— Здравствуй! Ты звала меня? Прости, задержалась немного...
Они смотрели друг другу в глаза, и Надя тоже улыбалась: впервые за долгие годы — горячо и искренне.
Неподвижные уставшие глаза терялись в хитросплетениях табачного дыма. Пресный, как церковная просвира, туманчик; бесстыдная гладкость столиков кафе; запах дешёвых духов, такой же фальшивый, как и смех отдыхающей молодёжи. Водка, кофе и табак — банально, но необходимо. Юрию было скучно. Он не любил свою работу, не любил холостяцкую квартиру с обоями в полосочку. Он был уже не молод, и всё труднее становилось заставлять себя улыбаться при встрече с друзьями и сослуживцами. Скучно. Пошло. На губах появился и пропал горьковатый привкус желчи. «Это ненависть к жизни…» — подумал Юрий. Недопитая чашка кофе совершенно растворилась в облаке сизого дыма…
Несомненно, она наблюдала через стекло, иначе как объяснить ту неторопливую уверенность, с которой направилась она к столику Юрия. Встала рядом, чуть сбоку. Смотрит. Худенькая фигурка, словно в балахон с чужого плеча, укутана в странное платье — длинное и свободное, подпоясанное кожаным шнурком. Белёсые волосы взлохмачены. Что ей нужно?
— Ты ко мне, девочка? Как тебя зовут?
— Авель.
Подростковый звенящий голос. Ни тени смущения.
— Это мужское имя…
— Не совсем: так зовут ангелов.
«Надо бы предложить ей место за столиком, пожалуй, даже угостить чем-нибудь», — сказал себе Юрий и, чуть подумав, добавил: «Симпатичный ребёнок». Словно угадав его мысли, Авель села напротив и, заговорщически наклонившись к скучающему мужчине, попросила:
— Пожалуйста, угости меня чашечкой кофе с пирожным. Я хочу ещё посмотреть на тебя.
Они смотрели друг на друга и молчали. У неё были озорные васильковые глаза, словно излучавшие странный белый свет. И глядя в эти глаза, Юрий видел синий город с фонтанами и розами, чувствовал на своей коже прохладу утренней зари, ощущал биение жизни в своём пульсе. Девочка протянула руку и погладила его большую шершавую ладонь.
— Так! Правильно! Знаешь, как я люблю фонтаны? И как рыба плещется в реке на рассвете, а самой притаиться за кустом с удочкой! И на футбол очень люблю, и в цирк…
Юрий сам вдруг улыбнулся. Он уже забыл, когда в последний раз ходил на футбол. А в цирке не был с самого детства. Надо же! С неожиданной нежностью он пожал тонкие девичьи пальчики.
— Знаешь, Авель, давай завтра сходим в парк, покатаемся на лошадях! Хочешь?
Она залилась звонким смехом. Табачный дым рассеялся, и всё вокруг засверкало утренним летним солнышком.
— Я подумаю! Но ты всё равно приходи в парк, ладно? И ещё: пообещай мне сменить обои у себя дома.
Последние слова девочка произнесла столь торжественно, что Юрий вздрогнул от внезапного странного чувства. Возможно, эта встреча и не была случайной. Если всё дело только в его дурацких обоях в полоску…
— Обещаю. Авель, куда же ты?
Девочка исчезла так же неожиданно, как и появилась, оставив Юрию недопитый кофе и прощальный взгляд через огромное стекло витрины.
* * * * *
Газета на утреннем столе. Вечером читать было некогда: он вернулся поздно и мгновенно уснул. Девочка-подросток, васильковые глаза… На последней странице в траурной рамочке портрет: Эвелина Макарова. Трагически погибла вчера днём на юношеских соревнованиях по мотоспорту. Выражаем соболезнования родным и друзьям…
На работе Юрий не находил себе места. Ему пригрезилась погибшая девочка?! Нет, скорее, сам он давно умер, это его душа уже много лет в траурной рамочке, а никто так и не сказал ни слова соболезнования! Авель… Юрий был уверен, что видел её живые глаза, слышал звонкий смех, чувствовал тепло тоненьких пальцев. Не может быть! Не может…
Он пришёл в парк вечером. Всё-таки пришёл, даже несмотря на то, что голос рассудка упрямо твердил о полной безнадёжности этой затеи. В парке раздавались голоса, гудели моторы каруселей, по аллеям бегали дети, студенты деловито тянули пиво под навесами. И всё это было облито густыми, как растопленное масло, и такими же жёлтыми лучами предвечернего солнца. В руках Юрий держал огромную алую розу. Сердце его стучало, он волновался, словно шёл на первое свидание. Минуты, минуты... Часы… Яркие брызги зари пробились сквозь вырезы кленовых листьев. Он сел на лавочку и обхватил руками голову. Конечно же, не придёт…
И тут Юрий внезапно выпрямился: она стояла совсем рядом, с восхищением прижимая к груди алую розу на длинной ножке. В васильковых глазах блестели слёзы, и он догадался, что это были её «первые цветы».
