Поскольку экономка, если я правильно определила ее роль в замке, словоохотливостью не отличалась, то появления Китти я ожидала с нетерпением: вдруг удастся разговорить девушку. Увы, меня поджидало жестокое разочарование.
Китти оказалась действительно молодой, лет двадцати трех – двадцати пяти, не старше, на вид. Но только какой-то очень уж испуганной. На любой вопрос она вздрагивала, дергалась, косилась на дверь. Боялась, что нас подслушивают? Или сама по себе была такой пугливой? Я не знала, но в любом случае беседа не сложилась.
Она и то и дело спрашивала, не нужно ли чего молодой леди, порывалась бежать на кухню, чтобы принести горячего молока с медом, куриного бульона, отварной спаржи, какао с пирожными. Я останавливала ее и задавала свои вопросы: о замке, о лорде, о той сурового вида женщине, что прислала ее ко мне. Здесь все-таки удалось добиться хоть сколько-нибудь вразумительного ответа. Звали чопорную даму мистрис Дженкинс, и она, по заверениям Китти, «всем здесь распоряжалась, особенно если милорд в отъезде». Я попыталась осторожно выяснить, состоит ли мистрис Дженкинс в любовной связи с лордом – а почему бы, собственно, нет? Если распустить гладко прилизанный пучок и сменить жуткое платье на что-нибудь более приятного цвета и подчеркивающего фигуру кроя, то Дженкинс станет очень даже привлекательной женщиной. До старости ей далеко, фигура, несмотря на некоторый лишний вес, не расплылась, а кожа светлая и гладкая, без морщин. Мой же самоназванный папенька и вовсе мужчина весьма интересный, не удивлюсь, если дамы сами к его ногам падают и в штабеля укладываются. Зачем мне информация подобного толка? А никогда не знаешь, что тебе пригодится. Вот только из Китти выудить ничего не получилось. Она только округлила глаза и в очередной раз предложила сбегать на кухню. За яйцами пашот и салатом из зелени.
Мысль о еде вновь вызвала тошноту и головокружение, мне, видимо, вполне хватило сваренного Надин бульона для сытости. А вот от прохладной воды с долькой лимона я бы не отказалась, о чем и сообщила новой горничной. Та с видимым облегчением закивала, заверила, что она обернется мигом, и выскочила за дверь. Я же уселась в кресло и попыталась привести в порядок мысли. Неплохо бы осмотреться, но, увы, сил не хватало. Да и обдумать ситуацию, в которую попала, тоже не вышло. Вновь распахнулась дверь, и я уже собиралась удивиться расторопности Китти, когда увидела, что в спальню входят незнакомые женщины в темно-синих платьях горничных. Одна держала в руках охапку постельного белья, вторая – вазу с букетом роз. Сладковатый густой аромат поплыл по комнате, перебил застоявшийся запах нежилого помещения.
– Нас прислала мистрис Дженкинс, миледи, – пояснила первая.
Она ловко застелила постель, положила сверху ночную сорочку и халат. Я покосилась на свои ноги в одних только тоненьких чулках и спросила:
– А что, тапочки мне не положены?
На меня удивленно уставились две пары глаз.
– Простите, миледи?
– Тапочки, – терпеливо повторила я. – Туфли домашние. Ну, не знаю, обувь какая-нибудь. Или мне босиком ходить?
В голосе прорезались капризные нотки: если уж я теперь дочь лорда, то надо соответствовать новому статусу.
Служанки засуетились. Переглянулись, и та, что застилала кровать, опрометью бросилась из комнаты, а вторая робко предложила:
– Позвольте, я помогу вам переодеться, миледи.
И, не дождавшись разрешения, присела на корточки у моих ног и скользнула руками по чулку, намереваясь стянуть его. Я инстинктивно отшатнулась, вжалась в кресло. Когда Надин помогала одеваться, то я восприняла ее помощь как должное, прикосновения же этой женщины, невысокой, коренастой, с бегающими глазами неопределенного блекло-водянистого цвета, отчего-то были неприятны.
