Очень уж хотелось узнать, какая судьба постигла Мариссу ал Грайхен. И увиденное долго мучило ее ночами. Она просыпалась от собственных криков, задыхаясь, хватая воздух пересохшими губами, вся в холодном поту. И долго-долго тряслась под одеялом, не в силах успокоиться.
– Марисса, – хрипло произнес Карл. – Она может быть жива?
Странно, что им одновременно пришел в голову вопрос. Хотя, если подумать, то вполне естественно, Карл беспокоится. Он ведь собирается выдать незнакомку без памяти за давно утерянную дочь. Неловко получится, если настоящая Марисса вернется.
Надин покачала головой.
– Мой ответ не изменился. Я не знаю.
***
Дом встретил ее теплом и ароматом жареной рыбы. Гран обваливал в муке кусочки филе, очищенных больших креветок и разделанных осьминогов, бросал в кипящее золотистое масло на глубокой сковороде. Услышав шаги жены, отвлекся от своего занятия, поднял голову, улыбнулся тепло.
– Вернулась? А я это, ужин вот готовлю. Кита не встречала?
– Играет с мальчишками на берегу.
– А-а, ну ладно, потом кликну, пусть побегает. А ты садись, сейчас готово все будет. Устала?
Подумать только – он не упрекал ее за безделье, за то, что ушла на целый день неведомо куда, не занималась домашними делами, пока он был в море! Нет, он искренне беспокоился о жене. Надин подошла поближе, взъерошила жесткие волосы.
– Нет, вовсе нет. Тебе помочь?
– Да что помогать, все готово, говорю же! Ну, хлеб вон нарежь.
Она ласково прикоснулась губами к щеке мужа и потянулась к полке за ножом. Она дома. Наконец-то дома. И это самое лучшее место на свете.
Мою жизнь в замке Карла ал Грайхена замечательно охарактеризовало бы одно слово – скука. Заняться было решительно нечем, мне предлагались на выбор чтение, вышивка и прогулки по саду. Первые дни, пока не окрепла, я и вовсе проводила большей частью в постели, но по мере возвращения сил испытывала все более сильное раздражение. Кое-какое разнообразие внесли визиты модистки, но новой информацией от нее разжиться не удалось. Пухленькая хохотушка казалась словоохотливой, но вся ее болтовня сводилась к обсуждению погоды и восхвалениям моего новоявленного папаши. Как я поняла, ал Грайхен считался местным благодетелем, жертвовал крупные суммы на основанную его предками школу и выделял деньги на празднования каких-то там связанных с религией дат. И, разумеется, о его пожертвованиях тут же становилось известно настолько широко, что у меня возникли не слишком хорошие мысли. Но мысли эти я держала при себе.
Самого папеньку, кстати, за проведенную в замке неделю я так и не увидела, встретиться с дочерью тоскующий родитель пока что не желал. Не то, чтобы меня это печалило, скорее, настораживало. А еще никто, ни одна живая душа, ни словом не обмолвилась о том, куда подевалась настоящая Марисса. Признаться, поначалу я не верила даже в ее существование, но модистка обронила ненароком, что я – вернее, моя предшественница – была «очаровательным ребенком». И тут же осеклась, заморгала и переменила тему.
Но меня уже начали радовать и такие разговоры, ведь кроме восторженной поклонницы папаши и Китти мне и поговорить было не с кем. Несколько раз заглядывала мистрис Дженкинс, суховато осведомлялась, всем ли я довольна и не требуется ли мне чего. Однажды спросила, не желаю ли сменить горничную, и я горячо заверила, что Китти прекрасно справляется со своими обязанностями. После второго заступничества девушка, кажется, прониклась ко мне доверием, чем я и собиралась воспользоваться. Каждый вечер приходил лекарь, осматривал меня, осведомлялся о самочувствии, выслушивал, но ничего не комментировал. Отправлялся потом с докладом к папеньке, наверное. Кроме приветствия, одного-единственного вопроса и пожелания доброй ночи на прощания никаких иных слов он не произносил. Порой мне даже начинало казаться, что он не живой человек, а механическая кукла, запрограммированная на определенные действия.
