— Ты винишь себя в том, что полюбила не его? — догадался Акросс.
— Это было бы логичнее, — Гидра вернула ему свой взгляд, улыбнулась лукаво. — Ревнуешь?
— Думаю, что зря пришёл, — хмуро отозвался Акросс.
— Как ты считаешь, как Кай относился к тебе? Думал: «Как это здорово, что у этой замечательной женщины умер сын и теперь в его комнате могу жить я»? — Чуть искривился уголок губ, и улыбка стала грустной. Теперь Акросс смотрел в сторону, на пылинки в лучах солнца. Молчал он довольно долго, медитируя на это зрелище, нехотя признал:
— Нет.
— Кай не мечтал о старшем брате ни в детском доме, ни когда был единственным ребёнком в первой семье. А в новой ему показали: «Смотри, что было тут до тебя». Конечно, он понимает, что его никогда бы не усыновила эта женщина, будь с тобой всё в порядке… Но мечты часто не поддаются здравому смыслу.
— От меня ты чего хочешь? Чтобы я его принял? Как насчёт Кая? Я два года над ним издевался. Я вчера…
— Дай ему тоже время. Но Кай понятно — как только ты выкинешь белый флаг, он, может, и не побежит жать тебе руку и обнимать, но всё же преследовать тебя не будет.
— Как насчёт его верного пса?
— Не напоминай, — Гидра выдохнула через зубы. — Понятия не имею, как… Вопрос в другом — чего хочешь ты сам? Неужели и в самом деле смерти? Или это вина перед теми, кто не выжил?
Акросс перебрался в угол дивана, упёрся в подлокотник, придерживал голову и смотрел теперь в окно через лёгкую тюль. Как бы то ни было, что бы ни случилось в прошлом и сколько бы времени ни прошло — Гидра чувствовала радость за то, что Акросса тогда спасли. Что они сейчас могли разговаривать друг с другом, уже не так напряжённо, как раньше. Всё страшное, что происходило вчера, казалось лишь платой за возможность общаться с Акроссом.
В играх с этим проще, там тяга душевная, но сейчас, в общении с глазу на глаз, Гидра изнывала — ей хотелось коснуться Акросса, осознать, что он настоящий. И ещё больше хотелось его прикосновений. Серьёзный разговор мешал сесть рядом. Но Акросс ведь сидел на её кровати, которая сейчас сложена.
— Они бы тебе понравились, — невпопад произнёс Акросс. — Тим так точно… Он всегда девушкам нравился. Да и Барс… Бесил ужасно подчас, но, по сути, без него было скучно…
— Возможно, — кивнула Гидра. — Но их уже не вернуть. И убил их не Кай, конечно. И незачем на нём срываться.
— Я думаю, что их убил человек, который очень любит Кая.
— И что?.. Ты ненавидишь Кая?
— Иногда кажется, что очень, — честно признался Акросс. — Но потом я думаю о том, что должен ненавидеть не его, а того, кто всё это затеял. Начал. Ту, что придумала меня, Тима с Барсом, только для того, чтобы убить. Придумала Кая… Не знаю, зачем она ещё держит меня в живых.
— Ты не похож на самоубийцу.
— А ты их много видела? — отшутился Акросс. — Это всё сложно… Я лишился не просто друзей, но и своего места в жизни, привычного будильника по утрам, института.
— Я думала, люди это ненавидят. Я-то уж точно.
— Возможно. Но когда приходит война — такой рутины начинает ужасно не хватать… А впрочем, войну я бы, наверное, понял и принял, у меня было бы время привыкнуть.
На самом деле удивительно, что Акросс мог сидеть тут. Начиная с самого факта его существования и заканчивая тем, что он пришёл сюда как друг. Гидра чувствовала к нему только тепло, тем более сейчас, когда его ни от кого не нужно защищать, не с кем из-за него ссориться. Хотелось то его успокоительно по волосам погладить, то самой, как маленькой, к нему на колени залезть.
