— Мамочка, — вдруг подала голос Инара. — Мамочка! Пить...
Удвинг поглядел на Мирану, скользнул взглядом по исхудавшему лицу ребёнка у неё на руках, и, наконец, кивнул:
— Ладно. Вон колодец, — указал он себе за спину. — Наберите, сколько нужно. Еды лишней у нас нет. Ночлег — на старом сеновале, — он кивнул на высокое деревянное строение, темнеющее на пригорке. — Это всё, Гимри, сын Фарина?
К мешочку с монетами он так и не притронулся.
— Позволь ещё спросить... Не появлялся ли в ваших краях Инг Серебряный или какой другой колдун?
— Даже если появлялся, думаешь, я сказал бы об этом людям из Лисьей Пади? — усмехнулся Удвинг. — Никого мы не видели.
— А что за обвал на дороге за лесом, знаешь?
— Не знаю. Да и здесь у нас редко кто в ту сторону ходит.
— Ясно... — кивнул Гимри. — Что ж, я благодарен тебе, Удвинг. Мы спешим и утром уже покинем твою деревню.
— Она не только моя, — поправил мужчина, приосанившись.
— Не нужно быть провидцем, чтобы понять, кто здесь главный, — и Гимри слегка склонил голову в знак уважения.
— Деньги можешь забрать, — Удвинг указал на мешочек у своих ног. — Никто их трогать не будет, — разочарованный вздох вырвался у людей за его спиной, и Удвинг грозно повернулся к ним: — Я сказал: никто их трогать не будет!
На том и разошлись.
* * *
Ночь наползала густыми сумерками и волнами прохлады. Она стелила кругом непроглядные покрывала: в низинах — темнее, на пригорках — тоньше, и сквозь сотканную мглой ткань уже едва различались очертания деревни. Лишь виднелось высокое пламя, разведённое посреди открытой площади, где Гимри и беседовал с Удвингом. В свете рыжих языков порой сновал туда-сюда человек: то дров подкинет, то по сторонам оглядится. Деревенские, верно, выставили караульного: мало ли чего ждать от незваных гостей?
Уже догорел поминальный костёр, который Гимри сложил в память о Говаре, и рассыпались горячие угли, переливаясь красным сиянием. И теперь предводитель стоял на пригорке перед старой постройкой и вслушивался в доносившиеся со всех сторон звуки.
На сеновале ночевала нынче Мирана со своей дочерью и служанкой, а воины расположились лагерем ниже по склону. Люди утолили жажду и наполнили про запас меха, а потом и поели. Слышно было, как трещат костры, возле которых ещё вяло разговаривало несколько человек. Кто-то уже улёгся, и негромкий храп долетал до усталого предводителя. Внизу, у реки, воины Хугара поили и мыли лошадей, и животные блаженно фырчали и плескались в холодившей их тела воде.
— Ай, да не брызгай ты на меня, морда! — недовольно завопил Хьянг, лучник воеводы. — Я помылся и больше не хочу!
Трещали кузнечики в покошенной траве вокруг сеновала. Ещё громче стрекотали они с пышных ив, растущих у берега. Пролетела над головой большая ночная птица: судя по размаху крыльев, сова или филин:
— Шух, шух, шух...
И скрылась за сеновалом. А там, выше крыши, если поднять голову, раскинулась бесконечная чернота, усеянная звёздами. Будто тысячи свечей, горящих серебристым пламенем, — огни чертогов Халльфры.
«Пусть путь твой к предкам будет прямой и лёгкий, Говар», — пожелал Гимри.
Он прихлопнул комара на шее и вздохнул: вроде всё так спокойно и обыденно, что можно и самому лечь спать...
— Гимри? — раздался вдруг позади голос Мираны. — Это ты там стоишь?
Тёплая улыбка тронула губы предводителя:
— Я.
— Так и знала!
Она выскользнула наружу, аккуратно прикрыв покосившуюся дверь, и села на поваленное рядом дерево. Верхнюю одежду она сняла, оставшись в просторной рубахе и лёгких штанах, которые носила под платьем для удобства езды на лошади. Волосы Мираны ещё не просохли после вечернего купания, и она не стала заплетать их в косы. Сегодня все, наконец, смогли вымыться. И, Гимри, входя в прохладную речку, с грустью подумал, что Говар, верно, забоялся бы русалок, живущих в ночной воде, и стал бы отговаривать дружину от купания в сумерках. Он всегда такой был: ходячий набор примет.
