Потом сдержанно и скорее одобрительно отозвался о Лахове, который по поручению того же предусмотрительного Графа, контролировал с целью страховки их начинание, давая возможность в случае опасности организовать операцию по спасению.
Верочка рассказала о чудесном парке, пикнике на берегу пруда и приведениях, явившихся в тот момент, когда они собирались уходить. А потом было всё как в тумане… Она помнила лишь, что пропал Виктор, и что из ниоткуда появиилсь Рубен и тот самый Граф, которые вывели их с Лаховым куда-то в безопасное место. Что это за место, она не помнит, но что оно безопасное, знает точно. Потому что знает, и всё. Так она сразу поняла. Виктор же, предупреждённый Рубеном в опустевшей на несколько секунд кухне во время загрузки салатом, отделался общими словами о том, что ушёл через усадьбу каким-то тайным ходом в межсонье и, измучившись там в поисках выхода, — всем известно, что без Верочки он не ходок, — очутился каким-то образом всё-таки в своём сне. Откуда благополучно и проснулся.
Рубен после этого рассказа посмотрел на него понимающе, Верочка — недоверчиво,
— А как же хождение по мукам? — спросила она с ехидцей, — а набитые на камнях ножки как?
— Так ведь пока бежал по коридорам. Там пол грубый…
— Босиком бежал? - не отставала разобиженная Верочка.
— Босиком, — рассердился Виктор, — и голый… Уж извини, так получилось.
— Друзья мои, — вмешался Рубен, — не будем углубляться в пикантные подробности. Вера, мы соберёмся ещё раз, уже на трезвую голову и всё детально обсудим. Через два дня во время очередного занятия. А пока большая просьба, — он повернулся к Вере, давая понять, что это касается только её, — больше к тому месту не ходить. Всё, забыли.
— Что я, дура туда ходить? — сердито ответила Верочка, но видно было, что она уже начала остывать. — А вот вы, Рубен Михайлович, нас дурить пытаетесь.
— Я, — удивился Рубен, и удивление его было настолько натурально, что Виктору стало понятно, играет шеф роль и таким образом готовится к серьезному наскоку, который, несомненно, планирует совершить строптивая ученица. Впрочем, обида её вполне объяснима...
— Вы! — ответила она дерзко. — Плов никакая не армянская, а узбекская еда! Я знаю.
— Ай позор мне! — потешно скривился Рубен, возведя руки над головой, и Виктор почувствовал, как внутренне он расслабился. — Совсэм разоблачила! Прилюдно. Как жить с таким позором? Где мой кинжал, я зарэжу сначала себя, а потом тэбя!
— Ой, испугали! — ответила смело Верочка, но на всякий случай отступила на шаг. — У вас и кинжала нет!
— Есть, — гордо отвечал Рубен, и добавил тише, — только узбекский. И если ещё раз скажешь мне Вы — зарэжу!
И засмеялся громко и заразительно. Этого смеха Верочка выдержать не смогла, махнула рукой и засмеялась тоже. А потом попросила совсем уже доброжелательно:
- Рубен, скажи ещё: «Вай-вай-вай»!
И он сказал. Она послушала, широко улыбнулась, а потом вдруг спросила серьезным голосом:
— Ребята, вы мне и вправду всё расскажете? Я знаю, вам сначала надо всё обсудить. Вы же теперь кунаки. Ну и я ведь вам не чужая?
Рубен приобнял её за плечи и проговорил негромко:
— Ну ты же понимаешь, Верочка, что не всё сразу…
Она поняла. Бросила быстрый взгляд на Лахова, потом высвободилась и сказала решительно:
— Мне пора. — и добавила твёрдо, — только пусть этот сначала уйдёт. Я с ним не хочу вместе идти.
«Этот» поднялся и молча двинулся к двери. Рубен пошёл следом и, дождавшись, когда Лахов оденется, протянул ему руку для прощания.
— На занятие… — видно, он сначала хотел сказать, «приходи», но быстро перестроился, и вставил в фразу не совсем логичное «не опаздывай». Будто бы Лахов когда опаздывал.
— Вер, я тебя провожу, — вызвался было Виктор, но она отмахнулась.
