— Хорошо, — и он кивнул, а когда Северус попросил следовать за ним — неуверенно оглянулся на вход в Большой Зал, где остался Дамблдор и его борода — вся в крошках печенья...
Они стояли в классе, где Гарри уже был и не однажды: тут много засаленных котлов, разноцветных склянок и чучел с разинутым ртом. Пахло, правда, приятно, не под стать страшному кабинету: полевыми цветами и пихтой. Когда профессор зашёл за свой стол, Гарри увидел разложенные на материи травы; наверное, они сорваны этим утром, раз пахнут так замечательно.
— Вы же в лесу их берёте? — и Гарри потрогал пальчиком какое-то соцветие, пока Северус отвернулся к шкафу.
— Да.
— Из них вы варите кашу для мадам Помфри?
Снейп даже не сразу понял, какую кашу имеет в виду мальчишка.
— Зелье. Это зелье, а не каша.
— А похоже на кашу.
Северус вынул нужную реторту и наконец повернулся обратно к ребёнку.
— Не трогай, — стрельнул он взглядом на маленький пальчик.
Гарри тут же спрятал руки за спину и виновато зарумянился.
— Выпей, — вновь скомандовал Северус, перелив содержимое реторты в стакан и протянув его через стол мальчишке.
Гарри опасливо покосился на серую кашу, от которой пахло какими-то мокрыми кошками. Мокрые кошки, оказываются, тоже умещаются в стакан...
— А что это? — робко поинтересовался Гарри, морщась.
— Моя просьба.
Снейп был непреклонен: он внимательно, поджав серые губы, ждал, пока Гарри проглотит эти помои. А у Гарри даже в глазах защипало — так противен был запах.
И вот вдруг, ни с того ни с сего, — тихий стук в дверь.
Гарри даже не успел заметить, как из его пальцев выдернули стакан и тут же всунули вместо него какой-то пузырёк. Как раз вовремя, к слову, ведь в это мгновение отворилась, наконец, дверь, и на пороге нарисовался сам Альбус Дамблдор.
— Директор, — сдержанно поприветствовал Снейп, — вы как раз вовремя.
— Надо же! — весьма фальшиво удивился тот, шагая вглубь кабинета и прикрывая своей морщинистой рукой дверь. — Извини, Северус, что вмешался.
Гарри стало почему-то совсем неуютно. Он крепко обхватывал пальцами флакон и робко водил взглядом от одного волшебника к другому, не решаясь даже вздохнуть. И хотя оба чародея были невозмутимы, как-то интуитивно казалось — что-то произошло.
— Мистер Фостер вызвался передать вам образец зелья, — крайне раздосадованным тоном сообщил Снейп, грузно опустившись на стул и сложив на столе руки. Дамблдор внимательно следил за ним поверх своих очков. — Будет лучше, если вы возьмёте образец сами. Фостер весьма неуклюж.
— Конечно, мальчик мой. Конечно. И вовсе удивительно, что ты позволил мистеру Фостеру вновь подойти к этому зелью столь близко, — торопливо ответил директор, жестом руки подзывая маленького Гарри к себе и весьма ласково поглаживая его по макушке. — А ведь это очень важное для нас зелье. Важнее всех остальных, не правда ли, Северус?
— Да, директор.
Седовласый чародей взял в ладонь небольшой пузырёк и пару секунд рассматривал его на свет. А Снейп не мог отделаться от ощущения, что он для Дамблдора - вот такое же зелье, и тот — не оставалось сомнений — видел его насквозь.
Гарри стоял, приросший к месту, — неуверенный, растерявшийся. Обманывать он не любил, но обманывать чужие ожидания, пожалуй, он не любил ещё больше.
Поэтому, когда его вывели из кабинета, где остался крайне мрачный профессор зелий, когда его привели наверх и дали целую миску конфет, — даже тогда Гарри уверенно отвечал:
— Я бы и сам принёс зелье. Ведь я ни капельки не неуклюж!
* * *
Перед тем, как пойти повиниться перед «Неслабоками», маленький Гарри решил кое-что узнать.
Дело было буквально следующим утром. Прямо перед началом занятий, Северус наткнулся на Гарри (что стало входить в привычку). А тот, видимо, только и ждал, чтобы на него наткнулись, да не кто-нибудь, а именно Северус Снейп.