— Акросс, — Гидра позвала так мягко, как не звала до этого никогда. Это обращение ни к врагу, ни к человеку, в которого влюблена. Так окликают по-прежнему любимого супруга через десять лет после свадьбы. — Я бы смогла? Стать новым смыслом? Или у тебя и так толпа девушек, и они не помогают?
— Звучит как признание в любви, — ушёл от ответа Акросс. — Не получится, что ты продалась за то, чтобы я оставил в покое вашего капитана?.. Твоего хорошего друга.
— Я не стою так дорого, — признала Гидра, улыбаясь, но уже через силу. — Я бракованная… — совсем грустно закончила она. Последние пару минут она теребила высокий ворот свитера, решаясь на что-то. А потом рывком оттянула ткань вниз, обнажив шею.
Эти глупые детские мысли: «Мама больше не любит меня, потому что я больше не красивая. Меня теперь нельзя нарядить в платье — из ворота будет выглядывать красная, сожжённая кожа». Мама не усмотрела — она была в другой комнате, когда ребёнок опрокинул на себя кипяток.
К доктору её водил отец, и, хотя Гидра была уже большим ребёнком, держал её на коленях, успокаивающе поглаживал. Гидра думала, что и папа всё знает, и жалеет её, маленькую, оставшуюся без материнской любви.
Отчего-то не было мыслей о том, что теперь она не выйдет замуж или не будет нравиться мальчикам. Это казалось Гидре таким неважным и несущественным в сравнении с тем, что мама перестала возиться с ней как раньше, уделять время.
Гидра не была желанным для женщины ребёнком. Это она узнала потом. Всё её детство мама старалась играть роль любящего родителя и читала ей сказки, купала, шила карнавальные костюмы, целовала на ночь. Но всё это было по шаблону, и когда её ошибка привела к тому, что у дочери на всю жизнь остался шрам, женщина выдохнула с облегчением и смогла сказать себе: «Из меня не получилось хорошей мамы. Я умываю руки». Она перестала играть навязанную ей роль, но ребёнком это было воспринято как «Мама разлюбила меня».
Кто по-настоящему хотел детей — так это отец, но и тот мечтал о сыне. Возраст появления шрама — как раз тот, в который дочь стала просить в подарок пистолет вместо куклы и пытаться разделывать рыбу, потому что от этого со скандалом отказывалась мама, боявшаяся за свой маникюр.
Кто знает, может быть, всё случившееся и было к лучшему — узнать раньше, что мама лишь притворялась хорошей, любящей. Тяжело, конечно, но легче в детстве, чем в неспокойном подростковом возрасте. К тому же и отец тогда, тоже заметив отчуждённость жёны, заметив вину дочери, старался уделять столько внимания, чтобы ребёнок не чувствовал себя брошенным.
По сути, парни Гидру не особо и интересовали, так что не было ничего удивительного в том, что к ребятам из своей команды у неё не было чувств.
Когда они появились к Акроссу, она помнила отчётливо — реальность, в которой у власти были солдаты, страна в ожидании войны. Мир напоминал антиутопию Оруэлла. Когда Гидру арестовали, конечно, не без оснований, она была подавлена от мысли, что всех подвела. Теперь у неё могли выпытать, где находится Кай и какие у него планы. Конечно, боли она не чувствовала, но всегда были и другие способы заставить говорить. Гидра даже знала их по тем отчётам, что попадали к Каю, по тем сломанным людям, что пережили арест и были отпущены, как невиновные. Но меньше всего Гидре хотелось, чтобы в эту мясорубку попал её капитан, который, она только недавно это узнала, боль чувствовал.
Гидру впихнули в небольшую комнатку размером с шкаф-купе, половину её занимала торчащая из стены полка, заменявшая кровать. И ни раковины с водой, ни туалета тут не было.
— Я ничего не знаю, — снова попыталась заверить она, вцепившись в белые горизонтальные прутья клетки, похожие на жалюзи, только прочные. — Это ошибка.
Сопровождение не отреагировало — как глухие киборги, они развернулись и ушли.
