Раздавшиеся при этом возгласы слились в один громкий возглас, который и отвлек внимание впечатлительного школьника от разговора с пожилой женщиной. Неизвестно, что бы было потом и как бы Таборский отбирал у школьников свои деньги, какое дознание пришлось бы провести сопровождавшей группу подростков учительнице, но в эту секунду на входе в театр появился тот самый человек с гордой, непокрытой головой и в белом шарфе, который так поразил своим вдохновенным видом впечатлительного школьника, когда тот еще только шел сюда.
Только теперь впечатлительный школьник вспомнил, что несколько раз видел этого человека по телевизору. А это был начинавший, но уже громко заявивший о себе молодой актер по фамилии Лассаль, которого к этому времени успели объявить великим некоторые критики, настроенные особенно благожелательно и восторженно.
Лассаль вошел в фойе театра, глядя куда-то поверх голов, как раз в ту секунду, когда находившиеся там люди вскрикнули из-за рассыпавшихся денег.
Произошедшая за этим немая сцена длилась целых десять или двадцать секунд: все, кто был в этот момент в фойе театра поблизости от входа, включая подростков из провинции, конечно, узнали Лассаля и ждали, что он станет делать, увидав лежавшие на полу прямо у его ног банкноты.
Лассаль же, который вошел в фойе театра с гордо поднятой головой, как показалось впечатлительному школьнику, не видел того, что было у его ног и, вероятно, решил, что пораженные возгласы, которые на самом-то деле относились к рассыпавшимся деньгам, вызваны его появлением.
Впрочем, конечно, неожиданное появление Лассаля именно в этот момент еще больше поразило находившихся поблизости людей. Два этих события – падение денег и появление Лассаля – наложились друг на друга, и Лассаль, как представилось в этот момент впечатлительному школьнику, сам удивился, что один его вид действует на людей подобно грому с ясного неба. Конечно, как представлялось впечатлительному школьнику, Лассаль знал себе цену и знал, что производит на зрителей сильное впечатление, но что оно до такой степени сильно, Лассаль, безусловно, не предполагал. Лассаль не смог сдержать довольной улыбки и, по-прежнему не глядя себе под ноги, прошел в фойе прямо по лежавшим на полу деньгам Таборского, мимо билетерши, которая с восторгом и угодничеством заглядывала ему в лицо, не зная, чем она в этот момент может услужить ему.
Он прошел по деньгам, оставив на купюрах грязные большие следы, и некоторые из них даже прилипли к подошвам его ботинок и отвалились лишь позже. И впечатлительный школьник вдруг увидел, как велик, как огромен этот человек в своем невероятном экстазе, в своем самолюбовании. Как каждая клеточка тела этого человека послушно двигалась в такт его тигриной, легкой и сильной походке. И впечатлительный школьник, кажется, самим костным мозгом своим ощутил, что даже если и принять на веру бредовое предположение, что до этого мига человек этот, Лассаль, был совершенно ничтожен, пуст, глуп, и только глупость и неразборчивость толпы могла вознести его куда-то, на какой-то пьедестал, где есть известность и величие, то в эту секунду он нечто такое пережил, такая страшная дуга восхитительного экстаза в нем блеснула, что выжгла она в нем невероятный, фантастический след. И след этот до самой смерти читаться будет в горящих глазах его, и будут смотреть в глаза эти потрясенные зрители и верить им, верить, что бы и как ни говорил человек этот, одним блеском этим завороженные…
На Таборского Лассаль даже не взглянул. Остановившись, Лассаль крикнул какой-то другой женщине, похожей на билетершу, которую впечатлительный школьник поначалу не заметил и которая уже бежала к дверям, к театральному кумиру совсем с другой стороны фойе:
– Анна Серафимовна, что же это такое?! В служебный вход – не войдешь! Заперт! Я столько времени жал на звонок!. – Лассаль в этот момент продолжал улыбаться. Впечатлительному школьнику представилось, что Лассаль все сильнее начинал осознавать, какой невероятный, удивительный вскрик раздался в фойе театра при его появлении, как округлились глаза находившихся там людей, как замерли они пораженно, когда он вошел в дверь.
