Что ее потрескавшиеся обветренные губы так и манят поцеловать именно этой своей некокетливостью и естественностью. Что ее ресницы дрожат, как крылья бабочки? Что у нее высокие скулы и хрупкая шея? Что она так молода, так молода, как не была даже Исси, когда Рогар женился на ней?
А ведь тогда они оба были молоды и наивны.
Подцепив пальцем, он чуть спустил с плеча девушки лямку платья, заметив, что сзади оно прихвачено по талии грубой ниткой. Островитянка задышала быстрее и переступила с ноги на ногу от его прикосновений, но Рогара это не волновало. Ну конечно, ее вымыли и переодели для него, нацепив красивый наряд с чужого плеча. Уж не жена ли старейшины поделилась своим? Вспомнилось, как она умоляла забрать падчерицу с острова, мотивируя тем, что здесь ей будет плохо, и как истово предлагал девочку собственный отец.
На нежной коже багровели длинные полосы от ударов. Что же он, практически бессмертный бог, делал сегодня среди этих низкоразвитых, безобидных людей? Торговался с одним стариком, чуть не снес голову другому, приказал стегать девочку плетью. На что еще он готов ради Эры?!
На все.
Ради Эры он пойдет на все, что угодно.
Ведь терять больше нечего.
Рогар мог бы просто захватить остров, как угрожал правителю. Убить ненужных женщин, связать и силком загнать на корабль мужчин. Мог, но не видел в этом смысла. Рабы никогда не станут так биться, как вольнонаемные. В цитадели, едва завидев крылья орана или острые клыки вирга, трусы побегут, слуги бросят оружие. Но ему не нужны ни первые, ни вторые. Биться с ним бок о бок смогут только воины, а воспитать их из сынов Нершижа получится, только если правитель прикажет своим подданным слушать дея и во всем подчиняться ему. С детства привыкшие следовать одной идее, они не дрогнут.
Вот почему он так отчаянно блефовал и торговался со стариком.
Рогар провел пальцем по следу на спине рачонка, и остренькие лопатки задвигались, позвоночник выгнулся, избегая этого касания. От боли или от отвращения она так дергается? Рогар наклонился к девичьему уху, ощущая, как щекотят лицо завитки ее удивительных волос, и прошептал:
– Если бы Шион сказал, что ты не заслуживаешь вообще никакого наказания, я бы не приказал тебя бить.
Она тут же отпрянула. Глаза тоже удивительные, всей глубиной открывшиеся только теперь, в полумраке. Живой янтарь с крохотными искрами изумруда. Так вот ты какая, обветренная и загорелая девочка, раскрывающая истинную красоту лишь в тени. Ты и создана для тени, для незаметной жизни за спинами своих собратьев, и твое маленькое, но крепкое тело сложено так, чтобы бесконечно давать и давать детей…
Рогар прикрыл глаза, мысленно приказывая себе не соскальзывать в воспоминания. Ему нужно находиться здесь и сейчас, чтобы покончить с рачонком раз и навсегда. Покончить с болезненным щемящим чувством, которое теперь появлялось каждый раз, как он ловил себя на мысли, что открыл в ней что-то новое, не замеченное с первого взгляда.
– Нет! – ахнула она. – Вы… вы разыгрываете меня! Вы решили просто поиздеваться над Шионом! Вы бы все равно приказали меня наказать, только гораздо хуже, чем плеткой! Вы же… дей! А я… с ножом! На вас!
Он устало усмехнулся и только покачал головой. Да, это было смешно, потому что это было правдой. Рогар специально заставил Шиона выбирать, чтобы посмотреть, какое наказание он сочтет подходящим, и чтобы потом понаблюдать, как мальчик откажется бить. Чтобы понять, вырос ли мальчик в мужчину.
Или чтобы проверить границы его верности господину?
Что ж, Шион не отказался, а Рогар с самого начала условился сам с собой, что согласится на любое решение.
– Он… он просил пощадить меня! – встряхнула головой девчонка и забавно сжала кулачки. – А вы не стали его слушать!