— Не надо. Вдруг муж увидит, как пьяную жену мужик провожает.
— Так ты же ушла от мужа! — поддел её обрадованный отказом Виктор.
— А теперь вот возвращаюсь. Семья — дело святое…
Они посмотрели в окошко, как она выходила со двора. Нормально выходила. И вернулись к столу.
— Что мы, как европейцы? Давай уж по-русски. За Диану? — сказал Рубен, разливая коньяк. — Если бы не она, у нас было бы совсем другое настроение. Пусть она будет здорова и счастлива!
Выпили, закусили. Виктор рассказал о том, что с ним произошло.
Пока Виктор рассказывал, Рубен молчал, внимательно слушая, и лишь изредка вставлял реплики или задавал вопросы. Когда тот закончил, спросил задумчиво:
— Чёрный кот, говоришь, вывел?
— Ну да… Странно как-то. Откуда там коты?
— А на этого не похож?
Рубен подхватил тершегося у ног Чешира под брюхо и усадил к себе на колени. Почесал его за ухом. Чешир блаженно зажмурился.
— Похож. Я и сам подумал…
— Он, оказывается, у нас сноходец. А знаешь, что со мной произошло? Кто вернул мне полноценный сон?
— Ну, нет, конечно.
— А вот он, этот обормот! Или, — добавил он, подумав, — некто, использующий его образ. Ох, Витя, сдаётся мне, что Аит заселен плотнее, чем нам представляется. И некие сущности входят с нами в контакт не напрямую, а в образе котов, княгинь и портупей-прапорщиков. Ушастый, — обратился он к Чеширу, — а ты что об этом думаешь? Эх, если и думает, ничего не скажет. Но то, что все они являлись нам в одном и том же и к тому же устойчивом виде, наводит на размышления. А можешь описать кого-то из них?
— Могу. Старуху и прапорщика. Ну и кота, конечно. Хотя, что его описывать? Точно такой, как этот. Княгиня такая дородная дама, уверенная, крепостница явная. Прапорщик малость с придурью. Хлестаков вылитый, только на военный лад. Ну что ещё? Не знаю даже. Да что мучиться, на семинаре зайдём ко мне в сон, и я тебе представлю их там в лицах.
— Зайдём, — охотно откликнулся на его предложение Рубен. — А Николай?
— Как в жизни… Сначала, во всяком случае. А потом, когда нас Харон высадил, он словно изменился. Омертвел как-то. Нет, раньше, когда прыгнули. А до этого был, как в жизни.
— Расскажи о нём.
— Мы учились вместе. За одной партой сидели. Дружили. После армии он в полицию пошел. В спецназ попал. Хороший спортсмен был. Рукопашник. Только первых разрядов штуки три. В горячей точке погиб.
— Погиб? А что он про чужую могилку тебе говорил?
— Сказал, что мы не его хоронили. Гроб был закрытый. Цинковый. Ещё говорил, что он... Что тело его не захоронено. И перевозчик то же самое сказал. Потому и брать его в лодку не хотел. Ну, туда. На ту сторону.
— А на эту взял.
— Да. Нас двоих.
— Может быть, потому, что вас двое было и взял. Из-за тебя взял. Нет?
— Не знаю… А ты это к чему?
— Не знаю, Витя, не знаю. Очень уж твоё приключение похоже на морок. Наведённый сон. А что за этим было на самом деле, представить не могу. Только помнится мне, что Княгиня словно бы гарантировала в разговоре с Графом, — он на мгновенье запнулся, вникнув в неожиданное сочетание аристократических титулов, и, хмыкнув, продолжил, — или почти гарантировала тебе благополучное возвращение.
— Она, значит, не морок? А Колька морок?
— Она-то сто процентов не морок. Если судить по поведению нашего уважаемого Льва Евграфовича. Ладно, что тут гадать? Со временем, возможно, прояснится.
— А Чешир твой — морок? Я про того, что там…
— Вряд ли. Скорей всего это чей-то карнавальный костюм. А, Бегемотина? — он перевернул Чешира на спину и потрепал его брюшко, против чего тот не стал возражать. — Вот скотиняка, знает же, но не проговорится. Однако за то, что ты, или кто там в твоём обличии, помог нам с Витей, выделю тебе сметаны без ограничения. Как только куплю. Любишь, прохвост, сметанку-то? Любишь. Знаю. Это единственное, что я знаю про тебя точно. А давай-ка за Николая. Как бы там ни было, он ли, под видом ли его, а ведь здесь ты сейчас благодаря ему.
