А Можжи и тут нашёлся:
— Друг мой, — улыбнулся он и похлопал по ветке айву, — мне кажется, всё, что правильно — долго… Гораздо легче пойти и сорвать что-то в чужом саду.
* * *
Летали вокруг стрекозы, слепило солнце. Можжи и Дуб присели под айвой отдохнуть. У той так и дрожали ветки, и по земле, словно кузнечики, прыгали блики.
— Это от радости, — сказал Можжи, поняв. — Очень трудно расти одному...
— А я бы предпочёл банки с вареньем, если бы заболел, — вздохнул мечтательно Дуб.
И скробы просидели до вечера под айвой, смотря на то, как кто-то танцует от счастья, пускай и не имеет для этого рук и ног.
Полоумный
Однажды Юлька приплыла не на лодке, а на гидроцикле. Погода стояла жаркая, Дуб и Можжи отмокали в горячей воде у берега.
— Мне дали покататься, дядя! — весело сообщила она. — Хотите со мной?
Можжи приподнял очки, а Дуб — кепочку. Они оба посмотрели на гидроцикл, блестящий от морских брызг.
— На глубине прохладней, — уговаривала Юлька. — Поехали, а?
Она тоже блестела на солнце.
— Я хочу, — согласился Можжи.
— Полоумный? — удивился Дуб.
Можжи тем временем забрался на гидроцикл и поправил тёмные очки.
— Лучше быть полоумным, чем совсем без ума, мой друг.
Юлька довольно заулыбалась.
— Я вернусь за вами, дядя Дуб! — пообещала она.
— Вот ещё! — буркнул Дуб, а затем обратился к русалке, которая плавала неподалёку. — Эй, ты! Останови же его!
— Ха-ха-ха! — посмеялась русалка и подтолкнула гидроцикл — она тоже была полоумная.
Юлька нажала на газ, и в воздух поднялся фонтан, словно распустился на мгновенье цветок. Гидроцикл понёсся по морю, будто не касаясь воды.
— А-а-а! — слышался издалека голос Можжи.
— Ха-ха-ха! — смеялись русалка и Юлька.
А Дуб сидел у берега в горячей воде и не верил своим глазам. От гидроцикла образовались волны, а след из пены был похож на тот, что остался от самолёта — на след из облаков. Казалось, что Юлька и Можжи катались то по небу, то по воде. Они распугали всех чаек, и те прилетели на берег, рассевшись около Дуба.
— Чай-чай! — переговаривались они любопытно.
А может, просто просили чаю.
И когда всё закончилось, Юлька привезла Можжи обратно. Тот был мокрый до кончиков ушей, довольный и всё ещё в тёмных очках.
— Ну, дядя Дуб? — снова пристала Юлька.
Глаза у неё сияли, как русалочья чешуя, как брызги морской воды.
— Не в этой жизни! — воскликнул Дуб и начал выбираться из моря — подальше от полоумных. — Ни в этой, ни в какой-то другой!..
* * *
На закате розовели горы. Повисла уже луна, хотя не закатилось до сих пор солнце. Дуб сидел позади, вцепившись в Юльку, и его длинные усы летели за гидроциклом, как ленты морской капусты.
Русалка качалась на волнах и болтала с Можжи.
Утонула кепочка где-то в воде.
И-та-и-те!
Шло время, а Болотина конечно же не всплывала. Как и думали скробы, она залегла на дно.
Но нельзя было её просто оставить и тем более — просто о ней забыть. Так что Дуб и Можжи ходили иногда к болоту, приносили корзинку с варёной кукурузой, персики, виноград. И всегда забирали пустую корзинку.
— Можжи, это Болотина съедает или еноты? — терялся в догадках Дуб.
Можжи осматривался с надеждой:
— И та, и те, — говорил он, хотя возле корзинки были отпечатки крохотных лап.
Вскоре это стало похоже на заклинание: «и-та-и-те» повторяли скробы из раза в раз, где бы ни были. И на море, и на горе.
Когда пришло время для новой корзинки, Дуб и Можжи ходили по своим норкам, выискивая гостинцы. Пока что нашли только дыню — её на днях притащила Юлька. К счастью, с пляжа донёсся крик, словно сработало заклинание:
— Пахлава! — прокаркал кто-то. — Чурчхела!
— Можжи! — постучал в стенку Дуб. — Это оно!
— Оно! — тоже понял всё Можжи.