«За что?!» — патетически вопрошал голос в голове профессора зельеварения.
— Доброе утро, сэр, — обезоруживающе сиял мальчонка, шаловливо прищурившись.
Северус очень красноречиво тронул одним пальцем мальчишескую макушку и без усилия отодвинул Гарри со своего пути.
Но Гарри смотрел на брови и понимал, что он всё правильно делает.
Вприпрыжку ребёнок вновь опередил профессора, и тот уже не выдержал и грозно навис над ним.
— Мистер Фостер, чем я обязан столь пристальному вниманию? — притворно вежливо, сквозь зубы поинтересовался он.
Гарри ничего притворного, конечно же, не заметил.
— Вам понравилось, перфессор? — спросил он загадочно.
— Что понравилось? — озадачился Снейп. И тут же опомнился. — Если на этом ваши, безусловно, важные вопросы закончились, то я могу идти, мистер Фостер?
— А, значит, не нашли, — разочарованно вздохнул ребёнок и тут же задумчиво побрёл вверх по лестнице. — Как же я хорошо спрятал...
Подобными словами, пожалуй, и начинаются все беспокойные дни.
С абсолютно беспомощным выражением лица Снейп смотрел вслед мальчишке и гадал, о чём же говорил паршивец.
Гадал он и на сдвоенных уроках Слизерина и Гриффиндора, и на уроках первокурсников-пуффендуйцев, на обеде Северус от волнения за безопасность школы совсем не тронул еды, на отработке он незаметно для учеников беспокойно обследовал свои колбы и реторты, банки-склянки, котлы и ступки, но — увы! — не находил ничего похожего на «как же я хорошо спрятал».
— Завтра спрошу, — пообещал себе Снейп, поздно вечером откладывая в сторону перо и стопку пергаментов, — завтра поймаю это чудовище и спрошу обязательно.
Но в этот момент он заметил на столе неубранную книгу; потянулся к ней, с подозрением глядя на широкие щели между страниц, и вот — разгадка найдена.
В самой середине, где были рецепты ядовитых, смертельных зелий, преспокойно таилась горстка лимонных долек. Пять или шесть самых обыкновенных конфет.
Ни на секунду сомнений не было. В конце концов, на такое способен только один человек.
Не считая Дамблдора, конечно.
* * *
У мальчика Гарри, между тем, день был не менее интересным, нежели у профессора Снейпа. Сразу после своего загадочного «как же я хорошо...», он, пыхтя, взобрался на многие лестницы и пересёк многие коридоры, чтобы достигнуть пуффендуйской гостиной (это после, признаться, он вспомнил, что направился не туда).
Всё это время он думал и нервничал — ведь ему было очень страшно попадаться друзьям на глаза. И хотя большой вины Гарри до сих пор за собою не видел, что-то подсказывало ему — извиняться надо бы пойти первым.
— Как настоящий мужчина! — приободрял он себя глухим шёпотом.
Кто-то шикнул ему в ответ.
— Ах! — испуганно отшатнулся мальчишка, вскинув голову, руками вцепившись в перила, а глазами — в чей-то живой портрет. — Ой-ой!
И у Гарри едва получилось умолкнуть и замереть.
На него смотрели весьма и весьма престранно, пользуясь зеркалом. Лицо в зеркале — молодое, девичье, очень радушное, оно улыбалось Гарри задорно и ласково, зато вне зеркала, но в портрете — старое тело и седые волосы, а по рукам ползут толстые жилы, как плющ по земле.
В общем, это была женщина. А уж старуха иль младая красавица — не узнать.
— Привет, — поздоровалось отражение в зеркале.
Гарри немножко пригладил волосы, а потом сказал осторожно:
— Добрый день.
Чтобы не обидеть неуважением бабулю и чересчур не официальничать с девочкой.
— Ну, как кошка? — спросила картина всё также обыденно, будто давненько знакома с Гарри.
Гарри, однако, знаком с нею точно не был, а потому продолжил стесняться.
Между прочим, он вообще знал только Толстую Даму, да и то, благоразумно обходил этот портрет стороной.
— Кошка-спасибо, — откликнулась мартышка, шагнув наконец поближе к картине.
Девчонка, наглая морда, посмела расхохотаться, отчего тугие косы на её голове запрыгали, словно пружинки.