Они выпили, не чокаясь.
— Страшно было? — спросил Рубен, набирая закуску.
— Там нет. А теперь страшно. Неужели и правда ТАМ побывал? На ближних подступах. Но, с другой стороны. Княгиня, прапорщик этот... Они ведь живые. Хоть и мертвые. Для яви они мёртвые, а вообще. Значит, и мы так можем?
— Почему именно так? А куда Харон души возил? Туда не хочешь после упокоения? Там тоже бессмертие. Однако бессмертие и вечная жизнь не одно и то же. — Но они ведь как-то смогли задержаться на берегу. Эти, которые на выморочном.
— Как-то смогли… Мы вот о них ничего не знали раньше, а они о нас знали. Но ни разу не окликнули. Ты настоял на встрече, а они тебя чуть было не упрятали навечно. Слишком много узнал! Или вспомнил? Если уж заговорили о бессмертии.
— Ты думаешь…
— А почему бы и нет? Если мы о чём-то не знаем, это не значит, что этого чего-то не было. Помнишь колесо Сансары?
— Переселение душ?
— Может быть… А может быть, и что-то более сложное и для нас вообще недоступное. Пока мы здесь.
— А что с Лаховым? — спросил Виктор, — желая перевести разговор на другую тему, потому что понял: хватит. Перегруз.
— Наш рыбак сам попался на удочку более умелого ловца. Есть такой Митрич, заочно ты с ним уже сталкивался. Короче, говоря языком детектива, его завербовали, и он регулярно сливал информацию Графу через этого самого Митрича.
— Вот гад!
— Да почему сразу гад? Во-первых, я предполагал, что утечка вполне может быть. Только не знал через кого… Ну-ну, что ты насупился? В тебе-то я как раз не сомневался, — чуть покривил душой Рубен. — Во-вторых, мы должны быть благодарны давшему слабину Лахову, который, сам того не ведая, обеспечил нам прекрасную страховку в лице Графа. Что нас всех и спасло… Так что, в данном случае у меня претензии не к Лахову. Совсем не к Лахову…
— А к кому? — Виктор недоумённо вскинулся.
— К себе, конечно. Ну и к Графу, — вдруг сделал он неожиданный логический зигзаг. — Если бы этот старый чёрт не затеял тогда против меня интригу, если бы мы действовали совместно, то и не было бы никаких осложнений. Но, впрочем, он себя реабилитировал тем, что вмешался в нужный момент и вмешался вполне эффективно.
Виктор хотел было поставить парочку каверзных вопросов, но передумал, не желая задевать самолюбие шефа, сказал только, что его «если бы да кабы» ему — Виктору — вышло бы боком. И сравнил рассуждение Рубена с рассуждением обиженного на жену мужа, который с опозданием пожалел, что женился на ней, а не на её подруге — девушке приятной во всех отношениях.
— Ну да, — согласился Рубен, — дети бы были другие. Так что сожалеть не приходится. Вы у меня на вес золота.
— Что дальше, Руби? Ты говорил, что мы теперь в штате чего-то там такого могущественного и единого.
— Почти в штате. Надо будет ехать в Москву, чтобы предстать пред светлые очи Его Светлости. День будет назначен позже. Граф сказал, что перезвонит. За это надо выпить. Давай-ка еще по одной. В самом деле, кто из нас русский?
— Сдается мне, что оба...
— Нет, я — обрусевшее лицо кавказской национальности!
— Это у тебя лицо кавказской национальности, а душой ты русский.
— А ты знаешь, как я стал русским? — спросил Рубен, разом опрокинув стопку.
— Когда в первый раз выпил коньяк залпом? — засмеялся Виктор.
Рубен улыбнулся.