Всю эту сцену – разинутые рты, перекошенные лица, обалдевшую билетершу, которая не знала, куда ей кидаться, Лассаль – полагал впечатлительный школьник – принял за подтверждение собственного величия. И от такого невероятного, потрясающего, невиданного впечатления, которое он, может, в глазах зрителей не видел ни на одном из своих спектаклей, актер Лассаль взлетел, вознесся к самым вершинам счастья – так в этот миг представилось впечатлительному школьнику, потому что глаза Лассаля стали лучиться уже неким безумным счастьем, а превосходство над собравшимися в театральном фойе людьми, которое он излучал, уже стало немного отдавать сумасшествием.
- За всей этой модой, Петро, стоит что-то большее, ужасное, в чем я, Жора-Людоед, так до сих пор еще и не разобрался... - сказал вор вору в «однушке», где они отсиживались после ограбления. - Тут такие тонкости!.. Такие навороты...
- В смысле? - спросил Петро.
- В том смысле, что мода сама себя прячет, маскирует, выдает за что-то... А что-то это, в свою очередь, себя за моду выдает...
- А знаешь, что я тебе скажу, Людоед, - перебил его Петро. - Мы с тобой уже в этой квартире допились до сумасшествия и несем полную чушь. - Никакой такой моды нет, никто ничего не скрывает. Никакие подростки ничего не чувствуют... Все это ты выдумал от нечего делать.
- Считай так... Я тебя переубеждать не буду, - равнодушно сказал Людоед.
За много лет до побега Жоры-Людоеда из тюрьмы «Матросская тишина»
Тем временем никто не бросался собирать банкноты, никто даже не шелохнулся, не сделал ни шажка, не нагнулся. И в первую очередь не спешил подбирать с пола свои деньги сам Таборский.
Дальше все происходило очень быстро: женщина что-то тихо сказала Лассалю, и он, подписав несколько программок, протянутых ему подсуетившимися почитателями, пошел обратно к двери и тут наконец заметил Таборского. Тот стоял невероятно прямо, так, как будто это не его деньги валялись на полу, и так же, как все, смотрел на Лассаля.
– Как ты поживаешь? – спросил Лассаль Таборского, вероятно, по старой дружбе. – Зарабатываешь деньги?.. Ну-ну!.. Зачем ты ушел из театра? Ты же творец, Таборский! А не какой-то жалкий бизнесмен!
– Но почему сразу жалкий?! Может, это мое призвание, – спокойно проговорил Таборский.
Лассаль по-прежнему не смотрел себе под ноги, а между тем одна из крупных купюр опять прилипла к подошве его ботинка.
– Это его призвание! Может… – Лассаль кивнул в сторону впечатлительного школьника, который к этому моменту уже подошел к ним совсем близко. – А Таборский мог блистать на сцене.
– Да ну тебя! Иди, тебе надо сейчас играть… И не нужно было тебе появляться здесь, в фойе.
– Иду, а ты собирай деньги… – сказал Лассаль и стало понятно, что он с самого начала разглядел, что лежит на полу.
– Да ну их к черту! – сказал Таборский и, не оборачиваясь, медленно пошел куда-то в сторону буфета.
Лассаль, хмыкнув, вышел из театра. Никто по-прежнему не шевелился.
– Стойте! – крикнул Таборскому впечатлительный школьник. Таборский остановился и, обернувшись, отрешенно посмотрел на него.
А впечатлительный школьник уже торопливо подбирал рассыпанные на полу купюры. Мигом собрав их, он подбежал к Таборскому и протянул тому деньги:
– Возьмите!.. Бедные, несчастные деньги!.. Беззащитные. Как он их растоптал! А одну купюру он даже унес на своем ботинке. Деньги за себя постоять не могут.