Гимри вздохнул и подошёл к Миране:
— Как Инара?
— Да никак, — глухо отозвалась та. И неожиданно призналась: — Мне страшно, Гимри. То, что она сегодня говорила, когда мы были в лесу... Дети не говорят таких вещей обычно. Они просто играют с другими, бегают по полям, собирают цветочки... Инара никогда раньше не слышала шёпота леса. И раз теперь она слышит, должно быть, уже... — Мирана шумно выдохнула: — Должно быть, она уже одной ногой за гранью нашей жизни.
Мирана сгорбилась, обхватив голову руками:
— Я понимаю, рассчитывать и так не на что... Но как не хочется отдавать её Халльфре! Ведь Инара ещё столько не видела! Жизнь такая... такая красивая... — Мирана закрыла глаза и с силой сжала челюсти, стараясь не заплакать.
Гимри молча сел рядом, не зная, что отвечать.
— Я, наверное, странная, — усмехнулась Мирана, справившись с подступавшими слезами. — Но в этом походе я чувствую себя такой живой... У меня умирает дочь, и это ужасно. Мы потеряли Говара... Но вместе с тем... Когда я последний раз делала что-то, что считаю по-настоящему важным? Я говорю не только о лечении Инары. Ведь колдуны покинули людей очень давно, и с тех пор люди судачат, что всё в мире идёт не так. Я думаю даже, уж не потому ли хворь бушует в Лисьей Пади, что равновесие мира нарушено? Представь: вдруг нам удастся изменить это? И если даже мы не вернёмся назад, я хотя бы умру с чувством, что жила в самом деле, пыталась сделать что-то! А не была лишь тенью при своём отце и муже.
У Гимри вырвался сдавленный смешок:
— У меня бы язык не повернулся назвать тебя тенью, — проронил он.
— И всё же, — возразила Мирана и вздохнула: — Мне в детстве так хотелось стать великой воительницей — знаешь же, из тех женщин, о которых слагают легенды. Которые в каждой руке могли поднять по рослому мужику и растереть их друг об друга.
— Всегда считал, что они выглядят как уродливые великанши. С бородами и бородавками, — признался Гимри. — Никогда не хотел столкнуться с такой.
— А я хотела, — улыбнулась Мирана. — Мечтала, что однажды повстречаю какую-нибудь Ривану, дочь Милльдора, и она научит меня, как быть сильной и отрывать чужие головы. И потом в мою честь тоже назовут море... А вместо этого я встретила знахарку.
— Гарунду?
Не отвечая, Мирана подняла голову к небу. Над деревьями уже всходила неполная луна, и её бледный свет мягко ложился на поля, на крыши деревенских домов и верхушки прибрежных ив, за которыми слышались плеск и ржание. Лошадей всё ещё мыли. Странно, подумал Гимри, зачем так долго? Неужто люди Хугара не устали и не хотят спать?
— Даже не помню, сколько времени прошло с тех пор... — промолвила Мирана. — Мне минуло зим семь или восемь, когда я решила, что тоже буду ходить с отцом в военные походы. Отец меня, конечно, не пустил. Оставил дома с матерью... Но я тайно пробралась в его обоз и прикрылась вещами. Хорошо, погода тогда стояла не жаркая, а то я бы, наверное, спеклась и задохнулась. Ну и дожди не шли. Телега качалась, качалась... Я уснула. А когда проснулась, на меня таращились папины дружинники. Они искали какие-то вещи, а нашли меня.
Гимри рассмеялся:
— Я помню это!
— Ты? — удивилась Мирана.
— Да, я тогда тоже... ну... — Гимри развёл руками, — приврал про свой возраст, чтобы пойти с твоим отцом. Мне, конечно, не восемь было, побольше... Но никто не задавал вопросов. И я помню, какой переполох начался, когда в телеге среди провизии обнаружилась рыжая девочка, дочь грозного Винлинга.
— Ох, а я тебя совсем не помню, — расстроилась Мирана, но Гимри лишь пожал плечами:
— Ну, чего там... Я старался не попадаться на глаза лишний раз: вдруг меня назад отошлют? Вот ты и не заметила.