– Миледи…
На мое счастье, вернулась Китти, раскрасневшаяся, запыхавшаяся. Похоже, она бежала, чтобы угодить новой хозяйке и принести требуемое как можно быстрее. При виде разыгрывающейся в комнате сцены, горничная смутилась, отвела взгляд. А вторая служанка принялась ее распекать.
– Тебя где носит? Не искупала госпожу, не переодела…
– Довольно, – ледяным тоном перебила ее я. – Китти – моя горничная. И только я вправе отдавать ей поручения и отчитывать ее. Похоже, мне придется переговорить с мистрис Дженкинс. Слишком много она дала кое-кому воли.
Служанка побледнела, а вот Китти, напротив, разрумянилась еще сильнее. Опустила глаза, но я успела заметить вспыхнувшую в ее взгляде радость.
– Простите, миледи.
– Можете быть свободны, – милостиво позволила я. – Китти мне поможет.
– Да, миледи! – тут же откликнулась горничная. – Вот, вы хотели пить.
И она налила воды из кувшина в узкий высокий стакан с тонкими стенками. Губы мгновенно пересохли, и я судорожно сглотнула.
Пока я пила, осторожно, мелкими глотками, памятуя предостережения Надин, вернулась и вторая безымянная служанка. Принесла домашние туфли из мягкой даже на вид коричневой кожи, удобные, на устойчивом невысоком каблучке, с открытой пяткой, расшитые золотой нитью. В нос мне шибанул сильный запах лаванды, и я невольно поморщилась. Похоже, обувь хранилась где-то в шкафу или сундуке, а кому принадлежала раньше – и спрашивать смысла нет, все равно не расскажут. Хотя, если судить по подошве без потертостей, носила пару прежняя хозяйка недолго, а то и вовсе не успела обуть.
Китти, оставшись со мной наедине, слегка повеселела и уже не вздрагивала от каждого шороха, вела себя более свободно. Мое заступничество успокоило ее и, как я надеялась, придало уверенности.
– Мистрис Дженкинс сказала, что за той дверью моя личная уборная. Поможешь мне обмыться, Китти?
Немного неловко просить о подобной услуге постороннюю девушку, но самой мне, увы, не справиться.
– Да, миледи.
Я бы не удивилась, увидев за дверью таз и кувшин для умывания, но из уборной донесся шум воды, и Китти сообщила, что ванна скоро будет готова.
Ванна! Я зажмурилась от предвкушения, представив, как погружусь в горячую воду и буду лежать долго-долго, пока не смою весь ужас вчерашнего дня.
Китти ловко подставила мне плечо и помогла дойти до уборной, но перед зеркалом я попросила ее остановиться. Интересно стало посмотреть, как же я выгляжу. Пока что о собственной внешности имела лишь самое общее представление: узкая кость, светлая кожа, тонкие пальцы, хрупкие запястья.
Зеркало отразило изящного телосложения девушку чуть выше среднего роста. Бледное лицо, синяки под темно-карими глазами. Отоспаться бы мне – и буду весьма хороша. Сами глаза большие, ресницы густые и длинные. Нос изящный с небольшой горбинкой, бескровные губы пухлые. Светлые волосы свалялись в колтуны, а ведь Надин утром тщательно их расчесала!
И на лорда я ни капельки не походила. Впрочем, задай ему вопрос, так выкрутится, скажет, унаследовала внешность от матери. Кстати, интересно, а он женат?
Об этом я и спросила Китти.
– Нет, миледи, – охотно ответила она. – Давно уж овдовел, лет двадцать тому.
Что интересно, она вовсе не удивилась моему вопросу. А разве дочери не полагается знать о том, есть ли у ее отца супруга? Что же наплел Карл ал Грайхен прислуге? Откуда взялась дочурка? И почему она ничего не знает о собственной семье? Почему ей незнаком родовой замок? И почему, черт подери, все вокруг воспринимают эти странности так, как будто все в порядке вещей?
Хорошенько подумав, я нашла всего лишь один вариант, объясняющий все. Марисса – незаконная дочь Карла ал Грайхена. В этом случае все сходится. Вот только сама я никак не могла поверить в такое простое объяснение. А главное, уверенность в том, что имя мое вовсе даже не Марисса, а Марина, так никуда и не делась.