К принесенному набору для вышивания я не прикоснулась, книги от нечего делать полистала, но сентиментальные романы не увлекли. А гулять предлагалось по одним и тем же дорожкам, и ни разу навстречу не попался садовник или его помощник, или вообще хоть кто-нибудь. Я тихо зверела и обдумывала план побега, потому как начала ощущать себя узницей пусть довольно комфортабельной, но все же тюрьмы. Но на восьмой день моего пребывания в замке Карл ал Грайхен наконец-то снизошел до разговора с той, кого назвал дочерью.
Он не пришел навестить меня, о нет. Передал через мистрис Дженкинс, что ожидает в кабинете ровно в полдень. Замок, к слову, исследовать мне так и не позволили. Книги из библиотеки приносила Китти, она же таскала тяжело груженые подносы с завтраками-обедами-ужинами в мою комнату. Гардеробная постепенно наполнялась новыми вещами, в уборной располагалась огромная ванна на медных львиных лапах – чего еще пожелать? Кстати, оснащена ванна была двумя кранами, с горячей и холодной водой, на мой взгляд, не слишком удобно. Всплыла в памяти конструкция, именуемая смесителем, но на мой вопрос Китти только посмотрела с недоумением и помотала головой, так что я и сама засомневалась, не привиделось ли мне этакое диво.
Но я отвлеклась.
Итак, кабинет папеньки. Дорогу указала все та же верная мистрис Дженкинс, присматривающая строго, чтобы я шла бодрым шагом и нигде не задерживалась. Захотелось даже съязвить, что и рада бы украсть какие серебряные ложечки, да вот беда – нигде по пути таковые не валяются. Но посмотрела на чопорную физиономию мистрис и передумала. Кажется, чувство юмора в число ее достоинств никак не входило.
Карл ал Грайхен удобно расположился в глубоком кресле за массивным дубовым столом с неровными, какими-то оплывшими и будто обожженными краями, и при виде меня даже и не подумал оторвать от сиденья пятую точку. Кивнул небрежно и указал на жесткий неудобный стул.
– Оставьте нас.
Мистрис Дженкинс скрылась за дверью, но, готова поклясться, далеко не ушла. Скорее всего, подпирала стену у кабинета и дожидалась, когда настанет время конвоировать пленницу замка обратно. Лорд же устремил на меня пронизывающий взгляд, от которого до костей пробрало холодом и захотелось съежиться, вжаться в спинку стула – до того неуютно.
– Ты что-нибудь вспомнила?
А поздороваться для начала? Спросить, как самочувствие вновь обретенной любимой дочурки? Нет, такие мелочи его лордство не интересовали.
– Нет.
Почти правда. Имя ведь можно не принимать в счет, верно? Да и нельзя сказать, что меня связывали с ним какие-то воспоминания. Только уверенность, ни на чем не основанная.
– Хорошо. То есть плохо, конечно.
Я мысленно хмыкнула. Конечно, лже-папеньку порадовало то, что воспоминания не вернулись, но вот открыто ликовать – это даже для него слишком. Впрочем, скорбь изображать он тоже не стал, как и в целом тратить понапрасну время. Перешел сразу к делу.
– Я бы не хотел, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление о собственном прошлом. Основанное на сплетнях и слухах, к примеру.
Интересно, а где бы мне набраться этих самых сплетен и слухов, если я почти никого не вижу? Мистрис Дженкинс молчит, словно в рот воды набрала, модистка только и знает, что поет осанну его лордству, а Китти, похоже, и самой мало что известно. О «механическом» докторе и говорить нечего.
– К сожалению, восполнить кое-какие пробелы не в моих силах. Видишь ли, почти десять лет назад ты сбежала из замка.
Вот так новости!
– С мужчиной? – вырвалось у меня.
Если бы взглядом можно было заморозить, то я превратилась бы уже в ледяную скульптуру, таким холодным презрением окатил меня лорд.