— Чего ты боишься? — спросили из соседней камеры. — Ты же не чувствуешь боли.
Голос Гидра узнала, только теперь обернулась. Между их клетками были такие же светлые горизонтальные прутья. Акросс сидел на полке, наклонившись вперёд, глядя только перед собой.
— Зато ты чувствуешь, — напомнила зло Гидра, совершенно забыв про слабый, нерешительный тон попавшей в беду девушки. Акросс глянул на неё, не поворачивая головы, и кивнул:
— Чувствую. Но я тут ненадолго.
С левой руки были вырваны три ногтя, пальцы покрыты хлопьями запёкшейся крови. Гидра сглотнула и злорадства не получилось, только растерянность:
— Тебе, вроде, и так хватило.
Акросс улыбнулся криво, нехорошо, кивнул:
— Да, я проверил курорт для вашего капитана. Годится.
Раны от вырванных ногтей с рук Акросса в воображении перешли на пальцы Кая, Гидре стало не по себе.
— Я его не выдам, — пообещала она. Акросс кивнул:
— Ну да. Я его сдам.
Гидра никогда не испытывала тяги к злодеям, и ей Акросс тогда казался едким, злым, словно она сидела в соседней клетке с коброй. Она собиралась продолжить ссору, но хлопнула дверь в карцеры, вошёл офицер в сопровождении конвойных, остановился посередине между их клетками. Но, бросив быстрый взгляд в сторону Акросса, не отметив в нём ничего интересного, он переключился на Гидру.
— У нас есть видеоматериалы, — начал он, расхаживая около камеры, как голубь, — на которых наш снайпер простреливает вам руку, а замечаете вы это, только убрав его. У вас есть препарат, который помогает не чувствовать боли? Откуда у вас эти технологии?
Гидра молчала, упрямо сжав губы.
— Вас незачем пытать. Но мы можем изуродовать вас, — он приблизился к прутьям, начал перечислять, следя внимательно за реакцией:
— Я могу приказать отрезать вам нос. Срезать губы? Нет? Не задевает? Я прикажу хирургам вырезать вам матку, и у вас больше не будет детей.
Гидра попыталась изобразить испуг, задрожавшие губы, потому что это для неё и игрового тела, которое не жалко — ерунда. Но это даст Каю время.
Зоркие глаза поймали эту наигранность, и, сменив тон на шипящий, злой, он пообещал:
— Да я тебя своим солдатам отдам, тварь. Взводу, вернувшемуся с боевых действий. У них всегда кровь бурлит.
У Гидры плохо получалось притворяться, и, хотя она пыталась держать лицо — что-то её выдало. Скорее всего, на ней испытали проверенную схему из того, чем можно запугать девушку: красота, будущее материнство, насилие и унижение. Офицер расплылся в улыбке, как победитель, довольно стукнул по прутьям, развернулся к выходу, громко спросил по дороге:
— Когда возвращается двести второй с разгона демонстрации?
— У них сейчас пересменка, в течение получаса будут тут.
— Скажите, что их ждёт подарок.
У Гидры отказали ноги, она почти упала на свою полку. Ей необходимо бежать из игр. Насовсем. Но как же бросить Кая и остальных? Значит, нужен был способ покончить с собой до того, как за ней придут. Если она так поступит, получится, что Хаски прав, и девушке нечего было делать в этой войне.
— Эй.
Гидра даже вздрогнула, офицер остановился, обернулся заинтересованно. Акросс шелушил кровавые хлопья с пальцев, очищал их о прутья. Он уже стоял у решётки.
— Нет такого способа войны. Так не поступают. Нужна информация — пытайте. Ногти вырывайте, пальцы молотком ломайте. Это — война. А то, что вы придумали — свинское развлечение.
— Это кто там вякнул? — пренебрежительно переспросил офицер, быстрым шагом оказался у клетки Акросса. — Тебе мало? Мы с тобой только начали, только припугнули. Даже не показали, что дальше ждёт. Пальцы молотком дробить, говоришь?
