— Видно, не нравятся колдунам наши песни, — с сожалением произнёс Атвир, и до самого привала никто больше не проронил ни слова.
Но когда вечером отряд разбил лагерь, и каждый уткнулся в свою миску с худой похлёбкой, воины вновь заговорили о колдунах да Диких горах:
— Рассказывают, будто у Диких гор есть своя собственная воля, — поделился лучник Хьянг. — Потому-то колдуны и выбрали их своим прибежищем. Горы сами защищают колдунов.
— Опасно это, — усмехнулся Хугар. — А что если однажды горы передумают? Колдун там сидит и в ус не дует, а тут к нему гости, — воевода развёл руками и каркающе рассмеялся.
Смех его отскочил от камней, за которыми отряд укрывался от ветра, и послышался сразу со всех сторон. Хугар замолчал и насупился.
— А я думаю, это всё чары колдунов, и Дикие горы тут ни при чём, — заявил Атвир.
Хьянг отставил пустую миску, заглянул в опустевший котёл и вздохнул: стоило ещё пострелять птиц, сытнее бы было... Ну да теперь уже всё равно ночь. Он любовно провёл рукой по лежащему рядом луку и задумчиво промолвил:
— Говорят, этот Инг Синий столько князей убил! Рована, Ринука...
— Инг был Серебряный, а не Синий, — поправил Атвир.
— Да Халльфра с ним! — перебил Тангур. — Рован ему другом был, а Инг проклял его и обокрал! Вот и води после этого дружбу с колдунами! Ингу и этого показалось мало — он и Ринука, сына Рована, погубил.
— Ну, тут ещё вопрос... — начал Атвир, но ему не дали договорить:
— Падаль — этот Инг! — убеждённо закивал Хьянг. — Я всю дорогу молюсь, чтоб в Диких горах мы наткнулись не на него, а на другого колдуна.
— Думаешь, другой окажется лучше? — усмехнулся Тангур. — Губы-то закатай! В лучшем случае он палец о палец для нас не ударит. В худшем — всех проклянёт, как наших князей.
— А я вообще-то слышал, что Рован пронзил Инга копьём... — вмешался Тарм Кудряшка, но Тангур тут же накинулся на него:
— Каким ещё копьём?! Он позвал его на пир, а Инг явился и проклял его! Не было никакого копья!
— Разве на пир? У Рована вроде дочь болела...
— Да точно на пир! Сын у Рована тогда родился!
— Ринук? Ему в ту пору уже зим пятнадцать было.
— Ну, может, и не Ринук, — с сомнением протянул Тангур. — Разве у него не было другого сына, кроме Ринука?
— Не было, — Атвир покачал головой. — Только дочь, но она умерла.
— Ну, значит, что-то ещё праздновали, — отрезал Тангур.
— А, может, кто-то другой наслал на князя проклятье? И Рован позвал Инга, чтобы тот его вылечил?
— Да подождите! — вскричал Тарм. — Там точно кто-то кого-то пронзил копьём! Если не Рован — Инга, тогда Инг — Рована.
— Да ты всё путаешь, — отмахнулся Хьянг. — Копья были потом. Ринук собрал дружину в пятьсот копий и отправился в Дикие горы — мстить за отца. Вот когда копья были!
— В смысле — пятьсот копий?! — взвился Атвир. — У него целая тысяча была!
— Да какая разница? — хрипло прервал их Хугар. — Так и так — все померли.
Он поднялся, разминая ноги, и хмуро вгляделся в сомкнувшиеся над горами сумерки. Ветер тут же ударил его по лицу и взметнул вверх пряди чёрных волос, но воевода лишь недовольно хмыкнул.
Хугар чувствовал себя не как обычно, и это его беспокоило. Каждое утро он разглядывал свои ладони, пытаясь найти в них признаки Белой смерти, но всё было как прежде. Руки и руки. Розоватые, загорелые, сильные. На пальцах выступают суставы от частых драк — не даром же он носит своё прозвище. Костяшки приплюснуты, под неровными ногтями — грязь, но в целом всё нормально. Отчего же тогда этот сон всё никак не забудется? Отчего чудится, будто тело с каждым днём слабеет и кровь медленнее бежит по жилам? Хугару захотелось сплюнуть, да он вовремя остановился: ветер-то в лицо. И воевода с раздражением сел на место, спиной оперевшись о неровный камень.