– Что?! – пораженно спросил Таборский, беря деньги из рук впечатлительного школьника.– Странные у тебя мысли, – проговорил Таборский. – Но, во всех случаях, спасибо за помощь. Приглашаю тебя со мной в буфет. Я как раз шел выпить вина. Ну а тебя угощу мороженым.
Они пошли в буфет.
– Кто этот человек в белом шарфе? – спросил по дороге впечатлительный школьник.
– О, это знаменитость, восходящая звезда актер Лассаль. Он действительно великолепный актер. У него во всем свой оригинальный почерк. Он и к спектаклю-то, в отличие от большинства актеров, никогда не готовится, играет с колес, приходит в театр позже зрителей. Сегодня ты его увидишь на сцене. Он играет Арбенина. Не знаю, почему он позволил себе появиться в фойе перед спектаклем…
– Да-а, жаль мне вас. Лассаль по вашим деньгам прошел и даже не взглянул на них, стал автографы раздавать. Я же понимаю, как вам должно быть обидно: вам же хотелось, чтобы все восхищались вашими деньгами, говорили о них, и вот – ваши деньги в грязи лежат, а все в этот момент смотрят на Лассаля, а на вас с вашими деньгами, хоть они и очень большие, никто внимания не обращает. Я представляю, как вы должны не любить театр и актеров!
– Перестань, все это неправда, – Таборский положил на плечо впечатлительному школьнику руку. – Актеры – замечательные, талантливые люди, я сам еще недавно был актером. Так что все, что ты говоришь, – это чушь!
– Как чушь?!. Он и сам про вас сказал, что вы жалкий бизнесмен, а могли бы быть творцом, блистать на сцене. Значит, вы должны завидовать. Оно и понятно, профессию актера с профессией бизнесмена не сравнить – не та модность и яркость!..
– Перестань, почему это у бизнесменов - не та модность. Чушь какую-то ты несешь! Где ты только всего этого, такой маленький, понабрался?..
Подросток Сергей Кузнецов, будущий артист самого необыкновенного в мире самодеятельного театра «Хорин» с псевдонимом Томмазо Кампанелла хотел вместо ответа показать на продавщицу театральных буклетов - может быть, Таборский поспорил бы с ней, - но, поискав ее глазами в театральном холле, нигде не обнаружил.
- Среди бизнесменов тоже полно модных людей! - продолжал Таборский. - А я что, не модный? Очень даже модный! И яркий, - самодовольно проговорил он и хохотнул.
Нервный школьник презрительно фыркнул:
- Модность - да не та! Яркость - да не актерская.
Таборский предпочел не обратить внимания на эти слова Сергея Кузнецова.
- Да и чего мне завидовать Лассалю - он ведь мой друг, - продолжал молодой мужчина.
- А что же, другу нельзя завидовать что ли? Знаете что, а не устроить ли нам с вами одну вещь... - какая-то странная злость охватила впечатлительного школьника. Он понимал, что собирается высказать нехорошую идею и в другой раз и в другом состоянии он ни за что бы не произнес ее вслух, но разговор с продавщицей буклетов так подействовал ему на нервы, что он не мог успокоиться.
Он этот разговор воспринял, как продолжение «удара», который был нанесен ему на улице перед театром. И ему отчаянно хотелось ответить действием на действие. У него даже какой-то азарт в этом вопросе появился. Но один, хоть, несмотря на свою нервность, он был и отчаянным подростком, он бы на все это не осмелился. Но если Таборский его поддержит...
Они подошли к буфету и, не становясь в очередь, Таборский попросил у буфетчицы бокал дорогого вина. Никто из множества людей, стоявших в очереди, не сказал им ни слова, наоборот, все почтительно расступились перед ними, но буфетчица была согласна продать только бутылку целиком, и Таборский взял целую бутылку. Впечатлительному школьнику он взял мороженое. Они сели за свободный столик, и Таборский выпил немного вина.
– Я слышал, вы ушли из театра, – проговорил впечатлительный школьник. - Значит, вам уже плевать, что здесь будет...
