марица с Хелой дальше по большаку последовали. Идут они и о своём девичьем беседуют:
- Хела, раз бабушка тебя волшбе учит, значит ты и в травах понимать должна.
- Должна, - отвечала Хела. - А что ты хочешь? От болезни какой лекарство сыскать?
- Нет же. Надобно мне краску для шерсти найти. Знаю я как красным ткань окрасить, и зелёным и жёлтым. А вот синего цвета никак добыть не могу. Может подскажешь ты, есть ли в нашей роще травы, что шерсть могут окрасить подобно небу?
Задумалась на миг Хела и сказала:
- Видела я такой цветок. Раз с бабушкой искали мы соцветия кислиц-ягод, так я притомилась, на поляне присела, а как встала, смотрю, а подол в пятнах синих. От горюн-цвета это. Стебли у него, если пальцами растереть, до того сочные, что руки потом не отмоешь.
- Ой, Хела, - обрадовалась Марица, - так мне его и нужно. Какой он из себя, этот горюн-цвет, где его искать-то?
- Так на самом краю рощи возле ручья есть поляна, вся горюн-цветом усеяна. Увидишь - узнаешь, он один такой о шести лепестках с цветами до синевы чёрными и листьями как язык котейки шершавыми.
- Синий до черноты... Шершавый... о шести лепестках… - повторила Марица. - А долго ли до той поляны идти через рощу-то? Ой, Хела, боюсь я заблудиться.
- А чего плутать? Поляну ты эту вмиг сыщешь, как только дом кузнеца приметишь. Не далеко она, прямо у ручья.
Как услышала Марица о кузнеце, так и дыхание у неё перехватило. Все в округе знали, что кузнец Фарко нечестивец. Потому и к кузне его никто из баб и девок никогда и близко не подходил, а мужики, если и шли к нему оси для колёс или обручи для бочек заказать, то по двое, по трое собравшись, а то и всей гурьбой.
Уж три года прошло, как поселился кузнец близ деревни, да никто так и не знал, откуда же он взялся. Говорили только, что перекупил его барин у соседского помещика, потому как о мастерстве Фарко прознал и захотел, чтоб и ему кузнец ковал узорчатые ворота да сундуки с орнаментами.
Уж каждую ночь доносится до деревни стук молота и звон наковальни - все знают, это к Фарко вражной дух полуночник прилетел, вот они вдвоём и раздувают меха, чтоб ковать замки, которые никогда чужой руке не открыть, гвозди, которые никогда не погнутся и косы, что никогда не затупятся.
Все в деревне знали, что кузнец Фарко давно с незнатью дружбу водит от того, что жертвами её задабривает. Сказывали мужички деревенские, как раз поехали они к кузнецу просить, чтоб сковал он ось для мельничьего жернова, что так некстати перед самой жатвой переломилась, а он истребовал с них за то молодого бычка. Знамо для чего - чтоб, когда темень настанет, скормить бычка полуночнику, чтоб помог он кузнецу ось выковать. Пастух Хуба говаривал даже, что бычка того связал кузнец, да вспорол ему брюхо, а сам клещами кузнечными сердце ему вынул и печёнку, а потом положил их на наковальню и как ударил кувалдой, что разлетелось бычье нутро на маленькие кусочки по всей кузнице, и кровь с ошмётками по стенам растеклись - вот она, жертва полуночнику вражному.
Видно, и барин знал про обычаи кузнечные, потому не пожелал селить Фарко к имению своему поближе, а счёл лучшим в деревню его отправить с глаз долой, от греха подальше.
- Ой, Хела, - воскликнула Марица, - боюсь я за горюн-цветом идти!
- Чего это?
- А если мне на той поляне кузнец повстречается? Сама же говоришь, недалеко она от его кузницы. А что если он к ручью спустится, и я ему на глаза попадусь? Ой, нет, Хела, боюсь я, не пойду.
- Чего боишься-то? - рассмеялась Хела. - Кузнеца Фарко что ль? Да даже если встретится по пути, не съест же он тебя?
- Покуда мне знать? - ещё больше испугалась Марица. - Вон, тельца-то в месиво изрубил, чтоб полуночника прокормить. А что если дух вражной нынче опять оголодал? Так кузнец и меня ему скормить может.
Скривила тут Хела недовольное лицо и сказала подруге:
- Ну, тогда не видать тебе синих нитей. Горюн-цвет только на той поляне и растёт.