Гарри залился краской, но исправляться не стал — раз такая умная, значит, всё поняла.
— Нормально, — только добавил он недостающее слово.
А портрет продолжил хихикать.
— Какой забавный! — восторженно воскликнуло отражение, пока Гарри изучал взглядом пол. — А я тебя видела. Тебя и кошку. Кажется, это было вчера; я сидела в картине, где вкусный чай.
Гарри припомнил такую картину — ту самую, напротив горгульи, где вечно толпилось много народу. Там гуляла половина нарисованного Хогвартса, опиваясь нарисованным чаем и объедаясь нарисованными тарталетками. Как это можно было есть краску, Гарри не понимал.
— А впрочем, совсем не важно, — подумав, сказал вновь портрет. — Ведь ты сам, сам по себе, — интересный.
Неловко, но всё же Гарри растянулся в улыбке и посмотрел на девочку из-под ресниц, смущённо.
— Правда? — поинтересовался он.
— Клянусь.
И улыбка мальчишки стала откровенней, он даже слегка приосанился, приободрился и осмелел.
А осмелев, спросил:
— Ты кто такая?
Девчушка собрала губы бантиком, чтобы не рассмеяться вдруг, ненароком, ведь ребёнок был презабавнейший.
— Не ты, а вы, — вмешался вдруг старческий надтреснутый голосок.
Гарри посмотрел на спину бабули строптиво, как молодая лошадка, и выдал:
— А вас и не спрашиваю.
И стал похожим на помидор.
Секунду, а может, две, было тихо, как будто вокруг — никого. А затем раздалось тоненькое девичье «ха-ха» и огрубевшее «хо-хо-хо!», эти звуки прорезали коридор, словно залпы от пушек.
— Каков грубиян! — добродушно сетовала старушка.
— Каков забияка! — потешалась девчонка, всё потряхивая своими косичками.
— Я так не хотел, — мямлил тихонько Гарри, бочком отходя от портрета, чьё полотно сотрясалось, словно живое. — Я не специально.
И ему стало вдруг так нестерпимо стыдно, что он кинулся прочь, совсем не оглядываясь по сторонам, зато смотря только под ноги. Вслед ему ещё долго доносилось веселье, а ещё бабуля сказала:
— Ты, сынок, не пужайся, ведь я в душе молода, я — шутница!
Гарри нёсся на всех парах, чтобы дальше, чтобы не слышать и не краснеть. А всё же тихенький голос до него докричался, и девочка ему говорила, девочка с добротой кликала вслед:
— Приходи к нам, маленький Гарри, и мы научим тебя шутить!
А Гарри казалось, что он до сих пор видит, как она ему улыбается.
* * *
В общем, денёк выдавался маетный. Об этом думал Гарри, прыгая через ступеньки (теперь уже вниз) до тех пор, пока перед носом не вырос знакомый вход.
Тот день был на зависть тёплым. Сквозь арки, сквозь витражи и рамы светило солнце, рассаживая по полу, потолку и стенам лучи, устраивая внутри замка целый палисадник — так беспардонно, но нежно. Толстобрюхие кучевые облака летали высоко и стайками, похожие то на птиц, то на соловых лошадей, а иногда и на одного большого и жирного человека. Всё это было чудно и чудесно — такие маленькие волшебные вещи, которые, может, навечно, а может, лишь на мгновение, которые собою похожи на жизнь и потому — замечательны.
Но вот Гарри пробрался внутрь, и округа заметно утратила краски. Неслабоки сидели, нахмурившись и сбившись в кучу, нахохлившись, как воробьи, и глядели на Гарри осуждающим взглядом.
— Так-так-так, — сказал Макаронина очень важным и насмешливым тоном.
— Так-так-так, — подхватили его Неслабоки. А кто-то даже неодобрительно покачал головой.
А Гарри так покраснел-побледнел, потупил так свои огромные глазки, так артистично развёл руками — не Гарри, а просто картинка! То было само раскаяние, а не маленький человек.
Он стоял, ковыряя пальцем столешницу, и громко, натужно дышал — видно, решался сказать.
Вся компания угрюмо за ним наблюдала.
— Ну? — не вытерпел первым Малина.
И хотя все молчали, стало ясно, что Малина высказал не столько личное мнение, сколько общественное.
— Прошу меня ни в чём не винить. Я это всё — не нарочно.