- Не понимаю тебя... - Таборский внимательно посмотрел на Сергея Кузнецова. Он не мог понять, о чем говорит этот подросток.
- А что тут понимать? - загадочно произнес впечатлительный школьник. - Они на нас давят, наносят удар. Мол, они одни только в моде. А мы тоже... Вот я слышал, есть такое понятие - асимметричный ответ. Посмотрим, как они со своей модностью против нашего ответа разберутся...
Таборский пожал плечами:
- Ничего не понимаю.
Впечатлительный школьник осознал, что молодой мужчина явно не готов откликнуться на его идею, которая созрела у него в голове, поддержать ее.
«Надо на него подействовать, - подумал впечатлительный школьник. - Так же, как на меня подействовала продавщица буклетов».
- Да, вы - бизнесмен, деньги зарабатываете. Штука, конечно, хорошая, но сама по себе не модная. Сейчас в моде театр и его актеры - они одни. Представляю, как вам должно быть обидно... Вон, даже по деньгам вашим ходят, как по паркету. Я же понимаю, вам хочется, чтобы все вам завидовали, все вами восхищались, но добиться восхищения одним лишь богатством – невозможно. Богатство – это лишь сумма денег, а сумма – это цифра, а цифра – вещь совершенно серая и неяркая. Успех – да не тот!..
– Какую околесицу ты городишь!.. – сказал Таборский.
– Значит, вы не согласны со мной? – спросил впечатлительный школьник.
– Конечно, не согласен, – ответил Таборский. – Ты что, воспринял всерьез то, что я сказал там, у гардероба?.. Я же шутил!.. Я совсем не хочу, чтобы мне завидовали.
– А скажите, рисовать картины морских баталий, скажем, Трафальгарского сражения - это занятие модное?– спросил впечатлительный школьник.
- Модное?.. - Таборский опять пожал плечами. - Я думаю, что нет... Что тут модного? Когда оно было, это Трафальгарское сражение - сто, двести, триста лет назад?
– Ну, ладно, – поднялся со своего стула Таборский. Он уже жалел, что принялся общаться с этим странным пареньком. – Я вообще-то должен встретить у входа одного человека, отдать ему ту самую сумму, про которую ты говоришь, что она беззащитная, - Таборский пьяно хохотнул. - А его все нет и нет. Как бы мне не опоздать в зрительный зал. Ты давай, доедай мороженое, а я пойду, подожду его там, у входа, покурю.
Таборский торопливо, желая поскорее избавиться от странного подростка, ушел.
Сергей Кузнецов с досадой посмотрел ему вслед. Нервному школьнику так и не удалось поделиться с молодым мужчиной возникшей у него идеей.
Впечатлительный подросток посидел с полминуты в задумчивости, а потом взял едва начатую Таборским бутылку вина, наполнил до краев его стакан и залпом выпил его. Поморщился и тут же, налив второй стакан, вновь выпил. Налил третий - поднес его к губам.
– Эй, ты что, с ума сошел, что ли?! А ну-ка!.. Граждане, заберите у него бутылку!.. – закричала заметив, как он пьет вино, буфетчица.
Не дожидаясь продолжения сцены, впечатлительный школьник встал и, на ходу выпив третий стакан и поставив его на самый крайний столик, вышел из буфета в фойе. В желудке у него, тем временем, стало как-то ужасно нехорошо, а в голову ударила сильная волна опьянения.
Дали третий звонок. Впечатлительный школьник вошел в зал и разыскал свое место. Кресло рядом с ним оказалось свободно – его подружка в театр не пришла…
Свет погас и раскрылся занавес.
Сцена… В центре – огромный карточный стол. Зеленое сукно, багрово-красный ковер. Сверху – лампа в абажуре. Сидят игроки, рассыпаны карты, мечут банк. Кругом мрачная декорация: бастионы Петропавловской крепости, шпиль собора, высунувшийся из небытия кусок решетки Летнего сада, ветвь засохшего дерева, фиолетово-черная Нева, такое же небо с плывущими по нему страшными облаками, причал, безмолвный силуэт парусника…
МОДА НА БАНДИТОВ И УБИЙЦ
- Привет, бабуля! – едва не сбив старуху с ног, молодой человек ввалился в квартиру.