– Марина, – беззвучно, одними губами произнесла я, протянула руку и соприкоснулась пальцами с зеркальным двойником. – Меня зовут Марина.
Она пришла в крохотную бухточку, надежно укрытую от посторонних глаз, уселась на прогретый солнцем замшелый валун, расправила на коленях теплую шерстяную юбку. Ее тайное место. Ее убежище.
Конечно же, Гран знал. Не мог не знать. Но никогда не запрещал ей уходить и никогда не беспокоил. Кажется, он до сих пор так окончательно и не поверил. До сих пор просыпался по ночам и пристально глядел на нее, гладил невесомо по волосам – учитывая его огромные ладони, задача почти невыполнимая. Его осторожная нежность трогала до слез. Он обращался с ней как с драгоценной статуэткой, прикасался бережно, словно боялся разбить. И все время настороженно ждал, что однажды она уйдет. Вот проснется он – а ее рядом нет. Она убеждала, что никуда не денется, а потом перестала. Пройдет время – сам поймет.
Удивительно, но она чувствовала себя почти счастливой. Вот здесь, в этом бедном домишке, рядом с этим мужчиной, грубым, неотесанным, но таким чутким, заботливым и надежным. Она получила покой – и для нее это было куда дороже, чем шелка и бархат, чем драгоценности и мобили, чем особняки и прислуга.
Прошуршали за спиной по гальке шаги, тень закрыла солнце. Она не подняла взгляд – и так знала, кто пришел. Только один человек осмеливался нарушить ее уединение.
Карл опустился рядом, вытянул длинные ноги. Трость он никогда не брал с собой сюда, и без подпорки передвигался на удивление ловко.
– Опять сбежала от семейного уюта? – спросил насмешливо.
– Захотела немного побыть в одиночестве.
Намек он пропустил мимо ушей. Как и всегда. Карл слышал только то, что хотел услышать, даже если говорить с ним прямо.
Она закрыла глаза, запрокинула лицо. Солнце сегодня светило совсем по-весеннему ярко. Бились волны о берег, кричали где-то в отдалении чайки, йодистый запах водорослей смешивался с цитрусовой свежестью одеколона Карла. Хорошо. Спокойно.
Теплая ладонь накрыла ее руку.
– Может, вернешься?
Она покачала головой, но глаза не открыла. Вот упрямый.
– Я люблю своего мужа.
– Не смеши. Ты – и он. Кого ты обманываешь?
Привычной волной накатило раздражение. Карл не поймет, он никогда не понимал. И говорить на эту тему она не желала, а потому…
– Зачем тебе девочка?
– Марисса?
– Она не Марисса, о чем тебе прекрасно известно. Зачем ты ее забрал?
Он издал смешок.
– Считай, совершил благородный поступок. Быть дочерью Карла ал Грайхена куда лучше, чем бездомной бродяжкой, верно?
– Но она не твоя дочь. Марисса пропала. Я не увидела ее среди живых, и не увидела среди мертвых. Где бы она ни находилась, не в моих силах ее отыскать.
– Я знаю, – мягко сказал Карл. – И не виню тебя.
Она сама себя винила. Вот в чем все дело – ей вовсе не требовалось чье-то чужое признание ее вины. Она сама себе была самым строгим судьей.
– Я не смогла, – произнесла глухо. – Не смогла…
Карл обнял ее, прижал к себе, принялся укачивать, точно ребенка. И не было в жесте его ничего жадного, того, мужского, что она безошибочно всегда различала. Только желание уберечь, успокоить, утешить.
А Гран не знает. Он вообще плохо ее знает и вовсе не способен понять – и что с того? Она привыкла называть свои чувства к мужу любовью, и, пожалуй, именно любовью они и являлись. Не той безудержной горячей лавиной, что обжигала по молодости сердце и тело, нет, чем-то иным. Теплом. Нежностью. Привязанностью. Да, любовь бывает и такой – теперь-то она это знала.
– Забудь, – глухо говорил Карл и гладил ее волосы. – Я смирился. Столько времени прошло.