Неслабоки переглянулись серьёзно и деловито, и были они чем-то похожи на судей, только вместо напудренных париков у них на макушках болтались мятые шляпы. А вот мантии подходили на славу — чем же они не судейские?
Гарри в тот миг чувствовал себя маленьким и виноватым. Но это длилось недолго, пока Макаронина вдруг не сказал:
— Ну, ладно.
А остальные не подхватили:
— Ведь в первый же раз!
— И он говорит, не нарочно.
— Помиловать!
— Простить его!
— Можно!
— Я тоже! Я — за!
И так далее, как всегда громко и суетно. И опять улыбаясь.
В сердце у Гарри защекотало, видно, там расцвело что-то приятное, когда Неслабоки простили его. Мальчик робко им улыбнулся и с большим удовольствием сел в круг, лишь только ему предложили.
— Спасибо, — честно поблагодарил он.
— Нет-нет, ты не думай, что просто так всё закончилось, — тут же одёрнул его Синьор, севший рядом.
— Да, симпатяжка, ведь из-за тебя мы потеряли очки, — подхватила и Анна, которая, может, и хотела припугнуть Гарри, но при всём желании — не могла. Ведь симпатяжка смотрела на неё влюблённым глазами и совсем не боялась. — Мы тебя немного накажем.
— Но это не больно, — услужливо шепнул Малина, и Гарри оторвался от созерцания Анны, чтобы посмотреть на него. — Опасно, конечно, но больно не будет.
— А что же мне сделать? — заинтересовался Гарри.
Все Неслабоки заговорщицки переглянулись.
Лишь Индюк вдруг не выдержал и возмутился:
— Ну, нет, убьёт же! На этот раз точно!
— А надо делать всё аккуратно, тогда не убьёт! — запальчиво крикнул Синьор в ответ.
— Что кричишь?! Это не из-за меня же — вот так!
— Надо сделать!
— Чтобы всем доказать, что можем — и сделаем, не попавшись!
Гарри слушал разгоравшийся спор молчаливо, но с присущим ему любопытством. Особенно ему нравилось, как Синьор потрясал кулаком, а его шляпа в такой момент ехала на нос.
— Ребята, тише! А ну замолчать! — скомандовала Анна, и Неслабоки послушались её неохотно, но тут же. — Мы всё уже с вами продумали. Значит, теперь — говорим, а не обсуждаем. Кому не нравится, так надо было раньше об этом думать. Верно я говорю?
— Верно! — поддержала её большая часть Неслабок.
Индюк нахмурился, но рукою махнул, мол, так уж и быть, воля ваша.
Макаронина вновь взял себе слово и начал, хитрющий, во весь рот ухмыляясь:
— Знаешь, а ведь мы тут подумали: раз так вышло со Снейпом, значит, и отрабатывать долг на нём. Ведь он всего лишь учитель, и он не помеха такой гигантской...
— Процветающей...
— Магической...
— ...корпорации, как наша!
Гарри смотрел во все глаза и слушал внимательно — во все уши.
Макаронина выдержал интригующую паузу, а потом затрещал, выпалив всё на одном дыхании — так ему не терпелось!
— Приходи в полдень к кабинету, а вот когда зайдёшь, сразу иди к столу Снейпа и пейпервоепопавшеесязелье. Не раздумывая!
— Чего-чего? — непонятливо переспросил Гарри, разобрав лишь начало.
— ПЕРВОЕПОПАВШЕЕСЯ! — громко повторил Синьор, отчего, к слову, легче совсем не стало.
— Он имеет в виду, пей то зелье, которое увидишь первым, — не выдержала Анна, остервенело прикрыв рот Макаронине — того, видно, данный план приводил в неописуемый восторг. — Пей перед всем классом — это всё, что от тебя и требуется.
— Тебе же не сложно? — встрял в разговор Малина.
— Тебе же не страшно? — как-то сердито спросила Зверь.
Гарри покачал головой и сказал:
— Я теперь ничего не боюсь.
— Молодец, — похвалила его Анна.
А Макаронина был проницательней, он спросил осторожно:
— Это ещё почему?
В ответ Гарри сунул руку за пазуху и под восторженные аханья извлёк оттуда длинную-длинную, прехорошую, прекрасивую — волшебную палочку.