– Я всего лишь просил не умолять. Если бы Шион четко, последовательно аргументировал свою позицию, если бы отказался от участия в той неприглядной сцене, я бы принял его выбор.
Замолчала. И по тому, как лихорадочно забегал взгляд, похоже, что задумалась. Через секунду вздернула подбородок: рачонок, сотканный из противоречий.
– Прикажете мне раздеваться?
Рогар не спеша прошелся по женскому телу взглядом. Ее накрасили и принарядили для него, но почему-то из них двоих именно он чувствует себя шлюхой, вынужденной спать с теми, на кого покажут пальцем. Если Шион, вполголоса умоляющий уступить в переговорах, считал, что открыл дею глаза на весь белый свет, то он ошибался. Рогар блефовал и торговался, потому что сообразил, что хитростью добьется от неразвитого народца больше, чем грубой силой, а старик уступит охотнее, если сумеет выгодно пристроить дочь. И именно поэтому всем видом показывал, что эту дочь отвергает. Он тоже умел повышать ставки, когда было необходимо. Пятнадцать мужчин… что ж, могло бы получиться и больше. В других, лучших обстоятельствах. Опуская меч на шею глупого Поводыря, Рогар уже смирился, что проиграл, перегнул палку и вообще ничего не получит.
А рачонок, сама того не подозревая, ему помогла.
Он коснулся пальцем ее подбородка, заставив поднять голову и даже встать на цыпочки, вытянувшись в струну. В какой момент он понял, что все равно пригласит ее к себе? Именно ради этих минут наедине, которые больше никогда не повторятся, минут, проведенных глаза в глаза, когда она с трудом скрывает дрожь и отвращение, а он не может на нее наглядеться? Когда рачонок тихим сапом пробрался в его воспаленный разум, потеснив мысли об Эре, которой до этого было посвящено все? Неказистый подросток, одетый, как взрослая женщина, и выставленный на причале. Дикая аборигенка с ножом, вспарывающим рыбью требуху. Влюбленная девчонка, все застолье глазевшая на предмет своего обожания. Когда? Когда?! Собственный отец был готов охотно принести ее в жертву, мальчик, в которого она так явно с первого взгляда влюблена, не смог спасти ее от наказания, так чего бы дею с ней церемониться?
Ему следовало бы махом разорвать на девичьем теле платье и толкнуть ее на колени, или позвать стражу и приказать держать жертву, пока он не натешится всласть, или придумать что-нибудь еще, неважно что, лишь бы все закончилось грубо и быстро, с гарантией, что маленькая островитянка больше ни на кого из чужаков не посмотрит без содрогания, потому что все они будут ассоциироваться у нее с этой жуткой ночью. Даже Шион, влюбленность к которому выгорит в обожженном маленьком сердечке вместе с криками и мольбами. Это было бы даже гуманно – сразу сломать ее так, потому что иначе ей пришлось бы назавтра провожать уплывающий барг со слезами и сладкими грезами и всю жизнь мечтать, что любимый за ней вернется.
И ведь, что еще хуже, может сложиться так, что к ней захочет вернуться сам Рогар. Что ему, дею целого мира, стоит приказать, чтобы барг снова прошел знакомым судоходным путем и причалил в положенном месте? Он станет бесконечно думать о нежном теле, медно-золотых волосах и янтарных глазах, словно его голова и так не забита слишком многим. Подобного нельзя допустить, если он хочет сохранить свою единоличную власть над Эрой.
И все же он медлил.
Встав за спиной девушки, Рогар еще больше ощутил резкий контраст между ними: она – маленькая и хрупкая, макушкой едва достающая ему до груди, он – нечеловечно высокий и крупный, она – чистая сердцем, он – грязный душой, она – невежественный ребенок, он – проживший слишком много лет по меркам ее мира и познавший казалось бы все, что только доступно разуму.