— Сдаётся мне, не вернёмся и мы из этого похода, — мрачно и тихо проговорил он.
Все головы повернулись к нему. Красно-рыжие отсветы пламени бегали по жёсткому лицу Хугара, и тёмные глаза его казались ещё темнее. Страшно делалось от того, как косил воевода, смотря будто сразу на двоих людей перед собой.
— А жаль... — промолвил Хугар хрипло. — Князь ведь столько золота обещал.
— Что это ты себя хоронишь? — нахмурился Гимри.
— Хорошо я вроде пожил, весело, — не слыша его, продолжал Хугар. — Сколько народу убил в угоду князю — сначала одному, потом второму — вот этими самыми руками... А затем Мьямир решил меня сослать. Туда, откуда я не вернусь. И ведь я знал, на что иду, а всё равно как-то жалко. Не верил, видно, до последнего.
— Хугар, ты... — запротестовал было Гимри, но воевода устало его перебил:
— Ну что тебе от меня нужно? Вечно тебе всё не то! Бабу трахнуть не дал, теперь и на судьбу пожаловаться не даёшь.
— Ты не заболел ли?
— Может, и заболел, — Хугар пожал плечами и встал. — Пойду спать.
Гимри озабоченно глядел ему вслед: если даже княжеский воевода сдавать начал, то как себя чувствуют остальные?
— А я верю, что Ринук Рыжий жив! — убеждённо воскликнул Атвир, хлопнув в ладоши. — Не зря ведь про него песню сложили — о том, как он злато отцов сторожит!
Атвир решил отвлечь отряд от мрачных мыслей: а то больно понуро сидели воины вокруг костра, будто уже схоронили кого-то. И, заговорщицки понизив голос, он продолжил:
— Говорят, колдун победил Ринука в нечестной схватке и заточил навечно в одной из гор. Шапка у той горы с тех пор не белая, а рыжая, — Атвир простёр руку в сторону Дикой гряды, будто где-то там в самом деле пряталась гора с рыжей шапкой. Яркое пламя костра таинственно заплясало в глазах молодого дружинника: — Сидит князь за большущим каменным столом. Борода его обвивается вокруг стола в два кольца. А как обовьётся в третье, так пробудится Ринук Рыжий, выйдет из горы на свет белый и призовёт своих воинов.
— И что тогда? Ведь его место уже занято, у нас свой князь есть, — заметил Тангур. — Кому он теперь нужен, этот Ринук?
— Да что ж у нас пойти некуда? — рассердился Атвир. — Земли вон сколько. Можно и новое княжество основать.
— И будет он один куковать в своём княжестве...
— А вот это вряд ли! Откликнутся на его зов все воины, павшие в Диких горах. А их, знаешь, сколько было? К тому же, лежат у Ринука в ногах несметные сокровища: под столом, под стулом... Кругом — насколько хватает глаз! — всё в золоте, серебре да разных камнях, какие только есть на свете. Пола не видно! Всё это богатство украл Инг-колдун у Рована да у гадурских владык. Проснётся Ринук, возьмёт сокровища и с ними построит новое княжество! — заключил Атвир. — Но это не на нашем веку будет.
— А жаль... — протянул лучник Хьянг. — Но сокровища я бы поискал! Что, говоришь, на нужной горе рыжая шапка, значит?
— Она самая! — кивнул Атвир.
— А если Ринук проснётся, он против не будет? — с сомнением спросил Тарм.
Хьянг отмахнулся от него, как от мухи:
— Да мы тихонечко...
Тангур тоже оживился:
— Эй, предводитель, — окликнул он Гимри, — что скажешь? Есть там колдун или нет — ещё неизвестно. А золото да камни чего б не поискать? Всего делов-то: рыжую гору найти.
— Там видно будет, — тусклым голосом отозвался Гимри.
— Сразу слышно, что не хочешь. Странный ты! Наш Хугар точно захочет — он до сокровищ жаден.
— Не стану я ничего искать в Диких горах, — раздался резкий голос Хугара. — И вам не советую, коли живы останетесь.
Воевода лежал в тени, куда не долетали тёплые отблески костра. Укрывшись плащом, он глядел в небо, затянутое чёрными облаками. Его люди в недоумении переглянулись.