Ребятня так и взвизгнула. А потом кинулась спрашивать, а слушая — удивляться, и хлопать Гарри по плечам и спине, и говорить:
Они стояли в классе, где Гарри уже был и не однажды: тут много засаленных котлов, разноцветных склянок и чучел с разинутым ртом. Пахло, правда, приятно, не под стать страшному кабинету: полевыми цветами и пихтой. Когда профессор зашёл за свой стол, Гарри увидел разложенные на материи травы; наверное, они сорваны этим утром, раз пахнут так замечательно.
— Вы же в лесу их берёте? — и Гарри потрогал пальчиком какое-то соцветие, пока Северус отвернулся к шкафу.
— Да.
— Из них вы варите кашу для мадам Помфри?
Снейп даже не сразу понял, какую кашу имеет в виду мальчишка.
— Зелье. Это зелье, а не каша.
— А похоже на кашу.
Северус вынул нужную реторту и наконец повернулся обратно к ребёнку.
— Не трогай, — стрельнул он взглядом на маленький пальчик.
Гарри тут же спрятал руки за спину и виновато зарумянился.
— Выпей, — вновь скомандовал Северус, перелив содержимое реторты в стакан и протянув его через стол мальчишке.
Гарри опасливо покосился на серую кашу, от которой пахло какими-то мокрыми кошками. Мокрые кошки, оказываются, тоже умещаются в стакан...
— А что это? — робко поинтересовался Гарри, морщась.
— Моя просьба.
Снейп был непреклонен: он внимательно, поджав серые губы, ждал, пока Гарри проглотит эти помои. А у Гарри даже в глазах защипало — так противен был запах.
И вот вдруг, ни с того ни с сего, — тихий стук в дверь.
Гарри даже не успел заметить, как из его пальцев выдернули стакан и тут же всунули вместо него какой-то пузырёк. Как раз вовремя, к слову, ведь в это мгновение отворилась, наконец, дверь, и на пороге нарисовался сам Альбус Дамблдор.
— Директор, — сдержанно поприветствовал Снейп, — вы как раз вовремя.
— Надо же! — весьма фальшиво удивился тот, шагая вглубь кабинета и прикрывая своей морщинистой рукой дверь. — Извини, Северус, что вмешался.
Гарри стало почему-то совсем неуютно. Он крепко обхватывал пальцами флакон и робко водил взглядом от одного волшебника к другому, не решаясь даже вздохнуть. И хотя оба чародея были невозмутимы, как-то интуитивно казалось — что-то произошло.
— Мистер Фостер вызвался передать вам образец зелья, — крайне раздосадованным тоном сообщил Снейп, грузно опустившись на стул и сложив на столе руки. Дамблдор внимательно следил за ним поверх своих очков. — Будет лучше, если вы возьмёте образец сами. Фостер весьма неуклюж.
— Конечно, мальчик мой. Конечно. И вовсе удивительно, что ты позволил мистеру Фостеру вновь подойти к этому зелью столь близко, — торопливо ответил директор, жестом руки подзывая маленького Гарри к себе и весьма ласково поглаживая его по макушке. — А ведь это очень важное для нас зелье. Важнее всех остальных, не правда ли, Северус?
— Да, директор.
Седовласый чародей взял в ладонь небольшой пузырёк и пару секунд рассматривал его на свет. А Снейп не мог отделаться от ощущения, что он для Дамблдора - вот такое же зелье, и тот — не оставалось сомнений — видел его насквозь.
Гарри стоял, приросший к месту, — неуверенный, растерявшийся. Обманывать он не любил, но обманывать чужие ожидания, пожалуй, он не любил ещё больше.
Поэтому, когда его вывели из кабинета, где остался крайне мрачный профессор зелий, когда его привели наверх и дали целую миску конфет, — даже тогда Гарри уверенно отвечал:
— Я бы и сам принёс зелье. Ведь я ни капельки не неуклюж!
* * *
Перед тем, как пойти повиниться перед «Неслабоками», маленький Гарри решил кое-что узнать.
Дело было буквально следующим утром. Прямо перед началом занятий, Северус наткнулся на Гарри (что стало входить в привычку). А тот, видимо, только и ждал, чтобы на него наткнулись, да не кто-нибудь, а именно Северус Снейп.
«За что?!» — патетически вопрошал голос в голове профессора зельеварения.