Мирана улыбнулась:
— Должно быть, так. Но знаешь, отец совсем не рассердился, когда меня нашли. Он смеялся! До сих пор иногда слышу его хохот, стоит только закрыть глаза... А потом он оставил меня в деревне, которая попалась нам по пути. Отец говорил, он оттуда родом. Так что, может, даже и нарочно заехал. Как же она называлась? Не могу вспомнить... Ты не помнишь?
— Нет, — покачал головой Гимри.
— Ну, не важно. Я, конечно, воспротивилась и кричала, что всё равно проберусь в обоз... — Мирана усмехнулась. — Отцу даже пришлось меня связать. Он примотал меня к дереву возле дома знахарки и велел ей отвязать меня лишь к обеду, не раньше, иначе я побегу за его дружиной и потеряюсь в лесу. Он сказал Гарунде, что если не вернётся за мной сам, то меня следует отвезти в Ощрицу и разыскать там мою мать. Не знаю, что всё это время думала мама... Наверное, места себе не находила. Но отец хорошо знал Гарунду, они росли по соседству. Он считал, что лучше оставить меня у неё, чем доверять кому-то везти меня домой. И в тот раз он действительно вернулся... Ох, и досталось нам с ним от мамы! Как же она ругалась, когда нас увидела! Таких слов даже отец никогда не произносил.
— У вас в роду все женщины необычные, — улыбнулся Гимри.
Он уже не слышал плеска от реки, хотя тот всё ещё разносился по округе. Теперь предводитель слушал лишь голос Мираны. Лицо её матери, которую он смутно припоминал, возникало перед ним из небытия. Он видел как наяву эту сердитую худую женщину, отчитывающую мужа, который был выше неё на целую голову. Видел, как смеётся Винлинг — что ему эти крики и слабые женские кулаки? — а потом обнимает жену и говорит: «Ну, ну, всё ж обошлось, вон твоя рыжая козявка, живая приехала». И маленькая Мирана испуганно выглядывает из-за его ноги.
— Ну... необычные, — задумчиво повторила взрослая Мирана. — Мне просто так всегда хотелось сделать что-нибудь, чтобы отец гордился мной.
— А разве он не гордился?
— Не знаю... Его не стало слишком рано. Да и мужчины часто... — Мирана прерывисто вздохнула, — хотят сыновей. А я у папы была единственная. Я желала стать сильнее. Стать такой же могучей, как он. И целыми днями всё вокруг колотила — руками, ногами, палкой. Надеялась, что папа вернётся и заберёт меня воевать, если я стану сильной. Но Гарунда отобрала у меня палку и сказала: «Отец не пустит тебя на войну. И я не пущу. Тебе следует жить. И жить долго! Не только на поле боя можно обрести славу. Найди для себя иную дорогу, и я клянусь: придёт день, и люди сложат легенды не только о храбром Винлинге, но и о дочери его, Миране, чьё сердце не ведало преград!».
Мирана усмехнулась, вспоминая, с каким жаром говорила это Гарунда.
— Ну вот, Гимри, нашла я иную дорогу... И куда меня это привело? — вздохнула Мирана. — В несчастливое замужество. А теперь и на эту тропу — в поисках колдуна-лекаря. И я не могу не идти вперёд, но мы уже потеряли Говара и наверняка потеряем ещё людей. А я так не хочу этого! Что же выходит? Что люди сложат потом легенды о том, как Мирана, дочь Винлинга, привела целый отряд на смерть?
— Отряд следует за тобой по доброй воле, — возразил Гимри.
— Они следуют не за мной, а за толстым кошельком.
— Разве это плохо? — удивился предводитель. — Но кто-то и в самом деле верит, что у нас получится найти колдуна. Ведь многие потеряли близких из-за Белой смерти.
Мирана повернулась к Гимри, и во взгляде её отразилась луна — по половинке в каждом глазу.
— А ты веришь? — серьёзно спросила она.
— Как знать, Мирана...
— Не веришь, значит, — она отвернулась. — Вот Говар тоже не верил. Считал, что боги против нашего похода. Нелегко, наверно, умирать за то, во что не веришь. Ведь никакое золото не окупит этого!