— Я ждал… Я очень ждал! Ты ведь так любишь жизнь!
Солнце давно село, но слёзы на щеках девочки сияли так ярко, что видно было и скамейку, и клёны, и даже отдалённые карусели.
— Мы ведь с тобой ещё живём? Правда, Юрий? — надежда в голосе.
— Правда, Авель! — уверенность.
Гладкая, словно столешница, равнина. Ширь — до горизонта. Снег и вёрсты полосатые вдоль всего санного пути. Унылая, почти похоронная песня бородатого ямщика, да бряканье колокольцев. Эх! Всё, как в старинных романсах. Дорога. Карета-сани. В ней — в мехах, шелках и драгоценностях — дама. На коленях у дамы — ларец с письмами.
Я стою на обочине по колено в снегу. Ветер по щекам наотмашь. Холодно. Жду. Вдруг выглянет в окошко кареты? Вдруг заметит?..
Не заметила. А глаза у неё зелёные — я знаю.
* * * * *
Мы разошлись где-то в шумном девятнадцатом. Нет, не году, — веке. Я тогда вспыхивала и загоралась всеми новинками, всеми сумасбродными идеями, казавшимися по началу бессмысленными. Паровая машина? — О! Летательные аппараты? — О-о! Дальше — проще и обыкновеннее: паровозы, пароходы, аэропланы…
Но она по-прежнему жила в своём далёком мире, наполненном розами, звуками рояля, картинами и стихами. Её терпкие, ароматные мечты укутывала тёплая шаль воспоминаний. И ходики — те самые, что принесла ей я, — тихо отмеряли чёткие шаги её мыслей. Она перебирала старые письма и бережно складывала их в кожаную шкатулку, которую потом повезёт через весь ХVIII век, — она это знала. Я — ещё только догадывалась.
* * * * *
А письма были моими. Я помню, как писала их. Грызла ручку по ночам, в доме горели лампы и свечи, а ясные глаза зеркал отражали их радужные огни. Я включала свой старенький магнитофон, вкладывала кассету: пусть играет музыка! Иначе я сойду с ума, если постоянно в тишине будет звучать один её голос с бархатными переливами на изломах… Я читала её стихи, те, что не были ещё написаны, — читала вслух, громко, боясь потеряться в них, пропасть окончательно. Не помогло. Потерялась. Пропала.
И потому писала длинные письма. И восхищению моему не было предела. А в сердце тайно жила и кровоточила надежда на встречу.
* * * * *
Её зелёные глаза безжалостно уплывали по спирали времени туда, где — я это знала! — её ждали костры инквизиции. Зачем?! Не надо! Не на-а-адо!!!
Мерно тикают старые ходики. Шаль в пустом плетёном кресле. Розы на рояле. Алые розы. Алые…
Через сонмы планет
Я пришла в этот мир,
Чтобы кто-то придумал меня.
Сны бегут. Раздваиваются и падают, ударяясь о паркетный пол. На полу чёрные кружевные чулки, на письменном столе туалетное зеркальце, перед ним — свеча и неоконченное письмо. «Дорогая Неона, приглашаю тебя...» Какая же она «дорогая»?! «Милая»?.. Скорее, опасная. Электра выдумала эту золотоволосую ведьму когда-то ради шутки, чтобы позабавить Нила, а теперь приходила в ужас от собственной затеи. Неона ожила и воплотилась. Силой человеческого разума она раздвинула кольцо, ограничивающее существование биофантома в двухмерном пространстве, и, прорвавшись сюда, в трёхмерное, теперь творила, что хотела.