— Доброе утро, сэр, — обезоруживающе сиял мальчонка, шаловливо прищурившись.
Северус очень красноречиво тронул одним пальцем мальчишескую макушку и без усилия отодвинул Гарри со своего пути.
Но Гарри смотрел на брови и понимал, что он всё правильно делает.
Вприпрыжку ребёнок вновь опередил профессора, и тот уже не выдержал и грозно навис над ним.
— Мистер Фостер, чем я обязан столь пристальному вниманию? — притворно вежливо, сквозь зубы поинтересовался он.
Гарри ничего притворного, конечно же, не заметил.
— Вам понравилось, перфессор? — спросил он загадочно.
— Что понравилось? — озадачился Снейп. И тут же опомнился. — Если на этом ваши, безусловно, важные вопросы закончились, то я могу идти, мистер Фостер?
— А, значит, не нашли, — разочарованно вздохнул ребёнок и тут же задумчиво побрёл вверх по лестнице. — Как же я хорошо спрятал...
Подобными словами, пожалуй, и начинаются все беспокойные дни.
С абсолютно беспомощным выражением лица Снейп смотрел вслед мальчишке и гадал, о чём же говорил паршивец.
Гадал он и на сдвоенных уроках Слизерина и Гриффиндора, и на уроках первокурсников-пуффендуйцев, на обеде Северус от волнения за безопасность школы совсем не тронул еды, на отработке он незаметно для учеников беспокойно обследовал свои колбы и реторты, банки-склянки, котлы и ступки, но — увы! — не находил ничего похожего на «как же я хорошо спрятал».
— Завтра спрошу, — пообещал себе Снейп, поздно вечером откладывая в сторону перо и стопку пергаментов, — завтра поймаю это чудовище и спрошу обязательно.
Но в этот момент он заметил на столе неубранную книгу; потянулся к ней, с подозрением глядя на широкие щели между страниц, и вот — разгадка найдена.
В самой середине, где были рецепты ядовитых, смертельных зелий, преспокойно таилась горстка лимонных долек. Пять или шесть самых обыкновенных конфет.
Ни на секунду сомнений не было. В конце концов, на такое способен только один человек.
Не считая Дамблдора, конечно.
* * *
У мальчика Гарри, между тем, день был не менее интересным, нежели у профессора Снейпа. Сразу после своего загадочного «как же я хорошо...», он, пыхтя, взобрался на многие лестницы и пересёк многие коридоры, чтобы достигнуть пуффендуйской гостиной (это после, признаться, он вспомнил, что направился не туда).
Всё это время он думал и нервничал — ведь ему было очень страшно попадаться друзьям на глаза. И хотя большой вины Гарри до сих пор за собою не видел, что-то подсказывало ему — извиняться надо бы пойти первым.
— Как настоящий мужчина! — приободрял он себя глухим шёпотом.
Кто-то шикнул ему в ответ.
— Ах! — испуганно отшатнулся мальчишка, вскинув голову, руками вцепившись в перила, а глазами — в чей-то живой портрет. — Ой-ой!
И у Гарри едва получилось умолкнуть и замереть.
На него смотрели весьма и весьма престранно, пользуясь зеркалом. Лицо в зеркале — молодое, девичье, очень радушное, оно улыбалось Гарри задорно и ласково, зато вне зеркала, но в портрете — старое тело и седые волосы, а по рукам ползут толстые жилы, как плющ по земле.
В общем, это была женщина. А уж старуха иль младая красавица — не узнать.
— Привет, — поздоровалось отражение в зеркале.
Гарри немножко пригладил волосы, а потом сказал осторожно:
— Добрый день.
Чтобы не обидеть неуважением бабулю и чересчур не официальничать с девочкой.
— Ну, как кошка? — спросила картина всё также обыденно, будто давненько знакома с Гарри.
Гарри, однако, знаком с нею точно не был, а потому продолжил стесняться.
Между прочим, он вообще знал только Толстую Даму, да и то, благоразумно обходил этот портрет стороной.
— Кошка-спасибо, — откликнулась мартышка, шагнув наконец поближе к картине.
Девчонка, наглая морда, посмела расхохотаться, отчего тугие косы на её голове запрыгали, словно пружинки.
Гарри залился краской, но исправляться не стал — раз такая умная, значит, всё поняла.
— Нормально, — только добавил он недостающее слово.