Он положил руки на ее плечи, чувствуя под пальцами выпирающие ключицы, которые мог бы запросто сломать, всего лишь приложив чуть больше усилий. Но не ломать ему хотелось, странное дело, совсем не ломать. Беречь. Лелеять. Нежить ее в объятиях. Она напоминала ему покров первого снега, по которому одновременно хочется пройтись и в то же время тянет бесконечно стоять и смотреть на нетронутую поверхность. Рогар не сомневался, что девушка не тронута – девственную чистоту он давно умел определять с одного взгляда.
– А если не прикажу раздеваться, – снова наклонился он к ее уху, сглотнув, чтобы прогнать осадок в глотке, – сама не снимешь для меня платье?
Женское тело под его руками тут же напряглось еще больше, каждая слабенькая мышца словно сократилась в узел и задеревенела. Девушка попыталась отодвинуться как можно дальше от дея, и Рогар испытал мучительный горько-сладкий спазм от мысли, что все ее попытки бесплодны. Пусть она не хочет его, но все равно находится в его полной власти, а он… он ведь и не ожидал многого, не так ли?!
– Сама не сниму, – тихо проговорила она и опустила голову, подставляя ему беззащитную шею с выступающим позвонком. – По доброй воле женщины раздеваются только для тех, кого сами любят.
Рогар резко развернул девушку к себе, заставив охнуть и поднять глаза. Теперь он стоял лицом к свету, а она – спиной, и золотистый прежде ореол волос стал огненной дымкой, а тонкие черты поглотила тень. Плечи под его пальцами трепетали, но вряд ли от возбуждения: огонек свечи, так приукрашивающий неприметного рачонка, обнажал все недостатки внешности дея.
– Я видел женщин, которые охотно раздевались, не будучи такими уж влюбленными, – он почти что оттолкнул ее от себя, заставив пошатнуться.
Подошел к сундуку с личными вещами, доставленному сюда Шионом с барга. На деревянной крышке остались глубокие зазубрины от ударов меча, кое-где свежие, кое-где старые. Рогар любил и в походы всегда брал с собой эту деревянную громадину, окованную в железо, за то, что сундук до сих пор выдерживал все его атаки. Откинув крышку, он почти не глядя вынул из недр тяжелое золотое ожерелье – подарок правителя из местечка под названием Ай-Теркон, богатого ювелирных и кузнечных дел мастерами.
Украшение предназначалось для Ириллин, но в данную секунду Рогар едва ли помнил о ней. Положив массивное плетение на шею рачонка, он ловко застегнул замочек под ее волосами и отступил на шаг, любуясь тем, как отдельные, висящие на искусных паутинках-цепочках изумрудные капли легли на женской груди подобно струям дождя, стекающим вниз по телу и отражающимся в глазах. Золото тускло блестело на фоне смуглой кожи, и Рогару вдруг нестерпимо захотелось сорвать остальной наряд девушки, который выглядел теперь слишком дешевым на фоне бесценного шедевра. Он представил, как ее обнаженные соски проглянут между камней глубокого зеленого цвета, и как эти капли будут покачиваться на голой, гладкой, загорелой коже во время каждого толчка…
– А теперь сама разденешься? – хрипло процедил он сквозь зубы, понимая, что пугает ее своим напором, что смотрит слишком порочно, слишком жадно, слишком прямо, почти не скрывая грязных фантазий, мелькающих в голове.
Она неуверенно, даже робко подняла руку и пощупала украшение на груди, а потом вновь опустила голову и замолчала. Он скрипнул зубами сильней.
– Что ж, девочка, которая мыслит понятиями «люблю – не люблю», скажи тогда мне, зачем ты сегодня днем прыгнула на мой меч, защищая безобразного старика? За что ты его любишь? Кто он тебе? Родственник? Любовник?!
На последнем слове она вполне ожидаемо дернулась, будто он залепил ей пощечину, и вспыхнула до корней волос.
– Нет! Нерпу-Поводырь… он… – приоткрытые губы в волнении жадно хватили воздуха, грудь поднялась, зеленые камни брызнули искрами. Рогар невольно затаил дыхание, удерживая стон. – Он нужен Нершижу… а я люблю тех, с кем выросла… поэтому его нельзя убивать…
– А тебя? Ты понимаешь, что я мог запросто снести тебе голову?