— Не угадал. Когда в первый раз женился. Конечно, не во время свадьбы. Что ты. В день свадьбы я был настоящий джигит. И еще неделю после этого. Пока не разъехалась родня. Я думал, что буду жить так, как было заведено у нас в роду, где мужчина это — царь, бог и воинский начальник! Я ведь не знал, что на это царство венчает только жена! Как моя мать назначила царем моего отца... Утром первого будничного дня моя молодая жена, напоив меня чаем с остатками лаваша, вручила мне веник и выбивалку, указала рукой на огромный ковер, кстати, подаренный моими же родителями, и сказала:
— Руби, это надо вытрясти.
Виктор, ты не можешь представить моего возмущения. Я — джигит! — должен заниматься женской работой! Она сказала мне:
— Руби, спустись с гор, — и подвела меня к окну. Кстати сказать, жили мы в её квартире, оставшейся ей от бабушки.
Внизу здоровенный русский дядька, очень солидный и по виду авторитетный, трепал куцый коврик. Трепал деловито и с таким умением, что мне сразу стало понятно: вытряхивать ковры — сугубо мужская работа, которую женщине из-за их неспособности ни к какому серьезному делу поручить нельзя.
— Руби, — сказала она, гася последние мои колебания, — ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись и говорили, что у этой женщины муж никудышный, раз она сама таскает тяжелые ковры?
Этого я не хотел! Выпроваживая меня, она подарила мне «пряник»:
— Не спеши: пусть все увидят, какой замечательный ковер подарили нам твои папа и мама. — Так я спустился с гор... Благо это пришлось делать на лифте.
— Вот как! А в Армении ты где жил?
— Я коренной москвич, Витя! Но у нас в квартире была маленькая Армения, исключительно стараниями матушки. И когда она приезжала к нам в гости, мне приходилось играть роль армянского патриарха. Меня это тяготило. Но ради матери можно было и пострадать недельку. Отец терпел эту роль всю жизнь!
— Но он ведь не вытрясал ковры? Это ведь не царское дело…
— Они жили не очень богато. Ковров у них не было.
— А где твоя жена, Руби?
— Проспал я свою жену... В буквальном смысле.
Прощаясь, Рубен сказал Виктору.
— Сегодня в Аит больше не ходи. Да и потом выходи в сон осторожно, Витя. Кто знает, что там и как теперь.
Тот, кто видел в снах Белой Королевы блещущие роскошью дворцы, навряд ли поверит, что истинный сон этой женщины похож на монастырскую келью. А между тем, каждую ночь, открывая дверь в Аит, Исабелла входила в комнатку с узким окошком, сквозь которое смутно виднелся монастырский двор. Простая деревянная скамейка, грубый деревянный стол, голые мрачно-синие стены. Единственное украшение кельи — статуя Онира в локоть высотой, вырезанная из чёрного дерева. Бог вещих и лживых сновидений облачен в золотой гиматий, в его руках — рог, полный драгоценных камней. В нём без счёта рубинов, сапфиров, изумрудов, попадаются и молочно-белые опалы, и аспидно-чёрные ониксы. У Онира не лицо — равнодушно-бесстрастный лик.
Белла вошла в Аит и привычно опустилась на колени перед статуей, прося Онира о покойных снах для слепоспящих и лёгких путях в межсонье для сновидящих. Гельти молилась истово, как когда-то в детстве наяву Мадонне.
Закончив молитву, Исабелла взяла со стола чётки, простые деревянные чётки. Странное дело, как тянутся в Аит привычки тела из яви. Но чётки — больше, чем нанизанные на леску шарики, потемневшие от времени, от тепла перебиравших их пальцев — узелки на нитке памяти, якорьки для расплывающихся, разбегающихся мыслей.
Этой ночью все мысли крутились вокруг Дианы. И вовсе не потому, что Белла чувствовала себя лучше, чем обычно. Надо отдать девочке должное. Она смогла сделать то, чего не могли сделать лучшие врачи наяву. А Саймон, их лучший целитель, давно уже сдался, признав, что ничем не может помочь.
Неудивительно, что Граф прятал такую искусницу от всех. Старый хитрец! Как он торопится провести церемонию вручения браслетов. Хочет привязать к себе ученицу, сделав самой молодой аргенти региона. Не исключено, что он планирует дорастить её и до золотого браслета. Конечно, было бы неплохо иметь в регионе золотую целительницу. Это ускорит обучение целителей, да и порядок среди них навести не мешает.