И они побежали вниз по горе, пока не ушёл торговец: «И-та-и-те!» — стучали их лапы и их сердца.
Солнце закатывалось за горизонт, словно большая дыня, и в закате порозовели горы. Дуб и Можжи еле успели — торговец уже сворачивал к набережной и уходил. Он был чёрный, как водоросль, и с усами — скробы запомнили его там, на ярмарке. Только теперь он был увешан чурчхелой, словно гирляндами, а в руке держал поднос с пахлавой. Пчёлы вились вокруг него, их жужжание совпадало с журчанием волн.
— Опять вы, — не обрадовался торговец, увидев скробов. — Не нужно мне варенье. Кыш!
— Не варенье, — тут же показал Можжи пару бумажек.
— И сколько?
— А сколько надо?
Торговец глянул как-то сердито, но не на скробов, а на свою пахлаву и чурчхелу. Они были не виноваты, но…
— Это сто, это двести.
— А можно по пятьдесят?
— Кыш! Кыш!
Можжи был очень умный, но всё же не умел торговаться.
— У меня только сто, — сказал он Дубу. — Давай возьмём хотя бы чурчхелу.
— Болотина любит и пахлаву…
— У тебя что-нибудь ещё сохранилось?
— Банка варенья…
Дуб и Можжи обсуждали, что делать, а торговец стоял и ждал. Наконец, он сорвал с верёвки чурчхелу, а с подноса взял пахлаву, которую ели пчёлы.
— На, — отдал он и двинулся дальше, спотыкаясь о валуны. Шлейф из пчёл потянулся следом, будто геройский плащ.
Дуб застыл, Можжи — тоже. Он держал в одной лапе деньги, а в другой — чурчхелу и пахлаву. Скробы смотрели торговцу вслед, и чем дальше он становился, тем больше казалось, что солнце закатывается не в море, а закатывается в него.
— Чурчхела! — каркал он вдалеке, хотя на пляже никого больше не было. — Пахлава!
И шёл, и спотыкался, и загоревшая его спина чернела, похожая на тлеющий уголёк.
Дуб и Можжи простояли у моря, пока торговец не уплыл за гору, как сорванный с якоря корабль.
— Волшебство! — заключил тогда Можжи.
— И-та-и-те, — согласился Дуб.
* * *
Тем вечером у болота появилась очередная корзинка — с дыней, чурчхелой и пахлавой. Дуб и Можжи еле её дотащили. Пчёлы — заплатки плаща — летали над этой корзинкой.
— Приятного, Болотина! — прокричал Можжи.
— Не лежи так долго на дне, — посоветовал тихо Дуб.
И они оставили корзинку с надеждой, что будут и та, и те.
Последнее варенье
В конце августа у Можжи был особенный день. Ярмарка по субботам становилась книжной. Торговцы здесь не водились — приезжали сами писатели. Они выкладывали из книг высокие башни, раскрывали яркими веерами и даже вешали их на крючки, словно диковинных птиц.
Можжи собирался всегда с усердием и звал с собой Дуба. А Дуб, конечно, уже не отказывался, хотя и ворчал под нос.
— Книги, опять!
Но тут он вспоминал шторм, когда спасла его именно книга.
И вот, наступил этот важный день, и скробы отправились к людям. Эта ярмарка проходила на стадионе, потому что предвещала конец. Вот и в этом году пропололи колючки и поставили несколько каруселей, а палатки писателей приукрасили живыми цветами.
— Скоро закрытие сезона, — отметил Дуб, словно Можжи не знал. И без каруселей было понятно, что пахнет не августом, а сентябрём. — У людей опять карнавал.
— Ну, не сейчас же… Сейчас — только книги!
У Можжи заблестели глаза.
— Я оставлю тебя, мой друг… — сказал он.
И прижал к себе корзинку, и побежал к толпам людей. Дуб слышал непонятные для него имена:
— Бестселлер!
— Детектив!
— Попаданка!
«Кого только так зовут?» — рассеянно думал Дуб и продолжал идти. Вскоре появились прилавки, у которых было меньше народу. Ещё скорее — прилавки, где не было никого. Дубу здесь понравилось больше, потому что он не любил толпу.
— А это что? — спросил он, подойдя к одной из пустых палаток.
Там на прилавке была одна только книга — она даже смотрелась немного смешно. Не внушительно, как пирамида и веер. Это Дуба и привлекло.
Писательница вздрогнула и проснулась — качнулся под ней деревянный стул.