— Слушай, Хугар, ты правда себя странно ведёшь, — осторожно начал Тангур. — Болит у тебя что, а?
— Душа у меня болит, сучья морда! — огрызнулся воевода. — Слышал о такой?
Дружинник озадаченно смолк, и Хугар вдруг засмеялся, но как-то невесело:
— Шучу я, Тангур, — проговорил он, оборвав смех. — Ложись-ка тоже спать. И не лезь ко мне со своими вопросами, — и воевода забрался под навес и стих.
Вскоре стали укладываться и остальные. Один Гимри всё стоял и глядел на давно скрывшиеся в ночи горы: предводитель решил первым остаться в дозоре. Было так черно, что даже звёзды не сияли в вышине. Мир без остатка поглотила мгла, и лишь крохотный островок света от слабого костра ещё боролся за право на жизнь.
Ветер неистово дул, будто намеревался сорвать с предводителя плащ, но Гимри едва ли ощущал его холод и силу. Он не мог винить Хугара в перемене настроения, ведь и сам уже много дней думал о том же: не вернутся они из этого похода, не вернутся... И как и Хугар, Гимри знал, на что идёт, но тоже чувствовал горечь от той судьбы, что, видно, поджидала их всех. Одна Мирана, кажется, не теряла веры, что отыщет колдуна в Диких горах. И лишь эта вера двигала вперёд уставший замёрзший отряд, у которого почти не осталось еды.
Гимри различил негромкое бормотание: это Мирана, уже улёгшись в наспех поставленной палатке, говорила со своей дочерью. Молодая госпожа уставала не меньше мужчин в этом тяжёлом походе, но ни разу не пожаловалась и даже находила в себе силы каждый день что-то рассказывать Инаре. Порой Мирана пела колыбельные, и Гимри с недоумением спрашивал себя: какой в этом смысл? Ведь девочка и так спит. Инара словно уже шагнула за порог Халльфры, но мать ухватилась за рубашку дочери и всё держит и держит. Оттого-то, может, Инара никак не умирает? Потому что Мирана не в силах отпустить её.
Гимри приблизился к палатке и прислушался:
— ...Гарунда обещала мне, — делилась с безмолвной дочерью Мирана, — что однажды, как сойдут по весне почерневшие снега, и новая листва заполнит обнажённые ветви деревьев, спустится с Диких гор великий колдун. Все птицы будут петь лишь об этом, все ветра разнесут весть по миру, и солнце поведает её луне. У колдуна того — серебряная борода до самой земли и... — Мирана на мгновение запнулась, вспоминая описание Одры: — Зелёный плащ за спиной и вороной скакун. Пройдёт тот колдун по алльдской земле, и не станет больше на ней болезней и войн...
Она смолкла ненадолго и вздохнула:
— Только когда это ещё будет, милая моя Инара? Чем надеяться попусту и ждать, надо самим идти в Дикие горы и умолять колдуна спуститься. И я уж его уговорю, моя хорошая. Будь уверена: уговорю! Мало ему покажется наших даров, так я отдам ему всё, что имею. Раз уж боги покинули нас, я справлюсь и без их помощи! И ты проживёшь ещё долго-долго, девочка моя. И ты, и все люди в Лисьей Пади, которых поразила Белая смерть! В жизни так много боли, но она всё равно так красива... Её стоит жить, Инара. Слышишь? Стоит.
Мирана замолчала. Эти речи давались ей всё труднее, но оттого она лишь упорнее произносила их. Дочь вряд ли слышала её, но собственный уверенный голос успокаивал Мирану, напоминал ей, что она на верном пути — том пути, куда ведёт её сердце.
Перебирая волосы Инары, она устало думала, что беспробудный сон дочери в таком тяжёлом походе — это даже к лучшему. Как бы замучилась она, будь Инара сейчас обычным ребёнком! Наверное, сложно станет на обратной дороге, когда дочь поправится — а Мирана ни на мгновение не допускала мысли, что этого может не случиться. Ведь если не верить, идти станет невыносимо тяжело.
Мирана улеглась поудобнее, кутаясь в плащ, и стала глядеть на колыхавшуюся от ветра ткань палатки над собой. Рядом со свистом сопела Ллара: она подхватила простуду из-за стоявшего холода, и нос её едва дышал. Служанка и в целом сникла в последние дни, сделавшись молчаливой и мрачной. Гарунда бы сказала, что Лларина болезнь — от печали в сердце, а вовсе не от стужи. Но можно ли винить Ллару в том, что её сердце поразила печаль? Сколько дней уж идёт отряд, а всё нет ни тепла, ни еды вдоволь. Тут кто угодно опечалится. Кто угодно. Кроме Мираны.