Верочка рассказала о чудесном парке, пикнике на берегу пруда и приведениях, явившихся в тот момент, когда они собирались уходить. А потом было всё как в тумане… Она помнила лишь, что пропал Виктор, и что из ниоткуда появиилсь Рубен и тот самый Граф, которые вывели их с Лаховым куда-то в безопасное место. Что это за место, она не помнит, но что оно безопасное, знает точно. Потому что знает, и всё. Так она сразу поняла. Виктор же, предупреждённый Рубеном в опустевшей на несколько секунд кухне во время загрузки салатом, отделался общими словами о том, что ушёл через усадьбу каким-то тайным ходом в межсонье и, измучившись там в поисках выхода, — всем известно, что без Верочки он не ходок, — очутился каким-то образом всё-таки в своём сне. Откуда благополучно и проснулся.
Рубен после этого рассказа посмотрел на него понимающе, Верочка — недоверчиво,
— А как же хождение по мукам? — спросила она с ехидцей, — а набитые на камнях ножки как?
— Так ведь пока бежал по коридорам. Там пол грубый…
— Босиком бежал? - не отставала разобиженная Верочка.
— Босиком, — рассердился Виктор, — и голый… Уж извини, так получилось.
— Друзья мои, — вмешался Рубен, — не будем углубляться в пикантные подробности. Вера, мы соберёмся ещё раз, уже на трезвую голову и всё детально обсудим. Через два дня во время очередного занятия. А пока большая просьба, — он повернулся к Вере, давая понять, что это касается только её, — больше к тому месту не ходить. Всё, забыли.
— Что я, дура туда ходить? — сердито ответила Верочка, но видно было, что она уже начала остывать. — А вот вы, Рубен Михайлович, нас дурить пытаетесь.
— Я, — удивился Рубен, и удивление его было настолько натурально, что Виктору стало понятно, играет шеф роль и таким образом готовится к серьезному наскоку, который, несомненно, планирует совершить строптивая ученица. Впрочем, обида её вполне объяснима...
— Вы! — ответила она дерзко. — Плов никакая не армянская, а узбекская еда! Я знаю.
— Ай позор мне! — потешно скривился Рубен, возведя руки над головой, и Виктор почувствовал, как внутренне он расслабился. — Совсэм разоблачила! Прилюдно. Как жить с таким позором? Где мой кинжал, я зарэжу сначала себя, а потом тэбя!
— Ой, испугали! — ответила смело Верочка, но на всякий случай отступила на шаг. — У вас и кинжала нет!
— Есть, — гордо отвечал Рубен, и добавил тише, — только узбекский. И если ещё раз скажешь мне Вы — зарэжу!
И засмеялся громко и заразительно. Этого смеха Верочка выдержать не смогла, махнула рукой и засмеялась тоже. А потом попросила совсем уже доброжелательно:
- Рубен, скажи ещё: «Вай-вай-вай»!
И он сказал. Она послушала, широко улыбнулась, а потом вдруг спросила серьезным голосом:
— Ребята, вы мне и вправду всё расскажете? Я знаю, вам сначала надо всё обсудить. Вы же теперь кунаки. Ну и я ведь вам не чужая?
Рубен приобнял её за плечи и проговорил негромко:
— Ну ты же понимаешь, Верочка, что не всё сразу…
Она поняла. Бросила быстрый взгляд на Лахова, потом высвободилась и сказала решительно:
— Мне пора. — и добавила твёрдо, — только пусть этот сначала уйдёт. Я с ним не хочу вместе идти.
«Этот» поднялся и молча двинулся к двери. Рубен пошёл следом и, дождавшись, когда Лахов оденется, протянул ему руку для прощания.
— На занятие… — видно, он сначала хотел сказать, «приходи», но быстро перестроился, и вставил в фразу не совсем логичное «не опаздывай». Будто бы Лахов когда опаздывал.
— Вер, я тебя провожу, — вызвался было Виктор, но она отмахнулась.
— Не надо. Вдруг муж увидит, как пьяную жену мужик провожает.
— Так ты же ушла от мужа! — поддел её обрадованный отказом Виктор.