А портрет продолжил хихикать.
— Какой забавный! — восторженно воскликнуло отражение, пока Гарри изучал взглядом пол. — А я тебя видела. Тебя и кошку. Кажется, это было вчера; я сидела в картине, где вкусный чай.
Гарри припомнил такую картину — ту самую, напротив горгульи, где вечно толпилось много народу. Там гуляла половина нарисованного Хогвартса, опиваясь нарисованным чаем и объедаясь нарисованными тарталетками. Как это можно было есть краску, Гарри не понимал.
— А впрочем, совсем не важно, — подумав, сказал вновь портрет. — Ведь ты сам, сам по себе, — интересный.
Неловко, но всё же Гарри растянулся в улыбке и посмотрел на девочку из-под ресниц, смущённо.
— Правда? — поинтересовался он.
— Клянусь.
И улыбка мальчишки стала откровенней, он даже слегка приосанился, приободрился и осмелел.
А осмелев, спросил:
— Ты кто такая?
Девчушка собрала губы бантиком, чтобы не рассмеяться вдруг, ненароком, ведь ребёнок был презабавнейший.
— Не ты, а вы, — вмешался вдруг старческий надтреснутый голосок.
Гарри посмотрел на спину бабули строптиво, как молодая лошадка, и выдал:
— А вас и не спрашиваю.
И стал похожим на помидор.
Секунду, а может, две, было тихо, как будто вокруг — никого. А затем раздалось тоненькое девичье «ха-ха» и огрубевшее «хо-хо-хо!», эти звуки прорезали коридор, словно залпы от пушек.
— Каков грубиян! — добродушно сетовала старушка.
— Каков забияка! — потешалась девчонка, всё потряхивая своими косичками.
— Я так не хотел, — мямлил тихонько Гарри, бочком отходя от портрета, чьё полотно сотрясалось, словно живое. — Я не специально.
И ему стало вдруг так нестерпимо стыдно, что он кинулся прочь, совсем не оглядываясь по сторонам, зато смотря только под ноги. Вслед ему ещё долго доносилось веселье, а ещё бабуля сказала:
— Ты, сынок, не пужайся, ведь я в душе молода, я — шутница!
Гарри нёсся на всех парах, чтобы дальше, чтобы не слышать и не краснеть. А всё же тихенький голос до него докричался, и девочка ему говорила, девочка с добротой кликала вслед:
— Приходи к нам, маленький Гарри, и мы научим тебя шутить!
А Гарри казалось, что он до сих пор видит, как она ему улыбается.
* * *
В общем, денёк выдавался маетный. Об этом думал Гарри, прыгая через ступеньки (теперь уже вниз) до тех пор, пока перед носом не вырос знакомый вход.
Тот день был на зависть тёплым. Сквозь арки, сквозь витражи и рамы светило солнце, рассаживая по полу, потолку и стенам лучи, устраивая внутри замка целый палисадник — так беспардонно, но нежно. Толстобрюхие кучевые облака летали высоко и стайками, похожие то на птиц, то на соловых лошадей, а иногда и на одного большого и жирного человека. Всё это было чудно и чудесно — такие маленькие волшебные вещи, которые, может, навечно, а может, лишь на мгновение, которые собою похожи на жизнь и потому — замечательны.
Но вот Гарри пробрался внутрь, и округа заметно утратила краски. Неслабоки сидели, нахмурившись и сбившись в кучу, нахохлившись, как воробьи, и глядели на Гарри осуждающим взглядом.
— Так-так-так, — сказал Макаронина очень важным и насмешливым тоном.
— Так-так-так, — подхватили его Неслабоки. А кто-то даже неодобрительно покачал головой.
А Гарри так покраснел-побледнел, потупил так свои огромные глазки, так артистично развёл руками — не Гарри, а просто картинка! То было само раскаяние, а не маленький человек.
Он стоял, ковыряя пальцем столешницу, и громко, натужно дышал — видно, решался сказать.
Вся компания угрюмо за ним наблюдала.
— Ну? — не вытерпел первым Малина.
И хотя все молчали, стало ясно, что Малина высказал не столько личное мнение, сколько общественное.
— Прошу меня ни в чём не винить. Я это всё — не нарочно.