Снаружи послышался шорох шагов: это Гимри отошёл прочь. И холодный чёрный ветер, спустившийся с гор, окатил предводителя с головой и зло затряс шаткую палатку. Но это ничего, ничего... Мирана всё равно не отступит, ведь она может помочь стольким людям! Нельзя отступать! Даже если придётся есть каменное крошево. Даже если чёрный ветер никогда больше не стихнет. Нельзя!
Утро встретило воинов бесцветным небом. Солнце не желало раздвигать облака, и свет мутной пеленой лежал на земле и редких деревьях. Слышалось отовсюду невесть откуда взявшееся воронье карканье: эти хриплые крики и разбудили весь отряд. Воины продирали глаза и вставали, в недоумении оглядываясь. Но никаких птиц не было: ни в небе, ни на деревьях, ни на земле. Даже остроглазый лучник Хьянг никого не увидел:
— Видно, рядом уже Гадурская равнина, — угрюмо заметил он, пересчитывая свои стрелы.
— Давно пора ей показаться, — кивнул Тангур.
Мирана не чуралась приготовления еды и сегодня варила кашу на весь отряд. Помешивая её, она прислушивалась к разговорам дружинников. Едва те заговорили про Гадурскую равнину, как женщина задала, наконец, занимавший её вопрос:
— А что же, правда, что там стрелы сами по себе летят?
— Говорят, что так, — кивнул Атвир: он был знатоком всех алльдских легенд. — Много воинов полегло в Великой Гадурской битве. Не могут найти они покоя по сей день. И потому слышится с мёртвой равнины лязг мечей да звон тетивы.
— Интересно, а от самого Гадур-града что-то осталось? — спросил Тарм, почёсывая потемневшие от дорожной пыли кудри.
— Не осталось, — уверенно заявил Атвир. — Боги наказали гадурцев, и целая гора сошла на город. С тех пор лишь выжженная равнина на его месте.
— Город же был высечен прямо в горе, — с сомнением возразил кто-то.
— Ну а на него гора побольше упала, что здесь странного? — развёл руками Атвир.
— Если ничего не осталось кроме равнины, как же Инг-колдун тогда гадурское золото откопал? — удивился один из дружинников.
— Да кто ж его знает? На то он и колдун. Заставил землю разверзнуться, забрал золото и был таков.
— И ни одна стрела его не пронзила? — поразился Тарм.
— Да он это золото ещё раньше всё собрал, потому гадурские владыки и поссорились!
— А хранит он его, видать, в горе с рыжей шапкой, — всё не унимался лучник Хьянг. — Хорошо бы отыскать её...
— Так а что ж стрелы? — вновь спросила Мирана, раскладывая кашу по тарелкам. — Настоящие они или нет?
— Говорят, что настоящие, — отозвался Атвир. — Насмерть бьют.
Карканье, наконец, стихло. Путники быстро умяли скудную пищу и принялись собираться. Теперь ехали, не разбирая дороги: она давно заросла бурьяном. Да сбиться с пути уже было невозможно: откуда ни глянь, а Дикие горы хорошо видно, ни с чем не спутаешь. Небо, тяжёлое и бесцветное, нависало над серыми пиками — так низко, что, казалось, вот-вот раздавит их. Редкие одинокие ели отступили вовсе, и до самой гряды потянулись сплошные холмы. К обеду кони подняли седоков на крутой каменистый склон, поросший высохшей рыжей травой. И тогда показалась, наконец, она — Гадурская равнина.
— Здесь остановимся, — велел Гимри, слезая с коня. — Надо отдохнуть и найти тропу, которая огибает равнину.
Мирана тоже спешилась и с тревогой воззрилась на убегавшее вниз поле с мёртвой землёй, на которой ничего не росло. Сколько же легенд ходило об этом страшном месте! Никогда бы не подумала Мирана, что однажды увидит равнину своими глазами.
Ещё девочкой она услышала от отца историю о великом городе Гадуре, высеченном прямо в горе. Мудрые князья уверенно правили им, и сам Инг Серебряный поддерживал их и помогал советами.