Робко кивнула, пряча взгляд, словно глубже забираясь от дея в свой невидимый рачий панцирь.
– И когда бросилась на меня, тоже это понимала?
Снова кивок.
– Так что же тогда получается, старика нельзя убивать, а тебя – можно?!
Янтарный мед женских глаз вдруг подернулся холодной сталью.
– Если я умру, Нершиж почти ничего не потеряет. Если погибнет Нерпу – умрет Нершиж. Погибнут все. Это гораздо важнее.
Против воли Рогар ощутил, как пересохло в горле и свело судорогой грудь. А может, и правда взять эту малышку с собой в цитадель, туда, где все погибают, где чужая смерть перестанет казаться ей романтичной жертвой и предстанет обыденной необходимостью? Что станет с ней там? Как скоро она испугается и изменит приоритеты? Как скоро запросится обратно?
А что, если не испугается и не изменит?!
– Раздевайся, – сухо приказал он и кивнул в сторону растерзанной постели, – и ложись.
Длинные ресницы затрепетали, но подбородок лишь вздернулся выше. Содрогаясь всем телом, она завела руки за спину, распустила на талии платье, потом взялась спереди за вырез и стянула вниз, обнажая небольшую, аккуратную грудь. Крохотные соски напряженно стояли, нахально подмигивали между золота и изумруда, окончательно сводили с ума, и Рогар не выдержал, в два шага вновь оказался рядом, сорвал с женской шеи украшение – не хочет, значит, и не получит, – отшвырнул в сундук. Провел рукой от ключицы вниз, стиснул один из сосков между пальцев, возможно, чуть сильнее, чем следовало, потому что девушка болезненно застонала.
Воспользовавшись этим, он наклонился и впился в ее девственный рот. Брал ее губы долго, жадно, умело, так, как нельзя целовать невинных дев, пил ее стоны, наслаждаясь тем, как колет ладонь напряженный, измученный сосок. Не прерывая поцелуя, скользнул рукой ниже, за собранное на животе платье, чтобы чуть тронуть подушечкой указательного пальца чувствительное местечко между ее нижними губами. Сам застонал, представляя, как сладко было бы погрузиться в ее тело, брать ее внизу так, как он делал это языком в ее рту.
И отпрянул, все еще сжимая в кулаке золотисто-медные волосы, задыхаясь от того, как пульсирует семя в члене, с недоверием заглядывая в распахнутые, полные боли глаза…
…янтарь там стылый и холодный, а ее женское место такое сухое…
– Пожалуйста, – и, кажется, жалобный, умоляющий голос разрывает его нутро на части, – вы могли бы сделать это быстро? Не целовать и не гладить меня?
– Ложись! – то ли зарычал, то ли застонал Рогар, запустив в пятерню уже в свои волосы и расхаживая между глиняных черепков, разбросанных по полу, так, будто был зверем, мечущимся по клетке.
Она легла. Сначала стянула вниз по бедрам оставшуюся ткань, быстро юркнула к постели, упала на спину. Ноги чуть согнуты и разведены в стороны, кулачки сжаты, глаза плотно зажмурены. Тени собрались в ямочке пупка на плоском животе, грудь от страха и дрожи ходит ходуном, по рукам мурашки.
На лице – выражение покорности и смирения. И отвращения, если внимательно приглядеться. И бунтарского отрицания, если смотреть совсем долго и пристально.
Наверное, Рогар и правда чересчур долго и пристально смотрел. Вроде бы лишь на секунду отвлекся, а когда вернулся в реальность, увидел знакомое недоумение в уже распахнутых глазах островитянки. Так на него всегда взирали, когда он вдруг погружался в мысли и там витал. Вот и девочка ждала-ждала самого страшного, и никак не смогла дождаться…
– На живот, – приказал он, и она тут же послушно повернулась. – И лежи ровно.
На этот раз из сундука Рогар извлек кое-что другое. Приблизился к постели почти не слышно, выжидая, пока содержимое стеклянного сосуда нагреется в руке, и жадно изучая каждый изгиб стройного тела. Голову девчонка отвернула от света, глаза опять крепко зажмурила, пальцами глубоко впилась в мех покрывал. Снова вся в напряжении, опять ожидает пыток…
А ведь тогда они оба были молоды и наивны.