Опечалилась тут Марица. Ведь так хотелось ей соткать себе полотно на платье, чтоб узор был и с зелёной полосой, и с синей. А теперь придётся, как и всем девкам, в одноцветной обновке ходить.
- Хела, а может, ты пойдёшь со мной на ту поляну. Вдвоём ведь не так страшно должно быть.
- А мне и одной не страшно туда пойти. Чего бояться? Уж сколько раз мы с бабушкой по роще травы собирали, уж сколько раз мимо той поляны проходили, и ни разу кузнеца не видели.
- Вот видишь, не одна ты к поляне той ходила, вот и не боялась.
- Ну, а чего нам с бабушкой бояться? Перед нами и так вся округа трепещет. Бабушку вон, полдеревни стороной обходит, а другая, хоть и поклоны бьёт, да за глаза вражной жёнкой называет. Вот и меня скоро так же...
Не досказала Хела, да Марица сама всё поняла. Помнила Хела об участи, бабкой для неё избранной. Не быть ей невестой, но предстоит стать волховицей. Долго ещё ей не узнать мужниной ласки, зато злобу людскую познать придётся скоро.
Загрустила тут и Марица, что самой слёзы за Хелу пролить захотелось. Обняла она подругу жалобно, а та и сама ей на плечо голову положила и вздохнула так тоскливо, что Марице страшно сделалось. Уж поняла она, как тяжко Хеле бабкину ношу, ещё не приняв, нести.
- Ладно, - унимая слезу-предательницу, сказала ей Хела, - пойду я с тобой на ту поляну.
Вроде и радоваться надо Марице, что подруга в трудный час руку помощи ей подаёт, а смотрит она на Хелу и не получается улыбнуться даже.
Так и разошлись девицы по домам. Марица всю ночь в мечтах о синем платье прогрезила, а на утро, чуть заря забрезжила, вскочила, схватила корзину и вперёд матери из дому выбежала.
- Эй, куда так торопишься? - спрашивала матушка, идя с пустой кадушкой в коровник.
- К Хеле, в рощу по травы собираемся.
- Смотри, не задерживайся. В доме ещё не метено, рубахи не стираны, да хлеба надобно напечь, а уж потом о девичьих потехах думать.
- Знаю, матушка. Потому и тороплюсь с утра в рощу, чтоб другие дела успеть переделать.
Побежала Марица с корзиной наперевес к дому Хелы, а там во дворе встретился ей хелин батюшка, весь смурной, с лицом спитым, брагой от него несёт. Пожелала ему Марица здравия да попросила Хелу из дому кликнуть.
- А нет её, - недовольно просипел косарь Бажо, а сам глазом по сторонам шарит, будто ищет чего или от Марицы скрыть хочет. - Ушла она к бабке, к злыдне старой. Как кликнула её карга, так скорей бежать, что с отцом родным толком не попрощалась. Всю жизнь мне испоганила карга старая, а теперь ещё и дочь в омут тянет. Как тут не запить, если кровинушку родную бабка сгубить хочет, а ничего поперёк ей сделать сил нет...
Долго ещё разорялся хелин отец про старую Ренчи, да Марице невмоготу слушать его стало, скорее ей надо было Хелу сыскать, да в рощу за горюн-цветом идти. На силу распрощалась она с косарем Бажо, да побрела на окраину деревеньки к дому старой Ренчи. Уж не сильно-то ей хотелось за Хелой в жилице волховицы наведываться, да всё лучше, чем одной к страшной кузнице идти.