Только теперь впечатлительный школьник вспомнил, что несколько раз видел этого человека по телевизору. А это был начинавший, но уже громко заявивший о себе молодой актер по фамилии Лассаль, которого к этому времени успели объявить великим некоторые критики, настроенные особенно благожелательно и восторженно.
Лассаль вошел в фойе театра, глядя куда-то поверх голов, как раз в ту секунду, когда находившиеся там люди вскрикнули из-за рассыпавшихся денег.
Произошедшая за этим немая сцена длилась целых десять или двадцать секунд: все, кто был в этот момент в фойе театра поблизости от входа, включая подростков из провинции, конечно, узнали Лассаля и ждали, что он станет делать, увидав лежавшие на полу прямо у его ног банкноты.
Лассаль же, который вошел в фойе театра с гордо поднятой головой, как показалось впечатлительному школьнику, не видел того, что было у его ног и, вероятно, решил, что пораженные возгласы, которые на самом-то деле относились к рассыпавшимся деньгам, вызваны его появлением.
Впрочем, конечно, неожиданное появление Лассаля именно в этот момент еще больше поразило находившихся поблизости людей. Два этих события – падение денег и появление Лассаля – наложились друг на друга, и Лассаль, как представилось в этот момент впечатлительному школьнику, сам удивился, что один его вид действует на людей подобно грому с ясного неба. Конечно, как представлялось впечатлительному школьнику, Лассаль знал себе цену и знал, что производит на зрителей сильное впечатление, но что оно до такой степени сильно, Лассаль, безусловно, не предполагал. Лассаль не смог сдержать довольной улыбки и, по-прежнему не глядя себе под ноги, прошел в фойе прямо по лежавшим на полу деньгам Таборского, мимо билетерши, которая с восторгом и угодничеством заглядывала ему в лицо, не зная, чем она в этот момент может услужить ему.
Он прошел по деньгам, оставив на купюрах грязные большие следы, и некоторые из них даже прилипли к подошвам его ботинок и отвалились лишь позже. И впечатлительный школьник вдруг увидел, как велик, как огромен этот человек в своем невероятном экстазе, в своем самолюбовании. Как каждая клеточка тела этого человека послушно двигалась в такт его тигриной, легкой и сильной походке. И впечатлительный школьник, кажется, самим костным мозгом своим ощутил, что даже если и принять на веру бредовое предположение, что до этого мига человек этот, Лассаль, был совершенно ничтожен, пуст, глуп, и только глупость и неразборчивость толпы могла вознести его куда-то, на какой-то пьедестал, где есть известность и величие, то в эту секунду он нечто такое пережил, такая страшная дуга восхитительного экстаза в нем блеснула, что выжгла она в нем невероятный, фантастический след. И след этот до самой смерти читаться будет в горящих глазах его, и будут смотреть в глаза эти потрясенные зрители и верить им, верить, что бы и как ни говорил человек этот, одним блеском этим завороженные…
На Таборского Лассаль даже не взглянул. Остановившись, Лассаль крикнул какой-то другой женщине, похожей на билетершу, которую впечатлительный школьник поначалу не заметил и которая уже бежала к дверям, к театральному кумиру совсем с другой стороны фойе:
– Анна Серафимовна, что же это такое?! В служебный вход – не войдешь! Заперт! Я столько времени жал на звонок!. – Лассаль в этот момент продолжал улыбаться. Впечатлительному школьнику представилось, что Лассаль все сильнее начинал осознавать, какой невероятный, удивительный вскрик раздался в фойе театра при его появлении, как округлились глаза находившихся там людей, как замерли они пораженно, когда он вошел в дверь.