О да, Марисса пропала давно, почти десять лет минуло. Исчезла, растворилась, как ни старался отыскать ее отец, но не обнаружил даже тоненькой ниточки. Ни единого следа. Тогда-то он и пришел к ней впервые. Тогда ее еще звали иначе, не Надин. Но то имя давно позабыто. Она не вспоминает, и Карлу запретила. Он предпочитает обходиться и вовсе без имени: прежним не назвать, а к новому не привык. Говорит, что режет ему слух.
Узор на запястье вспыхнул на мгновение, но боль быстро улеглась, лишь зудела, чесалась кожа. И Надин вывернулась из объятий, выпрямила спину.
– Что-то грядет, – произнесла неестественным, низким, потусторонним голосом. – Скоро, совсем скоро.
– Ты… ты видишь?
Но она уже пришла в себя. Зажмурилась, стиснула зубы, сжала плотно губы, не желая упускать – но мир вокруг уже вернулся. Плеск волн, крики чаек, яркое солнце на пронзительно-голубом безоблачном небе. Йод и цитрусовые. Тепло руки Карла.
– Нет, – сказала с досадой. – Я ничего не вижу. Так что с девочкой? Зачем она тебе? Я буду ее навещать, так и знай.
Он усмехнулся.
– Кто бы сомневался.
Внезапно вспомнив, она сунула руку в карман, вытащила кольцо.
– Взгляни. Это она мне дала. В благодарность.
Прежде ее осыпали золотом. Каменьями, что не чета искорке в перстеньке. И ей нравилось, поначалу нравилось. А потом… потом надоело, наверное. Пришло на смену восторгу равнодушие, и драгоценности отправились в банковский сейф. Навсегда. Желания достать побрякушки не возникло ни разу. Может быть, потом, когда Кит подрастет. Или нет. Она еще не решила.
Мысли привычно скользнули на знакомую дорожку. Кит относился к мачехе с величайшим почтением, выполнял все ее поручения, старался угодить, но никак не мог взять в толк, зачем ему учеба. «Вырасту – рыбаком стану, как батя», – повторял он на все уговоры. И сейчас уже помогал: чинил сети, конопатил лодку. Приходилось давить авторитетом и насильно вручать мальчишке книги. Гран поддерживал жену: он тоже хотел для сына лучшей доли.
Она потерла лоб, заставила себя вернуться в настоящее, к тому человеку, что сидел рядом с ней на камне. Карл взял с ее ладони кольцо, небрежно покрутил в пальцах.
– Странная огранка, – заметил. – Непривычная.
– И работа, – подхватила Надин. – Никогда такой не видела.
– Полагаешь, она не притворяется? В самом деле ничего не помнит?
Надин усмехнулась. Когда сам далеко не всегда честен с окружающими, немудрено и остальных подозревать в обмане. Она не обольщалась насчет Карла, знала его недостатки и темные стороны. Но он оставался единственной ниточкой, связывающей ее с прошлым, и разорвать эту связь, нездоровую, болезненную, у нее не хватало сил.
– Не помнит. Что ты задумал?
Он легонько щелкнул ее по носу.
– Не скажу.
Она наклонилась, ухватила горсть мелких камешков, просеяла сквозь пальцы.
– Красные пески пустыни…
Карл вздрогнул, зажал ей рот ладонью.
– Нет! Не вспоминай!
Она и рада бы забыть – да вот только не получается. До сих пор в ночных кошмарах являлось ей выцветшее южное небо, выпаленное безжалостным раскаленным солнцем, и темные пятна на красном песке. Тогда в поисках Мариссы они зашли далеко, слишком далеко. И чудом сумели вернуться.
Впрочем, иногда Надин сомневалась, а вернулась ли она. Или, возможно, какая-то ее часть навсегда осталась там, среди барханов. Или чуть дальше, в тех краях, где властвовали кровожадные божества с непроизносимыми именами. Не зря же она рассчитала слуг, заперла особняк и сменила имя. Что-то случилось с ней там, в далекой стране, нечто такое, чему ни названия, ни объяснения у нее не имелось. А вот Карл заполучил легкую хромоту – и кое-что еще. Но она не знала наверняка, только подозревала. И никогда своих подозрений не озвучивала.