— А? — не поняла она. — Кто здесь?
— Простите, это я, — поздоровался Дуб.
Писательница высунулась из палатки, оглядела Дуба с головы до хвоста и… широко зевнула. Её волосы встали от этого дыбом.
— Выход вон там, енотик, — сказала она и снова развалилась на стуле. — Не теряйся больше и не буди людей.
Писательница закрыла глаза.
Дуб не понял.
— Простите…
— А? Кто здесь?
— Меня интересует книга… Дайте мне посмотреть! — начал сердиться Дуб.
Писательница взглянула на него, как в первый раз.
— Какая книга? — не поняла она.
— Ваша!
— Вот эта, что ли?..
Тут Дуб настолько распереживался, что развернулся и убежал. Он взял в каждую лапу по толстому усу и понёсся, избегая человеческих ног. Лишь на выходе его поймал за хвост Можжи.
— Куда ты спешишь, милый друг? — удивился он. — Я не всё ещё посмотрел…
Дуб тут же рассказал, какие бывают писательницы. У Можжи загорелись глаза.
— Идём! — позвал он. — Покажи мне!
— Я не пойду, — упёрся Дуб, хотя Можжи потянул его обратно за хвост.
— Тогда постой рядышком. Я недолго!
Дуб неохотно, но согласился.
— Ну хорошо, — сказал он и указал на пустую палатку.
Можжи тут же поспешил убедиться в том, что и писатели ненормальные, как и люди.
— Жди здесь, — попросил он Дуба.
И потом Дуб расслышал, как прервался писательский храп, как стукнули ножки стула… И завязался вдруг разговор, как невидимая верёвка.
— Ну, это так, реализм… Неинтересно! — сонно поясняла писательница, и Дуб увидел кончик её чуба, похожий на рыболовный крючок. — Про настоящую жизнь. Считай — учебник истории! Вот сейчас я придумала книгу получше. В ней Скряжническая гора — это Ёжик, а гора Молчунов — это гора Верблюд. А вас, ребятки, вообще там не существует — только дельфины всякие, собаки да люди! В общем, никаких чтоб русалок и скробов… Такое популярно сейчас, енотик. Фантастика! Все дела!
Можжи, видимо, внимательно слушал.
— Так я заберу вот эту? — спросил он после.
— Да пожалуйста! — обрадовалась писательница. — Люблю варенье… Давай сюда!
И Дуб увидел, как Можжи обменивается с писательницей: он ей варенье, она ему — книгу. Первую книгу в его корзинке. Единственную книгу у неё на прилавке. Последнее варенье в этом году.
Когда Можжи вернулся, то больше не захотел нырять в людскую толпу.
Со всех сторон всё ещё горланили имена, но скробы шли мимо и сразу на выход.
— И что за книга? — не смог удержаться Дуб.
— «Скряжническая гора», — довольно заметил Можжи, обнимая свою корзинку. — Она сказала, что это про нас, мой друг…
Можжи довольно зашагал, вздёрнув нос, а Дуб медленно засеменил следом.
Обиженно.
— А меня послала на выход, — припомнил он. — И это мы ещё вредные, а?..
* * *
В норке Можжи книга отправилась на верхнюю полку. Он решил, что пока не время…
Пока у него и так было, что почитать!
Черномор
Конечно, скробы видели его в первый раз.
— Эй! — окликнул русалку Дуб. — А кто там сидит? Родственник?
Русалка нырнула и вынырнула прямо возле Дуба и Можжи.
— Папашка, — сказала она. — Все Черномором кличут.
И снова нырнула, и уплыла.
— Вот и время пришло, — догадался Можжи. — Последний день лета — первый раз у нашей горы!
Все скробы слышали, что русалки веселятся, как люди, но не на стадионе, где карнавал и фейерверки, а в море — у русалок своё веселье! Они с Черномором всплывают у разных гор, и в этом году всплыли праздновать у Скряжнической.
Черномор наигрывал что-то на дудочке, сидя на валуне. Он походил на скалу — такой же огромный. У скробов кругом шла голова, но они всё равно глядели, задрав кверху морды: борода Черномора тряслась — вся из водорослей, а в ней позвякивали ракушки. От этого казалось, что кто-то играет в бубен.
Можжи и Дуб опустились рядом с Черномором и начали дожидаться, сами не зная чего.
— Наверное, будет красиво, — шепнул Можжи Дубу.
— Мы в первом ряду, — согласился с ним Дуб.