— Почему бы тебе самому не отправиться трахаться со своим взводом? — меланхолично предложил Акросс. Офицер вспыхнул, достал табельное из кобуры, прицелился. Акросс дожидался этого момента, чтобы ударить по прутьям двери, и она распахнулась, огрев офицера по носу. Вряд ли ему хватило бы силы ударом ноги сломать замок, скорее, он не терял времени зря, сидя тут в одиночестве, и ковырялся в нём, чтобы в нужный момент сбежать, и вот он наступил. Акроссу оставалось только подхватить табельное офицера и, прикрываясь той же дверью с частыми широкими прутьями, перестрелять конвой, которому прятаться было негде.
Гидра думала, что он её застрелит. Потому что до этого Акросс для неё был мразью, садистом. Он и не собирался её переубеждать — направил дуло в голову, по центру лба, но не выстрелил. Сместил оружие ниже, отстрелил замок.
— Зачем? — не поняла Гидра. Акросс пожал плечами, стараясь удерживать на лице выражение беспринципного ублюдка, но действия говорили о другом.
— Я же ответил. Война — это пальцы ломать. Ногами забивать. Хоть женщин, хоть много на одного… Но такого насилия я не выношу. Это слишком низко.
Это было настолько неожиданно, так поразило, что некоторое время Гидра всерьёз думала, что это — хорошо разыгранный концерт, чтобы переманить её на свою сторону. Но в этом не было смысла — у Кая те же принципы, только он добрее, честнее.
Это не было любовью по началу, и тот случай оказался лишь семечком зароненного в Гидре чувства. Акросс вернулся за Мей, не бросил её в передряге в другой реальности — и вот оно пустило росток. Полностью Гидра осознала, что означает это чувство, уже когда оно укрепилось и стало поздно.
После звонка из-за двери раздался голос Кая, усталый и рассерженный:
— Добрый день, вы позвонили в дверь, но я не могу выйти, потому что заперт. Потому что говорил, что нельзя меня отпускать домой.
— Я не могу разговаривать через дверь, — произнёс Дроид.
— Извини, — без особого раскаяния отозвались через неё.
— Я пришёл предупредить, что ухожу из команды. Думал, лучше сказать тебе в лицо, чем звонить…
— Мой телефон у Акросса, — уже более настороженно раздалось из-за двери. — Подождёшь?
— Чего? — переспросил Дроид.
— Сейчас подойду. Не придётся говорить через замочную скважину.
— Как, если тебя заперли?
Но за дверью была тишина. Дроид прислушивался, ждал, что вот-вот послышится скрежет замка в ключе, даже не особо среагировал на шаги в подъезде, пока кто-то не коснулся его плеча. И тогда Дроид изобразил что-то забавное — подскочил на месте, попытался сбежать по лестнице на этаж выше, но наконец опознал Кая.
— Ты кого так испугался? — стараясь не улыбаться, спросил Кай. Он ожидал ответа: «Акросса», но Дроид снова удивил его:
— Хаски.
— Это странно, бояться Хаски, — уже спускаясь по лестнице, рассуждал Кай. — Он на нашей стороне.
— Я из-за него и ухожу, — ответил Дроид.
Двор был заросшим, с новыми лавочками и качелями, новенькой детской площадкой. Когда Кай был маленьким, играть он убегал на стадион школы, нынешним детям повезло больше.
— Я не хотел бы, чтобы ты ушёл, — Кай выбрал место в тени, сел, пригнувшись от веток кустарника. Дроид остался стоять, убрав руки в карманы.
— Я не спал. Всю ночь. Не знаю, почему ты так спокоен… Ещё и шутить умудряешься. Хаски ему голову разбил у меня на глазах. Кай, при тебе ведь никогда человека не убивали? Он этим ударом весь мир мне расколол. Какая команда, нахер, я не знаю, когда я снова спать смогу и как дальше жить? Ты уверен, что я сам вены через неделю не вскрою от этого ужаса?