Знала Марица, за что косарь Бажо клял старую Ренчи, мать жены своей. Говаривали, был он в молодые годы парнем видным, работящим, да женихом завидным. А Ренчи лучшего мужа для дочери своей и пожелать не могла. И ничего, что нашёл он себе невесту по нраву и уже свадьбу с ней играть сговорился. Приворожила его Ренчи к своей дочери и не посмотрела, что Бажо в её сторону ни разу и не глядел. Как свершилась волшба, так и бежал он от невесты своей прочь к дому Ренчи, испросить позволения дочь её в жены взять. Как отплясала свадьба, недолго длилось счастье семейное. И недели не прошло, как очнулся Бажо от волшбы, что глаза ему и разум застлала, поглядел на жену, вспомнил о невесте своей покинутой, да в тоску с головой окунулся. Был он работником знатным, а тут позабыл обо всём, кроме как о бутыли с брагой. Запился с годами Бажо, позабыл уж о любимой и далёкой да заодно и с совестью своей распрощался. Не было во всей деревне двора беднее, чем у Бажо. И в амбаре крыша прохудилась, и забор уж давно покосился, а нет Бажо до того дела, ему одна охота - браги сыскать. Как начиналась пора рабочая, не мог Бажо толком и поля засеять, потому как отдавал корчмарю часть зерна за бутыль. Голодно жила его семья, ни о каких обновках Хела и не мечтала, лишь бы было из чего хлеба спечь. Вот и не вытерпела её мать, да супротив порядку сама пошла в поле и сеять, и жать. Ох, озлобились против неё мужики деревенские, на ниву пускать не хотели. Говорили, где это видано, чтоб баба вековые порядки рушила и сеяла. Того и гляди неурожай случится, а то и вовсе мор. Но не слушала хелина мать их, ведь пока всё зерно на посев в её руках, не пропьёт его Бажо, значит, и вырастить хлеба можно больше и жить сытней. В первый год как похозяйничала мать Хелы в поле, собрала урожай добрый, невольно стали её в деревне уважать и слова плохого про бабу в поле уж не сказывали. На второй год сам Бажо устыдился, что жена за место него работает и даже пить бросил и сам зерна прикупил - уж в первый раз он в дом что-то принёс, а не вынес.
Собрались как-то на лугу три подружки и давай цветы рвать да венки друг дружке плести. Дорика-сиротка, красавица полногрудая, косу русую теребит, а рядом с ней Хела чернявая да росточку невеликого сидит и цветы желтые да красные меж собой переплетает. А Марица по полю бродит, уж не знает какой бы цвет невиданный себе в венок вплести. А подружки её окликают и к себе поближе зовут, знамо для чего - на разговор важный про женихов-то:
- А ты Марица уж сватов скоро дождёшься, - весело говорила ей Дорика. - Вон как на вечёрках Яцинт на тебя смотрит, уж всякому понятно, по душе ты ему.
- Ой, ладно тебе, - смутилась и улыбнулась мыслям своим Марица. - На многих он девиц так смотрит.
- Где же на многих? Да на тебя одну только, а других не замечает вовсе. Вот скажи ей, Хела, правду я говорю.
- Может, и правду, - пожала плечами та, да от венка глаз так и не оторвала. - Почём мне знать, кто на кого на вечёрках смотрит, коли не хожу я туда.
- И вправду не ходишь, - припомнила Дорика. - А отчего же? Всякая девица на выданье ходит женихам себя показывать, а ты нет. Что ж ты, Хела, от парней-то нос воротишь? Боишься, что не люба будешь? Так чего страшиться, бабка-то твоя знатная волховица, небось, любого зачаровать и приворожить к тебе может. И красивого, и работящего, и какого только для тебя пожелает.
С грустью отвечала ей Хела:
- Никого не желает мне бабушка в мужья.
- Как так? Разве прогневала ты её чем? С чего вдруг ей зла тебе желать и в девках заставлять засиживаться?
- Оттого, что всему своё время, так бабушка сказывает. Сначала учение, а потом женихи.
- Это что же, в какое учение тебя бабка отдать хочет? - рассмеялась Дорика. - Уж не грамоте ли и барской науке? Где это видано, чтоб простая девка да грамоту знала?
- Только та, что при барской усадьбе живёт, - вторила ей Марица. - Для того её грамоте и учат, чтоб она барину книжицы читала... на ночь...
- Знамо, для чего барин девку на ночь зовёт, - посуровела Дорика. - Позор-то какой! Неужто бабка тебя к такому готовит?
- Что ты, дурная, говоришь-то такое? - обиделась Хела. - Учить меня сама бабушка будет, да не грамоте и цифирям, а волхвитскому делу.
Заохали тут подруги, запричитали:
- Так что же, ты теперь волховкой станешь? И ворожить сможешь? И судьбу предсказывать? И скот лечить? И от детей дурной глаз отводить? А женихов привораживать? А ведь точно, стань ты волховкой, кого захочешь, сама в мужья выберешь.
- Нескоро тому быть.
- Отчего же? Неужто долгое это учение волхвитскому мастерству-то?
- Ему хоть всю жизнь учиться можно. А волховицей мне стать придётся только, когда бабушка помирать станет. С последним вздохом передаст она мне силу свою волхвитскую, вот тогда и смогу я сама кудесить и знахарить. А как исполнится это, только тогда мне про жениха думать дозволено.