– Полагаю, даже ты не настолько порочна, чтобы в тринадцать лет сбегать с мужчиной.
А он не любил и свою настоящую дочь, этот высокомерный надутый индюк! Подумать только, «даже ты не настолько порочна»! А насколько была порочна настоящая Марисса? И существовали ли эти ее пороки в действительности, либо же являлись плодом воображения папеньки? Во всяком случае, в тринадцать лет о мужчинах она еще не думала – а это кое о чем да говорит, между прочим.
Ну, во всяком случае, теперь мне известен собственный возраст. Мы с Мариссой должны быть ровесницами, плюс-минус год, максимум два. Истощенной бледной женщине в зеркале я могла бы навскидку дать как двадцать лет, так и тридцать, но Надин и лекарь, молчаливый мрачный тип, осматривающий меня каждый вечер, все-таки разбирались в таких делах.
– Тогда почему же я ушла?
Хотя догадываюсь, от такого папеньки удерешь на край света.
Он дернул раздраженно плечом.
– Откуда мне знать? Возможно, ты не хотела покидать замок, тебя похитили – такой вариант отбрасывать нельзя. Как бы то ни было, следы твои затерялись в Красной пустыне.
Судя по выражению его лица – не самое приятное место.
– Вы искали меня?
Почему-то важно было услышать ответ, убедиться, что в этом человеке оставалось хоть что-то хорошее. Что он не махнул рукой на пропавшую дочь, попытался ее найти.
– Да, искал. Тебя видели с… с некими людьми. И никто не мог достоверно сказать, ехала ли ты с ними добровольно.
Пауза от меня не укрылась. Похоже, папеньке прекрасно известно, кто такие эти самые «некие люди», вот только мне он говорить почему-то не хочет.
– Значит, вместе с этими людьми я отправилась в Красную пустыню – зачем? В смысле, что там расположено, за ней?
Надо бы велеть Китти принести вместо дурацких романчиков географический атлас. И какие-нибудь книги по истории, если таковые водятся в библиотеке замка. И газеты – должен же папенька выписывать газеты, раз уж даже в хижине Грана пресса имелась! И как я только раньше не додумалась! А ведь, возможно, именно при помощи ежедневного издания мне и удастся разгадать собственную тайну! Наткнусь, например, в колонке объявлений на нечто вроде «ушла из дома и не вернулась» или обнаружу заметку об исчезновении молодой женщины, светловолосой, хрупкого телосложения, хорошо одетой. Главное, чтобы в замке прессу не выкидывали и не пускали на растопку каминов, а заботливо подшивали в архив. Карл ал Грайхен, сам о том не догадываясь, подал мне неплохую идею.
– Пересечь Красную пустыню не так-то легко, – поморщившись, выдал тем временем лорд. – Мало кому дается этот путь, ведущий в Таар.
И произнес название так, что сомнений не возникло: с оным Тааром у него точно связаны не самые приятные воспоминания. Расспрашивать дальше я поостереглась, подождала, какими еще новыми сведениями меня осчастливят.
Папенька вытащил из ящика стопку фотокарточек.
– Вот, взгляни.
М-да, приличные люди семейные альбомы оформляют, но где приличные люди, а где его лордство? Но я могу быть и несправедлива: вдруг карточки из альбома вытащили, чтобы показывать при поисках? Хотя тогда возникает вопрос, почему их за столько лет не удосужились вернуть на место?
Изображенная на снимках девочка могла бы быть мной – а могла бы и не быть. Тоненькая, светловолосая, улыбчивая. Вот только нос слегка курносый и разрез глаз чуть-чуть иной. Но всегда можно сослаться на то, что повзрослевшая Марисса изменилась. А если убрать портреты и снимки, то никому и в голову не взбредет заподозрить лорда в обмане. Кажется, с альбомами вопрос закрылся: искать в них мне нечего. Если там и остались фотокарточки, то совсем крохотной девочки, равно похожей на любую молодую женщину подходящего возраста.