— Уверен, — кивнул Кай. — Я думаю, что ты сильный. Даже если бы это было на моих глазах… Разница в том, что эти люди могли меня убить. Допустим, тебя убили и дают шанс вернуться призраком. Материальным. Убил бы того, кто это сделал?
— Ты заигрался, — покачал головой Дроид. — Вы все заигрались. Но есть игра. А есть этот мир. Здесь правила немного другие.
— Ты, кажется, собирался убивать Акросса, — напомнил Кай, и Дроид сорвался на крик:
— Да каким образом?! С битами вокруг собраться и до смерти забить?! А собирался, потому что боялся до усрачки, что он правда поехавший, что он и тебя убьёт, и нас у тебя на глазах перережет! Ты вообще понимаешь, где мы находимся?
— Это было бы логичнее, — Гидра вернула ему свой взгляд, улыбнулась лукаво. — Ревнуешь?
— Думаю, что зря пришёл, — хмуро отозвался Акросс.
— Как ты считаешь, как Кай относился к тебе? Думал: «Как это здорово, что у этой замечательной женщины умер сын и теперь в его комнате могу жить я»? — Чуть искривился уголок губ, и улыбка стала грустной. Теперь Акросс смотрел в сторону, на пылинки в лучах солнца. Молчал он довольно долго, медитируя на это зрелище, нехотя признал:
— Нет.
— Кай не мечтал о старшем брате ни в детском доме, ни когда был единственным ребёнком в первой семье. А в новой ему показали: «Смотри, что было тут до тебя». Конечно, он понимает, что его никогда бы не усыновила эта женщина, будь с тобой всё в порядке… Но мечты часто не поддаются здравому смыслу.
— От меня ты чего хочешь? Чтобы я его принял? Как насчёт Кая? Я два года над ним издевался. Я вчера…
— Дай ему тоже время. Но Кай понятно — как только ты выкинешь белый флаг, он, может, и не побежит жать тебе руку и обнимать, но всё же преследовать тебя не будет.
— Как насчёт его верного пса?
— Не напоминай, — Гидра выдохнула через зубы. — Понятия не имею, как… Вопрос в другом — чего хочешь ты сам? Неужели и в самом деле смерти? Или это вина перед теми, кто не выжил?
Акросс перебрался в угол дивана, упёрся в подлокотник, придерживал голову и смотрел теперь в окно через лёгкую тюль. Как бы то ни было, что бы ни случилось в прошлом и сколько бы времени ни прошло — Гидра чувствовала радость за то, что Акросса тогда спасли. Что они сейчас могли разговаривать друг с другом, уже не так напряжённо, как раньше. Всё страшное, что происходило вчера, казалось лишь платой за возможность общаться с Акроссом.
В играх с этим проще, там тяга душевная, но сейчас, в общении с глазу на глаз, Гидра изнывала — ей хотелось коснуться Акросса, осознать, что он настоящий. И ещё больше хотелось его прикосновений. Серьёзный разговор мешал сесть рядом. Но Акросс ведь сидел на её кровати, которая сейчас сложена.
— Они бы тебе понравились, — невпопад произнёс Акросс. — Тим так точно… Он всегда девушкам нравился. Да и Барс… Бесил ужасно подчас, но, по сути, без него было скучно…
— Возможно, — кивнула Гидра. — Но их уже не вернуть. И убил их не Кай, конечно. И незачем на нём срываться.
— Я думаю, что их убил человек, который очень любит Кая.
— И что?.. Ты ненавидишь Кая?
— Иногда кажется, что очень, — честно признался Акросс. — Но потом я думаю о том, что должен ненавидеть не его, а того, кто всё это затеял. Начал. Ту, что придумала меня, Тима с Барсом, только для того, чтобы убить. Придумала Кая… Не знаю, зачем она ещё держит меня в живых.
— Ты не похож на самоубийцу.
— А ты их много видела? — отшутился Акросс. — Это всё сложно… Я лишился не просто друзей, но и своего места в жизни, привычного будильника по утрам, института.