— А теперь вот возвращаюсь. Семья — дело святое…
Они посмотрели в окошко, как она выходила со двора. Нормально выходила. И вернулись к столу.
— Что мы, как европейцы? Давай уж по-русски. За Диану? — сказал Рубен, разливая коньяк. — Если бы не она, у нас было бы совсем другое настроение. Пусть она будет здорова и счастлива!
Выпили, закусили. Виктор рассказал о том, что с ним произошло.
Пока Виктор рассказывал, Рубен молчал, внимательно слушая, и лишь изредка вставлял реплики или задавал вопросы. Когда тот закончил, спросил задумчиво:
— Чёрный кот, говоришь, вывел?
— Ну да… Странно как-то. Откуда там коты?
— А на этого не похож?
Рубен подхватил тершегося у ног Чешира под брюхо и усадил к себе на колени. Почесал его за ухом. Чешир блаженно зажмурился.
— Похож. Я и сам подумал…
— Он, оказывается, у нас сноходец. А знаешь, что со мной произошло? Кто вернул мне полноценный сон?
— Ну, нет, конечно.
— А вот он, этот обормот! Или, — добавил он, подумав, — некто, использующий его образ. Ох, Витя, сдаётся мне, что Аит заселен плотнее, чем нам представляется. И некие сущности входят с нами в контакт не напрямую, а в образе котов, княгинь и портупей-прапорщиков. Ушастый, — обратился он к Чеширу, — а ты что об этом думаешь? Эх, если и думает, ничего не скажет. Но то, что все они являлись нам в одном и том же и к тому же устойчивом виде, наводит на размышления. А можешь описать кого-то из них?
— Могу. Старуху и прапорщика. Ну и кота, конечно. Хотя, что его описывать? Точно такой, как этот. Княгиня такая дородная дама, уверенная, крепостница явная. Прапорщик малость с придурью. Хлестаков вылитый, только на военный лад. Ну что ещё? Не знаю даже. Да что мучиться, на семинаре зайдём ко мне в сон, и я тебе представлю их там в лицах.
— Зайдём, — охотно откликнулся на его предложение Рубен. — А Николай?
— Как в жизни… Сначала, во всяком случае. А потом, когда нас Харон высадил, он словно изменился. Омертвел как-то. Нет, раньше, когда прыгнули. А до этого был, как в жизни.
— Расскажи о нём.
— Мы учились вместе. За одной партой сидели. Дружили. После армии он в полицию пошел. В спецназ попал. Хороший спортсмен был. Рукопашник. Только первых разрядов штуки три. В горячей точке погиб.
— Погиб? А что он про чужую могилку тебе говорил?
— Сказал, что мы не его хоронили. Гроб был закрытый. Цинковый. Ещё говорил, что он... Что тело его не захоронено. И перевозчик то же самое сказал. Потому и брать его в лодку не хотел. Ну, туда. На ту сторону.
— А на эту взял.
— Да. Нас двоих.
— Может быть, потому, что вас двое было и взял. Из-за тебя взял. Нет?
— Не знаю… А ты это к чему?
— Не знаю, Витя, не знаю. Очень уж твоё приключение похоже на морок. Наведённый сон. А что за этим было на самом деле, представить не могу. Только помнится мне, что Княгиня словно бы гарантировала в разговоре с Графом, — он на мгновенье запнулся, вникнув в неожиданное сочетание аристократических титулов, и, хмыкнув, продолжил, — или почти гарантировала тебе благополучное возвращение.
— Она, значит, не морок? А Колька морок?
— Она-то сто процентов не морок. Если судить по поведению нашего уважаемого Льва Евграфовича. Ладно, что тут гадать? Со временем, возможно, прояснится.
— А Чешир твой — морок? Я про того, что там…
— Вряд ли. Скорей всего это чей-то карнавальный костюм. А, Бегемотина? — он перевернул Чешира на спину и потрепал его брюшко, против чего тот не стал возражать. — Вот скотиняка, знает же, но не проговорится. Однако за то, что ты, или кто там в твоём обличии, помог нам с Витей, выделю тебе сметаны без ограничения. Как только куплю. Любишь, прохвост, сметанку-то? Любишь. Знаю. Это единственное, что я знаю про тебя точно. А давай-ка за Николая. Как бы там ни было, он ли, под видом ли его, а ведь здесь ты сейчас благодаря ему.
