Книга 1. Зрящая и Обиженный
Жаль, что людям её профессии не дают статуэток «сотрудник года», а лучшая похвала за работу: «понятия не имею, кто это сделал!» Есть в этом какая-то несправедливость…
Философствуя, Кэм не забывала внимательно смотреть по сторонам. От витрин кафе, за которыми мирно ужинали семьи с детьми, с грустью отворачивалась. В её детстве таких уютных сцен не было: слишком рано пришлось начать самой о себе заботиться.
Вскоре глаз зацепился за лотки с антикварными безделушками, прервав размышления. Лежавший с краю браслет сразу привлек внимание своей нетривиальностью: массивный, но неброский. Беглого взгляда хватило для первичной оценки: судя по отделке и стилю, пятидесятые годы прошлого столетия; овальные зелёные камни нагло притворяются малахитом; дополнительный вес изделию придают припаянные с внутренней стороны латунные пластины; маркировка отсутствует. Бижутерия. Определённо. Кэм вернула браслет на место и поспешила дальше: не стоит тратить усилия на подделку.
От гостиницы, где остался чемодан, отделяло меньше квартала, а от дневной выручки - последняя небольшая остановка, и ноги сами свернули к женскому бутику в конце улицы. Всё равно через каких-нибудь полчаса она уже будет сидеть в мягком вагоне, попивая чай и провожая пейзаж за окном.
Кэм взялась за медную ручку и толкнула дверь. Знай она, что произойдёт дальше, бежала бы прочь из этого городка, даже не вспомнив про чемодан. Да, что там из городка – страны!
О новом посетителе сообщил мелодичный колокольчик над дверью. В представленной в бутике одежде не было ничего необычного, кроме, пожалуй, стоимости. Придавленные ценниками платья тоскливо висели в ожидании покупателя с доходами выше среднего. Набрав несколько приглянувшихся вещиц, Кэм проследовала в угловую примерочную. Минут через пять, убедившись, что гостья не собирается немедленно ретироваться, как большинство посетителей, явился и сам продавец, а, по совместительству, владелец.
- Чтобы оценить образ целиком (Кэм как раз примеряла платье из тёмно-зелёного шёлка с открытой спиной), вам пригодится вот это, - вкрадчиво прошелестел он, протянув ей пару воздушных лодочек, и тут же деликатно ретировался.
Кэм взглянула на туфли: дымчатая замша, с блестящей струйкой стразов на каблуке (впрочем, стразов ли, учитывая не поместившиеся на ценнике нули?). Лодочки составили идеальный тандем с платьем, а потому были сняты с особенной неохотой: проворачивать с ними трюк было бы слишком рискованно.
Пока она крутилась перед зеркалом, взгляд случайно упал на стойку с одеждой позади. Там одиноко висело платье из нежно-кремового кружева. Казалось бы, ничего особенного…но глаз не оторвать! Старомодный крой лишь добавлял ему очарования: струящийся силуэт, высокий воротник-стоечка, расшитый жемчугом (трудно сразу определить, фальшивым или настоящим), драпировка под лифом и длинный рукав.
Бережно приложив кремовое сокровище к себе, Кэм взглянула в отражение. Весь облик вдруг сделался непривычно мягким и женственным. Ещё до примерки она отчего-то чувствовала: платье будет в пору. Так оно и вышло - ткань легла как вторая кожа. Каждый шов, каждая складочка вписались удивительно точно, словно шили специально на неё. Ценника не имелось - очевидно, цифра, умещающаяся на столь узеньком листке картона, унизила бы совершенство.
На странное жжение Кэм обратила внимание не сразу - только тогда, когда оно уже превратилось в зуд. Нехотя оторвавшись от своего отражения, она почесала локоть и едва не вскрикнула от ужаса: руки и грудь прямо на глазах начали покрываться гнойно-водянистыми пузырями. Аллергия! Она тут же попыталась стянуть платье, но запуталась в тесьме. Воротничок, секунду назад элегантный, впился в горло почище любой удавки, виски стиснуло, дыхание перехватило, а стены примерочной качнулись и поплыли кружевными звездочками.