Большей частью малышка была запечатлена на снимках в одиночестве. Светлые кудряшки, пухлые щечки, улыбка на губах. На паре фотокарточек ее за руку держала миниатюрная женщина с талией такой тонкой, будто вот-вот переломится. Шляпка на тщательно завитых локонах, перчатки на руках, платье в пол.
– Это моя мама?
Карл ал Грайхен едва заметно поморщился.
– Нет. Моя супруга к тому времени уже скончалась. Это гувернантка.
Я не была уверена, что к столь маленьким детям нанимают гувернантку, а не няню, но смутило иное. Дама на снимках никак не походила на бедную девушку, пусть даже благородного происхождения, но вынужденную самостоятельно зарабатывать на жизнь. И шляпка, и платье, и кокетливо выглядывающая из-под подола туфелька производили впечатление вещей недешевых. А главное, в ушах, на шее и запястьях предполагаемой гувернантки посверкивали драгоценные камешки. Нет-нет, я ни в коем разе не претендовала на звание эксперта, способного оценить украшения по фотографическим снимкам, но отчего-то испытывала уверенность, что украшала себя незнакомка отнюдь не бижутерией. Или она совмещала, так сказать, обязанности гувернантки с оказанием услуг интимного порядка нанимателю? Раз уж лорд к тому времени овдовел.
Кстати, самого Карла ал Грайхена на снимках не наблюдалось, что вполне укладывалось в мою теорию. Любви к дочери он не испытывал, относился, как к собственности. Должно быть, его очень разгневал побег. И для чего-то наследница ему нужна, не зря же он признал во мне Мариссу.
Вот только ничего прояснять папенька не намеревался. А сама я задавать ему вопросы не спешила.
Надо признаться, что разговор с папенькой меня озадачил. Никакой новой информацией разжиться не удалось, мне показали фотоснимки и рассказали несколько историй из детства Мариссы. Довольно скучных и неинтересных, признаться, повергших меня в искреннее недоумение: неужели его лордство совсем не в курсе чего-либо реально стоящего? Каких-нибудь забавных казусов, приключившихся с его дочерью, или волнительных происшествий? Вот моя мама, к примеру, могла бы поведать о том, как я, будучи трехлетней малышкой, свалилась в пруд, или как просидела два часа на ветке, спасаясь от соседской собаки, отчего-то решившей, что орехи – особо ценное имущество, требующее круглосуточной охраны. А мы с Димкой…
Стоп!
Я остановилась так резко, что мистрис Дженкинс, следовавшая, как и полагается почтительной тюремщице, ой, простите, прислуге, на пару шагов позади меня, едва не впечаталась мне в спину острым носом.
– Миледи? Вам нехорошо?
Мне хорошо, мне очень хорошо. Мама, Димка, соседский алабай… В голове кружились яркие картинки, бледнели, выцветали, размывались и превращались в туманную дымку. Я прикусила губу, попыталась сосредоточиться – и пошатнулась и вскрикнула от боли. Острый раскаленный гвоздь впился в висок, заставляя ослепнуть.
– Миледи?
– Сейчас, – прохрипела я и не узнала собственный голос. – Минуточку…
– Миледи?
Словно сквозь тяжелое ватное одеяло я слышала встревоженный голос мистрис Дженкинс. Чьи-то руки бережно подхватили меня, куда-то понесли. В себя я пришла уже в спальне, лежа в постели. Испуганная Китти с бледным лицом застыла рядом, а молчаливый лекарь держал меня за руку. Против своего обыкновения, он не кивнул, как обычно, перехватив мой взгляд, а заговорил:
– Вы переутомились, миледи.
От удивления я только и смогла, что моргнуть. Во-первых, впервые о моем состоянии этот немногословный тип докладывал мне самой, а не уходил, чтобы оповестить лорда, лично или через мистрис Дженкинс. Да я за все время пребывания в замке не слышала от него иных слов, кроме приветствия и прощания! Подозревала даже, что он, как попугай, заучил всего две дежурные фразы и вопрос о самочувствии! Именовала про себя механической куклой с подзаводом! А во-вторых, вовсе я даже не переутомилась.