Подцепив пальцем, он чуть спустил с плеча девушки лямку платья, заметив, что сзади оно прихвачено по талии грубой ниткой. Островитянка задышала быстрее и переступила с ноги на ногу от его прикосновений, но Рогара это не волновало. Ну конечно, ее вымыли и переодели для него, нацепив красивый наряд с чужого плеча. Уж не жена ли старейшины поделилась своим? Вспомнилось, как она умоляла забрать падчерицу с острова, мотивируя тем, что здесь ей будет плохо, и как истово предлагал девочку собственный отец.
На нежной коже багровели длинные полосы от ударов. Что же он, практически бессмертный бог, делал сегодня среди этих низкоразвитых, безобидных людей? Торговался с одним стариком, чуть не снес голову другому, приказал стегать девочку плетью. На что еще он готов ради Эры?!
На все.
Ради Эры он пойдет на все, что угодно.
Ведь терять больше нечего.
Рогар мог бы просто захватить остров, как угрожал правителю. Убить ненужных женщин, связать и силком загнать на корабль мужчин. Мог, но не видел в этом смысла. Рабы никогда не станут так биться, как вольнонаемные. В цитадели, едва завидев крылья орана или острые клыки вирга, трусы побегут, слуги бросят оружие. Но ему не нужны ни первые, ни вторые. Биться с ним бок о бок смогут только воины, а воспитать их из сынов Нершижа получится, только если правитель прикажет своим подданным слушать дея и во всем подчиняться ему. С детства привыкшие следовать одной идее, они не дрогнут.
Вот почему он так отчаянно блефовал и торговался со стариком.
Рогар провел пальцем по следу на спине рачонка, и остренькие лопатки задвигались, позвоночник выгнулся, избегая этого касания. От боли или от отвращения она так дергается? Рогар наклонился к девичьему уху, ощущая, как щекотят лицо завитки ее удивительных волос, и прошептал:
– Если бы Шион сказал, что ты не заслуживаешь вообще никакого наказания, я бы не приказал тебя бить.
Она тут же отпрянула. Глаза тоже удивительные, всей глубиной открывшиеся только теперь, в полумраке. Живой янтарь с крохотными искрами изумруда. Так вот ты какая, обветренная и загорелая девочка, раскрывающая истинную красоту лишь в тени. Ты и создана для тени, для незаметной жизни за спинами своих собратьев, и твое маленькое, но крепкое тело сложено так, чтобы бесконечно давать и давать детей…
Рогар прикрыл глаза, мысленно приказывая себе не соскальзывать в воспоминания. Ему нужно находиться здесь и сейчас, чтобы покончить с рачонком раз и навсегда. Покончить с болезненным щемящим чувством, которое теперь появлялось каждый раз, как он ловил себя на мысли, что открыл в ней что-то новое, не замеченное с первого взгляда.
– Нет! – ахнула она. – Вы… вы разыгрываете меня! Вы решили просто поиздеваться над Шионом! Вы бы все равно приказали меня наказать, только гораздо хуже, чем плеткой! Вы же… дей! А я… с ножом! На вас!
Он устало усмехнулся и только покачал головой. Да, это было смешно, потому что это было правдой. Рогар специально заставил Шиона выбирать, чтобы посмотреть, какое наказание он сочтет подходящим, и чтобы потом понаблюдать, как мальчик откажется бить. Чтобы понять, вырос ли мальчик в мужчину.
Или чтобы проверить границы его верности господину?
Что ж, Шион не отказался, а Рогар с самого начала условился сам с собой, что согласится на любое решение.
– Он… он просил пощадить меня! – встряхнула головой девчонка и забавно сжала кулачки. – А вы не стали его слушать!
– Я всего лишь просил не умолять. Если бы Шион четко, последовательно аргументировал свою позицию, если бы отказался от участия в той неприглядной сцене, я бы принял его выбор.