Неслабоки переглянулись серьёзно и деловито, и были они чем-то похожи на судей, только вместо напудренных париков у них на макушках болтались мятые шляпы. А вот мантии подходили на славу — чем же они не судейские?
Гарри в тот миг чувствовал себя маленьким и виноватым. Но это длилось недолго, пока Макаронина вдруг не сказал:
— Ну, ладно.
А остальные не подхватили:
— Ведь в первый же раз!
— И он говорит, не нарочно.
— Помиловать!
— Простить его!
— Можно!
— Я тоже! Я — за!
И так далее, как всегда громко и суетно. И опять улыбаясь.
В сердце у Гарри защекотало, видно, там расцвело что-то приятное, когда Неслабоки простили его. Мальчик робко им улыбнулся и с большим удовольствием сел в круг, лишь только ему предложили.
— Спасибо, — честно поблагодарил он.
— Нет-нет, ты не думай, что просто так всё закончилось, — тут же одёрнул его Синьор, севший рядом.
— Да, симпатяжка, ведь из-за тебя мы потеряли очки, — подхватила и Анна, которая, может, и хотела припугнуть Гарри, но при всём желании — не могла. Ведь симпатяжка смотрела на неё влюблённым глазами и совсем не боялась. — Мы тебя немного накажем.
— Но это не больно, — услужливо шепнул Малина, и Гарри оторвался от созерцания Анны, чтобы посмотреть на него. — Опасно, конечно, но больно не будет.
— А что же мне сделать? — заинтересовался Гарри.
Все Неслабоки заговорщицки переглянулись.
Лишь Индюк вдруг не выдержал и возмутился:
— Ну, нет, убьёт же! На этот раз точно!
— А надо делать всё аккуратно, тогда не убьёт! — запальчиво крикнул Синьор в ответ.
— Что кричишь?! Это не из-за меня же — вот так!
— Надо сделать!
— Чтобы всем доказать, что можем — и сделаем, не попавшись!
Гарри слушал разгоравшийся спор молчаливо, но с присущим ему любопытством. Особенно ему нравилось, как Синьор потрясал кулаком, а его шляпа в такой момент ехала на нос.
— Ребята, тише! А ну замолчать! — скомандовала Анна, и Неслабоки послушались её неохотно, но тут же. — Мы всё уже с вами продумали. Значит, теперь — говорим, а не обсуждаем. Кому не нравится, так надо было раньше об этом думать. Верно я говорю?
— Верно! — поддержала её большая часть Неслабок.
Индюк нахмурился, но рукою махнул, мол, так уж и быть, воля ваша.
Макаронина вновь взял себе слово и начал, хитрющий, во весь рот ухмыляясь:
— Знаешь, а ведь мы тут подумали: раз так вышло со Снейпом, значит, и отрабатывать долг на нём. Ведь он всего лишь учитель, и он не помеха такой гигантской...
— Процветающей...
— Магической...
— ...корпорации, как наша!
Гарри смотрел во все глаза и слушал внимательно — во все уши.
Макаронина выдержал интригующую паузу, а потом затрещал, выпалив всё на одном дыхании — так ему не терпелось!
— Приходи в полдень к кабинету, а вот когда зайдёшь, сразу иди к столу Снейпа и пейпервоепопавшеесязелье. Не раздумывая!
— Чего-чего? — непонятливо переспросил Гарри, разобрав лишь начало.
— ПЕРВОЕПОПАВШЕЕСЯ! — громко повторил Синьор, отчего, к слову, легче совсем не стало.
— Он имеет в виду, пей то зелье, которое увидишь первым, — не выдержала Анна, остервенело прикрыв рот Макаронине — того, видно, данный план приводил в неописуемый восторг. — Пей перед всем классом — это всё, что от тебя и требуется.
— Тебе же не сложно? — встрял в разговор Малина.
— Тебе же не страшно? — как-то сердито спросила Зверь.
Гарри покачал головой и сказал:
— Я теперь ничего не боюсь.
— Молодец, — похвалила его Анна.
А Макаронина был проницательней, он спросил осторожно:
— Это ещё почему?
В ответ Гарри сунул руку за пазуху и под восторженные аханья извлёк оттуда длинную-длинную, прехорошую, прекрасивую — волшебную палочку.
Ребятня так и взвизгнула. А потом кинулась спрашивать, а слушая — удивляться, и хлопать Гарри по плечам и спине, и говорить:
