* * *
Как ни старалась Кэм убедить себя в обратном, но даже с её хорошо развитым воображением, трудно было сделать вид, что это всего лишь английская глубинка. Или что это глубинка любого другого из известных ей государств. В итоге, она решила абстрагироваться и просто сосредоточиться на том, как отсюда выбраться.
Увы, очень скоро пришлось признать: сбежать по дороге в Наскальный не удастся, никак. Не получилось бы даже в одиночку, не говоря уже о том, чтобы с Мо. А всё потому, что теперь она постоянно чувствовала на себе белёсый взгляд. Она даже ни разу не видела Хоука спящим: когда засыпала, он был ещё на ногах, когда просыпалась – уже на ногах. Похоже, он всегда бодрствовал. И не уставал. Похвальное усердие. Наверное, милорд очень хорошо ему платит. То есть очень-очень хорошо.
Несколько раз в день они делали привалы. Деревни они объезжали стороной, если не собирались купить там еды или остановиться на ночлег. Время от времени Кэм видела непонятный желтый дым, поднимавшийся за полем рядом с такими деревушками. Но в тех местах, куда они всё-таки по необходимости заворачивали, странным образом повторялась одна и та же картина: их избегали, с ними старались не говорить и даже не поднимать на них глаз. Вернее, на него. Похоже, гончего все боялись (а судя по нескольким украдкой брошенным взглядам, ещё и ненавидели). Это её сильно озадачивало. Не мог же он им всем насолить?
Постепенно заброшенные поля попадались всё чаще, а предпочитавшие передвигаться группами путники и приятные травяные пейзажи – всё реже. Заметно похолодало: под вечер изо рта уже шёл пар. Они ехали на север. Какой резкий контраст с местностью, где находился монастырь!
Тут надо сказать, что в пути Хоук исправно заботился о еде и ночлеге (не его вина, что эта еда в Кэм так ни разу и не задержалась). Но, глядя на всё это, она ничуть не сомневалась, что он лишь выполняет приказ. И без раздумий прирезал бы их с Мо спящими, если бы такой был ему дан. Молчаливый и безэмоциональный, он напоминал хорошо отлаженный механизм. Однажды ей показалось, что она ошибается: гончий с яблоком в руках направился в сторону Мо. Человек, внимательный к детям, не может быть совсем уж негодяем. Но продлилась эта мысль ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы пройти мимо девочки и сунуть яблоко своему коню.
В общем и целом, дорога проходила в полном молчании: Мо не говорила по понятным причинам, а сомнительного общения с Хоуком не жаждала сама Кэм. Так что на утро четвёртых суток она едва не станцевала в седле, когда гончий подтвердил её догадку и изрёк:
- Наскальный.
С холма, на котором они остановились, открылось величественное зрелище.
Хильда
Хильде нравилось быть в дороге с господином и леди, даже несмотря на то, что рука всё ещё сильно болела. Ей почему-то казалось, что они всегда так будут ехать: то держа путь вперёд, то останавливаясь на привал, то выбирая место для ночлега. Иногда они ехали через лес или сворачивали с основной дороги, когда вдалеке показывались другие всадники.
Хильда тогда сидела тихо-тихо, так же как господин и леди. Ей очень хотелось, чтобы они увидели, как она старается, и окончательно решили оставить её у себя. Она могла бы с ними ездить, наверное, до конца жизни. Ну, или до тех пор, пока не стала бы такая же, как мама. Этот вариант её тоже устраивал, потому что мама, наверное, была очень старая. Хильда не умела считать. Как и мама.
Господин с ней больше не разговаривал, кроме того случая в трактире. А, вот леди постоянно хлопотала о её руке, спрашивала, хорошо ли она себя чувствует, не голодна ли, не холодно ли ей, и не страшно ли. Хильде нравилось, что леди с ней говорила, почти так же, как когда-то Калеб. И этим утром, когда господин сказал, что они скоро прибудут в замок, Хильда расстроилась. Она не знала, что такое замок. Но раз они прибудут туда, значит, они перестанут быть в дороге. И ей стало страшно. Что будет в этом замке? Леди и господин там останутся? А вдруг она им там совершенно не понадобится? А Хильде очень хотелось им понадобиться.