Замолкли тут подружки, каждая своё обдумывая. Но не удержалась Дорика и спросила Хелу:
- Так это ж сколько тебе ждать, когда старая Ренчи помирать соберётся? Так ведь можно все молодые годочки впустую растратить. Кто ж тебя, вековуху-волховку тогда замуж возьмёт?
- Кого она очарует, тот и возьмёт, - весело отвечала за Хелу Марица. - А ты-то чего так за Хелу тревожишься? Твоя ли это забота, кто её мужем станет? А о своём суженом разве погрезить не хочешь?
- Да, - вторила ей Хела, - хоть я у бабушки и в ученицах хожу, а погадать на жениха для тебя как-нибудь сумею. Хочешь, как только солнце зайдёт, соберёмся втроём в роще под вековым дубом и на веточках погадаем, с кем тебе жизнь будет весёлой, а с кем сытой.
Но погрустнела Дорика от задорных речей подруг и молвила:
- Эх, к чему мне знание это, если самой мне жениха выбирать не придётся. Кто первый посватается, за того дядька меня и отдаст, даже слова не спросит. Так чего страдать с первого дня супружества, если ты мне с мужем худую жизнь нагадаешь? Уж лучше не ведать того.
- И то правда, - согласилась Хела. - А ты, Марица, может, хочешь про женихов узнать? Уж тебя батюшка неволить не станет. Ты невеста видная, и красотой, и рукоделиями своими. Да и приданое щедрое твой батюшка, наверняка, скопил. Каждый захочет такую хозяйку в свой дом привести. Небось, ещё и из соседних деревень к тебе сваты поедут.
Зарделась Марица от похвалы такой. А вместе с тем совестно ей перед подругами стало - им-то своё счастье выбирать не приходится. За Хелу бабка всё решила и неизвестно теперь, когда Хеле дом мужний обживать, если вообще придётся. А Дорика ведь сирота и вместе с матерью приживалка в доме дядьки их с Марицей общего. Приданого за ней никакого нет, спасибо на том, что куском хлеба с дядькиного стола лишь через раз попрекают. Права она, за первого посватавшегося её выдадут, тут и гадать не надо. А что он за человек будет, придётся ли Дорике по душе или хуже того, каким безобразным и злым окажется или вообще вдовцом старым, а всё с ним жить до самого последнего вздоха придётся.
А вот Марице сам батюшка волю дал выбирать. Сказал ей: "Принуждать тебя, дочь, не стану, но смотри, сильно-то женихов не перебирай, а то подумают люди, что зазналась ты, и недобрая молва про тебя и дом наш пойдёт по всей округе". Обещала Марица, что не забудет отцовского наказа, и радовалась свободе своей. Ведь одна она дочь в семье при двух-то братьях. Старший уже работник знатный и сам жених видный, а младший от него не отстаёт, уже начал в поле выходить. Нет у Марицы сестёр-соперниц за приданое, а у батюшки есть в хозяйстве три пары рук, чтоб добро наживать и хозяйство крепкое держать. И матушка по дому без устали работает, и скотину в чистоте и сытости держит. Да и сама Марица искусно шерсть прядёт, да полотна ткёт. Только бабушка в их доме на покое давно, зато всегда совет дельный даст и истории занятные под вечер расскажет.
Как наболтались подружки, так по домам расходится стали. Дорика до дяди своего пошла, а Марица с Хелой дальше по большаку последовали. Идут они и о своём девичьем беседуют:
- Хела, раз бабушка тебя волшбе учит, значит ты и в травах понимать должна.
- Должна, - отвечала Хела. - А что ты хочешь? От болезни какой лекарство сыскать?
- Нет же. Надобно мне краску для шерсти найти. Знаю я как красным ткань окрасить, и зелёным и жёлтым. А вот синего цвета никак добыть не могу. Может подскажешь ты, есть ли в нашей роще травы, что шерсть могут окрасить подобно небу?
Задумалась на миг Хела и сказала:
- Видела я такой цветок. Раз с бабушкой искали мы соцветия кислиц-ягод, так я притомилась, на поляне присела, а как встала, смотрю, а подол в пятнах синих. От горюн-цвета это. Стебли у него, если пальцами растереть, до того сочные, что руки потом не отмоешь.
- Ой, Хела, - обрадовалась Марица, - так мне его и нужно. Какой он из себя, этот горюн-цвет, где его искать-то?
- Так на самом краю рощи возле ручья есть поляна, вся горюн-цветом усеяна. Увидишь - узнаешь, он один такой о шести лепестках с цветами до синевы чёрными и листьями как язык котейки шершавыми.