Они выпили, не чокаясь.
— Страшно было? — спросил Рубен, набирая закуску.
— Там нет. А теперь страшно. Неужели и правда ТАМ побывал? На ближних подступах. Но, с другой стороны. Княгиня, прапорщик этот... Они ведь живые. Хоть и мертвые. Для яви они мёртвые, а вообще. Значит, и мы так можем?
— Почему именно так? А куда Харон души возил? Туда не хочешь после упокоения? Там тоже бессмертие. Однако бессмертие и вечная жизнь не одно и то же. — Но они ведь как-то смогли задержаться на берегу. Эти, которые на выморочном.
— Как-то смогли… Мы вот о них ничего не знали раньше, а они о нас знали. Но ни разу не окликнули. Ты настоял на встрече, а они тебя чуть было не упрятали навечно. Слишком много узнал! Или вспомнил? Если уж заговорили о бессмертии.
— Ты думаешь…
— А почему бы и нет? Если мы о чём-то не знаем, это не значит, что этого чего-то не было. Помнишь колесо Сансары?
— Переселение душ?
— Может быть… А может быть, и что-то более сложное и для нас вообще недоступное. Пока мы здесь.
— А что с Лаховым? — спросил Виктор, — желая перевести разговор на другую тему, потому что понял: хватит. Перегруз.
— Наш рыбак сам попался на удочку более умелого ловца. Есть такой Митрич, заочно ты с ним уже сталкивался. Короче, говоря языком детектива, его завербовали, и он регулярно сливал информацию Графу через этого самого Митрича.
— Вот гад!
— Да почему сразу гад? Во-первых, я предполагал, что утечка вполне может быть. Только не знал через кого… Ну-ну, что ты насупился? В тебе-то я как раз не сомневался, — чуть покривил душой Рубен. — Во-вторых, мы должны быть благодарны давшему слабину Лахову, который, сам того не ведая, обеспечил нам прекрасную страховку в лице Графа. Что нас всех и спасло… Так что, в данном случае у меня претензии не к Лахову. Совсем не к Лахову…
— А к кому? — Виктор недоумённо вскинулся.
— К себе, конечно. Ну и к Графу, — вдруг сделал он неожиданный логический зигзаг. — Если бы этот старый чёрт не затеял тогда против меня интригу, если бы мы действовали совместно, то и не было бы никаких осложнений. Но, впрочем, он себя реабилитировал тем, что вмешался в нужный момент и вмешался вполне эффективно.
Виктор хотел было поставить парочку каверзных вопросов, но передумал, не желая задевать самолюбие шефа, сказал только, что его «если бы да кабы» ему — Виктору — вышло бы боком. И сравнил рассуждение Рубена с рассуждением обиженного на жену мужа, который с опозданием пожалел, что женился на ней, а не на её подруге — девушке приятной во всех отношениях.
— Ну да, — согласился Рубен, — дети бы были другие. Так что сожалеть не приходится. Вы у меня на вес золота.
— Что дальше, Руби? Ты говорил, что мы теперь в штате чего-то там такого могущественного и единого.
— Почти в штате. Надо будет ехать в Москву, чтобы предстать пред светлые очи Его Светлости. День будет назначен позже. Граф сказал, что перезвонит. За это надо выпить. Давай-ка еще по одной. В самом деле, кто из нас русский?
— Сдается мне, что оба...
— Нет, я — обрусевшее лицо кавказской национальности!
— Это у тебя лицо кавказской национальности, а душой ты русский.
— А ты знаешь, как я стал русским? — спросил Рубен, разом опрокинув стопку.
— Когда в первый раз выпил коньяк залпом? — засмеялся Виктор.
Рубен улыбнулся.