Но она ведь сможет выполнять ту же работу, что и мама. Раньше ей нельзя было подходить к печи, шить и ходить за скотиной, то есть делать всё то, что делали её сверстницы. Мама разрешала только мести пол и иногда давала поручения: принести с огорода овощи, отнести Вильмару обед в поле или заткнуть войлоком щели в стенах, когда становилось холодно. Хильда тогда очень гордилась доверенной работой. Но ни до чего другого мама её не допускала. Может быть, потому что однажды Хильда разбила печной горшок, а он в их доме был единственный, и маме пришлось отдать соседям своё летнее платье в обмен на другой горшок. А, может, потому, что она всё равно не смогла бы сделать лучше, чем мама. Но Хильда любила смотреть, как та работает, и была уверена, что смогла бы не хуже. Она бы точно научилась работать не хуже, если бы ей только разрешили!
А ей обязательно нужно научиться, потому что когда-нибудь она тоже станет невестой, а потом мамой. И у неё будет такая же мазанка, как у мамы, или почти такая же (Хильда теперь знала, что дома бывают разные, не только такие, как у них в деревне). А, может быть, у неё даже будет свой замок. Он, наверное, как одна из тех хижин, что встречались им по дороге.
Но замок оказался совсем не как одна из тех хижин. Когда Хильда впервые увидела его по другую сторону равнины, она даже не поняла, что это такое. Подумала, что это такой причудливый холм или диковинное дерево (за эти несколько дней она увидела столько новых вещей, что ничему бы сейчас не удивилась). Так она думала до тех пор, пока господин не сообщил, что это и есть замок. Вот тогда Хильда удивилась.
Внизу холма с замком лежала деревенька. И Хильде вдруг нестерпимо захотелось, чтобы они в ней остались. Её ни с того ни с сего стала пугать мысль о замке. Что там будет?
Гунилла
Когда раздался звук рожка, возвестивший о прибытии в Наскальный гостей, Гунилла была в своей комнате. Она тотчас бросилась к окну и, затаив дыхание, впилась взглядом в новоприбывших. И тут же едва не издала возглас отчаяния. Трое вместо двоих! Это кто-то другой! Однако, всмотревшись тщательнее (для чего ей пришлось почти перевесить свой пышный бюст за оконный проём), она поняла, что первоначальная догадка оказалась верна. Так и есть: вернулась шавка брата, а с ним она. Был ещё кто-то третий, из-за кого Гунилла и оказалась сбита с толку. Когда неизвестного ссадили на землю, человечек оказался вполовину роста гончего. Какой-то юнец. Впрочем, неважно.
Ещё вчера они получили от Смердолюба почтового голубя, возвещавшего об их прибытии на следующий день. Всё утро Гунилла провела как на иголках, подскакивая и кидаясь к окну при малейшем шуме, действительном или воображаемом. Уже перевалило за полдень, и она в отчаянии подумала было, что гнусный Смердолюб ошибся, и сегодня их уже не стоит ждать. А, может, он даже нарочно написал так, чтобы напакостить лично ей, Гунилле, с таким нетерпением ждавшей их приезда! От того, кто путается с Чёрной, можно всего ожидать. Но, на всякий случай, сразу после завтрака она послала Кайсу в деревню со своим обычным наказом. И с тех пор служанка как сквозь землю провалилась.
Гунилла больше не сомневалась, что приехал именно он, хоть из-за опущенной головы и не могла видеть его гадкое рубцеватое лицо и бледные глазенки. Неужели когда-то она могла принять его тупое молчание за трагичные внутренние терзания, а ущербную бесчувственность за трогательную стеснительность?! Впрочем, проявленное ею некогда внимание, разумеется, объяснялось, исключительно её природным мягкосердечием, и ни в малейшей степени не было связано с затянувшимся вдовством и отсутствием на горизонте других мужчин. Всё-таки доброта до добра не доводит.