Замолчала. И по тому, как лихорадочно забегал взгляд, похоже, что задумалась. Через секунду вздернула подбородок: рачонок, сотканный из противоречий.
– Прикажете мне раздеваться?
Рогар не спеша прошелся по женскому телу взглядом. Ее накрасили и принарядили для него, но почему-то из них двоих именно он чувствует себя шлюхой, вынужденной спать с теми, на кого покажут пальцем. Если Шион, вполголоса умоляющий уступить в переговорах, считал, что открыл дею глаза на весь белый свет, то он ошибался. Рогар блефовал и торговался, потому что сообразил, что хитростью добьется от неразвитого народца больше, чем грубой силой, а старик уступит охотнее, если сумеет выгодно пристроить дочь. И именно поэтому всем видом показывал, что эту дочь отвергает. Он тоже умел повышать ставки, когда было необходимо. Пятнадцать мужчин… что ж, могло бы получиться и больше. В других, лучших обстоятельствах. Опуская меч на шею глупого Поводыря, Рогар уже смирился, что проиграл, перегнул палку и вообще ничего не получит.
А рачонок, сама того не подозревая, ему помогла.
Он коснулся пальцем ее подбородка, заставив поднять голову и даже встать на цыпочки, вытянувшись в струну. В какой момент он понял, что все равно пригласит ее к себе? Именно ради этих минут наедине, которые больше никогда не повторятся, минут, проведенных глаза в глаза, когда она с трудом скрывает дрожь и отвращение, а он не может на нее наглядеться? Когда рачонок тихим сапом пробрался в его воспаленный разум, потеснив мысли об Эре, которой до этого было посвящено все? Неказистый подросток, одетый, как взрослая женщина, и выставленный на причале. Дикая аборигенка с ножом, вспарывающим рыбью требуху. Влюбленная девчонка, все застолье глазевшая на предмет своего обожания. Когда? Когда?! Собственный отец был готов охотно принести ее в жертву, мальчик, в которого она так явно с первого взгляда влюблена, не смог спасти ее от наказания, так чего бы дею с ней церемониться?
Ему следовало бы махом разорвать на девичьем теле платье и толкнуть ее на колени, или позвать стражу и приказать держать жертву, пока он не натешится всласть, или придумать что-нибудь еще, неважно что, лишь бы все закончилось грубо и быстро, с гарантией, что маленькая островитянка больше ни на кого из чужаков не посмотрит без содрогания, потому что все они будут ассоциироваться у нее с этой жуткой ночью. Даже Шион, влюбленность к которому выгорит в обожженном маленьком сердечке вместе с криками и мольбами. Это было бы даже гуманно – сразу сломать ее так, потому что иначе ей пришлось бы назавтра провожать уплывающий барг со слезами и сладкими грезами и всю жизнь мечтать, что любимый за ней вернется.
И ведь, что еще хуже, может сложиться так, что к ней захочет вернуться сам Рогар. Что ему, дею целого мира, стоит приказать, чтобы барг снова прошел знакомым судоходным путем и причалил в положенном месте? Он станет бесконечно думать о нежном теле, медно-золотых волосах и янтарных глазах, словно его голова и так не забита слишком многим. Подобного нельзя допустить, если он хочет сохранить свою единоличную власть над Эрой.
И все же он медлил.
Встав за спиной девушки, Рогар еще больше ощутил резкий контраст между ними: она – маленькая и хрупкая, макушкой едва достающая ему до груди, он – нечеловечно высокий и крупный, она – чистая сердцем, он – грязный душой, она – невежественный ребенок, он – проживший слишком много лет по меркам ее мира и познавший казалось бы все, что только доступно разуму.
Он положил руки на ее плечи, чувствуя под пальцами выпирающие ключицы, которые мог бы запросто сломать, всего лишь приложив чуть больше усилий. Но не ломать ему хотелось, странное дело, совсем не ломать. Беречь. Лелеять. Нежить ее в объятиях. Она напоминала ему покров первого снега, по которому одновременно хочется пройтись и в то же время тянет бесконечно стоять и смотреть на нетронутую поверхность. Рогар не сомневался, что девушка не тронута – девственную чистоту он давно умел определять с одного взгляда.