Электра всегда считала себя сильной и волевой девушкой с интересной внешностью. Зелёные глаза, делавшие её похожей на колдующую лунную богиню, уверенность и чувственность сводили мужчин с ума. Электра знала толк в любви и умела выбирать. Однажды она выбрала Нила... Про него говорили: «странный парень», «тёмная лошадка», «одиночка себе на уме». Но он имел богатый опыт прошлых жизней, а потому не казался ей столь уж необыкновенным. Сама Электра тоже завершала цепь воплощений, и с Нилом ей было интересно. Они часами беседовали, спорили, создавали и стирали биофантомы, а когда надоедало дурачиться, занимались любовью. Им некогда было скучать.
Неона появилась позже. Однажды, в момент страсти, Нил спросил Электру: «Какой бы ты хотела быть сейчас?» Девушка рассмеялась: «Золотоволосой и голубоглазой дурой, потому что глупые куклы умеют удерживать мужчин. А я не хочу тебя отпускать! Я тебя люблю!» Так, шутя, случилось её первое признание в любви. Нил ничего не ответил. И она создала Неону... прекрасную ведьму. В ту ночь Электра не стала стирать своё творение, а потом вообще забыла про него. И вот теперь она вынуждена писать этой ужасной женщине письма, называя своей подругой! Как такое могло произойти?!
* * * * *
Нил хорошо знал, как создаются биофантомы, но играть в игрушки уже надоело. К тому же, его время подходило к концу: юноша был смертельно болен и понимал это. А ещё он боялся. Пустота мира, где люди походили на животных, пугала его панически. Он не считал себя лучше других, лишь чувствовал свои огромные, нераскрытые силы и сокрушался, что не сможет уже воплотить их в реальность. Время его было на исходе.
Тикали часы. За окном моросил дождь. И никого не было рядом. Сегодня Электра призналась ему в любви, — сегодня он потерял её...
Нил сидел один в тёмной комнате, тишина давила на уши так же, как пустота на сердце. Его чёткий нервный профиль чуть вздрагивал, отражаясь в залитом потоками дождя стекле. Ничего, уже недолго осталось! Будет всё, что угодно, но ЭТОГО уже не будет...
Юноша вдруг вспомнил чёрные кружевные чулки и истерически расхохотался. Как она сказала? Золотоволосой и голубоглазой дурой? Он только сейчас понял, что Электра была самой обыкновенной девушкой с самыми обычными требованиями к жизни. Сколько же драгоценного времени потеряно, — обидно!
Он почти не удивился, когда из кухни вышла стройная красавица в купальном халате. Золотоволосая и голубоглазая. И босая. В темноте её силуэт отсвечивал рекламным неоновым блеском.
— Мне показалось, ты звал меня, — произнесла незнакомка.
Нил тяжело поднял уставшие веки, но тут же снова закрыл глаза.
— Не звал. Иди.
Девушка серебристо рассмеялась и, швырнув ему в лицо жёлтый тюльпан, села прямо на пол, прислонившись к дверному косяку.
— Думаешь, я — её «био»? Твоя Электра давно спит, она про меня забыла.
Юноша подобрал тюльпан. Понюхал. Цветок был настоящим. Тогда он внимательнее пригляделся к сидящей напротив красавице: нет, это не фантом. Незнакомка снова заговорила:
— И долго ты собираешься страдать ерундой?
Её вопрос застал Нила врасплох.
— Может, сначала представишься? — спросил он, чтобы хоть как-то скрыть замешательство.
— Извини. Неона. Ты уже понял, что я трёхмерная?
— Откуда ты взялась?
— Вылупилась! — засмеялась девушка. — Хватит говорить глупости. Лучше скажи, как ты до всего этого докатился: сидеть одному в темноте и думать о смерти! Чушь!
Юноша смерил незваную гостью циничным взглядом:
— А ты что предлагаешь делать?
Её ответ, наглый, бесцеремонный, оказался совершенно неожиданным для Нила:
— Для начала давай займёмся любовью... Или я приготовлю тебе поесть. Хочешь?