Гончий уже скрылся из виду: повёл свою мерзкую животину, которую никому не доверял, в конюшню. Конь обладал столь же отталкивающим нравом, как и его хозяин. Поистине, два нелюдя нашли друг друга. Но наибольший интерес, разумеется, представляла леди Камилла, хоть сама ничем его и не заслужила. Тоже не видать лица. Но ничего, на сегодняшнем пиру Гунилла ещё успеет на неё наглядеться. Наверняка, и смотреть-то не на что. Гостью вместе с третьим спутником препроводили внутрь. Девчонку встречали, как королеву, несмотря на все неприятности, что та доставила их семье. Не говоря уже о тех неприятностях, которые она доставила лично Гунилле. Хотя столь мягкое определение едва ли уместно для описания её потерь.
Гунилле было тринадцать, когда они получили известие о рождении леди Камиллы. От всех остальных это событие, по понятным причинам, держалось в тайне. Всё равно по закону та не могла вступить в брак раньше одиннадцати лет. Через два года Гунилла вышла замуж, и, хотя не знала будущего супруга до свадьбы, увидев, немедленно влюбилась: граф, почти ровесник, всего тремя годами старше. А через неделю его отправили на границу Северных земель, подавлять восстание очередного самопровозглашенного лорда, Отброса.
Вернулся он уже через две недели. Точнее, его вернули. Гунилла никак не могла узнать в привезённом хнычущем обрубке своего красавца-мужа. Во время боя его ранило и придавило конём. Из-за начавшегося гнилокровия, обе ноги пришлось отнять ещё в лагере. Но это не помогло, и через двое суток после возвращения он скончался. В свои последние часы граф хныкал тоненьким голоском и плакал от боли. Он отчаянно хотел жить. Хотя Гунилла, глядя на его продавленную грудь и зловонную гноящуюся рану ниже пояса, искренне не понимала – зачем.
Замужем она пробыла ровно три с половиной недели, а потом ей пришлось вернуться в Наскальный. Срок ношения траура, по традиции, определяла семья мужа. Своё горе те оценили в пятнадцать лет её жизни – именно столько она должна была оплакивать человека, чьё лицо забыла ещё в первый год. Потом она могла вступить в повторный брак. Мать и Эмерик даже не пытались оспорить это решение.
Время шло своим чередом, но незадолго до одиннадцатилетия леди Камиллы случилось непредвиденное: папаша девчонки подсуетился, отправив дочурку в монастырь, и заломил за неё несуразную цену. До судеб Законных Земель этому алчному хрычу дела не было. Как только они собрали всю сумму, пришло новое известие: милый папенька приказал долго жить, позабыв такую малость, как рассказать хотя бы сыну или жене о том, в какой именно монастырь определил дочь. На поиски мерзавки ушло ещё несколько лет. А оказалась-то она почти под носом! Да, вот только наследник вырос достойной сменой своего родителя и запросил на этот раз вдвое от прежде оговоренной суммы. Началась новая тяжба. Гунилле оставался всего год до снятия траура, когда её часть наследства, а вместе с ней и шанс снова выйти замуж, ушла на то, чтобы выкупить для Эмерика эту монастырскую корову.
Сейчас Гунилле тридцать два, выбор достойной партии итак невелик, а без приданого её единственный союзник – чудо. И хоть сегодня невестка косвенно поспособствует встрече с любимым (старика пригласят на пир, а тот, можно не сомневаться, возьмёт и его с собой), пусть даже не рассчитывает, что Гунилла станет называть её сестрой! Уж она-то позаботиться о том, чтобы избавиться от леди Камиллы, как только та выполнит задачу, ради которой её купили. Если, конечно, об этом ещё раньше не позаботится Эмерик. Его планов она не знала, но не сомневалась: тихой семейной жизни с этой монашкой среди них не было. Гунилла отошла от окна. Несмотря на все сопутствующие волнения, от сердца отлегло, и внутри разлилось приятное тепло: сегодня она его увидит. Ещё нет и двух, а, значит, к вечеру слуги успеют всё подготовить к торжественному приёму.
Она приблизилась к зеркалу и встала так, чтобы мягкий полумрак от окна коснулся лица. При правильном освещении она была почти так же красива, как раньше. Полная грудь, породистый нос, высокие скулы и белая, как подбрюшье крольчонка, кожа по-прежнему притягивали мужские взгляды. Вот только правильное освещение с собой не возьмешь. И всё чаще приходилось прибегать к маленьким уловкам: пышный наряд, затейливая причёска – лишь бы было не так заметно, что контур лица, прежде идеальный, расплылся, нос чуть заострился книзу, а под бархатной кожей просвечивает сеточка лиловых прожилок. Как ни крути, персик подувял. А ещё через десяток-другой лет её лицо и вовсе превратится в печёное яблоко, как у матери. Обидно стареть, толком не вкусив радостей молодости.
От этих дум её отвлёк тихий стук в дверь, и в комнату вошла Кайса. Наконец-то! Ей хотелось подбежать и отхлестать по щекам глупую девчонку, которой понадобилось полдня, чтобы сбегать в деревню и забрать всё нужное у Илвы. Но она сдержалась (в конце концов, именно умением контролировать эмоции и вести себя сообразно высокому положению они и отличаются от этого простонародного скота). Вместо этого, она красивым жестом раскрыла ладонь. Девчонка, поспешно просеменив, вложила в протянутую руку небольшой свёрток.
- Ступай, Кайса, ты свободна. – Переливчатый, исполненный достоинства голос Гуниллы звучал ровно и спокойно. - Постой…загляни на кухню и скажи Агот, чтобы на сегодняшнем пиру подали грушевый пирог с коричной обсыпкой. И вели положить туда побольше толчёных орехов.
Как-то на общей трапезе, а тому минуло уже лун пять, Гунилла заметила, как он, попробовал этот пирог, а потом оглянулся по сторонам - убедиться, что никто не смотрит - и сунул другой кусок в складки одежды. Внезапно встретившись с ней взглядом, он залился краской, как пойманный на отчаянном воровстве. И остаток вечера не смел поднять глаз. Небось, старик его пирогами не потчует. В тот момент в сердце Гуниллы что-то нежно сжалось, и она поняла, что ради ещё одной этой пристыжено-мальчишеской улыбки готова самолично обтрясти все грушевые деревья в округе.
Оставшись одна, она нетерпеливо придвинула стул к трюмо с зеркалом, и, устроив перед собой маленький свёрток, привычным движением развернула его.
Кэм
Кэм не знала, чего ей ждать от того места, куда они направлялись, как и в целом от этих затерянных во времени земель. Не знала она ничего и о самом милорде (под односложные ответы Хоука подпадала добрая половина мужского населения любой страны).
Целью их путешествия оказался замок из светлого камня, который, вопреки названию, раскинулся на холме. Казалось, он из него буквально вырос, венчая вершину, подобно гигантскому цветку. Светлые стены и тонкие пропорции придавали постройке обманчивую воздушность. Но, при взгляде на тяжёлое основание, становилось ясно, что этому удивительному строению не одна сотня лет. Иллюзорно хрупкий верх прочно впивался многовековым фундаментом в холм. Больше всего сооружение напоминало грациозный лотос на неожиданно солидной цветоножке.
У подножия холма рассыпались мелкие коробочки, какая-то деревня. Рядом протекала речушка, начинались пастбищные поля, раскинулся лес. От замка к деревне спускалась довольно широкая не мощёная дорога, ответвляясь к стоящей чуть в стороне церкви. Кэм прикинула: до деревушки около получаса ходьбы вниз по некрутому склону. Хотя с такого расстояния можно и ошибиться.
Они продолжили путь: им предстояло спуститься вниз, пересечь равнину, миновав лес по левую руку и пастбища по правую, и подняться к замку.