– Марисса, – хрипло произнес Карл. – Она может быть жива?
Странно, что им одновременно пришел в голову вопрос. Хотя, если подумать, то вполне естественно, Карл беспокоится. Он ведь собирается выдать незнакомку без памяти за давно утерянную дочь. Неловко получится, если настоящая Марисса вернется.
Надин покачала головой.
– Мой ответ не изменился. Я не знаю.
***
Дом встретил ее теплом и ароматом жареной рыбы. Гран обваливал в муке кусочки филе, очищенных больших креветок и разделанных осьминогов, бросал в кипящее золотистое масло на глубокой сковороде. Услышав шаги жены, отвлекся от своего занятия, поднял голову, улыбнулся тепло.
– Вернулась? А я это, ужин вот готовлю. Кита не встречала?
– Играет с мальчишками на берегу.
– А-а, ну ладно, потом кликну, пусть побегает. А ты садись, сейчас готово все будет. Устала?
Подумать только – он не упрекал ее за безделье, за то, что ушла на целый день неведомо куда, не занималась домашними делами, пока он был в море! Нет, он искренне беспокоился о жене. Надин подошла поближе, взъерошила жесткие волосы.
– Нет, вовсе нет. Тебе помочь?
– Да что помогать, все готово, говорю же! Ну, хлеб вон нарежь.
Она ласково прикоснулась губами к щеке мужа и потянулась к полке за ножом. Она дома. Наконец-то дома. И это самое лучшее место на свете.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мою жизнь в замке Карла ал Грайхена замечательно охарактеризовало бы одно слово – скука. Заняться было решительно нечем, мне предлагались на выбор чтение, вышивка и прогулки по саду. Первые дни, пока не окрепла, я и вовсе проводила большей частью в постели, но по мере возвращения сил испытывала все более сильное раздражение. Кое-какое разнообразие внесли визиты модистки, но новой информацией от нее разжиться не удалось. Пухленькая хохотушка казалась словоохотливой, но вся ее болтовня сводилась к обсуждению погоды и восхвалениям моего новоявленного папаши. Как я поняла, ал Грайхен считался местным благодетелем, жертвовал крупные суммы на основанную его предками школу и выделял деньги на празднования каких-то там связанных с религией дат. И, разумеется, о его пожертвованиях тут же становилось известно настолько широко, что у меня возникли не слишком хорошие мысли. Но мысли эти я держала при себе.
Самого папеньку, кстати, за проведенную в замке неделю я так и не увидела, встретиться с дочерью тоскующий родитель пока что не желал. Не то, чтобы меня это печалило, скорее, настораживало. А еще никто, ни одна живая душа, ни словом не обмолвилась о том, куда подевалась настоящая Марисса. Признаться, поначалу я не верила даже в ее существование, но модистка обронила ненароком, что я – вернее, моя предшественница – была «очаровательным ребенком». И тут же осеклась, заморгала и переменила тему.
Но меня уже начали радовать и такие разговоры, ведь кроме восторженной поклонницы папаши и Китти мне и поговорить было не с кем. Несколько раз заглядывала мистрис Дженкинс, суховато осведомлялась, всем ли я довольна и не требуется ли мне чего. Однажды спросила, не желаю ли сменить горничную, и я горячо заверила, что Китти прекрасно справляется со своими обязанностями. После второго заступничества девушка, кажется, прониклась ко мне доверием, чем я и собиралась воспользоваться. Каждый вечер приходил лекарь, осматривал меня, осведомлялся о самочувствии, выслушивал, но ничего не комментировал. Отправлялся потом с докладом к папеньке, наверное. Кроме приветствия, одного-единственного вопроса и пожелания доброй ночи на прощания никаких иных слов он не произносил. Порой мне даже начинало казаться, что он не живой человек, а механическая кукла, запрограммированная на определенные действия.