Но когда вечером отряд разбил лагерь, и каждый уткнулся в свою миску с худой похлёбкой, воины вновь заговорили о колдунах да Диких горах:
— Рассказывают, будто у Диких гор есть своя собственная воля, — поделился лучник Хьянг. — Потому-то колдуны и выбрали их своим прибежищем. Горы сами защищают колдунов.
— Опасно это, — усмехнулся Хугар. — А что если однажды горы передумают? Колдун там сидит и в ус не дует, а тут к нему гости, — воевода развёл руками и каркающе рассмеялся.
Смех его отскочил от камней, за которыми отряд укрывался от ветра, и послышался сразу со всех сторон. Хугар замолчал и насупился.
— А я думаю, это всё чары колдунов, и Дикие горы тут ни при чём, — заявил Атвир.
Хьянг отставил пустую миску, заглянул в опустевший котёл и вздохнул: стоило ещё пострелять птиц, сытнее бы было... Ну да теперь уже всё равно ночь. Он любовно провёл рукой по лежащему рядом луку и задумчиво промолвил:
— Говорят, этот Инг Синий столько князей убил! Рована, Ринука...
— Инг был Серебряный, а не Синий, — поправил Атвир.
— Да Халльфра с ним! — перебил Тангур. — Рован ему другом был, а Инг проклял его и обокрал! Вот и води после этого дружбу с колдунами! Ингу и этого показалось мало — он и Ринука, сына Рована, погубил.
— Ну, тут ещё вопрос... — начал Атвир, но ему не дали договорить:
— Падаль — этот Инг! — убеждённо закивал Хьянг. — Я всю дорогу молюсь, чтоб в Диких горах мы наткнулись не на него, а на другого колдуна.
— Думаешь, другой окажется лучше? — усмехнулся Тангур. — Губы-то закатай! В лучшем случае он палец о палец для нас не ударит. В худшем — всех проклянёт, как наших князей.
— А я вообще-то слышал, что Рован пронзил Инга копьём... — вмешался Тарм Кудряшка, но Тангур тут же накинулся на него:
— Каким ещё копьём?! Он позвал его на пир, а Инг явился и проклял его! Не было никакого копья!
— Разве на пир? У Рована вроде дочь болела...
— Да точно на пир! Сын у Рована тогда родился!
— Ринук? Ему в ту пору уже зим пятнадцать было.
— Ну, может, и не Ринук, — с сомнением протянул Тангур. — Разве у него не было другого сына, кроме Ринука?
— Не было, — Атвир покачал головой. — Только дочь, но она умерла.
— Ну, значит, что-то ещё праздновали, — отрезал Тангур.
— А, может, кто-то другой наслал на князя проклятье? И Рован позвал Инга, чтобы тот его вылечил?
— Да подождите! — вскричал Тарм. — Там точно кто-то кого-то пронзил копьём! Если не Рован — Инга, тогда Инг — Рована.
— Да ты всё путаешь, — отмахнулся Хьянг. — Копья были потом. Ринук собрал дружину в пятьсот копий и отправился в Дикие горы — мстить за отца. Вот когда копья были!
— В смысле — пятьсот копий?! — взвился Атвир. — У него целая тысяча была!
— Да какая разница? — хрипло прервал их Хугар. — Так и так — все померли.
Он поднялся, разминая ноги, и хмуро вгляделся в сомкнувшиеся над горами сумерки. Ветер тут же ударил его по лицу и взметнул вверх пряди чёрных волос, но воевода лишь недовольно хмыкнул.
Хугар чувствовал себя не как обычно, и это его беспокоило. Каждое утро он разглядывал свои ладони, пытаясь найти в них признаки Белой смерти, но всё было как прежде. Руки и руки. Розоватые, загорелые, сильные. На пальцах выступают суставы от частых драк — не даром же он носит своё прозвище. Костяшки приплюснуты, под неровными ногтями — грязь, но в целом всё нормально. Отчего же тогда этот сон всё никак не забудется? Отчего чудится, будто тело с каждым днём слабеет и кровь медленнее бежит по жилам? Хугару захотелось сплюнуть, да он вовремя остановился: ветер-то в лицо. И воевода с раздражением сел на место, спиной оперевшись о неровный камень.