Нет, Электра никогда бы себе такого не позволила! Неужели эта Неона и есть «дурочка», созданная ею сегодня? Незнакомка встала. Нил внимательно наблюдал за ней. Скинув халат, она осталась в элегантном, цвета индиго, вечернем платье. В пышных золотых волосах вдруг засверкала алмазная диадема, в руках появился букет жёлтых тюльпанов. Осторожно ступая босыми ногами по ковру, на котором теперь стоял чайный прибор, девушка подошла к Нилу и, наклонившись к самому его уху, тихо и грустно произнесла:
— Кто, обрекая себя, разрушает целый мир?
Неважно, где и когда.
Кто способен опуститься на дно пропасти под названием Страх?
В каком месте души находится вход в лабиринт Печали?.. (1)
Неона опустилась на ковёр, рассыпав по подолу платья жёлтые цветы.
— Какие красивые стихи, — заметил Нил, ошеломлённо глядя на неё.
— Твои, — улыбнулась Неона. — Только ты их ещё не написал. Давай пить чай.
Они беседовали до рассвета. Говорили о Боге, о смерти, о любви. Нил смотрел в мерцающие голубые глаза девушки и думал, что, возможно, ещё не всё потеряно, ещё есть надежда. Жизнь не закончится со смертью, ведь для Неоны воплощение в трёхмерном пространстве было подобно переходу в иной мир. А она здесь, перед ним, — живая и весёлая, загадочная, мудрая. И очень женственная...
А утром она растаяла.
* * * * *
— Почему ты стал холоден со мной? — спрашивала Электра. — Почему молчишь, не делишься мыслями?
От этих вопросов Нилу становилось не по себе. Он не знал, что отвечать. Перед ним была всё та же ведьма: красивая и умная, завлекающая и колдующая, но предсказуемая. Юноша мог просчитать каждое её действие, угадать всё, что она скажет. Он смотрел в зелёные глаза Электры, — яркие, блестящие, — и вспоминал слова её «био»: «Вставлять в рамочку собственные мысли, приводить их к единой норме и, получая жизненный принцип, отбрасывать всю вереницу мыслей, чувств, сомнений и живых исканий, которые ведут к нему... Так мы взрослеем. Так созревает и окостеневает наша мораль. Так не должно быть!»
— Что же ты молчишь? — продолжала допытываться Электра.
Нил, наконец, решился.
— Я скоро уйду навсегда, — сказал он серьёзно, не отводя взгляда от горящих глаз колдуньи. — А потому сейчас я должен остаться один, понимаешь? Мне необходимо многое обдумать, принять важное решение. Извини, но это я должен сделать быстро и самостоятельно. Ты мне ничем не поможешь.
— Уходишь?.. — Девушка склонила голову набок. — Знаешь, Нил, я потеряла одну «био» — золотоволосую и голубоглазую. Не её ли это проделки?
— Неона здесь ни при чём. Дело во мне.
— А я так не думаю. Ладно, ступай. Держать не стану, хотя... Мне будет тебя не хватать, Нил. Ты — лучший из всех моих мужчин!
— Я знаю...
— Твоя «био» в парке, в стеклянной аллее: ей надоело быть трёхмерной. Сегодня вечером я её сотру, а сейчас можешь пойти попрощаться, если хочешь.
Сердце Нила упало и замерло. Вот то, чего он боялся больше всего: остаться один на один со своей безысходностью. Он всегда был одиночкой в жизни, но умирать одному — это уж слишком! Электра, что же ты наделала?!
— Ты убила меня, колдунья, — прошептал Нил, схватив девушку за плечи и приблизив её лицо к своему. — Мы долго были вместе, но ты никогда не задумывалась, чем я живу, какова моя душа. А я поверил в людей только, когда увидел живую «био». От тебя не просил ни сочувствия, ни понимания, хотел просто побыть один. Я бы смог преодолеть смерть, зная, что одна «био» это сделала; возможно, ещё вернулся бы к тебе... позже. Но теперь я уже ни в чём не уверен!
Он отпустил Электру и, не глядя больше на неё, направился прочь. Нил спешил в парк, к стеклянной аллее, где днём выставлялись на обозрение толпы наиболее удачные биофантомы.
В парке пышной зеленью бушевал июль. А за огромной стеклянной витриной уже наступила осень.