Однажды, спустя долгие годы, она вновь решилась. Заглянула осторожно, не погружаясь глубоко.
Китти оказалась действительно молодой, лет двадцати трех – двадцати пяти, не старше, на вид. Но только какой-то очень уж испуганной. На любой вопрос она вздрагивала, дергалась, косилась на дверь. Боялась, что нас подслушивают? Или сама по себе была такой пугливой? Я не знала, но в любом случае беседа не сложилась.
Она и то и дело спрашивала, не нужно ли чего молодой леди, порывалась бежать на кухню, чтобы принести горячего молока с медом, куриного бульона, отварной спаржи, какао с пирожными. Я останавливала ее и задавала свои вопросы: о замке, о лорде, о той сурового вида женщине, что прислала ее ко мне. Здесь все-таки удалось добиться хоть сколько-нибудь вразумительного ответа. Звали чопорную даму мистрис Дженкинс, и она, по заверениям Китти, «всем здесь распоряжалась, особенно если милорд в отъезде». Я попыталась осторожно выяснить, состоит ли мистрис Дженкинс в любовной связи с лордом – а почему бы, собственно, нет? Если распустить гладко прилизанный пучок и сменить жуткое платье на что-нибудь более приятного цвета и подчеркивающего фигуру кроя, то Дженкинс станет очень даже привлекательной женщиной. До старости ей далеко, фигура, несмотря на некоторый лишний вес, не расплылась, а кожа светлая и гладкая, без морщин. Мой же самоназванный папенька и вовсе мужчина весьма интересный, не удивлюсь, если дамы сами к его ногам падают и в штабеля укладываются. Зачем мне информация подобного толка? А никогда не знаешь, что тебе пригодится. Вот только из Китти выудить ничего не получилось. Она только округлила глаза и в очередной раз предложила сбегать на кухню. За яйцами пашот и салатом из зелени.
Мысль о еде вновь вызвала тошноту и головокружение, мне, видимо, вполне хватило сваренного Надин бульона для сытости. А вот от прохладной воды с долькой лимона я бы не отказалась, о чем и сообщила новой горничной. Та с видимым облегчением закивала, заверила, что она обернется мигом, и выскочила за дверь. Я же уселась в кресло и попыталась привести в порядок мысли. Неплохо бы осмотреться, но, увы, сил не хватало. Да и обдумать ситуацию, в которую попала, тоже не вышло. Вновь распахнулась дверь, и я уже собиралась удивиться расторопности Китти, когда увидела, что в спальню входят незнакомые женщины в темно-синих платьях горничных. Одна держала в руках охапку постельного белья, вторая – вазу с букетом роз. Сладковатый густой аромат поплыл по комнате, перебил застоявшийся запах нежилого помещения.
– Нас прислала мистрис Дженкинс, миледи, – пояснила первая.
Она ловко застелила постель, положила сверху ночную сорочку и халат. Я покосилась на свои ноги в одних только тоненьких чулках и спросила:
– А что, тапочки мне не положены?
На меня удивленно уставились две пары глаз.
– Простите, миледи?
– Тапочки, – терпеливо повторила я. – Туфли домашние. Ну, не знаю, обувь какая-нибудь. Или мне босиком ходить?
В голосе прорезались капризные нотки: если уж я теперь дочь лорда, то надо соответствовать новому статусу.
Служанки засуетились. Переглянулись, и та, что застилала кровать, опрометью бросилась из комнаты, а вторая робко предложила:
– Позвольте, я помогу вам переодеться, миледи.
И, не дождавшись разрешения, присела на корточки у моих ног и скользнула руками по чулку, намереваясь стянуть его. Я инстинктивно отшатнулась, вжалась в кресло. Когда Надин помогала одеваться, то я восприняла ее помощь как должное, прикосновения же этой женщины, невысокой, коренастой, с бегающими глазами неопределенного блекло-водянистого цвета, отчего-то были неприятны.
– Миледи…
На мое счастье, вернулась Китти, раскрасневшаяся, запыхавшаяся. Похоже, она бежала, чтобы угодить новой хозяйке и принести требуемое как можно быстрее. При виде разыгрывающейся в комнате сцены, горничная смутилась, отвела взгляд. А вторая служанка принялась ее распекать.