И вот — ускорилась дудочка. Как-то разом заплясало всё море и вспенилось — это русалки начали водить хороводы. Запрыгали из воды рыбки, серебряные, как брызги волн. Замерцали в воде медузы, а чайки уселись на берегу с Можжи и Дубом:
— Чай-чай! — переговаривались они.
И блестели русалочьи улыбки, и блестела русалочья чешуя. И чёрная борода Черномора плясала над скробами, словно туча.
Зашумело, запрыгало, развеселилось!
«Ха-ха-ха!», «хо-хо-хо!» — доносилось из моря. Становилось шумно — даже шумнее, чем всё на свете.
С балкона Соснули полетела вниз кочерга.
— Психи! — ругнулась она.
И скинула табуретку, а затем — дырявое покрывало. И чайник. И решето. Она кидала и кидала вещи к подножью горы, но не могла ни в кого попасть. Русалки не обращали внимания и плясали, папашка — играл на дудочке, как заведённый.
Мелодию стало штормить не на шутку, и теперь Черномор выкрикивал:
— Хэй!
А русалки вторили:
— Хо!
А чайки:
— Чай-чай!
А Соснуля орала:
— Психи!
И сияли в море медузы, как чистые сердца чистых людей, как сердца русалок, скробов, дельфинов и чаек, как сердце айвового дерева, как сердце заходящего дня — и сердце уходящего лета. Прыгали с камня на камень стрекозы. Летали в воздухе розовые венчики акации.
Тут Можжи и Дуб услышали:
— Эй, дядя!
Это прикатила на стареньком самокате Юлька — в платье из обёрток каких-то конфет.
— С людьми скучно, — сказала она, — здесь — весело!
От её движений платье зашелестело. Несколько русалок тут же нацепили Юльке на шею водоросли как ожерелье.
— Ха-ха! — посмеялись они и потащили Юльку в размыленные волны.
— Дядя Дуб, я вам самокат привезла, — успела крикнуть она. — Я обещала, дядя, — я привезла!
И потом русалки бросили её в пену с головой, и Юлька вынырнула, смеясь, и платье из обёрток стало походить на блестящую чешую.
— Не там родилась Юлька, — повторял Можжи, смотря на неё.
— Не там! — соглашался с ним Дуб, перекрикивая музыку Черномора и пляски.
— А-а-а-а-а! — разрывалась над ними Соснуля, качая перила балкона. — Чёртовы-ы пси-и-ихи-и!
А когда потемнело, над лунной дорожкой разорвался фейерверк и заглушил весь мир. Разорвался второй. Третий!
Закачалась в небе от такого луна, как фонарь.
— Хэй! — прокричал Черномор.
— Хо! — прокричали русалки и Юлька.
— Ха-ха-ха! — заплясали Можжи и Дуб.
И распустился третий фейерверк над морем, словно огромный цветок, и разорвался, и проговорил по слогам то самое, что проговаривали все фейерверки в последний день: «Ле-то кон-чи-лось!»
И повторило море, и повторили русалки, и повторили люди:
— Кончилось лето!
И только Можжи тихо сказал под нос:
— Может быть, я вернусь…
Но продолжил плясать под дудочку Черномора, сотрясая землю… и собственное разгорячённое сердце.
Ведь отцвело очередное лето, но не очередная жизнь.
Осень
Бархатный сезон
Вот и наступил сентябрь.
Русалки, как птицы, засобирались на юг — юг более тёплый, чем этот.
— Скоро уплывут, — заметил Можжи, когда они с Дубом смотрели с балкона.
Воздух переставал быть горячим, но становился мягким, как бархат. Бархатным становился солнечный свет, не обжигавший, как летом. Синие волны бархатно переливались.
Пляж заметно редел — разъезжались отдыхающие, и в гостиницах по вечерам зажигалось всё меньше и меньше окон.
Кто-то зашуршал под балконами галькой — Можжи и Дуб пригляделись.
Это шла Юлька, почему-то согнувшись.
— Ты чего, Юлька? — крикнул ей Можжи.
Юлька скинула тяжёлый рюкзак:
— Я после школы, дядя! Купаться!
И она вытащила несколько книг и полотенце. У Можжи заблестели глаза.
Он оставил Дуба и побежал по горе; вскоре Дуб увидел его внизу. Юлька уже разделась и пошла по булыжникам в море, качая руками, чтобы не поскользнуться и не упасть.
Можжи уселся на полотенце в окружении её книг.