— Мы все здесь по собственной воле, — напомнил Гимри. — Воины часто не возвращаются домой. И они всегда готовы к этому.
Мирана закрыла глаза и опёрлась спиной о пахнущую сеном и солнцем стену. Какие знакомые слова! Когда-то ведь и отец говорил ей ровно то же самое. Сидел с ней почти так же, бок о бок, под раскинувшимся над ними безбрежным звёздным небом. Лёгкий ветер овевал его лицо, с грустью касаясь выбившихся из хвоста седеющих прядей волос. Он казался таким большим, таким сильным и бесконечным — невозможно было даже представить, что когда-нибудь наступит день без него.
«Мирана, — промолвил Винлинг, прижимая к себе дочь тёплой ладонью, — воины часто не возвращаются домой. Возможно, и я однажды не вернусь».
«А куда ты денешься?» — не поняла Мирана.
Отец поднял другую руку и указал вверх:
«Я буду там, — ответил он, и ветер, будто повинуясь его жесту, тоже поднялся и растревожил листья на деревьях. Он холодно задул прямо под платье Миране, и она поёжилась и плотнее прильнула к отцу. — Видишь, сколько серебряных точек? Всё это — огни чертогов Халльфры. К ней отправляются, когда жизнь подошла к концу. Там уже ждут меня многие из моих воинов, павшие в давних битвах. И мои родители. И даже мои враги...»
«А как же я?» — насупилась Мирана.
«Наступит день, и ты присоединишься ко мне там».
«А когда он наступит?»
«Кто знает? Но я надеюсь, не скоро».
«Опять ты не хочешь брать меня с собой! — Мирана надула щёки и отвернулась. — Я недостаточно мальчик для этого?»
Винлинг расхохотался и притянул её обратно:
«Нет. Я просто хочу, чтобы ты пожила здесь и насладилась всем, что даёт жизнь. Когда Халльфра придёт за мной, я стану приглядывать за тобой из её чертогов. Я буду где-нибудь... — он задумчиво чертил пальцем по небу. — Вон там! Видишь? Такая яркая-яркая точка. Уверен, это самые красивые чертоги, и я обязательно займу тебе место рядом с собой. Но сначала ты вырастешь, родишь своих детей, станешь вся такая в морщинах, — Винлинг свободной рукой оттянул одну щёку, пытаясь изобразить отвисшую кожу, — сгорбленная, трясущаяся...»
«Я не хочу такой быть!» — возмутилась Мирана.
«Но я всё равно узнаю тебя, — заверил её Винлинг. — Ведь ты моя дочь».
Он помолчал и с усмешкой добавил:
«А из меня наверняка будет торчать чей-нибудь топор. А, может, и не один».
Другая, взрослая Мирана распахнула глаза и взглянула вверх, пытаясь отыскать чертоги, откуда отец обещал присматривать за ней. Но звёзды так густо усеяли небо, что сложно было понять, где там самая яркая звезда. Вот эта? Или эта? А, может, отец гуляет от одних богатых чертогов к другим, навещая знакомых и колотя врагов? А мама ходит за ним и ругается, ходит и ругается — потому что ужасно боится вновь остаться без него.
Мирана покачала головой: кто бы мог подумать, что мама так привязана к отцу? Она отправилась за ним к Халльфре на следующую же зиму. Хотя, может, она лишь хотела закатить ему взбучку, которую не успела устроить при жизни? Мирана усмехнулась: наверняка, встретив дочь за гранью жизни, мама и на неё наорёт первым делом. И только потом — обнимет и расцелует. И вздохнув, она повернулась к Гимри:
— Отец тоже говорил мне, что воины часто не возвращаются, — она помолчала и добавила с грустью: — Но мне очень жаль, что это так. Мне хотелось бы сохранить как можно больше людей. Вылечить болеющих, помирить враждующих... Чтобы тихо стало в чертогах Халльфры!
— Это слишком большая ноша для одного человека, — покачал головой Гимри.
— Но кто-то должен это делать!
Гимри не ответил. Он вдруг поднялся на ноги, напряжённо вслушиваясь в ночь.
— Что случилось? — с тревогой спросила Мирана, тоже вставая.