Всю эту сцену – разинутые рты, перекошенные лица, обалдевшую билетершу, которая не знала, куда ей кидаться, Лассаль – полагал впечатлительный школьник – принял за подтверждение собственного величия. И от такого невероятного, потрясающего, невиданного впечатления, которое он, может, в глазах зрителей не видел ни на одном из своих спектаклей, актер Лассаль взлетел, вознесся к самым вершинам счастья – так в этот миг представилось впечатлительному школьнику, потому что глаза Лассаля стали лучиться уже неким безумным счастьем, а превосходство над собравшимися в театральном фойе людьми, которое он излучал, уже стало немного отдавать сумасшествием.
***
- За всей этой модой, Петро, стоит что-то большее, ужасное, в чем я, Жора-Людоед, так до сих пор еще и не разобрался... - сказал вор вору в «однушке», где они отсиживались после ограбления. - Тут такие тонкости!.. Такие навороты...
- В смысле? - спросил Петро.
- В том смысле, что мода сама себя прячет, маскирует, выдает за что-то... А что-то это, в свою очередь, себя за моду выдает...
- А знаешь, что я тебе скажу, Людоед, - перебил его Петро. - Мы с тобой уже в этой квартире допились до сумасшествия и несем полную чушь. - Никакой такой моды нет, никто ничего не скрывает. Никакие подростки ничего не чувствуют... Все это ты выдумал от нечего делать.
- Считай так... Я тебя переубеждать не буду, - равнодушно сказал Людоед.
За много лет до побега Жоры-Людоеда из тюрьмы «Матросская тишина»
Тем временем никто не бросался собирать банкноты, никто даже не шелохнулся, не сделал ни шажка, не нагнулся. И в первую очередь не спешил подбирать с пола свои деньги сам Таборский.
Дальше все происходило очень быстро: женщина что-то тихо сказала Лассалю, и он, подписав несколько программок, протянутых ему подсуетившимися почитателями, пошел обратно к двери и тут наконец заметил Таборского. Тот стоял невероятно прямо, так, как будто это не его деньги валялись на полу, и так же, как все, смотрел на Лассаля.
– Как ты поживаешь? – спросил Лассаль Таборского, вероятно, по старой дружбе. – Зарабатываешь деньги?.. Ну-ну!.. Зачем ты ушел из театра? Ты же творец, Таборский! А не какой-то жалкий бизнесмен!
– Но почему сразу жалкий?! Может, это мое призвание, – спокойно проговорил Таборский.
Лассаль по-прежнему не смотрел себе под ноги, а между тем одна из крупных купюр опять прилипла к подошве его ботинка.
– Это его призвание! Может… – Лассаль кивнул в сторону впечатлительного школьника, который к этому моменту уже подошел к ним совсем близко. – А Таборский мог блистать на сцене.
– Да ну тебя! Иди, тебе надо сейчас играть… И не нужно было тебе появляться здесь, в фойе.
– Иду, а ты собирай деньги… – сказал Лассаль и стало понятно, что он с самого начала разглядел, что лежит на полу.
– Да ну их к черту! – сказал Таборский и, не оборачиваясь, медленно пошел куда-то в сторону буфета.
Лассаль, хмыкнув, вышел из театра. Никто по-прежнему не шевелился.
– Стойте! – крикнул Таборскому впечатлительный школьник. Таборский остановился и, обернувшись, отрешенно посмотрел на него.
А впечатлительный школьник уже торопливо подбирал рассыпанные на полу купюры. Мигом собрав их, он подбежал к Таборскому и протянул тому деньги:
– Возьмите!.. Бедные, несчастные деньги!.. Беззащитные. Как он их растоптал! А одну купюру он даже унес на своем ботинке. Деньги за себя постоять не могут.
– Что?! – пораженно спросил Таборский, беря деньги из рук впечатлительного школьника.– Странные у тебя мысли, – проговорил Таборский. – Но, во всех случаях, спасибо за помощь. Приглашаю тебя со мной в буфет. Я как раз шел выпить вина. Ну а тебя угощу мороженым.
Они пошли в буфет.