— Друг мой, — улыбнулся он и похлопал по ветке айву, — мне кажется, всё, что правильно — долго… Гораздо легче пойти и сорвать что-то в чужом саду.
* * *
Летали вокруг стрекозы, слепило солнце. Можжи и Дуб присели под айвой отдохнуть. У той так и дрожали ветки, и по земле, словно кузнечики, прыгали блики.
— Это от радости, — сказал Можжи, поняв. — Очень трудно расти одному...
— А я бы предпочёл банки с вареньем, если бы заболел, — вздохнул мечтательно Дуб.
И скробы просидели до вечера под айвой, смотря на то, как кто-то танцует от счастья, пускай и не имеет для этого рук и ног.
Полоумный
Однажды Юлька приплыла не на лодке, а на гидроцикле. Погода стояла жаркая, Дуб и Можжи отмокали в горячей воде у берега.
— Мне дали покататься, дядя! — весело сообщила она. — Хотите со мной?
Можжи приподнял очки, а Дуб — кепочку. Они оба посмотрели на гидроцикл, блестящий от морских брызг.
— На глубине прохладней, — уговаривала Юлька. — Поехали, а?
Она тоже блестела на солнце.
— Я хочу, — согласился Можжи.
— Полоумный? — удивился Дуб.
Можжи тем временем забрался на гидроцикл и поправил тёмные очки.
— Лучше быть полоумным, чем совсем без ума, мой друг.
Юлька довольно заулыбалась.
— Я вернусь за вами, дядя Дуб! — пообещала она.
— Вот ещё! — буркнул Дуб, а затем обратился к русалке, которая плавала неподалёку. — Эй, ты! Останови же его!
— Ха-ха-ха! — посмеялась русалка и подтолкнула гидроцикл — она тоже была полоумная.
Юлька нажала на газ, и в воздух поднялся фонтан, словно распустился на мгновенье цветок. Гидроцикл понёсся по морю, будто не касаясь воды.
— А-а-а! — слышался издалека голос Можжи.
— Ха-ха-ха! — смеялись русалка и Юлька.
А Дуб сидел у берега в горячей воде и не верил своим глазам. От гидроцикла образовались волны, а след из пены был похож на тот, что остался от самолёта — на след из облаков. Казалось, что Юлька и Можжи катались то по небу, то по воде. Они распугали всех чаек, и те прилетели на берег, рассевшись около Дуба.
— Чай-чай! — переговаривались они любопытно.
А может, просто просили чаю.
И когда всё закончилось, Юлька привезла Можжи обратно. Тот был мокрый до кончиков ушей, довольный и всё ещё в тёмных очках.
— Ну, дядя Дуб? — снова пристала Юлька.
Глаза у неё сияли, как русалочья чешуя, как брызги морской воды.
— Не в этой жизни! — воскликнул Дуб и начал выбираться из моря — подальше от полоумных. — Ни в этой, ни в какой-то другой!..
* * *
На закате розовели горы. Повисла уже луна, хотя не закатилось до сих пор солнце. Дуб сидел позади, вцепившись в Юльку, и его длинные усы летели за гидроциклом, как ленты морской капусты.
Русалка качалась на волнах и болтала с Можжи.
Утонула кепочка где-то в воде.
И-та-и-те!
Шло время, а Болотина конечно же не всплывала. Как и думали скробы, она залегла на дно.
Но нельзя было её просто оставить и тем более — просто о ней забыть. Так что Дуб и Можжи ходили иногда к болоту, приносили корзинку с варёной кукурузой, персики, виноград. И всегда забирали пустую корзинку.
— Можжи, это Болотина съедает или еноты? — терялся в догадках Дуб.
Можжи осматривался с надеждой:
— И та, и те, — говорил он, хотя возле корзинки были отпечатки крохотных лап.
Вскоре это стало похоже на заклинание: «и-та-и-те» повторяли скробы из раза в раз, где бы ни были. И на море, и на горе.
Когда пришло время для новой корзинки, Дуб и Можжи ходили по своим норкам, выискивая гостинцы. Пока что нашли только дыню — её на днях притащила Юлька. К счастью, с пляжа донёсся крик, словно сработало заклинание:
— Пахлава! — прокаркал кто-то. — Чурчхела!
— Можжи! — постучал в стенку Дуб. — Это оно!
— Оно! — тоже понял всё Можжи.
