Пролог
— Антон, ну что ты там возишься? Курантов ждёшь?
Голос у мамы был весёлый, но стало ясно: ещё чуть-чуть, и её терпение иссякнет. Антон подозрительно покосился на пыльную лампочку под потолком кладовки, но та горела ровно и, похоже, больше не собиралась гаснуть, как сделала всего минуту назад. Антон не то чтобы боялся темноты… В конце концов, в прошлом месяце ему исполнилось одиннадцать. Просто не любил.
Схватив с полки молоток, он вприпрыжку помчался по длинному коридору в кухню, откуда по всей квартире разносились уютные звуки готовки и болтовня телевизора — шла праздничная телепередача. На плите уже что-то шкворчало и восхитительно пахло. Пробежав мимо увешанной шарами ёлки, Антон свернул направо, опасно заскользил шерстяными носками по паркету, да так и въехал в кухню прямо под строгий взгляд матери.
— Ну и что это такое? Хочешь лоб расшибить, как Коля в том году? Бандиты малолетние.
Антон пробормотал что-то неразборчиво-извинительное. Впрочем, воспитательный эффект взбучки портили мамины губы, подрагивавшие от сдерживаемой улыбки. Она выглядела как-то необычно. Наверное, из-за передника, надетого поверх красивого синего платья.
— Давай уже сюда, горе луковое.
— А тебе зачем? — Антон протянул добытый инструмент.
— Ну вот ты отбивные любишь?
— Люблю! — просиял мальчик.
— И папа любит. Будут вам, значит, отбивные.
Осмотрев молоток, она одобрительно кивнула, положила правую руку на разделочную доску и, примерившись, ударила молотком по пальцам. Что-то хрустнуло, на столешницу брызнула струйка крови. Звякнуло погнувшееся обручальное кольцо. Следующий удар пришёлся по ладони и размозжил её: раздался влажный шлепок, пальцы разъехались в стороны под странными углами.
Время для Антона замедлило ход, будто позволяя осознать случившееся. Звуки телевизора отдалились, в груди образовался и начал расти холодный ком, подбираясь к горлу. Его затошнило.
— Мам… Мам, ты чего?
— В смысле? Иди лучше в комнате приберись, — хрусть. — Нельзя такой бардак в новый год тащить.
Антон подскочил к матери и попытался перехватить занесённую руку. Щёки сами собой стали влажными, а кухня расплылась перед глазами.
— Мамочка, пожалуйста, не надо! Что ты делаешь?!
Хрусть. Шлёп.
К бойку молотка прилип покрытый неброским лаком ноготь.
— Я же сказала, отбивные. Да что с тобой такое, иди уже, не крутись тут.
— Папа! Папа, маме плохо, иди скорей! Пап!!
Антон развернулся и побежал. Он оскальзывался и натыкался на стены, продолжая звать отца, а не стихающие звуки ударов преследовали его. Перед глазами вместо коридора сталинки, в один миг ставшего чужим, незнакомым, вставала пульсирующая в такт сердцу пелена. Да ещё та измочаленная розовая тряпка, в которую превратилась… Тошнота вернулась с новой силой: там, на кухне, в какую-то секунду Антон тоже был уверен, что видит на разделочной доске настоящий кусок свинины. И представлял, с каким аппетитом будет его есть.
В голове носились обрывки мыслей, как мотыльки в шторм: что-то про скорую помощь, про бабушку. Перед тем как её навсегда увезли в больницу в позапрошлом году, бабуля всё пыталась покормить кота, которого у них никогда не было. Грустный папа тогда сказал, собирая с пола кусочки колбасы, что от старости что-то испортилось у неё в голове. Вот и сейчас всё тоже… испортилось.
Коридор никак не кончался, петлял из стороны в сторону, будто в гриппозном сне, уводя, казалось ему, вовсе за пределы дома. Когда дурацкая ёлка зацепилась лапами за одежду, мальчик забился и едва вырвался, потащил за собой хвост мишуры, липкой, как те противные ленты для ловли мух в гастрономе на углу. Он вслепую бежал, пока не закололо в боку: урокам физкультуры Антон предпочитал чтение книг в раздевалке. К сожалению, ни одна из книг не объясняла, что делать, если твоя мама сошла с ума.
Отдышавшись, Антон вытер глаза рукавом и посмотрел туда, где в стене между спальней и их с братом детской приоткрылась дверь в комнату, которой тут раньше не было. Свет в ней не горел, лишь разноцветно перемигивались новогодние гирлянды, да через равные промежутки взрывался искусственным смехом невидимый телевизор. Почему-то между приступами наигранного веселья совсем ничего не было слышно. Вдруг кто-то глухо закашлял, заскрипели диванные пружины.
— Кыс-кыс-кыс, — произнёс расстроенный бабушкин голос из темноты за порогом. — Ну где же ты, Барсик? Где ты?
Антон не закричал, просто не мог толком вдохнуть. Его губы тряслись, рывками пропуская крошечные порции воздуха. Всего-то час назад они с братом ввалились в прихожую, с ног до головы покрытые снегом, с хохотом волоча за собой санки. На шум из кабинета выглянул улыбающийся отец, прижимая к свитеру трубку телефонного аппарата.
Мама тогда на секунду оторвалась от нарезки салатов и велела повесить одежду на батарею, да не забыть подстелить газет. Потом они с Колей играли в прятки, пока взрослые заканчивали свои дела, чтобы всем вместе сесть за стол. Всё было так нормально. Совсем недавно всё было хорошо. Это ощущалось полузабытым рассказом о чужой жизни.
Антон боком проскользнул мимо комнаты, которой не должно было здесь быть. Стараясь не разрыдаться, заковылял вперёд, понимая, что теряет время. Время, за которое мама может успеть сделать с собой что-то плохое.
Вечность спустя (правда же, их квартира никогда не была настолько большой) коридор привёл его к двери папиного кабинета. Из щели у пола лился яркий, обнадёживающий свет, раздавался приглушённый голос отца: он всё ещё беседовал с кем-то по телефону. Дёрнув за ручку, Антон распахнул дверь и зажмурился от яркой люстры.
Фёдор Семёнович Сомов, как обычно, сидел за своим столом в окружении институтских бумаг и нависающих книжных шкафов. В углу белой льдиной громоздился кульман. Из-за обилия книг и картотечных ящиков места в комнате только и оставалось что для кульмана и маленькой кушетки у стены.
— Спасибо, Олег Степанович, спасибо. И вас. Наталье обязательно привет передавайте. На кафедре? Второго планировал, а что? А-а… Да-да, ну тогда там и обсудим.
— Папа!
— Николаечев? Даже говорить о нём не желаю, если честно. Пусть делает что хочет, а Миронову я на его счёт всё чётко высказал.
— Папа, помоги, пожалуйста! Там мама! Она…
— Помо… ги.
Антон с отвисшей челюстью глядел, как отец поворачивает к нему голову, не отнимая от уха телефонной трубки. Он сделал это механически, в три рывка, словно шею заменил проржавевший шарнир. Когда движение закончилось, мальчик увидел муку в глазах отца, разъехавшихся по будто бы раздутому изнутри лицу. Увидел также, что тот и не смог бы опустить телефон: пластик слился со сжимавшими трубку пальцами, с его головой, образовав уродливый наплыв из проводов, волос и подрагивающей плоти. Антон понял, что папа буквально врос всем собой в тяжёлый конторский стол, и тут же почувствовал, как намокли колготки. Обрывок телефонного провода дохлой змеёй валялся на ковре.
— Помоги. Антошка. Включи.
— Пап?..
— Включи. Прибор. Там, — чучело отца указало взглядом на одну из полок, заставленную ящиками со стрелками и экранами и реле с торчащими проводами. Из выпученного, сползшего на небритую щёку левого глаза выкатилась единственная слеза.
— Какой прибор, пап? Да что тут происходит?!
— Вклю. Включили в программу на следующий семестр, а как же, это сейчас самое перспективное направление. Да. Согласен полностью, Олег Степанович. Мы? Нет, нет, — мужчина широко открыл рот и заразительно рассмеялся, по-прежнему глядя на сына с застывшим лицом. — Мы тихонько отметим, в семейном кругу, так сказать. Лизка отбивных наделает, салатов тазик, всё как полагается. Помоги. Брату. У меня тут, знаете, такой коньячок припрятан…
Антон медленно отступил на шаг, потом ещё. Хотелось кричать, но горло будто обхватили холодные твёрдые пальцы. Дверь в кабинет беззвучно затворилась перед ним, приглушая звук фальшивого разговора. ”Помоги брату”. Так сказало существо, похожее на отца.
— Коля, — прошептал мальчик и закашлялся.
Перед тем как лампочка в кладовке мигнула, и всё пошло наперекосяк, они играли в прятки. Антон водил. У старшего брата было несколько любимых укрытий, но как проверить их все, если квартира стала таким страшным местом?
Оттуда, где он стоял, в обе стороны уходил, извиваясь, тёмный коридор, вдалеке он сужался до размеров обувной коробки. В кухню теперь было не попасть. Там всё ещё звенела посуда, мамин голос напевал про то, много это или мало — пять минут. Изредка песня прерывалась приглушёнными рыданиями, после чего начиналась сначала.
Позади находилась прихожая, где стоял общий телефон, но Антон видел, что случилось с папой, и не посмел бы к нему притронуться. Оставалось идти на поиски брата или бежать за помощью к соседям. Он выбрал первое.
— Коля, ты там? Выходи, я больше не играю, — он тихонько постучал в дверцу шкафа с зимней одеждой.
Никто не ответил, и Антон постучал опять: открывать шкаф почему-то не хотелось. Он уже собрался отойти, как кто-то постучал изнутри в ответ.
— Коль, это ты? Выходи, пожалуйста!
Он потянул за торчащий в замочной скважине ключ. Из щели показалась ладошка и схватила дверцу за край, не давая ей открыться. Слишком маленькая, чтобы принадлежать брату.
— Сколько ног у многоножки? — хрипло спросили из шкафа.
Начали появляться новые ладони, они хватались за дверцу и снизу, и сверху, куда Антон не смог бы дотянуться.
— Сколько? Сколько? Много, вот сколько! — расхохотался голос. — Твоя очередь загадывать, пацан!
Из щели свесилось на пол что-то, похожее на пучок перепутанных волос. Антон засипел, развернулся на пятках и побежал.
— Спроси у нас, где Коля! Спроси, ну! — раздалось сзади одновременно со скрипом открываемого шкафа. — Давай звать вместе: Коля! Коленька! Ха-ха-ха-ха!
Провожаемый гадким прокуренным смехом, мальчик забежал в детскую и с грохотом захлопнул за собой дверь. Комната выглядела обычной, насколько позволял видеть горящий на тумбочке ночник — мама всегда разрешала ему оставлять его на ночь. На обоях висело несколько разворотов из журналов “Вокруг света” и “Техника — молодёжи”, на полке за стеклом стояли награды брата, привезённые с разных олимпиад. У края стола рядом с паяльной станцией (попроще, чем у отца) всё так же сиротливо жался недоделанный радиоприёмник со светомузыкой, который они начали собирать ещё весной, но потом охладели к затее.
— Коль, ты тут? Я не играю, слышишь?
Антон подкрался к двухъярусной кровати и заглянул под неё, готовый в любой момент отпрыгнуть, но увидел только коробки с игрушками и покрытую пылью книгу про капитана Блада, которую давно было пора вернуть в библиотеку. Он проверил верхнюю койку, потом взял стоявшую в углу клюшку и отодвинул ею занавески. В комнате никого не было, только сквозь стену проникал едва слышный жужжащий звук.
В сквере под окнами, где в это время обычно выгуливали собак, тоже было пусто, если не считать кого-то вроде закутанного в толстый тулуп человека, лежащего на дальней лавочке, над которой хулиганы месяц назад разбили фонарь. Словно почувствовав на себе взгляд, фигура начала извиваться, скатилась на землю и ползком скрылась в темноте между деревьями, оставив на снегу странный след. Такие же точно следы пересекали сквер во всех направлениях. Антон поспешно задёрнул штору. Нужно было проверить последнее место.
Он сбросил подлые скользкие носки и подтянул сползшие колготки, чтобы не мешали бегать. Перехватив поудобнее клюшку, которую решил взять с собой, и выглянул в коридор. Там опять что-то изменилось: в прихожей теперь горел красный свет, как в фотолаборатории у дяди Бори, где он однажды побывал, только с натянутых верёвок свисали не фотографии, а подвешенные за лапки голуби, чьи головы болтались на переломленных шеях. Из-за отражений в маленьких глазках мальчику казалось, что птицы за ним следят. Шкаф был закрыт: Многоножка, похоже, куда-то ушёл. Мама больше не пела.
Антон прошёл вдоль стены, осторожно переступив через липкую ёлочную мишуру, слепо тыкавшуюся во все стороны в поисках добычи, и проскользнул в родительскую спальню. Вообще-то, им запрещалось тут играть, но Колю это никогда не останавливало. Как только Антон пересёк порог, непонятное жужжание стало громче. Что-то молча ворочалось возле окна по другую сторону кровати, но что именно он не видел: в комнате не было даже ночника, а шторы оказались закрыты. Он нащупал справа от двери выключатель и несколько раз щёлкнул им вхолостую.
— Коль, это ты?
— И-и-э-э, — отозвались из темноты.
Раздавшийся звук был таким нечеловеческим, таким жутким, что забытая клюшка выскользнула из вмиг ослабших рук и со стуком упала на ковёр. И всё же это был голос брата, поэтому шаг за шагом Антон начал обходить кровать. Под босыми ногами что-то хрустело и лопалось, оставляя между пальцев скользкую слизь. Отражение в мамином трюмо, вместо того, чтобы скрыться за краем зеркала, вдруг замерло, повернулось и с интересом проводило его глазами.
Добравшись до окна (ноги едва держали), он вяло потянул за край занавески: та поползла в сторону, заскрипев кольцами по железной гардине. Фонари в парке больше не горели, но света луны было достаточно, чтобы увидеть, как заживо поедают его брата. У Коли больше не было кожи, глаз, некоторых… кусков. Их заместила подвижная и пульсирующая тёмная масса, блестящая, как расплавленный гудрон.
Антон дёрнулся, задохнулся — наконец, завопил. Под ноги подвернулось что-то мягкое, и он упал, бессмысленно хватаясь за шторы. Балконная дверь распахнулась. В облаке снега и осколков (ёлочных игрушек) оконного стекла он летел назад и вниз, в огромную гулкую пустоту, кое-где перечёркнутую нитками гирлянд.
Холодный ветер зашумел, обжёг заплаканное лицо. Играла, как заведённая, музыкальная заставка “Голубого огонька”, и кто-то тихо мяукнул прямо у него над ухом. “Барсик” — успел подумать Антон, прежде чем колючая мишура петлёй затянулась вокруг шеи, отрезая воздух. Мальчик забился, захрипел, расцарапывая горло, и провалился в темноту, на этот раз без остатка.
Глава 1
Москва, 1990 год
Антон Сомов, “Псих” для друзей, проснулся так, как привык просыпаться на протяжении последних четырнадцати лет: от кошмара. Не закричал. Кричать его отучили другие кадеты ещё в казарме суворовского училища, куда определили малолетнего сироту, чья семья погибла в новогоднюю ночь в результате несчастного случая. Утечка газа, так говорили ему поначалу. Отравление, галлюцинации, взрыв. Ему повезло оказаться напротив окна и вылететь в него, как пробка. Он даже верил. Поначалу.
Потянувшись, Антон скатился с раскладушки (так и не озаботился покупкой кровати в выданную Министерством служебную квартиру), сделал несколько отжиманий и подошёл к окну во двор. Распахнул, по пояс свесился из него и глубоко вдохнул свежий утренний воздух, пахнущий сиренью. В такую рань почти никого не было видно, только сосед из первого подъезда наполовину торчал из-под своих убитых жигулей, не теряя надежды поехать на них на работу, да девушка в длинной юбке процокала по направлению к остановке. В кустах орали и дрались птицы.
Парень широко зевнул и с наслаждением поскрёб грудь под майкой. Пора было собираться на смену. Похоже, намечался неплохой денёк.