— Не угадал. Когда в первый раз женился. Конечно, не во время свадьбы. Что ты. В день свадьбы я был настоящий джигит. И еще неделю после этого. Пока не разъехалась родня. Я думал, что буду жить так, как было заведено у нас в роду, где мужчина это — царь, бог и воинский начальник! Я ведь не знал, что на это царство венчает только жена! Как моя мать назначила царем моего отца... Утром первого будничного дня моя молодая жена, напоив меня чаем с остатками лаваша, вручила мне веник и выбивалку, указала рукой на огромный ковер, кстати, подаренный моими же родителями, и сказала:
— Руби, это надо вытрясти.
Виктор, ты не можешь представить моего возмущения. Я — джигит! — должен заниматься женской работой! Она сказала мне:
— Руби, спустись с гор, — и подвела меня к окну. Кстати сказать, жили мы в её квартире, оставшейся ей от бабушки.
Внизу здоровенный русский дядька, очень солидный и по виду авторитетный, трепал куцый коврик. Трепал деловито и с таким умением, что мне сразу стало понятно: вытряхивать ковры — сугубо мужская работа, которую женщине из-за их неспособности ни к какому серьезному делу поручить нельзя.
— Руби, — сказала она, гася последние мои колебания, — ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись и говорили, что у этой женщины муж никудышный, раз она сама таскает тяжелые ковры?
Этого я не хотел! Выпроваживая меня, она подарила мне «пряник»:
— Не спеши: пусть все увидят, какой замечательный ковер подарили нам твои папа и мама. — Так я спустился с гор... Благо это пришлось делать на лифте.
— Вот как! А в Армении ты где жил?
— Я коренной москвич, Витя! Но у нас в квартире была маленькая Армения, исключительно стараниями матушки. И когда она приезжала к нам в гости, мне приходилось играть роль армянского патриарха. Меня это тяготило. Но ради матери можно было и пострадать недельку. Отец терпел эту роль всю жизнь!
— Но он ведь не вытрясал ковры? Это ведь не царское дело…
— Они жили не очень богато. Ковров у них не было.
— А где твоя жена, Руби?
— Проспал я свою жену... В буквальном смысле.
Прощаясь, Рубен сказал Виктору.
— Сегодня в Аит больше не ходи. Да и потом выходи в сон осторожно, Витя. Кто знает, что там и как теперь.
Глава 13
Тот, кто видел в снах Белой Королевы блещущие роскошью дворцы, навряд ли поверит, что истинный сон этой женщины похож на монастырскую келью. А между тем, каждую ночь, открывая дверь в Аит, Исабелла входила в комнатку с узким окошком, сквозь которое смутно виднелся монастырский двор. Простая деревянная скамейка, грубый деревянный стол, голые мрачно-синие стены. Единственное украшение кельи — статуя Онира в локоть высотой, вырезанная из чёрного дерева. Бог вещих и лживых сновидений облачен в золотой гиматий, в его руках — рог, полный драгоценных камней. В нём без счёта рубинов, сапфиров, изумрудов, попадаются и молочно-белые опалы, и аспидно-чёрные ониксы. У Онира не лицо — равнодушно-бесстрастный лик.
Белла вошла в Аит и привычно опустилась на колени перед статуей, прося Онира о покойных снах для слепоспящих и лёгких путях в межсонье для сновидящих. Гельти молилась истово, как когда-то в детстве наяву Мадонне.
Закончив молитву, Исабелла взяла со стола чётки, простые деревянные чётки. Странное дело, как тянутся в Аит привычки тела из яви. Но чётки — больше, чем нанизанные на леску шарики, потемневшие от времени, от тепла перебиравших их пальцев — узелки на нитке памяти, якорьки для расплывающихся, разбегающихся мыслей.
Этой ночью все мысли крутились вокруг Дианы. И вовсе не потому, что Белла чувствовала себя лучше, чем обычно. Надо отдать девочке должное. Она смогла сделать то, чего не могли сделать лучшие врачи наяву. А Саймон, их лучший целитель, давно уже сдался, признав, что ничем не может помочь.
Неудивительно, что Граф прятал такую искусницу от всех. Старый хитрец! Как он торопится провести церемонию вручения браслетов. Хочет привязать к себе ученицу, сделав самой молодой аргенти региона. Не исключено, что он планирует дорастить её и до золотого браслета. Конечно, было бы неплохо иметь в регионе золотую целительницу. Это ускорит обучение целителей, да и порядок среди них навести не мешает.