И они побежали вниз по горе, пока не ушёл торговец: «И-та-и-те!» — стучали их лапы и их сердца.
Солнце закатывалось за горизонт, словно большая дыня, и в закате порозовели горы. Дуб и Можжи еле успели — торговец уже сворачивал к набережной и уходил. Он был чёрный, как водоросль, и с усами — скробы запомнили его там, на ярмарке. Только теперь он был увешан чурчхелой, словно гирляндами, а в руке держал поднос с пахлавой. Пчёлы вились вокруг него, их жужжание совпадало с журчанием волн.
— Опять вы, — не обрадовался торговец, увидев скробов. — Не нужно мне варенье. Кыш!
— Не варенье, — тут же показал Можжи пару бумажек.
— И сколько?
— А сколько надо?
Торговец глянул как-то сердито, но не на скробов, а на свою пахлаву и чурчхелу. Они были не виноваты, но…
— Это сто, это двести.
— А можно по пятьдесят?
— Кыш! Кыш!
Можжи был очень умный, но всё же не умел торговаться.
— У меня только сто, — сказал он Дубу. — Давай возьмём хотя бы чурчхелу.
— Болотина любит и пахлаву…
— У тебя что-нибудь ещё сохранилось?
— Банка варенья…
Дуб и Можжи обсуждали, что делать, а торговец стоял и ждал. Наконец, он сорвал с верёвки чурчхелу, а с подноса взял пахлаву, которую ели пчёлы.
— На, — отдал он и двинулся дальше, спотыкаясь о валуны. Шлейф из пчёл потянулся следом, будто геройский плащ.
Дуб застыл, Можжи — тоже. Он держал в одной лапе деньги, а в другой — чурчхелу и пахлаву. Скробы смотрели торговцу вслед, и чем дальше он становился, тем больше казалось, что солнце закатывается не в море, а закатывается в него.
— Чурчхела! — каркал он вдалеке, хотя на пляже никого больше не было. — Пахлава!
И шёл, и спотыкался, и загоревшая его спина чернела, похожая на тлеющий уголёк.
Дуб и Можжи простояли у моря, пока торговец не уплыл за гору, как сорванный с якоря корабль.
— Волшебство! — заключил тогда Можжи.
— И-та-и-те, — согласился Дуб.
* * *
Тем вечером у болота появилась очередная корзинка — с дыней, чурчхелой и пахлавой. Дуб и Можжи еле её дотащили. Пчёлы — заплатки плаща — летали над этой корзинкой.
— Приятного, Болотина! — прокричал Можжи.
— Не лежи так долго на дне, — посоветовал тихо Дуб.
И они оставили корзинку с надеждой, что будут и та, и те.
Последнее варенье
В конце августа у Можжи был особенный день. Ярмарка по субботам становилась книжной. Торговцы здесь не водились — приезжали сами писатели. Они выкладывали из книг высокие башни, раскрывали яркими веерами и даже вешали их на крючки, словно диковинных птиц.
Можжи собирался всегда с усердием и звал с собой Дуба. А Дуб, конечно, уже не отказывался, хотя и ворчал под нос.
— Книги, опять!
Но тут он вспоминал шторм, когда спасла его именно книга.
И вот, наступил этот важный день, и скробы отправились к людям. Эта ярмарка проходила на стадионе, потому что предвещала конец. Вот и в этом году пропололи колючки и поставили несколько каруселей, а палатки писателей приукрасили живыми цветами.
— Скоро закрытие сезона, — отметил Дуб, словно Можжи не знал. И без каруселей было понятно, что пахнет не августом, а сентябрём. — У людей опять карнавал.
— Ну, не сейчас же… Сейчас — только книги!
У Можжи заблестели глаза.
— Я оставлю тебя, мой друг… — сказал он.
И прижал к себе корзинку, и побежал к толпам людей. Дуб слышал непонятные для него имена:
— Бестселлер!
— Детектив!
— Попаданка!
«Кого только так зовут?» — рассеянно думал Дуб и продолжал идти. Вскоре появились прилавки, у которых было меньше народу. Ещё скорее — прилавки, где не было никого. Дубу здесь понравилось больше, потому что он не любил толпу.
— А это что? — спросил он, подойдя к одной из пустых палаток.
Там на прилавке была одна только книга — она даже смотрелась немного смешно. Не внушительно, как пирамида и веер. Это Дуба и привлекло.
Писательница вздрогнула и проснулась — качнулся под ней деревянный стул.
— А? — не поняла она. — Кто здесь?