— Сдаётся мне, не вернёмся и мы из этого похода, — мрачно и тихо проговорил он.
Все головы повернулись к нему. Красно-рыжие отсветы пламени бегали по жёсткому лицу Хугара, и тёмные глаза его казались ещё темнее. Страшно делалось от того, как косил воевода, смотря будто сразу на двоих людей перед собой.
— А жаль... — промолвил Хугар хрипло. — Князь ведь столько золота обещал.
— Что это ты себя хоронишь? — нахмурился Гимри.
— Хорошо я вроде пожил, весело, — не слыша его, продолжал Хугар. — Сколько народу убил в угоду князю — сначала одному, потом второму — вот этими самыми руками... А затем Мьямир решил меня сослать. Туда, откуда я не вернусь. И ведь я знал, на что иду, а всё равно как-то жалко. Не верил, видно, до последнего.
— Хугар, ты... — запротестовал было Гимри, но воевода устало его перебил:
— Ну что тебе от меня нужно? Вечно тебе всё не то! Бабу трахнуть не дал, теперь и на судьбу пожаловаться не даёшь.
— Ты не заболел ли?
— Может, и заболел, — Хугар пожал плечами и встал. — Пойду спать.
Гимри озабоченно глядел ему вслед: если даже княжеский воевода сдавать начал, то как себя чувствуют остальные?
— А я верю, что Ринук Рыжий жив! — убеждённо воскликнул Атвир, хлопнув в ладоши. — Не зря ведь про него песню сложили — о том, как он злато отцов сторожит!
Атвир решил отвлечь отряд от мрачных мыслей: а то больно понуро сидели воины вокруг костра, будто уже схоронили кого-то. И, заговорщицки понизив голос, он продолжил:
— Говорят, колдун победил Ринука в нечестной схватке и заточил навечно в одной из гор. Шапка у той горы с тех пор не белая, а рыжая, — Атвир простёр руку в сторону Дикой гряды, будто где-то там в самом деле пряталась гора с рыжей шапкой. Яркое пламя костра таинственно заплясало в глазах молодого дружинника: — Сидит князь за большущим каменным столом. Борода его обвивается вокруг стола в два кольца. А как обовьётся в третье, так пробудится Ринук Рыжий, выйдет из горы на свет белый и призовёт своих воинов.
— И что тогда? Ведь его место уже занято, у нас свой князь есть, — заметил Тангур. — Кому он теперь нужен, этот Ринук?
— Да что ж у нас пойти некуда? — рассердился Атвир. — Земли вон сколько. Можно и новое княжество основать.
— И будет он один куковать в своём княжестве...
— А вот это вряд ли! Откликнутся на его зов все воины, павшие в Диких горах. А их, знаешь, сколько было? К тому же, лежат у Ринука в ногах несметные сокровища: под столом, под стулом... Кругом — насколько хватает глаз! — всё в золоте, серебре да разных камнях, какие только есть на свете. Пола не видно! Всё это богатство украл Инг-колдун у Рована да у гадурских владык. Проснётся Ринук, возьмёт сокровища и с ними построит новое княжество! — заключил Атвир. — Но это не на нашем веку будет.
— А жаль... — протянул лучник Хьянг. — Но сокровища я бы поискал! Что, говоришь, на нужной горе рыжая шапка, значит?
— Она самая! — кивнул Атвир.
— А если Ринук проснётся, он против не будет? — с сомнением спросил Тарм.
Хьянг отмахнулся от него, как от мухи:
— Да мы тихонечко...
Тангур тоже оживился:
— Эй, предводитель, — окликнул он Гимри, — что скажешь? Есть там колдун или нет — ещё неизвестно. А золото да камни чего б не поискать? Всего делов-то: рыжую гору найти.
— Там видно будет, — тусклым голосом отозвался Гимри.
— Сразу слышно, что не хочешь. Странный ты! Наш Хугар точно захочет — он до сокровищ жаден.
— Не стану я ничего искать в Диких горах, — раздался резкий голос Хугара. — И вам не советую, коли живы останетесь.
Воевода лежал в тени, куда не долетали тёплые отблески костра. Укрывшись плащом, он глядел в небо, затянутое чёрными облаками. Его люди в недоумении переглянулись.
— Слушай, Хугар, ты правда себя странно ведёшь, — осторожно начал Тангур. — Болит у тебя что, а?