Внизу по-прежнему купали лошадей. Да сколько ж можно их купать? До утра они что ли это делать решили, сердился Гимри, пытаясь расслышать что-то за плеском воды и ржанием животных. Ведь
Удвинг поглядел на Мирану, скользнул взглядом по исхудавшему лицу ребёнка у неё на руках, и, наконец, кивнул:
— Ладно. Вон колодец, — указал он себе за спину. — Наберите, сколько нужно. Еды лишней у нас нет. Ночлег — на старом сеновале, — он кивнул на высокое деревянное строение, темнеющее на пригорке. — Это всё, Гимри, сын Фарина?
К мешочку с монетами он так и не притронулся.
— Позволь ещё спросить... Не появлялся ли в ваших краях Инг Серебряный или какой другой колдун?
— Даже если появлялся, думаешь, я сказал бы об этом людям из Лисьей Пади? — усмехнулся Удвинг. — Никого мы не видели.
— А что за обвал на дороге за лесом, знаешь?
— Не знаю. Да и здесь у нас редко кто в ту сторону ходит.
— Ясно... — кивнул Гимри. — Что ж, я благодарен тебе, Удвинг. Мы спешим и утром уже покинем твою деревню.
— Она не только моя, — поправил мужчина, приосанившись.
— Не нужно быть провидцем, чтобы понять, кто здесь главный, — и Гимри слегка склонил голову в знак уважения.
— Деньги можешь забрать, — Удвинг указал на мешочек у своих ног. — Никто их трогать не будет, — разочарованный вздох вырвался у людей за его спиной, и Удвинг грозно повернулся к ним: — Я сказал: никто их трогать не будет!
На том и разошлись.
* * *
Ночь наползала густыми сумерками и волнами прохлады. Она стелила кругом непроглядные покрывала: в низинах — темнее, на пригорках — тоньше, и сквозь сотканную мглой ткань уже едва различались очертания деревни. Лишь виднелось высокое пламя, разведённое посреди открытой площади, где Гимри и беседовал с Удвингом. В свете рыжих языков порой сновал туда-сюда человек: то дров подкинет, то по сторонам оглядится. Деревенские, верно, выставили караульного: мало ли чего ждать от незваных гостей?
Уже догорел поминальный костёр, который Гимри сложил в память о Говаре, и рассыпались горячие угли, переливаясь красным сиянием. И теперь предводитель стоял на пригорке перед старой постройкой и вслушивался в доносившиеся со всех сторон звуки.
На сеновале ночевала нынче Мирана со своей дочерью и служанкой, а воины расположились лагерем ниже по склону. Люди утолили жажду и наполнили про запас меха, а потом и поели. Слышно было, как трещат костры, возле которых ещё вяло разговаривало несколько человек. Кто-то уже улёгся, и негромкий храп долетал до усталого предводителя. Внизу, у реки, воины Хугара поили и мыли лошадей, и животные блаженно фырчали и плескались в холодившей их тела воде.
— Ай, да не брызгай ты на меня, морда! — недовольно завопил Хьянг, лучник воеводы. — Я помылся и больше не хочу!
Трещали кузнечики в покошенной траве вокруг сеновала. Ещё громче стрекотали они с пышных ив, растущих у берега. Пролетела над головой большая ночная птица: судя по размаху крыльев, сова или филин:
— Шух, шух, шух...
И скрылась за сеновалом. А там, выше крыши, если поднять голову, раскинулась бесконечная чернота, усеянная звёздами. Будто тысячи свечей, горящих серебристым пламенем, — огни чертогов Халльфры.
«Пусть путь твой к предкам будет прямой и лёгкий, Говар», — пожелал Гимри.
Он прихлопнул комара на шее и вздохнул: вроде всё так спокойно и обыденно, что можно и самому лечь спать...
— Гимри? — раздался вдруг позади голос Мираны. — Это ты там стоишь?
Тёплая улыбка тронула губы предводителя:
— Я.
— Так и знала!
Она выскользнула наружу, аккуратно прикрыв покосившуюся дверь, и села на поваленное рядом дерево. Верхнюю одежду она сняла, оставшись в просторной рубахе и лёгких штанах, которые носила под платьем для удобства езды на лошади. Волосы Мираны ещё не просохли после вечернего купания, и она не стала заплетать их в косы. Сегодня все, наконец, смогли вымыться. И, Гимри, входя в прохладную речку, с грустью подумал, что Говар, верно, забоялся бы русалок, живущих в ночной воде, и стал бы отговаривать дружину от купания в сумерках. Он всегда такой был: ходячий набор примет.