К принесенному набору для вышивания я не прикоснулась, книги от нечего делать полистала, но сентиментальные романы не увлекли. А гулять предлагалось по одним и тем же дорожкам, и ни разу навстречу не попался садовник или его помощник, или вообще хоть кто-нибудь. Я тихо зверела и обдумывала план побега, потому как начала ощущать себя узницей пусть довольно комфортабельной, но все же тюрьмы. Но на восьмой день моего пребывания в замке Карл ал Грайхен наконец-то снизошел до разговора с той, кого назвал дочерью.
Он не пришел навестить меня, о нет. Передал через мистрис Дженкинс, что ожидает в кабинете ровно в полдень. Замок, к слову, исследовать мне так и не позволили. Книги из библиотеки приносила Китти, она же таскала тяжело груженые подносы с завтраками-обедами-ужинами в мою комнату. Гардеробная постепенно наполнялась новыми вещами, в уборной располагалась огромная ванна на медных львиных лапах – чего еще пожелать? Кстати, оснащена ванна была двумя кранами, с горячей и холодной водой, на мой взгляд, не слишком удобно. Всплыла в памяти конструкция, именуемая смесителем, но на мой вопрос Китти только посмотрела с недоумением и помотала головой, так что я и сама засомневалась, не привиделось ли мне этакое диво.
Но я отвлеклась.
Итак, кабинет папеньки. Дорогу указала все та же верная мистрис Дженкинс, присматривающая строго, чтобы я шла бодрым шагом и нигде не задерживалась. Захотелось даже съязвить, что и рада бы украсть какие серебряные ложечки, да вот беда – нигде по пути таковые не валяются. Но посмотрела на чопорную физиономию мистрис и передумала. Кажется, чувство юмора в число ее достоинств никак не входило.
Карл ал Грайхен удобно расположился в глубоком кресле за массивным дубовым столом с неровными, какими-то оплывшими и будто обожженными краями, и при виде меня даже и не подумал оторвать от сиденья пятую точку. Кивнул небрежно и указал на жесткий неудобный стул.
– Оставьте нас.
Мистрис Дженкинс скрылась за дверью, но, готова поклясться, далеко не ушла. Скорее всего, подпирала стену у кабинета и дожидалась, когда настанет время конвоировать пленницу замка обратно. Лорд же устремил на меня пронизывающий взгляд, от которого до костей пробрало холодом и захотелось съежиться, вжаться в спинку стула – до того неуютно.
– Ты что-нибудь вспомнила?
А поздороваться для начала? Спросить, как самочувствие вновь обретенной любимой дочурки? Нет, такие мелочи его лордство не интересовали.
– Нет.
Почти правда. Имя ведь можно не принимать в счет, верно? Да и нельзя сказать, что меня связывали с ним какие-то воспоминания. Только уверенность, ни на чем не основанная.
– Хорошо. То есть плохо, конечно.
Я мысленно хмыкнула. Конечно, лже-папеньку порадовало то, что воспоминания не вернулись, но вот открыто ликовать – это даже для него слишком. Впрочем, скорбь изображать он тоже не стал, как и в целом тратить понапрасну время. Перешел сразу к делу.
– Я бы не хотел, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление о собственном прошлом. Основанное на сплетнях и слухах, к примеру.
Интересно, а где бы мне набраться этих самых сплетен и слухов, если я почти никого не вижу? Мистрис Дженкинс молчит, словно в рот воды набрала, модистка только и знает, что поет осанну его лордству, а Китти, похоже, и самой мало что известно. О «механическом» докторе и говорить нечего.
– К сожалению, восполнить кое-какие пробелы не в моих силах. Видишь ли, почти десять лет назад ты сбежала из замка.
Вот так новости!
– С мужчиной? – вырвалось у меня.
Если бы взглядом можно было заморозить, то я превратилась бы уже в ледяную скульптуру, таким холодным презрением окатил меня лорд.
– Полагаю, даже ты не настолько порочна, чтобы в тринадцать лет сбегать с мужчиной.