– А если не прикажу раздеваться, – снова наклонился он к ее уху, сглотнув, чтобы прогнать осадок в глотке, – сама не снимешь для меня платье?
Женское тело под его руками тут же напряглось еще больше, каждая слабенькая мышца словно сократилась в узел и задеревенела. Девушка попыталась отодвинуться как можно дальше от дея, и Рогар испытал мучительный горько-сладкий спазм от мысли, что все ее попытки бесплодны. Пусть она не хочет его, но все равно находится в его полной власти, а он… он ведь и не ожидал многого, не так ли?!
– Сама не сниму, – тихо проговорила она и опустила голову, подставляя ему беззащитную шею с выступающим позвонком. – По доброй воле женщины раздеваются только для тех, кого сами любят.
Рогар резко развернул девушку к себе, заставив охнуть и поднять глаза. Теперь он стоял лицом к свету, а она – спиной, и золотистый прежде ореол волос стал огненной дымкой, а тонкие черты поглотила тень. Плечи под его пальцами трепетали, но вряд ли от возбуждения: огонек свечи, так приукрашивающий неприметного рачонка, обнажал все недостатки внешности дея.
– Я видел женщин, которые охотно раздевались, не будучи такими уж влюбленными, – он почти что оттолкнул ее от себя, заставив пошатнуться.
Подошел к сундуку с личными вещами, доставленному сюда Шионом с барга. На деревянной крышке остались глубокие зазубрины от ударов меча, кое-где свежие, кое-где старые. Рогар любил и в походы всегда брал с собой эту деревянную громадину, окованную в железо, за то, что сундук до сих пор выдерживал все его атаки. Откинув крышку, он почти не глядя вынул из недр тяжелое золотое ожерелье – подарок правителя из местечка под названием Ай-Теркон, богатого ювелирных и кузнечных дел мастерами.
Украшение предназначалось для Ириллин, но в данную секунду Рогар едва ли помнил о ней. Положив массивное плетение на шею рачонка, он ловко застегнул замочек под ее волосами и отступил на шаг, любуясь тем, как отдельные, висящие на искусных паутинках-цепочках изумрудные капли легли на женской груди подобно струям дождя, стекающим вниз по телу и отражающимся в глазах. Золото тускло блестело на фоне смуглой кожи, и Рогару вдруг нестерпимо захотелось сорвать остальной наряд девушки, который выглядел теперь слишком дешевым на фоне бесценного шедевра. Он представил, как ее обнаженные соски проглянут между камней глубокого зеленого цвета, и как эти капли будут покачиваться на голой, гладкой, загорелой коже во время каждого толчка…
– А теперь сама разденешься? – хрипло процедил он сквозь зубы, понимая, что пугает ее своим напором, что смотрит слишком порочно, слишком жадно, слишком прямо, почти не скрывая грязных фантазий, мелькающих в голове.
Она неуверенно, даже робко подняла руку и пощупала украшение на груди, а потом вновь опустила голову и замолчала. Он скрипнул зубами сильней.
– Что ж, девочка, которая мыслит понятиями «люблю – не люблю», скажи тогда мне, зачем ты сегодня днем прыгнула на мой меч, защищая безобразного старика? За что ты его любишь? Кто он тебе? Родственник? Любовник?!
На последнем слове она вполне ожидаемо дернулась, будто он залепил ей пощечину, и вспыхнула до корней волос.
– Нет! Нерпу-Поводырь… он… – приоткрытые губы в волнении жадно хватили воздуха, грудь поднялась, зеленые камни брызнули искрами. Рогар невольно затаил дыхание, удерживая стон. – Он нужен Нершижу… а я люблю тех, с кем выросла… поэтому его нельзя убивать…
– А тебя? Ты понимаешь, что я мог запросто снести тебе голову?
Робко кивнула, пряча взгляд, словно глубже забираясь от дея в свой невидимый рачий панцирь.
– И когда бросилась на меня, тоже это понимала?