- Синий до черноты... Шершавый... о шести лепестках… - повторила Марица. - А долго ли до той поляны идти через рощу-то? Ой, Хела, боюсь я заблудиться.
- А чего плутать? Поляну ты эту вмиг сыщешь, как только дом кузнеца приметишь. Не далеко она, прямо у ручья.
Как услышала Марица о кузнеце, так и дыхание у неё перехватило. Все в округе знали, что кузнец Фарко нечестивец. Потому и к кузне его никто из баб и девок никогда и близко не подходил, а мужики, если и шли к нему оси для колёс или обручи для бочек заказать, то по двое, по трое собравшись, а то и всей гурьбой.
Уж три года прошло, как поселился кузнец близ деревни, да никто так и не знал, откуда же он взялся. Говорили только, что перекупил его барин у соседского помещика, потому как о мастерстве Фарко прознал и захотел, чтоб и ему кузнец ковал узорчатые ворота да сундуки с орнаментами.
Уж каждую ночь доносится до деревни стук молота и звон наковальни - все знают, это к Фарко вражной дух полуночник прилетел, вот они вдвоём и раздувают меха, чтоб ковать замки, которые никогда чужой руке не открыть, гвозди, которые никогда не погнутся и косы, что никогда не затупятся.
Все в деревне знали, что кузнец Фарко давно с незнатью дружбу водит от того, что жертвами её задабривает. Сказывали мужички деревенские, как раз поехали они к кузнецу просить, чтоб сковал он ось для мельничьего жернова, что так некстати перед самой жатвой переломилась, а он истребовал с них за то молодого бычка. Знамо для чего - чтоб, когда темень настанет, скормить бычка полуночнику, чтоб помог он кузнецу ось выковать. Пастух Хуба говаривал даже, что бычка того связал кузнец, да вспорол ему брюхо, а сам клещами кузнечными сердце ему вынул и печёнку, а потом положил их на наковальню и как ударил кувалдой, что разлетелось бычье нутро на маленькие кусочки по всей кузнице, и кровь с ошмётками по стенам растеклись - вот она, жертва полуночнику вражному.
Видно, и барин знал про обычаи кузнечные, потому не пожелал селить Фарко к имению своему поближе, а счёл лучшим в деревню его отправить с глаз долой, от греха подальше.
- Ой, Хела, - воскликнула Марица, - боюсь я за горюн-цветом идти!
- Чего это?
- А если мне на той поляне кузнец повстречается? Сама же говоришь, недалеко она от его кузницы. А что если он к ручью спустится, и я ему на глаза попадусь? Ой, нет, Хела, боюсь я, не пойду.
- Чего боишься-то? - рассмеялась Хела. - Кузнеца Фарко что ль? Да даже если встретится по пути, не съест же он тебя?
- Покуда мне знать? - ещё больше испугалась Марица. - Вон, тельца-то в месиво изрубил, чтоб полуночника прокормить. А что если дух вражной нынче опять оголодал? Так кузнец и меня ему скормить может.
Скривила тут Хела недовольное лицо и сказала подруге:
- Ну, тогда не видать тебе синих нитей. Горюн-цвет только на той поляне и растёт.
Опечалилась тут Марица. Ведь так хотелось ей соткать себе полотно на платье, чтоб узор был и с зелёной полосой, и с синей. А теперь придётся, как и всем девкам, в одноцветной обновке ходить.
- Хела, а может, ты пойдёшь со мной на ту поляну. Вдвоём ведь не так страшно должно быть.
- А мне и одной не страшно туда пойти. Чего бояться? Уж сколько раз мы с бабушкой по роще травы собирали, уж сколько раз мимо той поляны проходили, и ни разу кузнеца не видели.
- Вот видишь, не одна ты к поляне той ходила, вот и не боялась.
- Ну, а чего нам с бабушкой бояться? Перед нами и так вся округа трепещет. Бабушку вон, полдеревни стороной обходит, а другая, хоть и поклоны бьёт, да за глаза вражной жёнкой называет. Вот и меня скоро так же...
Не досказала Хела, да Марица сама всё поняла. Помнила Хела об участи, бабкой для неё избранной. Не быть ей невестой, но предстоит стать волховицей. Долго ещё ей не узнать мужниной ласки, зато злобу людскую познать придётся скоро.