– Тебя где носит? Не искупала госпожу, не переодела…
– Довольно, – ледяным тоном перебила ее я. – Китти – моя горничная. И только я вправе отдавать ей поручения и отчитывать ее. Похоже, мне придется переговорить с мистрис Дженкинс. Слишком много она дала кое-кому воли.
Служанка побледнела, а вот Китти, напротив, разрумянилась еще сильнее. Опустила глаза, но я успела заметить вспыхнувшую в ее взгляде радость.
– Простите, миледи.
– Можете быть свободны, – милостиво позволила я. – Китти мне поможет.
– Да, миледи! – тут же откликнулась горничная. – Вот, вы хотели пить.
И она налила воды из кувшина в узкий высокий стакан с тонкими стенками. Губы мгновенно пересохли, и я судорожно сглотнула.
Пока я пила, осторожно, мелкими глотками, памятуя предостережения Надин, вернулась и вторая безымянная служанка. Принесла домашние туфли из мягкой даже на вид коричневой кожи, удобные, на устойчивом невысоком каблучке, с открытой пяткой, расшитые золотой нитью. В нос мне шибанул сильный запах лаванды, и я невольно поморщилась. Похоже, обувь хранилась где-то в шкафу или сундуке, а кому принадлежала раньше – и спрашивать смысла нет, все равно не расскажут. Хотя, если судить по подошве без потертостей, носила пару прежняя хозяйка недолго, а то и вовсе не успела обуть.
Китти, оставшись со мной наедине, слегка повеселела и уже не вздрагивала от каждого шороха, вела себя более свободно. Мое заступничество успокоило ее и, как я надеялась, придало уверенности.
– Мистрис Дженкинс сказала, что за той дверью моя личная уборная. Поможешь мне обмыться, Китти?
Немного неловко просить о подобной услуге постороннюю девушку, но самой мне, увы, не справиться.
– Да, миледи.
Я бы не удивилась, увидев за дверью таз и кувшин для умывания, но из уборной донесся шум воды, и Китти сообщила, что ванна скоро будет готова.
Ванна! Я зажмурилась от предвкушения, представив, как погружусь в горячую воду и буду лежать долго-долго, пока не смою весь ужас вчерашнего дня.
Китти ловко подставила мне плечо и помогла дойти до уборной, но перед зеркалом я попросила ее остановиться. Интересно стало посмотреть, как же я выгляжу. Пока что о собственной внешности имела лишь самое общее представление: узкая кость, светлая кожа, тонкие пальцы, хрупкие запястья.
Зеркало отразило изящного телосложения девушку чуть выше среднего роста. Бледное лицо, синяки под темно-карими глазами. Отоспаться бы мне – и буду весьма хороша. Сами глаза большие, ресницы густые и длинные. Нос изящный с небольшой горбинкой, бескровные губы пухлые. Светлые волосы свалялись в колтуны, а ведь Надин утром тщательно их расчесала!
И на лорда я ни капельки не походила. Впрочем, задай ему вопрос, так выкрутится, скажет, унаследовала внешность от матери. Кстати, интересно, а он женат?
Об этом я и спросила Китти.
– Нет, миледи, – охотно ответила она. – Давно уж овдовел, лет двадцать тому.
Что интересно, она вовсе не удивилась моему вопросу. А разве дочери не полагается знать о том, есть ли у ее отца супруга? Что же наплел Карл ал Грайхен прислуге? Откуда взялась дочурка? И почему она ничего не знает о собственной семье? Почему ей незнаком родовой замок? И почему, черт подери, все вокруг воспринимают эти странности так, как будто все в порядке вещей?
Хорошенько подумав, я нашла всего лишь один вариант, объясняющий все. Марисса – незаконная дочь Карла ал Грайхена. В этом случае все сходится. Вот только сама я никак не могла поверить в такое простое объяснение. А главное, уверенность в том, что имя мое вовсе даже не Марисса, а Марина, так никуда и не делась.
– Марина, – беззвучно, одними губами произнесла я, протянула руку и соприкоснулась пальцами с зеркальным двойником. – Меня зовут Марина.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Она пришла в крохотную бухточку, надежно укрытую от посторонних глаз, уселась на прогретый солнцем замшелый валун, расправила на коленях теплую шерстяную юбку. Ее тайное место. Ее убежище.
Конечно же, Гран знал. Не мог не знать. Но никогда не запрещал ей уходить и никогда не беспокоил. Кажется, он до сих пор так окончательно и не поверил. До сих пор просыпался по ночам и пристально глядел на нее, гладил невесомо по волосам – учитывая его огромные ладони, задача почти невыполнимая. Его осторожная нежность трогала до слез. Он обращался с ней как с драгоценной статуэткой, прикасался бережно, словно боялся разбить. И все время настороженно ждал, что однажды она уйдет. Вот проснется он – а ее рядом нет. Она убеждала, что никуда не денется, а потом перестала. Пройдет время – сам поймет.
Удивительно, но она чувствовала себя почти счастливой. Вот здесь, в этом бедном домишке, рядом с этим мужчиной, грубым, неотесанным, но таким чутким, заботливым и надежным. Она получила покой – и для нее это было куда дороже, чем шелка и бархат, чем драгоценности и мобили, чем особняки и прислуга.
Прошуршали за спиной по гальке шаги, тень закрыла солнце. Она не подняла взгляд – и так знала, кто пришел. Только один человек осмеливался нарушить ее уединение.
Карл опустился рядом, вытянул длинные ноги. Трость он никогда не брал с собой сюда, и без подпорки передвигался на удивление ловко.
– Опять сбежала от семейного уюта? – спросил насмешливо.
– Захотела немного побыть в одиночестве.
Намек он пропустил мимо ушей. Как и всегда. Карл слышал только то, что хотел услышать, даже если говорить с ним прямо.
Она закрыла глаза, запрокинула лицо. Солнце сегодня светило совсем по-весеннему ярко. Бились волны о берег, кричали где-то в отдалении чайки, йодистый запах водорослей смешивался с цитрусовой свежестью одеколона Карла. Хорошо. Спокойно.
Теплая ладонь накрыла ее руку.
– Может, вернешься?
Она покачала головой, но глаза не открыла. Вот упрямый.
– Я люблю своего мужа.
– Не смеши. Ты – и он. Кого ты обманываешь?
Привычной волной накатило раздражение. Карл не поймет, он никогда не понимал. И говорить на эту тему она не желала, а потому…
– Зачем тебе девочка?
– Марисса?
– Она не Марисса, о чем тебе прекрасно известно. Зачем ты ее забрал?
Он издал смешок.
– Считай, совершил благородный поступок. Быть дочерью Карла ал Грайхена куда лучше, чем бездомной бродяжкой, верно?
– Но она не твоя дочь. Марисса пропала. Я не увидела ее среди живых, и не увидела среди мертвых. Где бы она ни находилась, не в моих силах ее отыскать.
– Я знаю, – мягко сказал Карл. – И не виню тебя.
Она сама себя винила. Вот в чем все дело – ей вовсе не требовалось чье-то чужое признание ее вины. Она сама себе была самым строгим судьей.
– Я не смогла, – произнесла глухо. – Не смогла…
Карл обнял ее, прижал к себе, принялся укачивать, точно ребенка. И не было в жесте его ничего жадного, того, мужского, что она безошибочно всегда различала. Только желание уберечь, успокоить, утешить.
А Гран не знает. Он вообще плохо ее знает и вовсе не способен понять – и что с того? Она привыкла называть свои чувства к мужу любовью, и, пожалуй, именно любовью они и являлись. Не той безудержной горячей лавиной, что обжигала по молодости сердце и тело, нет, чем-то иным. Теплом. Нежностью. Привязанностью. Да, любовь бывает и такой – теперь-то она это знала.
– Забудь, – глухо говорил Карл и гладил ее волосы. – Я смирился. Столько времени прошло.
О да, Марисса пропала давно, почти десять лет минуло. Исчезла, растворилась, как ни старался отыскать ее отец, но не обнаружил даже тоненькой ниточки. Ни единого следа. Тогда-то он и пришел к ней впервые. Тогда ее еще звали иначе, не Надин. Но то имя давно позабыто. Она не вспоминает, и Карлу запретила. Он предпочитает обходиться и вовсе без имени: прежним не назвать, а к новому не привык. Говорит, что режет ему слух.
Узор на запястье вспыхнул на мгновение, но боль быстро улеглась, лишь зудела, чесалась кожа. И Надин вывернулась из объятий, выпрямила спину.
– Что-то грядет, – произнесла неестественным, низким, потусторонним голосом. – Скоро, совсем скоро.
– Ты… ты видишь?
Но она уже пришла в себя. Зажмурилась, стиснула зубы, сжала плотно губы, не желая упускать – но мир вокруг уже вернулся. Плеск волн, крики чаек, яркое солнце на пронзительно-голубом безоблачном небе. Йод и цитрусовые. Тепло руки Карла.
– Нет, – сказала с досадой. – Я ничего не вижу. Так что с девочкой? Зачем она тебе? Я буду ее навещать, так и знай.
Он усмехнулся.
– Кто бы сомневался.
Внезапно вспомнив, она сунула руку в карман, вытащила кольцо.
– Взгляни. Это она мне дала. В благодарность.
Прежде ее осыпали золотом. Каменьями, что не чета искорке в перстеньке. И ей нравилось, поначалу нравилось. А потом… потом надоело, наверное. Пришло на смену восторгу равнодушие, и драгоценности отправились в банковский сейф. Навсегда. Желания достать побрякушки не возникло ни разу. Может быть, потом, когда Кит подрастет. Или нет. Она еще не решила.
Мысли привычно скользнули на знакомую дорожку. Кит относился к мачехе с величайшим почтением, выполнял все ее поручения, старался угодить, но никак не мог взять в толк, зачем ему учеба. «Вырасту – рыбаком стану, как батя», – повторял он на все уговоры. И сейчас уже помогал: чинил сети, конопатил лодку. Приходилось давить авторитетом и насильно вручать мальчишке книги. Гран поддерживал жену: он тоже хотел для сына лучшей доли.
Она потерла лоб, заставила себя вернуться в настоящее, к тому человеку, что сидел рядом с ней на камне. Карл взял с ее ладони кольцо, небрежно покрутил в пальцах.
– Странная огранка, – заметил. – Непривычная.
– И работа, – подхватила Надин. – Никогда такой не видела.
– Полагаешь, она не притворяется? В самом деле ничего не помнит?
Надин усмехнулась. Когда сам далеко не всегда честен с окружающими, немудрено и остальных подозревать в обмане. Она не обольщалась насчет Карла, знала его недостатки и темные стороны. Но он оставался единственной ниточкой, связывающей ее с прошлым, и разорвать эту связь, нездоровую, болезненную, у нее не хватало сил.
– Не помнит. Что ты задумал?
Он легонько щелкнул ее по носу.
– Не скажу.
Она наклонилась, ухватила горсть мелких камешков, просеяла сквозь пальцы.
– Красные пески пустыни…
Карл вздрогнул, зажал ей рот ладонью.
– Нет! Не вспоминай!
Она и рада бы забыть – да вот только не получается. До сих пор в ночных кошмарах являлось ей выцветшее южное небо, выпаленное безжалостным раскаленным солнцем, и темные пятна на красном песке. Тогда в поисках Мариссы они зашли далеко, слишком далеко. И чудом сумели вернуться.
Впрочем, иногда Надин сомневалась, а вернулась ли она. Или, возможно, какая-то ее часть навсегда осталась там, среди барханов. Или чуть дальше, в тех краях, где властвовали кровожадные божества с непроизносимыми именами. Не зря же она рассчитала слуг, заперла особняк и сменила имя. Что-то случилось с ней там, в далекой стране, нечто такое, чему ни названия, ни объяснения у нее не имелось. А вот Карл заполучил легкую хромоту – и кое-что еще. Но она не знала наверняка, только подозревала. И никогда своих подозрений не озвучивала.
Однажды, спустя долгие годы, она вновь решилась. Заглянула осторожно, не погружаясь глубоко.