– Кто этот человек в белом шарфе? – спросил по дороге впечатлительный школьник.
– О, это знаменитость, восходящая звезда актер Лассаль. Он действительно великолепный актер. У него во всем свой оригинальный почерк. Он и к спектаклю-то, в отличие от большинства актеров, никогда не готовится, играет с колес, приходит в театр позже зрителей. Сегодня ты его увидишь на сцене. Он играет Арбенина. Не знаю, почему он позволил себе появиться в фойе перед спектаклем…
– Да-а, жаль мне вас. Лассаль по вашим деньгам прошел и даже не взглянул на них, стал автографы раздавать. Я же понимаю, как вам должно быть обидно: вам же хотелось, чтобы все восхищались вашими деньгами, говорили о них, и вот – ваши деньги в грязи лежат, а все в этот момент смотрят на Лассаля, а на вас с вашими деньгами, хоть они и очень большие, никто внимания не обращает. Я представляю, как вы должны не любить театр и актеров!
– Перестань, все это неправда, – Таборский положил на плечо впечатлительному школьнику руку. – Актеры – замечательные, талантливые люди, я сам еще недавно был актером. Так что все, что ты говоришь, – это чушь!
– Как чушь?!. Он и сам про вас сказал, что вы жалкий бизнесмен, а могли бы быть творцом, блистать на сцене. Значит, вы должны завидовать. Оно и понятно, профессию актера с профессией бизнесмена не сравнить – не та модность и яркость!..
– Перестань, почему это у бизнесменов - не та модность. Чушь какую-то ты несешь! Где ты только всего этого, такой маленький, понабрался?..
Подросток Сергей Кузнецов, будущий артист самого необыкновенного в мире самодеятельного театра «Хорин» с псевдонимом Томмазо Кампанелла хотел вместо ответа показать на продавщицу театральных буклетов - может быть, Таборский поспорил бы с ней, - но, поискав ее глазами в театральном холле, нигде не обнаружил.
- Среди бизнесменов тоже полно модных людей! - продолжал Таборский. - А я что, не модный? Очень даже модный! И яркий, - самодовольно проговорил он и хохотнул.
Нервный школьник презрительно фыркнул:
- Модность - да не та! Яркость - да не актерская.
Таборский предпочел не обратить внимания на эти слова Сергея Кузнецова.
- Да и чего мне завидовать Лассалю - он ведь мой друг, - продолжал молодой мужчина.
- А что же, другу нельзя завидовать что ли? Знаете что, а не устроить ли нам с вами одну вещь... - какая-то странная злость охватила впечатлительного школьника. Он понимал, что собирается высказать нехорошую идею и в другой раз и в другом состоянии он ни за что бы не произнес ее вслух, но разговор с продавщицей буклетов так подействовал ему на нервы, что он не мог успокоиться.
Он этот разговор воспринял, как продолжение «удара», который был нанесен ему на улице перед театром. И ему отчаянно хотелось ответить действием на действие. У него даже какой-то азарт в этом вопросе появился. Но один, хоть, несмотря на свою нервность, он был и отчаянным подростком, он бы на все это не осмелился. Но если Таборский его поддержит...
Они подошли к буфету и, не становясь в очередь, Таборский попросил у буфетчицы бокал дорогого вина. Никто из множества людей, стоявших в очереди, не сказал им ни слова, наоборот, все почтительно расступились перед ними, но буфетчица была согласна продать только бутылку целиком, и Таборский взял целую бутылку. Впечатлительному школьнику он взял мороженое. Они сели за свободный столик, и Таборский выпил немного вина.
– Я слышал, вы ушли из театра, – проговорил впечатлительный школьник. - Значит, вам уже плевать, что здесь будет...
- Не понимаю тебя... - Таборский внимательно посмотрел на Сергея Кузнецова. Он не мог понять, о чем говорит этот подросток.