Загрустила тут и Марица, что самой слёзы за Хелу пролить захотелось. Обняла она подругу жалобно, а та и сама ей на плечо голову положила и вздохнула так тоскливо, что Марице страшно сделалось. Уж поняла она, как тяжко Хеле бабкину ношу, ещё не приняв, нести.
- Ладно, - унимая слезу-предательницу, сказала ей Хела, - пойду я с тобой на ту поляну.
Вроде и радоваться надо Марице, что подруга в трудный час руку помощи ей подаёт, а смотрит она на Хелу и не получается улыбнуться даже.
Так и разошлись девицы по домам. Марица всю ночь в мечтах о синем платье прогрезила, а на утро, чуть заря забрезжила, вскочила, схватила корзину и вперёд матери из дому выбежала.
- Эй, куда так торопишься? - спрашивала матушка, идя с пустой кадушкой в коровник.
- К Хеле, в рощу по травы собираемся.
- Смотри, не задерживайся. В доме ещё не метено, рубахи не стираны, да хлеба надобно напечь, а уж потом о девичьих потехах думать.
- Знаю, матушка. Потому и тороплюсь с утра в рощу, чтоб другие дела успеть переделать.
Побежала Марица с корзиной наперевес к дому Хелы, а там во дворе встретился ей хелин батюшка, весь смурной, с лицом спитым, брагой от него несёт. Пожелала ему Марица здравия да попросила Хелу из дому кликнуть.
- А нет её, - недовольно просипел косарь Бажо, а сам глазом по сторонам шарит, будто ищет чего или от Марицы скрыть хочет. - Ушла она к бабке, к злыдне старой. Как кликнула её карга, так скорей бежать, что с отцом родным толком не попрощалась. Всю жизнь мне испоганила карга старая, а теперь ещё и дочь в омут тянет. Как тут не запить, если кровинушку родную бабка сгубить хочет, а ничего поперёк ей сделать сил нет...
Долго ещё разорялся хелин отец про старую Ренчи, да Марице невмоготу слушать его стало, скорее ей надо было Хелу сыскать, да в рощу за горюн-цветом идти. На силу распрощалась она с косарем Бажо, да побрела на окраину деревеньки к дому старой Ренчи. Уж не сильно-то ей хотелось за Хелой в жилице волховицы наведываться, да всё лучше, чем одной к страшной кузнице идти.
Знала Марица, за что косарь Бажо клял старую Ренчи, мать жены своей. Говаривали, был он в молодые годы парнем видным, работящим, да женихом завидным. А Ренчи лучшего мужа для дочери своей и пожелать не могла. И ничего, что нашёл он себе невесту по нраву и уже свадьбу с ней играть сговорился. Приворожила его Ренчи к своей дочери и не посмотрела, что Бажо в её сторону ни разу и не глядел. Как свершилась волшба, так и бежал он от невесты своей прочь к дому Ренчи, испросить позволения дочь её в жены взять. Как отплясала свадьба, недолго длилось счастье семейное. И недели не прошло, как очнулся Бажо от волшбы, что глаза ему и разум застлала, поглядел на жену, вспомнил о невесте своей покинутой, да в тоску с головой окунулся. Был он работником знатным, а тут позабыл обо всём, кроме как о бутыли с брагой. Запился с годами Бажо, позабыл уж о любимой и далёкой да заодно и с совестью своей распрощался. Не было во всей деревне двора беднее, чем у Бажо. И в амбаре крыша прохудилась, и забор уж давно покосился, а нет Бажо до того дела, ему одна охота - браги сыскать. Как начиналась пора рабочая, не мог Бажо толком и поля засеять, потому как отдавал корчмарю часть зерна за бутыль. Голодно жила его семья, ни о каких обновках Хела и не мечтала, лишь бы было из чего хлеба спечь. Вот и не вытерпела её мать, да супротив порядку сама пошла в поле и сеять, и жать. Ох, озлобились против неё мужики деревенские, на ниву пускать не хотели. Говорили, где это видано, чтоб баба вековые порядки рушила и сеяла. Того и гляди неурожай случится, а то и вовсе мор. Но не слушала хелина мать их, ведь пока всё зерно на посев в её руках, не пропьёт его Бажо, значит, и вырастить хлеба можно больше и жить сытней. В первый год как похозяйничала мать Хелы в поле, собрала урожай добрый, невольно стали её в деревне уважать и слова плохого про бабу в поле уж не сказывали. На второй год сам Бажо устыдился, что жена за место него работает и даже пить бросил и сам зерна прикупил - уж в первый раз он в дом что-то принёс, а не вынес.