— Простите, это я, — поздоровался Дуб.
Писательница высунулась из палатки, оглядела Дуба с головы до хвоста и… широко зевнула. Её волосы встали от этого дыбом.
— Выход вон там, енотик, — сказала она и снова развалилась на стуле. — Не теряйся больше и не буди людей.
Писательница закрыла глаза.
Дуб не понял.
— Простите…
— А? Кто здесь?
— Меня интересует книга… Дайте мне посмотреть! — начал сердиться Дуб.
Писательница взглянула на него, как в первый раз.
— Какая книга? — не поняла она.
— Ваша!
— Вот эта, что ли?..
Тут Дуб настолько распереживался, что развернулся и убежал. Он взял в каждую лапу по толстому усу и понёсся, избегая человеческих ног. Лишь на выходе его поймал за хвост Можжи.
— Куда ты спешишь, милый друг? — удивился он. — Я не всё ещё посмотрел…
Дуб тут же рассказал, какие бывают писательницы. У Можжи загорелись глаза.
— Идём! — позвал он. — Покажи мне!
— Я не пойду, — упёрся Дуб, хотя Можжи потянул его обратно за хвост.
— Тогда постой рядышком. Я недолго!
Дуб неохотно, но согласился.
— Ну хорошо, — сказал он и указал на пустую палатку.
Можжи тут же поспешил убедиться в том, что и писатели ненормальные, как и люди.
— Жди здесь, — попросил он Дуба.
И потом Дуб расслышал, как прервался писательский храп, как стукнули ножки стула… И завязался вдруг разговор, как невидимая верёвка.
— Ну, это так, реализм… Неинтересно! — сонно поясняла писательница, и Дуб увидел кончик её чуба, похожий на рыболовный крючок. — Про настоящую жизнь. Считай — учебник истории! Вот сейчас я придумала книгу получше. В ней Скряжническая гора — это Ёжик, а гора Молчунов — это гора Верблюд. А вас, ребятки, вообще там не существует — только дельфины всякие, собаки да люди! В общем, никаких чтоб русалок и скробов… Такое популярно сейчас, енотик. Фантастика! Все дела!
Можжи, видимо, внимательно слушал.
— Так я заберу вот эту? — спросил он после.
— Да пожалуйста! — обрадовалась писательница. — Люблю варенье… Давай сюда!
И Дуб увидел, как Можжи обменивается с писательницей: он ей варенье, она ему — книгу. Первую книгу в его корзинке. Единственную книгу у неё на прилавке. Последнее варенье в этом году.
Когда Можжи вернулся, то больше не захотел нырять в людскую толпу.
Со всех сторон всё ещё горланили имена, но скробы шли мимо и сразу на выход.
— И что за книга? — не смог удержаться Дуб.
— «Скряжническая гора», — довольно заметил Можжи, обнимая свою корзинку. — Она сказала, что это про нас, мой друг…
Можжи довольно зашагал, вздёрнув нос, а Дуб медленно засеменил следом.
Обиженно.
— А меня послала на выход, — припомнил он. — И это мы ещё вредные, а?..
* * *
В норке Можжи книга отправилась на верхнюю полку. Он решил, что пока не время…
Пока у него и так было, что почитать!
Черномор
Конечно, скробы видели его в первый раз.
— Эй! — окликнул русалку Дуб. — А кто там сидит? Родственник?
Русалка нырнула и вынырнула прямо возле Дуба и Можжи.
— Папашка, — сказала она. — Все Черномором кличут.
И снова нырнула, и уплыла.
— Вот и время пришло, — догадался Можжи. — Последний день лета — первый раз у нашей горы!
Все скробы слышали, что русалки веселятся, как люди, но не на стадионе, где карнавал и фейерверки, а в море — у русалок своё веселье! Они с Черномором всплывают у разных гор, и в этом году всплыли праздновать у Скряжнической.
Черномор наигрывал что-то на дудочке, сидя на валуне. Он походил на скалу — такой же огромный. У скробов кругом шла голова, но они всё равно глядели, задрав кверху морды: борода Черномора тряслась — вся из водорослей, а в ней позвякивали ракушки. От этого казалось, что кто-то играет в бубен.
Можжи и Дуб опустились рядом с Черномором и начали дожидаться, сами не зная чего.
— Наверное, будет красиво, — шепнул Можжи Дубу.
— Мы в первом ряду, — согласился с ним Дуб.