Минуту спустя Кэм билась с нарядом уже из последних сил, хрипя и едва соображая, но он словно прирос - пальцы лишь бессмысленно скользили по шнуровке. В ушах стоял гул, а под кожей будто бегали горячие паучки. Полуослепнув от агонии, она метнулась вглубь кабинки, врезалась в установленное там зеркало и, судя по звону, разбила его. По виску потекло что-то теплое, закапав алым дождем кружево. Уже теряя сознание, она рванула воротник, разодрав при этом платье до самого лифа, зато наконец смогла вздохнуть. За резкой болью пришло облегчение.
На шум прибежал владелец. Первые несколько секунд он лишь беспомощно переводил взгляд с полуголой Кэм, скорчившейся на полу, на разбитое зеркало и обратно, видимо, надеясь, что галлюцинирует. Он даже на миг зажмурил глаза, но, когда снова их открыл, стало только хуже: мужчина заметил давешнее тёмно-зелёное платье, теперь уютно устроившееся в её заплечной сумке. Челюсть английского джентльмена отвисла, обнажив последнюю версию самолигирующих брекетов (природа вкрадчиво шелестящего голоса сразу получила объяснение).
- Воровка! – взвизгнул он неожиданным фальцетом. - Даже не вздумай бежать, я вызываю полицию!
И бросился обратно в торговый зал – видимо, исполнять угрозу.
Где-то далеко звякнул дверной колокольчик, раздались голоса – в магазин зашли ещё несколько человек:
- Вы слышали? Лавку миссис Винстанлей обокрали!
- Немыслимо!
- Нонсенс! В нашем городке отродясь такого не было!
- А кто вы думаете сейчас в моей примерочной?
Дальше Кэм уже не слушала. Всё ещё плохо соображая, она вяло подтянулась на руках и попыталась сесть. С третьей попытки ей это удалось. Она прислонилась к гладкой поверхности зеркала, от которого исходила приятная прохлада, и ей стало чуть легче. Кожа всё ещё горела, но теперь уже не настолько, чтобы хотелось её с себя содрать.
Сквозь плывущий в голове туман Кэм почувствовала, как холодная поверхность, подпирающая спину, начала мягко поддаваться. Зеркало буквально расступалось, обволакивая её и принимая в свои объятия.
«Камилла в Зазеркалье», - мелькнула нелепая мысль, прежде чем она потеряла сознание, и всё вокруг померкло.
Хильда
Хильда свернулась комочком в углу главной и единственной комнаты их жилища. Ей было страшно, и, чтобы успокоиться, она раскачивалась взад-вперёд и тихонько стенала. Прежде мама непременно выпорола бы её за это, но сейчас была слишком занята, глядя на соломенный тюфяк. На нём лежало тощее тело. Ещё вчера утром оно было крепким, здоровым и весёлым братом Хильды, Вильмаром. Но теперь одеяло из овечьей шерсти подпирали тазовые кости, и лишь едва заметное шевеленье груди при вдохе и выдохе показывало, что человек под ним всё ещё жив. Его ссохшееся, заострённое лицо казалось ей совсем незнакомым. Но больше всего её пугали покрывавшие его тёмные, почти черные пятна. Вчера Вильмар рано вернулся с полевых работ, лёг спать и больше не просыпался.
Тут Хильда услышала придушенный клёкот. Мама его тоже услышала, потому что встрепенулась и быстро перевернула лежащего со спины набок. Как раз вовремя, чтобы пенистая кровяная масса, смешанная со рвотой, стекла на земляной пол, и он не захлебнулся.
Хильда перестала раскачиваться и, оперевшись рукой о стену, приподнялась, но полностью выпрямляться не стала. Так, в полуприсядку, она сделала несколько неуверенных шагов к двери, но тут же попятилась - в нос ударил смрад, шедший всё из того же угла.
В этот момент мимо их окна, затянутого бычьим пузырем, мелькнул мутный силуэт. Дверь распахнулась, и в мазанку вошёл плотно сбитый невысокий мужчина. Хильда хорошо знала это красное лицо, широкие, раздавленные работой ладони и бугристую голову с волосами по краям. Он принёс с собой запах лука, влажной травы и козьего сыра. Даже закрыв глаза, Хильда всегда узнала бы Калеба - по одному этому запаху, знакомому с детства. Хороший запах – хороший человек.
- Как он, Марта?
Мама даже не шелохнулась, продолжая глядеть прямо перед собой.
- Ты же знаешь, что должна сделать, - продолжил Калеб. – Выдвигаемся перед рассветом.
Но мама снова ничего не ответила и не обернулась. Может, не слышала? Тогда Калеб посмотрел в угол, где сидела Хильда. Ей нравилось, как он на неё смотрел: при этом его брови не складывались домиком, а губы не кривились, как у остальных – как будто она в чём-то провинилась. Если бы Хильда умела говорить, то сказала бы, что он её друг. Но к своим одиннадцати или двенадцати (мама точно не знала) годам она этого не умела. С Калебом это было и не нужно, он всегда понимал её без слов. Хильда широко раскрыла рот и показала туда пальцем. Калеб махнул ей рукой и вышел из мазанки. Робко оглянувшись на мать, она поспешила за ним.
Выйдя из дома, Хильда посмотрела вокруг, на чёрные обугленные груды. Ещё совсем недавно на их месте стояли соседские мазанки. Калеб подошёл к привязанному во дворе ослу и открепил перемётную суму, совсем тёмную от ослиного пота. Он достал и протянул ей неровную серую лепешку и пахучий кусок сыра, мягкий внутри и с белой корочкой по краям. Калеб никогда не приходил с пустыми руками. Хильде даже казалось, что он немного колдун и вытаскивает эти свои подарки из совершенно пустой котомки. От этого они казались ещё вкуснее. Хильда сильно проголодалась, поэтому уселась на траву, прямо рядом с ослом, разломила сыр и вгрызлась в него, размазывая по лицу. Калеб усмехнулся и погладил её по коротеньким волосам - такие были у всех крестьянских девочек, девушек и женщин законных земель. Мама говорила, что только знатные леди носят длинные волосы. Она ей верила, потому что сама ни разу в жизни не видела леди. Впрочем, как и мама.
* * *
Той ночью Хильда проснулась, сама не зная, почему. Быстро подогнув под себя тощие, как у лягушонка, ноги, она прислушалась. Всё тихо. Зато она почувствовала даже не запах, а горькую вонь. Плохой запах. Пахло бедой.
За окном плясал непонятный свет - то затухал, то вспыхивал ярче. Внезапно Хильда увидела, как что-то черное бесшумно движется к ней, к ним, угрожающе стелясь по полу. Она вжалась в солому в своём углу. Но то, что двигалось, похоже, и не собиралось её трогать. Тогда она осторожно протянула руку - пальцы поймали едкий воздух. В темноте Хильда повернулась туда, где спали мама и Вильмар, но услышала только одно ровное мамино дыхание. Вильмар больше не хрипел. Наверное, ему стало легче.
Окно делалось всё ярче, а воздух всё плотнее. Казалось, кто-то специально сыпал в него колючий песок, и оттого вдыхать его было больно. Хильда посильнее забилась в угол и накрылась одеялом с головой так, чтобы больше не чувствовать этот запах и не видеть жуткую тень, скользящую по полу. Но вскоре дышать стало нечем. Она откинула одеяло, глубоко вдохнула и тут же закашлялась, прижимая руки ко рту, в ужасе, что разбудит маму. В дверь заколотили.
- Марта! Хильда! Откройте!
Калеб.
Прежде он никогда не приходил так поздно. Мама рассердится, если она откроет дверь ночью, даже Калебу. Поэтому Хильда выпрямилась, но не двинулась с места.
- Чертовы дуры!
И тут Хильда услышала треск и громко закричала, увидев, как кто-то разорвал оконную пленку и лезет в проём, неся с собой дым и огонь. Она кричала до тех пор, пока не получила затрещину, от которой зазвенело в ушах. Перед ней стоял Калеб. Он тут же растолкал маму.
- Пожар! – коротко кинул он. - Только самое нужное.
Потом сильными руками подхватил Хильду и вынес из мазанки. Чуть отбежав от крыльца, он опустил её на землю и тут же вернулся в дом. Хильда оглянулась вокруг и увидела своих односельчан – всех, кто остался. Других «поцеловала Чёрная». Так говорили взрослые, но, что это значит, она толком не знала. Сейчас все они стояли молча, полукругом. Никто не шевелился и не пытался помочь Калебу. Они держали в руках горящие палки и смотрели на их охваченный пламенем домишко.
Калеб вытащил на порог кашляющую и бледную маму, а потом снова убежал внутрь. Он вернулся с каким-то мешком в одной руке и единственной парой стоптанных башмаков Хильды в другой. Она ждала, что вот сейчас он опять вернётся в дом - за Вильмаром. Но вместо этого, Калеб бросил вещи на землю и прислонился к дереву, тяжело дыша и кашляя. У него больше не было бровей.
Мама, покачиваясь, продолжала стоять на пороге. Она будто не видела огонь, лижущий подол её платья. Хильда подбежала к ней и схватила за руку, чтобы увести подальше от огня. В неверном свете она заметила на маминой шее тёмно-серое пятно, будто кто-то, поев похлёбки из чёрных бобов, шутя, поцеловал её туда.
И тут мама сделала то, чего раньше никогда не делала: обвив Хильду руками, она крепко, до боли прижала её к себе. Непривычное чувство длилось недолго - мама с силой оттолкнула её подальше от крыльца, так что Хильда шлепнулась на землю, а потом шагнула назад, захлопнула дверь мазанки и опустила засов.
Через миг крыша их дома провалилась, и туча искр, похожих на горящих мух, взвилась в ночной воздух.
Хоук
Хоук взглянул в сторону горизонта, где виднелся явственный след дыма, и нахмурился. Чем скорее он управится с заданием, тем лучше. В землях чужеземцев надо быть начеку. Сейчас ему нельзя натыкаться на Отбросов или Обиженных. Да, и деревни лучше объезжать стороной. Из-за Чёрной крестьяне голодают и всё чаще выходят на большую дорогу с вилами и дубинами. Ни первых, ни вторых, ни, тем более, третьих, Хоук, конечно, не боялся. Да, и вряд ли кто-то из них рискнет на него напасть. Но его теперешнее задание слишком важное, чтобы ставить его под угрозу. Умереть от ножевой раны где-нибудь в канаве Приморской Долины? Так подвести лорда Норгарда Хоук просто не мог. В этом случае милорд, конечно, пошлёт следом другого гончего – может, Мердока или Осберта. Но время будет упущено. Так что у него нет права на ошибку.
Хоук пришпорил Шайтана и, не поворачиваясь, пошарил в седельной сумке. Нащупав бурдюк и, не отводя глаз от дороги, он сделал пару глотков прокисшего эля. Хозяин трактира божился, что это напиток наивысшего качества, точно как его благоверная. Хоук мало что смыслил в женской красоте и заплатил две монеты. Отпив, он понял, что вислоухих краснолицых баб нельзя считать красивыми. Случай вообще был исключительный: он редко замечал, что ест или пьёт. Еда она и есть еда.
Заменить эль или вернуть деньги хозяин отказался, да ещё и позвал на подмогу двух сыновей. Хоук сломал руки всем троим. Потом проверил погреб. Но другого эля в трактире просто не оказалось.
Кинув бурдюк обратно в сумку, он вынул из кармана плаща мешочек из выделанной кожи. Пустив коня шагом, он аккуратно вытряхнул на ладонь несколько чёрных остроконечных листьев и снова спрятал кисет. Закинув сушёные листья в рот, он перетёр их языком и проглотил. Через миг горло и язык привычно обожгло. Почувствовав хорошо знакомый кипящий прилив сил, он снова пришпорил Шайтана. Конь возмущённо мотнул головой, и Хоук понял, что на этот раз переусердствовал.
Хоть он и провёл в седле почти трое суток, но практически не чувствовал усталости. Он мог бы ехать и вовсе без сна и остановок, в отличие от Шайтана. У того не было недрёма, лишь полувыжженная трава и изредка овёс, когда попадались постоялые дворы. Шайтан очень выносливый, но даже ему надо отдыхать.
К вечеру он будет на месте. Действовать следует быстро и сегодня же тронуться в обратный путь. По возможности, не привлекая внимания. Пышная церемония ждёт их по возвращении в Наскальный.
ПРОЛОГ
Жаль, что людям её профессии не дают статуэток «сотрудник года», а лучшая похвала за работу: «понятия не имею, кто это сделал!» Есть в этом какая-то несправедливость…
Философствуя, Кэм не забывала внимательно смотреть по сторонам. От витрин кафе, за которыми мирно ужинали семьи с детьми, с грустью отворачивалась. В её детстве таких уютных сцен не было: слишком рано пришлось начать самой о себе заботиться.
Вскоре глаз зацепился за лотки с антикварными безделушками, прервав размышления. Лежавший с краю браслет сразу привлек внимание своей нетривиальностью: массивный, но неброский. Беглого взгляда хватило для первичной оценки: судя по отделке и стилю, пятидесятые годы прошлого столетия; овальные зелёные камни нагло притворяются малахитом; дополнительный вес изделию придают припаянные с внутренней стороны латунные пластины; маркировка отсутствует. Бижутерия. Определённо. Кэм вернула браслет на место и поспешила дальше: не стоит тратить усилия на подделку.
От гостиницы, где остался чемодан, отделяло меньше квартала, а от дневной выручки - последняя небольшая остановка, и ноги сами свернули к женскому бутику в конце улицы. Всё равно через каких-нибудь полчаса она уже будет сидеть в мягком вагоне, попивая чай и провожая пейзаж за окном.
Кэм взялась за медную ручку и толкнула дверь. Знай она, что произойдёт дальше, бежала бы прочь из этого городка, даже не вспомнив про чемодан. Да, что там из городка – страны!
О новом посетителе сообщил мелодичный колокольчик над дверью. В представленной в бутике одежде не было ничего необычного, кроме, пожалуй, стоимости. Придавленные ценниками платья тоскливо висели в ожидании покупателя с доходами выше среднего. Набрав несколько приглянувшихся вещиц, Кэм проследовала в угловую примерочную. Минут через пять, убедившись, что гостья не собирается немедленно ретироваться, как большинство посетителей, явился и сам продавец, а, по совместительству, владелец.
- Чтобы оценить образ целиком (Кэм как раз примеряла платье из тёмно-зелёного шёлка с открытой спиной), вам пригодится вот это, - вкрадчиво прошелестел он, протянув ей пару воздушных лодочек, и тут же деликатно ретировался.
Кэм взглянула на туфли: дымчатая замша, с блестящей струйкой стразов на каблуке (впрочем, стразов ли, учитывая не поместившиеся на ценнике нули?). Лодочки составили идеальный тандем с платьем, а потому были сняты с особенной неохотой: проворачивать с ними трюк было бы слишком рискованно.
Пока она крутилась перед зеркалом, взгляд случайно упал на стойку с одеждой позади. Там одиноко висело платье из нежно-кремового кружева. Казалось бы, ничего особенного…но глаз не оторвать! Старомодный крой лишь добавлял ему очарования: струящийся силуэт, высокий воротник-стоечка, расшитый жемчугом (трудно сразу определить, фальшивым или настоящим), драпировка под лифом и длинный рукав.
Бережно приложив кремовое сокровище к себе, Кэм взглянула в отражение. Весь облик вдруг сделался непривычно мягким и женственным. Ещё до примерки она отчего-то чувствовала: платье будет в пору. Так оно и вышло - ткань легла как вторая кожа. Каждый шов, каждая складочка вписались удивительно точно, словно шили специально на неё. Ценника не имелось - очевидно, цифра, умещающаяся на столь узеньком листке картона, унизила бы совершенство.
На странное жжение Кэм обратила внимание не сразу - только тогда, когда оно уже превратилось в зуд. Нехотя оторвавшись от своего отражения, она почесала локоть и едва не вскрикнула от ужаса: руки и грудь прямо на глазах начали покрываться гнойно-водянистыми пузырями. Аллергия! Она тут же попыталась стянуть платье, но запуталась в тесьме. Воротничок, секунду назад элегантный, впился в горло почище любой удавки, виски стиснуло, дыхание перехватило, а стены примерочной качнулись и поплыли кружевными звездочками.
Минуту спустя Кэм билась с нарядом уже из последних сил, хрипя и едва соображая, но он словно прирос - пальцы лишь бессмысленно скользили по шнуровке. В ушах стоял гул, а под кожей будто бегали горячие паучки. Полуослепнув от агонии, она метнулась вглубь кабинки, врезалась в установленное там зеркало и, судя по звону, разбила его. По виску потекло что-то теплое, закапав алым дождем кружево. Уже теряя сознание, она рванула воротник, разодрав при этом платье до самого лифа, зато наконец смогла вздохнуть. За резкой болью пришло облегчение.
На шум прибежал владелец. Первые несколько секунд он лишь беспомощно переводил взгляд с полуголой Кэм, скорчившейся на полу, на разбитое зеркало и обратно, видимо, надеясь, что галлюцинирует. Он даже на миг зажмурил глаза, но, когда снова их открыл, стало только хуже: мужчина заметил давешнее тёмно-зелёное платье, теперь уютно устроившееся в её заплечной сумке. Челюсть английского джентльмена отвисла, обнажив последнюю версию самолигирующих брекетов (природа вкрадчиво шелестящего голоса сразу получила объяснение).
- Воровка! – взвизгнул он неожиданным фальцетом. - Даже не вздумай бежать, я вызываю полицию!
И бросился обратно в торговый зал – видимо, исполнять угрозу.
Где-то далеко звякнул дверной колокольчик, раздались голоса – в магазин зашли ещё несколько человек:
- Вы слышали? Лавку миссис Винстанлей обокрали!
- Немыслимо!
- Нонсенс! В нашем городке отродясь такого не было!
- А кто вы думаете сейчас в моей примерочной?
Дальше Кэм уже не слушала. Всё ещё плохо соображая, она вяло подтянулась на руках и попыталась сесть. С третьей попытки ей это удалось. Она прислонилась к гладкой поверхности зеркала, от которого исходила приятная прохлада, и ей стало чуть легче. Кожа всё ещё горела, но теперь уже не настолько, чтобы хотелось её с себя содрать.
Сквозь плывущий в голове туман Кэм почувствовала, как холодная поверхность, подпирающая спину, начала мягко поддаваться. Зеркало буквально расступалось, обволакивая её и принимая в свои объятия.
«Камилла в Зазеркалье», - мелькнула нелепая мысль, прежде чем она потеряла сознание, и всё вокруг померкло.
Хильда
Хильда свернулась комочком в углу главной и единственной комнаты их жилища. Ей было страшно, и, чтобы успокоиться, она раскачивалась взад-вперёд и тихонько стенала. Прежде мама непременно выпорола бы её за это, но сейчас была слишком занята, глядя на соломенный тюфяк. На нём лежало тощее тело. Ещё вчера утром оно было крепким, здоровым и весёлым братом Хильды, Вильмаром. Но теперь одеяло из овечьей шерсти подпирали тазовые кости, и лишь едва заметное шевеленье груди при вдохе и выдохе показывало, что человек под ним всё ещё жив. Его ссохшееся, заострённое лицо казалось ей совсем незнакомым. Но больше всего её пугали покрывавшие его тёмные, почти черные пятна. Вчера Вильмар рано вернулся с полевых работ, лёг спать и больше не просыпался.
Тут Хильда услышала придушенный клёкот. Мама его тоже услышала, потому что встрепенулась и быстро перевернула лежащего со спины набок. Как раз вовремя, чтобы пенистая кровяная масса, смешанная со рвотой, стекла на земляной пол, и он не захлебнулся.
Хильда перестала раскачиваться и, оперевшись рукой о стену, приподнялась, но полностью выпрямляться не стала. Так, в полуприсядку, она сделала несколько неуверенных шагов к двери, но тут же попятилась - в нос ударил смрад, шедший всё из того же угла.
В этот момент мимо их окна, затянутого бычьим пузырем, мелькнул мутный силуэт. Дверь распахнулась, и в мазанку вошёл плотно сбитый невысокий мужчина. Хильда хорошо знала это красное лицо, широкие, раздавленные работой ладони и бугристую голову с волосами по краям. Он принёс с собой запах лука, влажной травы и козьего сыра. Даже закрыв глаза, Хильда всегда узнала бы Калеба - по одному этому запаху, знакомому с детства. Хороший запах – хороший человек.
- Как он, Марта?
Мама даже не шелохнулась, продолжая глядеть прямо перед собой.
- Ты же знаешь, что должна сделать, - продолжил Калеб. – Выдвигаемся перед рассветом.
Но мама снова ничего не ответила и не обернулась. Может, не слышала? Тогда Калеб посмотрел в угол, где сидела Хильда. Ей нравилось, как он на неё смотрел: при этом его брови не складывались домиком, а губы не кривились, как у остальных – как будто она в чём-то провинилась. Если бы Хильда умела говорить, то сказала бы, что он её друг. Но к своим одиннадцати или двенадцати (мама точно не знала) годам она этого не умела. С Калебом это было и не нужно, он всегда понимал её без слов. Хильда широко раскрыла рот и показала туда пальцем. Калеб махнул ей рукой и вышел из мазанки. Робко оглянувшись на мать, она поспешила за ним.
Выйдя из дома, Хильда посмотрела вокруг, на чёрные обугленные груды. Ещё совсем недавно на их месте стояли соседские мазанки. Калеб подошёл к привязанному во дворе ослу и открепил перемётную суму, совсем тёмную от ослиного пота. Он достал и протянул ей неровную серую лепешку и пахучий кусок сыра, мягкий внутри и с белой корочкой по краям. Калеб никогда не приходил с пустыми руками. Хильде даже казалось, что он немного колдун и вытаскивает эти свои подарки из совершенно пустой котомки. От этого они казались ещё вкуснее. Хильда сильно проголодалась, поэтому уселась на траву, прямо рядом с ослом, разломила сыр и вгрызлась в него, размазывая по лицу. Калеб усмехнулся и погладил её по коротеньким волосам - такие были у всех крестьянских девочек, девушек и женщин законных земель. Мама говорила, что только знатные леди носят длинные волосы. Она ей верила, потому что сама ни разу в жизни не видела леди. Впрочем, как и мама.
* * *
Той ночью Хильда проснулась, сама не зная, почему. Быстро подогнув под себя тощие, как у лягушонка, ноги, она прислушалась. Всё тихо. Зато она почувствовала даже не запах, а горькую вонь. Плохой запах. Пахло бедой.
За окном плясал непонятный свет - то затухал, то вспыхивал ярче. Внезапно Хильда увидела, как что-то черное бесшумно движется к ней, к ним, угрожающе стелясь по полу. Она вжалась в солому в своём углу. Но то, что двигалось, похоже, и не собиралось её трогать. Тогда она осторожно протянула руку - пальцы поймали едкий воздух. В темноте Хильда повернулась туда, где спали мама и Вильмар, но услышала только одно ровное мамино дыхание. Вильмар больше не хрипел. Наверное, ему стало легче.
Окно делалось всё ярче, а воздух всё плотнее. Казалось, кто-то специально сыпал в него колючий песок, и оттого вдыхать его было больно. Хильда посильнее забилась в угол и накрылась одеялом с головой так, чтобы больше не чувствовать этот запах и не видеть жуткую тень, скользящую по полу. Но вскоре дышать стало нечем. Она откинула одеяло, глубоко вдохнула и тут же закашлялась, прижимая руки ко рту, в ужасе, что разбудит маму. В дверь заколотили.
- Марта! Хильда! Откройте!
Калеб.
Прежде он никогда не приходил так поздно. Мама рассердится, если она откроет дверь ночью, даже Калебу. Поэтому Хильда выпрямилась, но не двинулась с места.
- Чертовы дуры!
И тут Хильда услышала треск и громко закричала, увидев, как кто-то разорвал оконную пленку и лезет в проём, неся с собой дым и огонь. Она кричала до тех пор, пока не получила затрещину, от которой зазвенело в ушах. Перед ней стоял Калеб. Он тут же растолкал маму.
- Пожар! – коротко кинул он. - Только самое нужное.
Потом сильными руками подхватил Хильду и вынес из мазанки. Чуть отбежав от крыльца, он опустил её на землю и тут же вернулся в дом. Хильда оглянулась вокруг и увидела своих односельчан – всех, кто остался. Других «поцеловала Чёрная». Так говорили взрослые, но, что это значит, она толком не знала. Сейчас все они стояли молча, полукругом. Никто не шевелился и не пытался помочь Калебу. Они держали в руках горящие палки и смотрели на их охваченный пламенем домишко.
Калеб вытащил на порог кашляющую и бледную маму, а потом снова убежал внутрь. Он вернулся с каким-то мешком в одной руке и единственной парой стоптанных башмаков Хильды в другой. Она ждала, что вот сейчас он опять вернётся в дом - за Вильмаром. Но вместо этого, Калеб бросил вещи на землю и прислонился к дереву, тяжело дыша и кашляя. У него больше не было бровей.
Мама, покачиваясь, продолжала стоять на пороге. Она будто не видела огонь, лижущий подол её платья. Хильда подбежала к ней и схватила за руку, чтобы увести подальше от огня. В неверном свете она заметила на маминой шее тёмно-серое пятно, будто кто-то, поев похлёбки из чёрных бобов, шутя, поцеловал её туда.
И тут мама сделала то, чего раньше никогда не делала: обвив Хильду руками, она крепко, до боли прижала её к себе. Непривычное чувство длилось недолго - мама с силой оттолкнула её подальше от крыльца, так что Хильда шлепнулась на землю, а потом шагнула назад, захлопнула дверь мазанки и опустила засов.
Через миг крыша их дома провалилась, и туча искр, похожих на горящих мух, взвилась в ночной воздух.
Хоук
Хоук взглянул в сторону горизонта, где виднелся явственный след дыма, и нахмурился. Чем скорее он управится с заданием, тем лучше. В землях чужеземцев надо быть начеку. Сейчас ему нельзя натыкаться на Отбросов или Обиженных. Да, и деревни лучше объезжать стороной. Из-за Чёрной крестьяне голодают и всё чаще выходят на большую дорогу с вилами и дубинами. Ни первых, ни вторых, ни, тем более, третьих, Хоук, конечно, не боялся. Да, и вряд ли кто-то из них рискнет на него напасть. Но его теперешнее задание слишком важное, чтобы ставить его под угрозу. Умереть от ножевой раны где-нибудь в канаве Приморской Долины? Так подвести лорда Норгарда Хоук просто не мог. В этом случае милорд, конечно, пошлёт следом другого гончего – может, Мердока или Осберта. Но время будет упущено. Так что у него нет права на ошибку.
Хоук пришпорил Шайтана и, не поворачиваясь, пошарил в седельной сумке. Нащупав бурдюк и, не отводя глаз от дороги, он сделал пару глотков прокисшего эля. Хозяин трактира божился, что это напиток наивысшего качества, точно как его благоверная. Хоук мало что смыслил в женской красоте и заплатил две монеты. Отпив, он понял, что вислоухих краснолицых баб нельзя считать красивыми. Случай вообще был исключительный: он редко замечал, что ест или пьёт. Еда она и есть еда.
Заменить эль или вернуть деньги хозяин отказался, да ещё и позвал на подмогу двух сыновей. Хоук сломал руки всем троим. Потом проверил погреб. Но другого эля в трактире просто не оказалось.
Кинув бурдюк обратно в сумку, он вынул из кармана плаща мешочек из выделанной кожи. Пустив коня шагом, он аккуратно вытряхнул на ладонь несколько чёрных остроконечных листьев и снова спрятал кисет. Закинув сушёные листья в рот, он перетёр их языком и проглотил. Через миг горло и язык привычно обожгло. Почувствовав хорошо знакомый кипящий прилив сил, он снова пришпорил Шайтана. Конь возмущённо мотнул головой, и Хоук понял, что на этот раз переусердствовал.
Хоть он и провёл в седле почти трое суток, но практически не чувствовал усталости. Он мог бы ехать и вовсе без сна и остановок, в отличие от Шайтана. У того не было недрёма, лишь полувыжженная трава и изредка овёс, когда попадались постоялые дворы. Шайтан очень выносливый, но даже ему надо отдыхать.
К вечеру он будет на месте. Действовать следует быстро и сегодня же тронуться в обратный путь. По возможности, не привлекая внимания. Пышная церемония ждёт их по возвращении в Наскальный.