Гимри вздохнул и подошёл к Миране:
— Как Инара?
— Да никак, — глухо отозвалась та. И неожиданно призналась: — Мне страшно, Гимри. То, что она сегодня говорила, когда мы были в лесу... Дети не говорят таких вещей обычно. Они просто играют с другими, бегают по полям, собирают цветочки... Инара никогда раньше не слышала шёпота леса. И раз теперь она слышит, должно быть, уже... — Мирана шумно выдохнула: — Должно быть, она уже одной ногой за гранью нашей жизни.
Мирана сгорбилась, обхватив голову руками:
— Я понимаю, рассчитывать и так не на что... Но как не хочется отдавать её Халльфре! Ведь Инара ещё столько не видела! Жизнь такая... такая красивая... — Мирана закрыла глаза и с силой сжала челюсти, стараясь не заплакать.
Гимри молча сел рядом, не зная, что отвечать.
— Я, наверное, странная, — усмехнулась Мирана, справившись с подступавшими слезами. — Но в этом походе я чувствую себя такой живой... У меня умирает дочь, и это ужасно. Мы потеряли Говара... Но вместе с тем... Когда я последний раз делала что-то, что считаю по-настоящему важным? Я говорю не только о лечении Инары. Ведь колдуны покинули людей очень давно, и с тех пор люди судачат, что всё в мире идёт не так. Я думаю даже, уж не потому ли хворь бушует в Лисьей Пади, что равновесие мира нарушено? Представь: вдруг нам удастся изменить это? И если даже мы не вернёмся назад, я хотя бы умру с чувством, что жила в самом деле, пыталась сделать что-то! А не была лишь тенью при своём отце и муже.
У Гимри вырвался сдавленный смешок:
— У меня бы язык не повернулся назвать тебя тенью, — проронил он.
— И всё же, — возразила Мирана и вздохнула: — Мне в детстве так хотелось стать великой воительницей — знаешь же, из тех женщин, о которых слагают легенды. Которые в каждой руке могли поднять по рослому мужику и растереть их друг об друга.
— Всегда считал, что они выглядят как уродливые великанши. С бородами и бородавками, — признался Гимри. — Никогда не хотел столкнуться с такой.
— А я хотела, — улыбнулась Мирана. — Мечтала, что однажды повстречаю какую-нибудь Ривану, дочь Милльдора, и она научит меня, как быть сильной и отрывать чужие головы. И потом в мою честь тоже назовут море... А вместо этого я встретила знахарку.
— Гарунду?
Не отвечая, Мирана подняла голову к небу. Над деревьями уже всходила неполная луна, и её бледный свет мягко ложился на поля, на крыши деревенских домов и верхушки прибрежных ив, за которыми слышались плеск и ржание. Лошадей всё ещё мыли. Странно, подумал Гимри, зачем так долго? Неужто люди Хугара не устали и не хотят спать?
— Даже не помню, сколько времени прошло с тех пор... — промолвила Мирана. — Мне минуло зим семь или восемь, когда я решила, что тоже буду ходить с отцом в военные походы. Отец меня, конечно, не пустил. Оставил дома с матерью... Но я тайно пробралась в его обоз и прикрылась вещами. Хорошо, погода тогда стояла не жаркая, а то я бы, наверное, спеклась и задохнулась. Ну и дожди не шли. Телега качалась, качалась... Я уснула. А когда проснулась, на меня таращились папины дружинники. Они искали какие-то вещи, а нашли меня.
Гимри рассмеялся:
— Я помню это!
— Ты? — удивилась Мирана.
— Да, я тогда тоже... ну... — Гимри развёл руками, — приврал про свой возраст, чтобы пойти с твоим отцом. Мне, конечно, не восемь было, побольше... Но никто не задавал вопросов. И я помню, какой переполох начался, когда в телеге среди провизии обнаружилась рыжая девочка, дочь грозного Винлинга.
— Ох, а я тебя совсем не помню, — расстроилась Мирана, но Гимри лишь пожал плечами:
— Ну, чего там... Я старался не попадаться на глаза лишний раз: вдруг меня назад отошлют? Вот ты и не заметила.