— Душа у меня болит, сучья морда! — огрызнулся воевода. — Слышал о такой?
Дружинник озадаченно смолк, и Хугар вдруг засмеялся, но как-то невесело:
— Шучу я, Тангур, — проговорил он, оборвав смех. — Ложись-ка тоже спать. И не лезь ко мне со своими вопросами, — и воевода забрался под навес и стих.
Вскоре стали укладываться и остальные. Один Гимри всё стоял и глядел на давно скрывшиеся в ночи горы: предводитель решил первым остаться в дозоре. Было так черно, что даже звёзды не сияли в вышине. Мир без остатка поглотила мгла, и лишь крохотный островок света от слабого костра ещё боролся за право на жизнь.
Ветер неистово дул, будто намеревался сорвать с предводителя плащ, но Гимри едва ли ощущал его холод и силу. Он не мог винить Хугара в перемене настроения, ведь и сам уже много дней думал о том же: не вернутся они из этого похода, не вернутся... И как и Хугар, Гимри знал, на что идёт, но тоже чувствовал горечь от той судьбы, что, видно, поджидала их всех. Одна Мирана, кажется, не теряла веры, что отыщет колдуна в Диких горах. И лишь эта вера двигала вперёд уставший замёрзший отряд, у которого почти не осталось еды.
Гимри различил негромкое бормотание: это Мирана, уже улёгшись в наспех поставленной палатке, говорила со своей дочерью. Молодая госпожа уставала не меньше мужчин в этом тяжёлом походе, но ни разу не пожаловалась и даже находила в себе силы каждый день что-то рассказывать Инаре. Порой Мирана пела колыбельные, и Гимри с недоумением спрашивал себя: какой в этом смысл? Ведь девочка и так спит. Инара словно уже шагнула за порог Халльфры, но мать ухватилась за рубашку дочери и всё держит и держит. Оттого-то, может, Инара никак не умирает? Потому что Мирана не в силах отпустить её.
Гимри приблизился к палатке и прислушался:
— ...Гарунда обещала мне, — делилась с безмолвной дочерью Мирана, — что однажды, как сойдут по весне почерневшие снега, и новая листва заполнит обнажённые ветви деревьев, спустится с Диких гор великий колдун. Все птицы будут петь лишь об этом, все ветра разнесут весть по миру, и солнце поведает её луне. У колдуна того — серебряная борода до самой земли и... — Мирана на мгновение запнулась, вспоминая описание Одры: — Зелёный плащ за спиной и вороной скакун. Пройдёт тот колдун по алльдской земле, и не станет больше на ней болезней и войн...
Она смолкла ненадолго и вздохнула:
— Только когда это ещё будет, милая моя Инара? Чем надеяться попусту и ждать, надо самим идти в Дикие горы и умолять колдуна спуститься. И я уж его уговорю, моя хорошая. Будь уверена: уговорю! Мало ему покажется наших даров, так я отдам ему всё, что имею. Раз уж боги покинули нас, я справлюсь и без их помощи! И ты проживёшь ещё долго-долго, девочка моя. И ты, и все люди в Лисьей Пади, которых поразила Белая смерть! В жизни так много боли, но она всё равно так красива... Её стоит жить, Инара. Слышишь? Стоит.
Мирана замолчала. Эти речи давались ей всё труднее, но оттого она лишь упорнее произносила их. Дочь вряд ли слышала её, но собственный уверенный голос успокаивал Мирану, напоминал ей, что она на верном пути — том пути, куда ведёт её сердце.
Перебирая волосы Инары, она устало думала, что беспробудный сон дочери в таком тяжёлом походе — это даже к лучшему. Как бы замучилась она, будь Инара сейчас обычным ребёнком! Наверное, сложно станет на обратной дороге, когда дочь поправится — а Мирана ни на мгновение не допускала мысли, что этого может не случиться. Ведь если не верить, идти станет невыносимо тяжело.
Мирана улеглась поудобнее, кутаясь в плащ, и стала глядеть на колыхавшуюся от ветра ткань палатки над собой. Рядом со свистом сопела Ллара: она подхватила простуду из-за стоявшего холода, и нос её едва дышал. Служанка и в целом сникла в последние дни, сделавшись молчаливой и мрачной. Гарунда бы сказала, что Лларина болезнь — от печали в сердце, а вовсе не от стужи. Но можно ли винить Ллару в том, что её сердце поразила печаль? Сколько дней уж идёт отряд, а всё нет ни тепла, ни еды вдоволь. Тут кто угодно опечалится. Кто угодно. Кроме Мираны.