Они смотрели друг другу в глаза, и Надя тоже улыбалась: впервые за долгие годы — горячо и искренне.
Глава 8. Авель
Неподвижные уставшие глаза терялись в хитросплетениях табачного дыма. Пресный, как церковная просвира, туманчик; бесстыдная гладкость столиков кафе; запах дешёвых духов, такой же фальшивый, как и смех отдыхающей молодёжи. Водка, кофе и табак — банально, но необходимо. Юрию было скучно. Он не любил свою работу, не любил холостяцкую квартиру с обоями в полосочку. Он был уже не молод, и всё труднее становилось заставлять себя улыбаться при встрече с друзьями и сослуживцами. Скучно. Пошло. На губах появился и пропал горьковатый привкус желчи. «Это ненависть к жизни…» — подумал Юрий. Недопитая чашка кофе совершенно растворилась в облаке сизого дыма…
Несомненно, она наблюдала через стекло, иначе как объяснить ту неторопливую уверенность, с которой направилась она к столику Юрия. Встала рядом, чуть сбоку. Смотрит. Худенькая фигурка, словно в балахон с чужого плеча, укутана в странное платье — длинное и свободное, подпоясанное кожаным шнурком. Белёсые волосы взлохмачены. Что ей нужно?
— Ты ко мне, девочка? Как тебя зовут?
— Авель.
Подростковый звенящий голос. Ни тени смущения.
— Это мужское имя…
— Не совсем: так зовут ангелов.
«Надо бы предложить ей место за столиком, пожалуй, даже угостить чем-нибудь», — сказал себе Юрий и, чуть подумав, добавил: «Симпатичный ребёнок». Словно угадав его мысли, Авель села напротив и, заговорщически наклонившись к скучающему мужчине, попросила:
— Пожалуйста, угости меня чашечкой кофе с пирожным. Я хочу ещё посмотреть на тебя.
Они смотрели друг на друга и молчали. У неё были озорные васильковые глаза, словно излучавшие странный белый свет. И глядя в эти глаза, Юрий видел синий город с фонтанами и розами, чувствовал на своей коже прохладу утренней зари, ощущал биение жизни в своём пульсе. Девочка протянула руку и погладила его большую шершавую ладонь.
— Так! Правильно! Знаешь, как я люблю фонтаны? И как рыба плещется в реке на рассвете, а самой притаиться за кустом с удочкой! И на футбол очень люблю, и в цирк…
Юрий сам вдруг улыбнулся. Он уже забыл, когда в последний раз ходил на футбол. А в цирке не был с самого детства. Надо же! С неожиданной нежностью он пожал тонкие девичьи пальчики.
— Знаешь, Авель, давай завтра сходим в парк, покатаемся на лошадях! Хочешь?
Она залилась звонким смехом. Табачный дым рассеялся, и всё вокруг засверкало утренним летним солнышком.
— Я подумаю! Но ты всё равно приходи в парк, ладно? И ещё: пообещай мне сменить обои у себя дома.
Последние слова девочка произнесла столь торжественно, что Юрий вздрогнул от внезапного странного чувства. Возможно, эта встреча и не была случайной. Если всё дело только в его дурацких обоях в полоску…
— Обещаю. Авель, куда же ты?
Девочка исчезла так же неожиданно, как и появилась, оставив Юрию недопитый кофе и прощальный взгляд через огромное стекло витрины.
* * * * *
Газета на утреннем столе. Вечером читать было некогда: он вернулся поздно и мгновенно уснул. Девочка-подросток, васильковые глаза… На последней странице в траурной рамочке портрет: Эвелина Макарова. Трагически погибла вчера днём на юношеских соревнованиях по мотоспорту. Выражаем соболезнования родным и друзьям…
На работе Юрий не находил себе места. Ему пригрезилась погибшая девочка?! Нет, скорее, сам он давно умер, это его душа уже много лет в траурной рамочке, а никто так и не сказал ни слова соболезнования! Авель… Юрий был уверен, что видел её живые глаза, слышал звонкий смех, чувствовал тепло тоненьких пальцев. Не может быть! Не может…
Он пришёл в парк вечером. Всё-таки пришёл, даже несмотря на то, что голос рассудка упрямо твердил о полной безнадёжности этой затеи. В парке раздавались голоса, гудели моторы каруселей, по аллеям бегали дети, студенты деловито тянули пиво под навесами. И всё это было облито густыми, как растопленное масло, и такими же жёлтыми лучами предвечернего солнца. В руках Юрий держал огромную алую розу. Сердце его стучало, он волновался, словно шёл на первое свидание. Минуты, минуты... Часы… Яркие брызги зари пробились сквозь вырезы кленовых листьев. Он сел на лавочку и обхватил руками голову. Конечно же, не придёт…
И тут Юрий внезапно выпрямился: она стояла совсем рядом, с восхищением прижимая к груди алую розу на длинной ножке. В васильковых глазах блестели слёзы, и он догадался, что это были её «первые цветы».
— Я ждал… Я очень ждал! Ты ведь так любишь жизнь!
Солнце давно село, но слёзы на щеках девочки сияли так ярко, что видно было и скамейку, и клёны, и даже отдалённые карусели.
— Мы ведь с тобой ещё живём? Правда, Юрий? — надежда в голосе.
— Правда, Авель! — уверенность.
Глава 9. Три века воспоминаний
Гладкая, словно столешница, равнина. Ширь — до горизонта. Снег и вёрсты полосатые вдоль всего санного пути. Унылая, почти похоронная песня бородатого ямщика, да бряканье колокольцев. Эх! Всё, как в старинных романсах. Дорога. Карета-сани. В ней — в мехах, шелках и драгоценностях — дама. На коленях у дамы — ларец с письмами.
Я стою на обочине по колено в снегу. Ветер по щекам наотмашь. Холодно. Жду. Вдруг выглянет в окошко кареты? Вдруг заметит?..
Не заметила. А глаза у неё зелёные — я знаю.
* * * * *
Мы разошлись где-то в шумном девятнадцатом. Нет, не году, — веке. Я тогда вспыхивала и загоралась всеми новинками, всеми сумасбродными идеями, казавшимися по началу бессмысленными. Паровая машина? — О! Летательные аппараты? — О-о! Дальше — проще и обыкновеннее: паровозы, пароходы, аэропланы…
Но она по-прежнему жила в своём далёком мире, наполненном розами, звуками рояля, картинами и стихами. Её терпкие, ароматные мечты укутывала тёплая шаль воспоминаний. И ходики — те самые, что принесла ей я, — тихо отмеряли чёткие шаги её мыслей. Она перебирала старые письма и бережно складывала их в кожаную шкатулку, которую потом повезёт через весь ХVIII век, — она это знала. Я — ещё только догадывалась.
* * * * *
А письма были моими. Я помню, как писала их. Грызла ручку по ночам, в доме горели лампы и свечи, а ясные глаза зеркал отражали их радужные огни. Я включала свой старенький магнитофон, вкладывала кассету: пусть играет музыка! Иначе я сойду с ума, если постоянно в тишине будет звучать один её голос с бархатными переливами на изломах… Я читала её стихи, те, что не были ещё написаны, — читала вслух, громко, боясь потеряться в них, пропасть окончательно. Не помогло. Потерялась. Пропала.
И потому писала длинные письма. И восхищению моему не было предела. А в сердце тайно жила и кровоточила надежда на встречу.
* * * * *
Её зелёные глаза безжалостно уплывали по спирали времени туда, где — я это знала! — её ждали костры инквизиции. Зачем?! Не надо! Не на-а-адо!!!
Мерно тикают старые ходики. Шаль в пустом плетёном кресле. Розы на рояле. Алые розы. Алые…
Глава 10. Золотая мечта
Через сонмы планет
Я пришла в этот мир,
Чтобы кто-то придумал меня.
Сны бегут. Раздваиваются и падают, ударяясь о паркетный пол. На полу чёрные кружевные чулки, на письменном столе туалетное зеркальце, перед ним — свеча и неоконченное письмо. «Дорогая Неона, приглашаю тебя...» Какая же она «дорогая»?! «Милая»?.. Скорее, опасная. Электра выдумала эту золотоволосую ведьму когда-то ради шутки, чтобы позабавить Нила, а теперь приходила в ужас от собственной затеи. Неона ожила и воплотилась. Силой человеческого разума она раздвинула кольцо, ограничивающее существование биофантома в двухмерном пространстве, и, прорвавшись сюда, в трёхмерное, теперь творила, что хотела.
Электра всегда считала себя сильной и волевой девушкой с интересной внешностью. Зелёные глаза, делавшие её похожей на колдующую лунную богиню, уверенность и чувственность сводили мужчин с ума. Электра знала толк в любви и умела выбирать. Однажды она выбрала Нила... Про него говорили: «странный парень», «тёмная лошадка», «одиночка себе на уме». Но он имел богатый опыт прошлых жизней, а потому не казался ей столь уж необыкновенным. Сама Электра тоже завершала цепь воплощений, и с Нилом ей было интересно. Они часами беседовали, спорили, создавали и стирали биофантомы, а когда надоедало дурачиться, занимались любовью. Им некогда было скучать.
Неона появилась позже. Однажды, в момент страсти, Нил спросил Электру: «Какой бы ты хотела быть сейчас?» Девушка рассмеялась: «Золотоволосой и голубоглазой дурой, потому что глупые куклы умеют удерживать мужчин. А я не хочу тебя отпускать! Я тебя люблю!» Так, шутя, случилось её первое признание в любви. Нил ничего не ответил. И она создала Неону... прекрасную ведьму. В ту ночь Электра не стала стирать своё творение, а потом вообще забыла про него. И вот теперь она вынуждена писать этой ужасной женщине письма, называя своей подругой! Как такое могло произойти?!
* * * * *
Нил хорошо знал, как создаются биофантомы, но играть в игрушки уже надоело. К тому же, его время подходило к концу: юноша был смертельно болен и понимал это. А ещё он боялся. Пустота мира, где люди походили на животных, пугала его панически. Он не считал себя лучше других, лишь чувствовал свои огромные, нераскрытые силы и сокрушался, что не сможет уже воплотить их в реальность. Время его было на исходе.
Тикали часы. За окном моросил дождь. И никого не было рядом. Сегодня Электра призналась ему в любви, — сегодня он потерял её...
Нил сидел один в тёмной комнате, тишина давила на уши так же, как пустота на сердце. Его чёткий нервный профиль чуть вздрагивал, отражаясь в залитом потоками дождя стекле. Ничего, уже недолго осталось! Будет всё, что угодно, но ЭТОГО уже не будет...
Юноша вдруг вспомнил чёрные кружевные чулки и истерически расхохотался. Как она сказала? Золотоволосой и голубоглазой дурой? Он только сейчас понял, что Электра была самой обыкновенной девушкой с самыми обычными требованиями к жизни. Сколько же драгоценного времени потеряно, — обидно!
Он почти не удивился, когда из кухни вышла стройная красавица в купальном халате. Золотоволосая и голубоглазая. И босая. В темноте её силуэт отсвечивал рекламным неоновым блеском.
— Мне показалось, ты звал меня, — произнесла незнакомка.
Нил тяжело поднял уставшие веки, но тут же снова закрыл глаза.
— Не звал. Иди.
Девушка серебристо рассмеялась и, швырнув ему в лицо жёлтый тюльпан, села прямо на пол, прислонившись к дверному косяку.
— Думаешь, я — её «био»? Твоя Электра давно спит, она про меня забыла.
Юноша подобрал тюльпан. Понюхал. Цветок был настоящим. Тогда он внимательнее пригляделся к сидящей напротив красавице: нет, это не фантом. Незнакомка снова заговорила:
— И долго ты собираешься страдать ерундой?
Её вопрос застал Нила врасплох.
— Может, сначала представишься? — спросил он, чтобы хоть как-то скрыть замешательство.
— Извини. Неона. Ты уже понял, что я трёхмерная?
— Откуда ты взялась?
— Вылупилась! — засмеялась девушка. — Хватит говорить глупости. Лучше скажи, как ты до всего этого докатился: сидеть одному в темноте и думать о смерти! Чушь!
Юноша смерил незваную гостью циничным взглядом:
— А ты что предлагаешь делать?
Её ответ, наглый, бесцеремонный, оказался совершенно неожиданным для Нила:
— Для начала давай займёмся любовью... Или я приготовлю тебе поесть. Хочешь?
Нет, Электра никогда бы себе такого не позволила! Неужели эта Неона и есть «дурочка», созданная ею сегодня? Незнакомка встала. Нил внимательно наблюдал за ней. Скинув халат, она осталась в элегантном, цвета индиго, вечернем платье. В пышных золотых волосах вдруг засверкала алмазная диадема, в руках появился букет жёлтых тюльпанов. Осторожно ступая босыми ногами по ковру, на котором теперь стоял чайный прибор, девушка подошла к Нилу и, наклонившись к самому его уху, тихо и грустно произнесла:
— Кто, обрекая себя, разрушает целый мир?
Неважно, где и когда.
Кто способен опуститься на дно пропасти под названием Страх?
В каком месте души находится вход в лабиринт Печали?.. (1)
Неона опустилась на ковёр, рассыпав по подолу платья жёлтые цветы.
— Какие красивые стихи, — заметил Нил, ошеломлённо глядя на неё.
— Твои, — улыбнулась Неона. — Только ты их ещё не написал. Давай пить чай.
Они беседовали до рассвета. Говорили о Боге, о смерти, о любви. Нил смотрел в мерцающие голубые глаза девушки и думал, что, возможно, ещё не всё потеряно, ещё есть надежда. Жизнь не закончится со смертью, ведь для Неоны воплощение в трёхмерном пространстве было подобно переходу в иной мир. А она здесь, перед ним, — живая и весёлая, загадочная, мудрая. И очень женственная...
А утром она растаяла.
* * * * *
— Почему ты стал холоден со мной? — спрашивала Электра. — Почему молчишь, не делишься мыслями?
От этих вопросов Нилу становилось не по себе. Он не знал, что отвечать. Перед ним была всё та же ведьма: красивая и умная, завлекающая и колдующая, но предсказуемая. Юноша мог просчитать каждое её действие, угадать всё, что она скажет. Он смотрел в зелёные глаза Электры, — яркие, блестящие, — и вспоминал слова её «био»: «Вставлять в рамочку собственные мысли, приводить их к единой норме и, получая жизненный принцип, отбрасывать всю вереницу мыслей, чувств, сомнений и живых исканий, которые ведут к нему... Так мы взрослеем. Так созревает и окостеневает наша мораль. Так не должно быть!»
— Что же ты молчишь? — продолжала допытываться Электра.
Нил, наконец, решился.
— Я скоро уйду навсегда, — сказал он серьёзно, не отводя взгляда от горящих глаз колдуньи. — А потому сейчас я должен остаться один, понимаешь? Мне необходимо многое обдумать, принять важное решение. Извини, но это я должен сделать быстро и самостоятельно. Ты мне ничем не поможешь.
— Уходишь?.. — Девушка склонила голову набок. — Знаешь, Нил, я потеряла одну «био» — золотоволосую и голубоглазую. Не её ли это проделки?
— Неона здесь ни при чём. Дело во мне.
— А я так не думаю. Ладно, ступай. Держать не стану, хотя... Мне будет тебя не хватать, Нил. Ты — лучший из всех моих мужчин!
— Я знаю...
— Твоя «био» в парке, в стеклянной аллее: ей надоело быть трёхмерной. Сегодня вечером я её сотру, а сейчас можешь пойти попрощаться, если хочешь.
Сердце Нила упало и замерло. Вот то, чего он боялся больше всего: остаться один на один со своей безысходностью. Он всегда был одиночкой в жизни, но умирать одному — это уж слишком! Электра, что же ты наделала?!
— Ты убила меня, колдунья, — прошептал Нил, схватив девушку за плечи и приблизив её лицо к своему. — Мы долго были вместе, но ты никогда не задумывалась, чем я живу, какова моя душа. А я поверил в людей только, когда увидел живую «био». От тебя не просил ни сочувствия, ни понимания, хотел просто побыть один. Я бы смог преодолеть смерть, зная, что одна «био» это сделала; возможно, ещё вернулся бы к тебе... позже. Но теперь я уже ни в чём не уверен!
Он отпустил Электру и, не глядя больше на неё, направился прочь. Нил спешил в парк, к стеклянной аллее, где днём выставлялись на обозрение толпы наиболее удачные биофантомы.
В парке пышной зеленью бушевал июль. А за огромной стеклянной витриной уже наступила осень.