Мирана улыбнулась:
— Должно быть, так. Но знаешь, отец совсем не рассердился, когда меня нашли. Он смеялся! До сих пор иногда слышу его хохот, стоит только закрыть глаза... А потом он оставил меня в деревне, которая попалась нам по пути. Отец говорил, он оттуда родом. Так что, может, даже и нарочно заехал. Как же она называлась? Не могу вспомнить... Ты не помнишь?
— Нет, — покачал головой Гимри.
— Ну, не важно. Я, конечно, воспротивилась и кричала, что всё равно проберусь в обоз... — Мирана усмехнулась. — Отцу даже пришлось меня связать. Он примотал меня к дереву возле дома знахарки и велел ей отвязать меня лишь к обеду, не раньше, иначе я побегу за его дружиной и потеряюсь в лесу. Он сказал Гарунде, что если не вернётся за мной сам, то меня следует отвезти в Ощрицу и разыскать там мою мать. Не знаю, что всё это время думала мама... Наверное, места себе не находила. Но отец хорошо знал Гарунду, они росли по соседству. Он считал, что лучше оставить меня у неё, чем доверять кому-то везти меня домой. И в тот раз он действительно вернулся... Ох, и досталось нам с ним от мамы! Как же она ругалась, когда нас увидела! Таких слов даже отец никогда не произносил.
— У вас в роду все женщины необычные, — улыбнулся Гимри.
Он уже не слышал плеска от реки, хотя тот всё ещё разносился по округе. Теперь предводитель слушал лишь голос Мираны. Лицо её матери, которую он смутно припоминал, возникало перед ним из небытия. Он видел как наяву эту сердитую худую женщину, отчитывающую мужа, который был выше неё на целую голову. Видел, как смеётся Винлинг — что ему эти крики и слабые женские кулаки? — а потом обнимает жену и говорит: «Ну, ну, всё ж обошлось, вон твоя рыжая козявка, живая приехала». И маленькая Мирана испуганно выглядывает из-за его ноги.
— Ну... необычные, — задумчиво повторила взрослая Мирана. — Мне просто так всегда хотелось сделать что-нибудь, чтобы отец гордился мной.
— А разве он не гордился?
— Не знаю... Его не стало слишком рано. Да и мужчины часто... — Мирана прерывисто вздохнула, — хотят сыновей. А я у папы была единственная. Я желала стать сильнее. Стать такой же могучей, как он. И целыми днями всё вокруг колотила — руками, ногами, палкой. Надеялась, что папа вернётся и заберёт меня воевать, если я стану сильной. Но Гарунда отобрала у меня палку и сказала: «Отец не пустит тебя на войну. И я не пущу. Тебе следует жить. И жить долго! Не только на поле боя можно обрести славу. Найди для себя иную дорогу, и я клянусь: придёт день, и люди сложат легенды не только о храбром Винлинге, но и о дочери его, Миране, чьё сердце не ведало преград!».
Мирана усмехнулась, вспоминая, с каким жаром говорила это Гарунда.
— Ну вот, Гимри, нашла я иную дорогу... И куда меня это привело? — вздохнула Мирана. — В несчастливое замужество. А теперь и на эту тропу — в поисках колдуна-лекаря. И я не могу не идти вперёд, но мы уже потеряли Говара и наверняка потеряем ещё людей. А я так не хочу этого! Что же выходит? Что люди сложат потом легенды о том, как Мирана, дочь Винлинга, привела целый отряд на смерть?
— Отряд следует за тобой по доброй воле, — возразил Гимри.
— Они следуют не за мной, а за толстым кошельком.
— Разве это плохо? — удивился предводитель. — Но кто-то и в самом деле верит, что у нас получится найти колдуна. Ведь многие потеряли близких из-за Белой смерти.
Мирана повернулась к Гимри, и во взгляде её отразилась луна — по половинке в каждом глазу.
— А ты веришь? — серьёзно спросила она.
— Как знать, Мирана...
— Не веришь, значит, — она отвернулась. — Вот Говар тоже не верил. Считал, что боги против нашего похода. Нелегко, наверно, умирать за то, во что не веришь. Ведь никакое золото не окупит этого!
— Мы все здесь по собственной воле, — напомнил Гимри. — Воины часто не возвращаются домой. И они всегда готовы к этому.