Снаружи послышался шорох шагов: это Гимри отошёл прочь. И холодный чёрный ветер, спустившийся с гор, окатил предводителя с головой и зло затряс шаткую палатку. Но это ничего, ничего... Мирана всё равно не отступит, ведь она может помочь стольким людям! Нельзя отступать! Даже если придётся есть каменное крошево. Даже если чёрный ветер никогда больше не стихнет. Нельзя!
Глава 6. Вороны Гадур-града
Утро встретило воинов бесцветным небом. Солнце не желало раздвигать облака, и свет мутной пеленой лежал на земле и редких деревьях. Слышалось отовсюду невесть откуда взявшееся воронье карканье: эти хриплые крики и разбудили весь отряд. Воины продирали глаза и вставали, в недоумении оглядываясь. Но никаких птиц не было: ни в небе, ни на деревьях, ни на земле. Даже остроглазый лучник Хьянг никого не увидел:
— Видно, рядом уже Гадурская равнина, — угрюмо заметил он, пересчитывая свои стрелы.
— Давно пора ей показаться, — кивнул Тангур.
Мирана не чуралась приготовления еды и сегодня варила кашу на весь отряд. Помешивая её, она прислушивалась к разговорам дружинников. Едва те заговорили про Гадурскую равнину, как женщина задала, наконец, занимавший её вопрос:
— А что же, правда, что там стрелы сами по себе летят?
— Говорят, что так, — кивнул Атвир: он был знатоком всех алльдских легенд. — Много воинов полегло в Великой Гадурской битве. Не могут найти они покоя по сей день. И потому слышится с мёртвой равнины лязг мечей да звон тетивы.
— Интересно, а от самого Гадур-града что-то осталось? — спросил Тарм, почёсывая потемневшие от дорожной пыли кудри.
— Не осталось, — уверенно заявил Атвир. — Боги наказали гадурцев, и целая гора сошла на город. С тех пор лишь выжженная равнина на его месте.
— Город же был высечен прямо в горе, — с сомнением возразил кто-то.
— Ну а на него гора побольше упала, что здесь странного? — развёл руками Атвир.
— Если ничего не осталось кроме равнины, как же Инг-колдун тогда гадурское золото откопал? — удивился один из дружинников.
— Да кто ж его знает? На то он и колдун. Заставил землю разверзнуться, забрал золото и был таков.
— И ни одна стрела его не пронзила? — поразился Тарм.
— Да он это золото ещё раньше всё собрал, потому гадурские владыки и поссорились!
— А хранит он его, видать, в горе с рыжей шапкой, — всё не унимался лучник Хьянг. — Хорошо бы отыскать её...
— Так а что ж стрелы? — вновь спросила Мирана, раскладывая кашу по тарелкам. — Настоящие они или нет?
— Говорят, что настоящие, — отозвался Атвир. — Насмерть бьют.
Карканье, наконец, стихло. Путники быстро умяли скудную пищу и принялись собираться. Теперь ехали, не разбирая дороги: она давно заросла бурьяном. Да сбиться с пути уже было невозможно: откуда ни глянь, а Дикие горы хорошо видно, ни с чем не спутаешь. Небо, тяжёлое и бесцветное, нависало над серыми пиками — так низко, что, казалось, вот-вот раздавит их. Редкие одинокие ели отступили вовсе, и до самой гряды потянулись сплошные холмы. К обеду кони подняли седоков на крутой каменистый склон, поросший высохшей рыжей травой. И тогда показалась, наконец, она — Гадурская равнина.
— Здесь остановимся, — велел Гимри, слезая с коня. — Надо отдохнуть и найти тропу, которая огибает равнину.
Мирана тоже спешилась и с тревогой воззрилась на убегавшее вниз поле с мёртвой землёй, на которой ничего не росло. Сколько же легенд ходило об этом страшном месте! Никогда бы не подумала Мирана, что однажды увидит равнину своими глазами.
Ещё девочкой она услышала от отца историю о великом городе Гадуре, высеченном прямо в горе. Мудрые князья уверенно правили им, и сам Инг Серебряный поддерживал их и помогал советами.