И вот — ускорилась дудочка. Как-то разом заплясало всё море и вспенилось — это русалки начали водить хороводы. Запрыгали из воды рыбки, серебряные, как брызги волн. Замерцали в воде медузы, а чайки уселись на берегу с Можжи и Дубом:
— Чай-чай! — переговаривались они.
И блестели русалочьи улыбки, и блестела русалочья чешуя. И чёрная борода Черномора плясала над скробами, словно туча.
Зашумело, запрыгало, развеселилось!
«Ха-ха-ха!», «хо-хо-хо!» — доносилось из моря. Становилось шумно — даже шумнее, чем всё на свете.
С балкона Соснули полетела вниз кочерга.
— Психи! — ругнулась она.
И скинула табуретку, а затем — дырявое покрывало. И чайник. И решето. Она кидала и кидала вещи к подножью горы, но не могла ни в кого попасть. Русалки не обращали внимания и плясали, папашка — играл на дудочке, как заведённый.
Мелодию стало штормить не на шутку, и теперь Черномор выкрикивал:
— Хэй!
А русалки вторили:
— Хо!
А чайки:
— Чай-чай!
А Соснуля орала:
— Психи!
И сияли в море медузы, как чистые сердца чистых людей, как сердца русалок, скробов, дельфинов и чаек, как сердце айвового дерева, как сердце заходящего дня — и сердце уходящего лета. Прыгали с камня на камень стрекозы. Летали в воздухе розовые венчики акации.
Тут Можжи и Дуб услышали:
— Эй, дядя!
Это прикатила на стареньком самокате Юлька — в платье из обёрток каких-то конфет.
— С людьми скучно, — сказала она, — здесь — весело!
От её движений платье зашелестело. Несколько русалок тут же нацепили Юльке на шею водоросли как ожерелье.
— Ха-ха! — посмеялись они и потащили Юльку в размыленные волны.
— Дядя Дуб, я вам самокат привезла, — успела крикнуть она. — Я обещала, дядя, — я привезла!
И потом русалки бросили её в пену с головой, и Юлька вынырнула, смеясь, и платье из обёрток стало походить на блестящую чешую.
— Не там родилась Юлька, — повторял Можжи, смотря на неё.
— Не там! — соглашался с ним Дуб, перекрикивая музыку Черномора и пляски.
— А-а-а-а-а! — разрывалась над ними Соснуля, качая перила балкона. — Чёртовы-ы пси-и-ихи-и!
А когда потемнело, над лунной дорожкой разорвался фейерверк и заглушил весь мир. Разорвался второй. Третий!
Закачалась в небе от такого луна, как фонарь.
— Хэй! — прокричал Черномор.
— Хо! — прокричали русалки и Юлька.
— Ха-ха-ха! — заплясали Можжи и Дуб.
И распустился третий фейерверк над морем, словно огромный цветок, и разорвался, и проговорил по слогам то самое, что проговаривали все фейерверки в последний день: «Ле-то кон-чи-лось!»
И повторило море, и повторили русалки, и повторили люди:
— Кончилось лето!
И только Можжи тихо сказал под нос:
— Может быть, я вернусь…
Но продолжил плясать под дудочку Черномора, сотрясая землю… и собственное разгорячённое сердце.
Ведь отцвело очередное лето, но не очередная жизнь.
Осень
Бархатный сезон
Вот и наступил сентябрь.
Русалки, как птицы, засобирались на юг — юг более тёплый, чем этот.
— Скоро уплывут, — заметил Можжи, когда они с Дубом смотрели с балкона.
Воздух переставал быть горячим, но становился мягким, как бархат. Бархатным становился солнечный свет, не обжигавший, как летом. Синие волны бархатно переливались.
Пляж заметно редел — разъезжались отдыхающие, и в гостиницах по вечерам зажигалось всё меньше и меньше окон.
Кто-то зашуршал под балконами галькой — Можжи и Дуб пригляделись.
Это шла Юлька, почему-то согнувшись.
— Ты чего, Юлька? — крикнул ей Можжи.
Юлька скинула тяжёлый рюкзак:
— Я после школы, дядя! Купаться!
И она вытащила несколько книг и полотенце. У Можжи заблестели глаза.
Он оставил Дуба и побежал по горе; вскоре Дуб увидел его внизу. Юлька уже разделась и пошла по булыжникам в море, качая руками, чтобы не поскользнуться и не упасть.
Можжи уселся на полотенце в окружении её книг.