А он не любил и свою настоящую дочь, этот высокомерный надутый индюк! Подумать только, «даже ты не настолько порочна»! А насколько была порочна настоящая Марисса? И существовали ли эти ее пороки в действительности, либо же являлись плодом воображения папеньки? Во всяком случае, в тринадцать лет о мужчинах она еще не думала – а это кое о чем да говорит, между прочим.
Ну, во всяком случае, теперь мне известен собственный возраст. Мы с Мариссой должны быть ровесницами, плюс-минус год, максимум два. Истощенной бледной женщине в зеркале я могла бы навскидку дать как двадцать лет, так и тридцать, но Надин и лекарь, молчаливый мрачный тип, осматривающий меня каждый вечер, все-таки разбирались в таких делах.
– Тогда почему же я ушла?
Хотя догадываюсь, от такого папеньки удерешь на край света.
Он дернул раздраженно плечом.
– Откуда мне знать? Возможно, ты не хотела покидать замок, тебя похитили – такой вариант отбрасывать нельзя. Как бы то ни было, следы твои затерялись в Красной пустыне.
Судя по выражению его лица – не самое приятное место.
– Вы искали меня?
Почему-то важно было услышать ответ, убедиться, что в этом человеке оставалось хоть что-то хорошее. Что он не махнул рукой на пропавшую дочь, попытался ее найти.
– Да, искал. Тебя видели с… с некими людьми. И никто не мог достоверно сказать, ехала ли ты с ними добровольно.
Пауза от меня не укрылась. Похоже, папеньке прекрасно известно, кто такие эти самые «некие люди», вот только мне он говорить почему-то не хочет.
– Значит, вместе с этими людьми я отправилась в Красную пустыню – зачем? В смысле, что там расположено, за ней?
Надо бы велеть Китти принести вместо дурацких романчиков географический атлас. И какие-нибудь книги по истории, если таковые водятся в библиотеке замка. И газеты – должен же папенька выписывать газеты, раз уж даже в хижине Грана пресса имелась! И как я только раньше не додумалась! А ведь, возможно, именно при помощи ежедневного издания мне и удастся разгадать собственную тайну! Наткнусь, например, в колонке объявлений на нечто вроде «ушла из дома и не вернулась» или обнаружу заметку об исчезновении молодой женщины, светловолосой, хрупкого телосложения, хорошо одетой. Главное, чтобы в замке прессу не выкидывали и не пускали на растопку каминов, а заботливо подшивали в архив. Карл ал Грайхен, сам о том не догадываясь, подал мне неплохую идею.
– Пересечь Красную пустыню не так-то легко, – поморщившись, выдал тем временем лорд. – Мало кому дается этот путь, ведущий в Таар.
И произнес название так, что сомнений не возникло: с оным Тааром у него точно связаны не самые приятные воспоминания. Расспрашивать дальше я поостереглась, подождала, какими еще новыми сведениями меня осчастливят.
Папенька вытащил из ящика стопку фотокарточек.
– Вот, взгляни.
М-да, приличные люди семейные альбомы оформляют, но где приличные люди, а где его лордство? Но я могу быть и несправедлива: вдруг карточки из альбома вытащили, чтобы показывать при поисках? Хотя тогда возникает вопрос, почему их за столько лет не удосужились вернуть на место?
Изображенная на снимках девочка могла бы быть мной – а могла бы и не быть. Тоненькая, светловолосая, улыбчивая. Вот только нос слегка курносый и разрез глаз чуть-чуть иной. Но всегда можно сослаться на то, что повзрослевшая Марисса изменилась. А если убрать портреты и снимки, то никому и в голову не взбредет заподозрить лорда в обмане. Кажется, с альбомами вопрос закрылся: искать в них мне нечего. Если там и остались фотокарточки, то совсем крохотной девочки, равно похожей на любую молодую женщину подходящего возраста.
Большей частью малышка была запечатлена на снимках в одиночестве. Светлые кудряшки, пухлые щечки, улыбка на губах. На паре фотокарточек ее за руку держала миниатюрная женщина с талией такой тонкой, будто вот-вот переломится. Шляпка на тщательно завитых локонах, перчатки на руках, платье в пол.
– Это моя мама?
Карл ал Грайхен едва заметно поморщился.
– Нет. Моя супруга к тому времени уже скончалась. Это гувернантка.
Я не была уверена, что к столь маленьким детям нанимают гувернантку, а не няню, но смутило иное. Дама на снимках никак не походила на бедную девушку, пусть даже благородного происхождения, но вынужденную самостоятельно зарабатывать на жизнь. И шляпка, и платье, и кокетливо выглядывающая из-под подола туфелька производили впечатление вещей недешевых. А главное, в ушах, на шее и запястьях предполагаемой гувернантки посверкивали драгоценные камешки. Нет-нет, я ни в коем разе не претендовала на звание эксперта, способного оценить украшения по фотографическим снимкам, но отчего-то испытывала уверенность, что украшала себя незнакомка отнюдь не бижутерией. Или она совмещала, так сказать, обязанности гувернантки с оказанием услуг интимного порядка нанимателю? Раз уж лорд к тому времени овдовел.
Кстати, самого Карла ал Грайхена на снимках не наблюдалось, что вполне укладывалось в мою теорию. Любви к дочери он не испытывал, относился, как к собственности. Должно быть, его очень разгневал побег. И для чего-то наследница ему нужна, не зря же он признал во мне Мариссу.
Вот только ничего прояснять папенька не намеревался. А сама я задавать ему вопросы не спешила.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Надо признаться, что разговор с папенькой меня озадачил. Никакой новой информацией разжиться не удалось, мне показали фотоснимки и рассказали несколько историй из детства Мариссы. Довольно скучных и неинтересных, признаться, повергших меня в искреннее недоумение: неужели его лордство совсем не в курсе чего-либо реально стоящего? Каких-нибудь забавных казусов, приключившихся с его дочерью, или волнительных происшествий? Вот моя мама, к примеру, могла бы поведать о том, как я, будучи трехлетней малышкой, свалилась в пруд, или как просидела два часа на ветке, спасаясь от соседской собаки, отчего-то решившей, что орехи – особо ценное имущество, требующее круглосуточной охраны. А мы с Димкой…
Стоп!
Я остановилась так резко, что мистрис Дженкинс, следовавшая, как и полагается почтительной тюремщице, ой, простите, прислуге, на пару шагов позади меня, едва не впечаталась мне в спину острым носом.
– Миледи? Вам нехорошо?
Мне хорошо, мне очень хорошо. Мама, Димка, соседский алабай… В голове кружились яркие картинки, бледнели, выцветали, размывались и превращались в туманную дымку. Я прикусила губу, попыталась сосредоточиться – и пошатнулась и вскрикнула от боли. Острый раскаленный гвоздь впился в висок, заставляя ослепнуть.
– Миледи?
– Сейчас, – прохрипела я и не узнала собственный голос. – Минуточку…
– Миледи?
Словно сквозь тяжелое ватное одеяло я слышала встревоженный голос мистрис Дженкинс. Чьи-то руки бережно подхватили меня, куда-то понесли. В себя я пришла уже в спальне, лежа в постели. Испуганная Китти с бледным лицом застыла рядом, а молчаливый лекарь держал меня за руку. Против своего обыкновения, он не кивнул, как обычно, перехватив мой взгляд, а заговорил:
– Вы переутомились, миледи.
От удивления я только и смогла, что моргнуть. Во-первых, впервые о моем состоянии этот немногословный тип докладывал мне самой, а не уходил, чтобы оповестить лорда, лично или через мистрис Дженкинс. Да я за все время пребывания в замке не слышала от него иных слов, кроме приветствия и прощания! Подозревала даже, что он, как попугай, заучил всего две дежурные фразы и вопрос о самочувствии! Именовала про себя механической куклой с подзаводом! А во-вторых, вовсе я даже не переутомилась.