Мирана закрыла глаза и опёрлась спиной о пахнущую сеном и солнцем стену. Какие знакомые слова! Когда-то ведь и отец говорил ей ровно то же самое. Сидел с ней почти так же, бок о бок, под раскинувшимся над ними безбрежным звёздным небом. Лёгкий ветер овевал его лицо, с грустью касаясь выбившихся из хвоста седеющих прядей волос. Он казался таким большим, таким сильным и бесконечным — невозможно было даже представить, что когда-нибудь наступит день без него.
«Мирана, — промолвил Винлинг, прижимая к себе дочь тёплой ладонью, — воины часто не возвращаются домой. Возможно, и я однажды не вернусь».
«А куда ты денешься?» — не поняла Мирана.
Отец поднял другую руку и указал вверх:
«Я буду там, — ответил он, и ветер, будто повинуясь его жесту, тоже поднялся и растревожил листья на деревьях. Он холодно задул прямо под платье Миране, и она поёжилась и плотнее прильнула к отцу. — Видишь, сколько серебряных точек? Всё это — огни чертогов Халльфры. К ней отправляются, когда жизнь подошла к концу. Там уже ждут меня многие из моих воинов, павшие в давних битвах. И мои родители. И даже мои враги...»
«А как же я?» — насупилась Мирана.
«Наступит день, и ты присоединишься ко мне там».
«А когда он наступит?»
«Кто знает? Но я надеюсь, не скоро».
«Опять ты не хочешь брать меня с собой! — Мирана надула щёки и отвернулась. — Я недостаточно мальчик для этого?»
Винлинг расхохотался и притянул её обратно:
«Нет. Я просто хочу, чтобы ты пожила здесь и насладилась всем, что даёт жизнь. Когда Халльфра придёт за мной, я стану приглядывать за тобой из её чертогов. Я буду где-нибудь... — он задумчиво чертил пальцем по небу. — Вон там! Видишь? Такая яркая-яркая точка. Уверен, это самые красивые чертоги, и я обязательно займу тебе место рядом с собой. Но сначала ты вырастешь, родишь своих детей, станешь вся такая в морщинах, — Винлинг свободной рукой оттянул одну щёку, пытаясь изобразить отвисшую кожу, — сгорбленная, трясущаяся...»
«Я не хочу такой быть!» — возмутилась Мирана.
«Но я всё равно узнаю тебя, — заверил её Винлинг. — Ведь ты моя дочь».
Он помолчал и с усмешкой добавил:
«А из меня наверняка будет торчать чей-нибудь топор. А, может, и не один».
Другая, взрослая Мирана распахнула глаза и взглянула вверх, пытаясь отыскать чертоги, откуда отец обещал присматривать за ней. Но звёзды так густо усеяли небо, что сложно было понять, где там самая яркая звезда. Вот эта? Или эта? А, может, отец гуляет от одних богатых чертогов к другим, навещая знакомых и колотя врагов? А мама ходит за ним и ругается, ходит и ругается — потому что ужасно боится вновь остаться без него.
Мирана покачала головой: кто бы мог подумать, что мама так привязана к отцу? Она отправилась за ним к Халльфре на следующую же зиму. Хотя, может, она лишь хотела закатить ему взбучку, которую не успела устроить при жизни? Мирана усмехнулась: наверняка, встретив дочь за гранью жизни, мама и на неё наорёт первым делом. И только потом — обнимет и расцелует. И вздохнув, она повернулась к Гимри:
— Отец тоже говорил мне, что воины часто не возвращаются, — она помолчала и добавила с грустью: — Но мне очень жаль, что это так. Мне хотелось бы сохранить как можно больше людей. Вылечить болеющих, помирить враждующих... Чтобы тихо стало в чертогах Халльфры!
— Это слишком большая ноша для одного человека, — покачал головой Гимри.
— Но кто-то должен это делать!
Гимри не ответил. Он вдруг поднялся на ноги, напряжённо вслушиваясь в ночь.
— Что случилось? — с тревогой спросила Мирана, тоже вставая.
Внизу по-прежнему купали лошадей. Да сколько ж можно их купать? До утра они что ли это делать решили, сердился Гимри, пытаясь расслышать что-то за плеском воды и ржанием животных. Ведь