- А что тут понимать? - загадочно произнес впечатлительный школьник. - Они на нас давят, наносят удар. Мол, они одни только в моде. А мы тоже... Вот я слышал, есть такое понятие - асимметричный ответ. Посмотрим, как они со своей модностью против нашего ответа разберутся...
Таборский пожал плечами:
- Ничего не понимаю.
Впечатлительный школьник осознал, что молодой мужчина явно не готов откликнуться на его идею, которая созрела у него в голове, поддержать ее.
«Надо на него подействовать, - подумал впечатлительный школьник. - Так же, как на меня подействовала продавщица буклетов».
- Да, вы - бизнесмен, деньги зарабатываете. Штука, конечно, хорошая, но сама по себе не модная. Сейчас в моде театр и его актеры - они одни. Представляю, как вам должно быть обидно... Вон, даже по деньгам вашим ходят, как по паркету. Я же понимаю, вам хочется, чтобы все вам завидовали, все вами восхищались, но добиться восхищения одним лишь богатством – невозможно. Богатство – это лишь сумма денег, а сумма – это цифра, а цифра – вещь совершенно серая и неяркая. Успех – да не тот!..
– Какую околесицу ты городишь!.. – сказал Таборский.
– Значит, вы не согласны со мной? – спросил впечатлительный школьник.
– Конечно, не согласен, – ответил Таборский. – Ты что, воспринял всерьез то, что я сказал там, у гардероба?.. Я же шутил!.. Я совсем не хочу, чтобы мне завидовали.
– А скажите, рисовать картины морских баталий, скажем, Трафальгарского сражения - это занятие модное?– спросил впечатлительный школьник.
- Модное?.. - Таборский опять пожал плечами. - Я думаю, что нет... Что тут модного? Когда оно было, это Трафальгарское сражение - сто, двести, триста лет назад?
– Ну, ладно, – поднялся со своего стула Таборский. Он уже жалел, что принялся общаться с этим странным пареньком. – Я вообще-то должен встретить у входа одного человека, отдать ему ту самую сумму, про которую ты говоришь, что она беззащитная, - Таборский пьяно хохотнул. - А его все нет и нет. Как бы мне не опоздать в зрительный зал. Ты давай, доедай мороженое, а я пойду, подожду его там, у входа, покурю.
Таборский торопливо, желая поскорее избавиться от странного подростка, ушел.
Сергей Кузнецов с досадой посмотрел ему вслед. Нервному школьнику так и не удалось поделиться с молодым мужчиной возникшей у него идеей.
Впечатлительный подросток посидел с полминуты в задумчивости, а потом взял едва начатую Таборским бутылку вина, наполнил до краев его стакан и залпом выпил его. Поморщился и тут же, налив второй стакан, вновь выпил. Налил третий - поднес его к губам.
– Эй, ты что, с ума сошел, что ли?! А ну-ка!.. Граждане, заберите у него бутылку!.. – закричала заметив, как он пьет вино, буфетчица.
Не дожидаясь продолжения сцены, впечатлительный школьник встал и, на ходу выпив третий стакан и поставив его на самый крайний столик, вышел из буфета в фойе. В желудке у него, тем временем, стало как-то ужасно нехорошо, а в голову ударила сильная волна опьянения.
Дали третий звонок. Впечатлительный школьник вошел в зал и разыскал свое место. Кресло рядом с ним оказалось свободно – его подружка в театр не пришла…
Свет погас и раскрылся занавес.
Сцена… В центре – огромный карточный стол. Зеленое сукно, багрово-красный ковер. Сверху – лампа в абажуре. Сидят игроки, рассыпаны карты, мечут банк. Кругом мрачная декорация: бастионы Петропавловской крепости, шпиль собора, высунувшийся из небытия кусок решетки Летнего сада, ветвь засохшего дерева, фиолетово-черная Нева, такое же небо с плывущими по нему страшными облаками, причал, безмолвный силуэт парусника…
Глава седьмая.
МОДА НА БАНДИТОВ И УБИЙЦ
- Привет, бабуля! – едва не сбив старуху с ног, молодой человек ввалился в квартиру.