Снова кивок.
– Так что же тогда получается, старика нельзя убивать, а тебя – можно?!
Янтарный мед женских глаз вдруг подернулся холодной сталью.
– Если я умру, Нершиж почти ничего не потеряет. Если погибнет Нерпу – умрет Нершиж. Погибнут все. Это гораздо важнее.
Против воли Рогар ощутил, как пересохло в горле и свело судорогой грудь. А может, и правда взять эту малышку с собой в цитадель, туда, где все погибают, где чужая смерть перестанет казаться ей романтичной жертвой и предстанет обыденной необходимостью? Что станет с ней там? Как скоро она испугается и изменит приоритеты? Как скоро запросится обратно?
А что, если не испугается и не изменит?!
– Раздевайся, – сухо приказал он и кивнул в сторону растерзанной постели, – и ложись.
Длинные ресницы затрепетали, но подбородок лишь вздернулся выше. Содрогаясь всем телом, она завела руки за спину, распустила на талии платье, потом взялась спереди за вырез и стянула вниз, обнажая небольшую, аккуратную грудь. Крохотные соски напряженно стояли, нахально подмигивали между золота и изумруда, окончательно сводили с ума, и Рогар не выдержал, в два шага вновь оказался рядом, сорвал с женской шеи украшение – не хочет, значит, и не получит, – отшвырнул в сундук. Провел рукой от ключицы вниз, стиснул один из сосков между пальцев, возможно, чуть сильнее, чем следовало, потому что девушка болезненно застонала.
Воспользовавшись этим, он наклонился и впился в ее девственный рот. Брал ее губы долго, жадно, умело, так, как нельзя целовать невинных дев, пил ее стоны, наслаждаясь тем, как колет ладонь напряженный, измученный сосок. Не прерывая поцелуя, скользнул рукой ниже, за собранное на животе платье, чтобы чуть тронуть подушечкой указательного пальца чувствительное местечко между ее нижними губами. Сам застонал, представляя, как сладко было бы погрузиться в ее тело, брать ее внизу так, как он делал это языком в ее рту.
И отпрянул, все еще сжимая в кулаке золотисто-медные волосы, задыхаясь от того, как пульсирует семя в члене, с недоверием заглядывая в распахнутые, полные боли глаза…
…янтарь там стылый и холодный, а ее женское место такое сухое…
– Пожалуйста, – и, кажется, жалобный, умоляющий голос разрывает его нутро на части, – вы могли бы сделать это быстро? Не целовать и не гладить меня?
– Ложись! – то ли зарычал, то ли застонал Рогар, запустив в пятерню уже в свои волосы и расхаживая между глиняных черепков, разбросанных по полу, так, будто был зверем, мечущимся по клетке.
Она легла. Сначала стянула вниз по бедрам оставшуюся ткань, быстро юркнула к постели, упала на спину. Ноги чуть согнуты и разведены в стороны, кулачки сжаты, глаза плотно зажмурены. Тени собрались в ямочке пупка на плоском животе, грудь от страха и дрожи ходит ходуном, по рукам мурашки.
На лице – выражение покорности и смирения. И отвращения, если внимательно приглядеться. И бунтарского отрицания, если смотреть совсем долго и пристально.
Наверное, Рогар и правда чересчур долго и пристально смотрел. Вроде бы лишь на секунду отвлекся, а когда вернулся в реальность, увидел знакомое недоумение в уже распахнутых глазах островитянки. Так на него всегда взирали, когда он вдруг погружался в мысли и там витал. Вот и девочка ждала-ждала самого страшного, и никак не смогла дождаться…
– На живот, – приказал он, и она тут же послушно повернулась. – И лежи ровно.
На этот раз из сундука Рогар извлек кое-что другое. Приблизился к постели почти не слышно, выжидая, пока содержимое стеклянного сосуда нагреется в руке, и жадно изучая каждый изгиб стройного тела. Голову девчонка отвернула от света, глаза опять крепко зажмурила, пальцами глубоко впилась в мех покрывал. Снова вся в напряжении, опять ожидает пыток…