— Я думала, люди это ненавидят. Я-то уж точно.
— Возможно. Но когда приходит война — такой рутины начинает ужасно не хватать… А впрочем, войну я бы, наверное, понял и принял, у меня было бы время привыкнуть.
На самом деле удивительно, что Акросс мог сидеть тут. Начиная с самого факта его существования и заканчивая тем, что он пришёл сюда как друг. Гидра чувствовала к нему только тепло, тем более сейчас, когда его ни от кого не нужно защищать, не с кем из-за него ссориться. Хотелось то его успокоительно по волосам погладить, то самой, как маленькой, к нему на колени залезть.
— Акросс, — Гидра позвала так мягко, как не звала до этого никогда. Это обращение ни к врагу, ни к человеку, в которого влюблена. Так окликают по-прежнему любимого супруга через десять лет после свадьбы. — Я бы смогла? Стать новым смыслом? Или у тебя и так толпа девушек, и они не помогают?
— Звучит как признание в любви, — ушёл от ответа Акросс. — Не получится, что ты продалась за то, чтобы я оставил в покое вашего капитана?.. Твоего хорошего друга.
— Я не стою так дорого, — признала Гидра, улыбаясь, но уже через силу. — Я бракованная… — совсем грустно закончила она. Последние пару минут она теребила высокий ворот свитера, решаясь на что-то. А потом рывком оттянула ткань вниз, обнажив шею.
***
***
Эти глупые детские мысли: «Мама больше не любит меня, потому что я больше не красивая. Меня теперь нельзя нарядить в платье — из ворота будет выглядывать красная, сожжённая кожа». Мама не усмотрела — она была в другой комнате, когда ребёнок опрокинул на себя кипяток.
К доктору её водил отец, и, хотя Гидра была уже большим ребёнком, держал её на коленях, успокаивающе поглаживал. Гидра думала, что и папа всё знает, и жалеет её, маленькую, оставшуюся без материнской любви.
Отчего-то не было мыслей о том, что теперь она не выйдет замуж или не будет нравиться мальчикам. Это казалось Гидре таким неважным и несущественным в сравнении с тем, что мама перестала возиться с ней как раньше, уделять время.
Гидра не была желанным для женщины ребёнком. Это она узнала потом. Всё её детство мама старалась играть роль любящего родителя и читала ей сказки, купала, шила карнавальные костюмы, целовала на ночь. Но всё это было по шаблону, и когда её ошибка привела к тому, что у дочери на всю жизнь остался шрам, женщина выдохнула с облегчением и смогла сказать себе: «Из меня не получилось хорошей мамы. Я умываю руки». Она перестала играть навязанную ей роль, но ребёнком это было воспринято как «Мама разлюбила меня».
Кто по-настоящему хотел детей — так это отец, но и тот мечтал о сыне. Возраст появления шрама — как раз тот, в который дочь стала просить в подарок пистолет вместо куклы и пытаться разделывать рыбу, потому что от этого со скандалом отказывалась мама, боявшаяся за свой маникюр.
Кто знает, может быть, всё случившееся и было к лучшему — узнать раньше, что мама лишь притворялась хорошей, любящей. Тяжело, конечно, но легче в детстве, чем в неспокойном подростковом возрасте. К тому же и отец тогда, тоже заметив отчуждённость жёны, заметив вину дочери, старался уделять столько внимания, чтобы ребёнок не чувствовал себя брошенным.
По сути, парни Гидру не особо и интересовали, так что не было ничего удивительного в том, что к ребятам из своей команды у неё не было чувств.
Когда они появились к Акроссу, она помнила отчётливо — реальность, в которой у власти были солдаты, страна в ожидании войны. Мир напоминал антиутопию Оруэлла. Когда Гидру арестовали, конечно, не без оснований, она была подавлена от мысли, что всех подвела. Теперь у неё могли выпытать, где находится Кай и какие у него планы. Конечно, боли она не чувствовала, но всегда были и другие способы заставить говорить. Гидра даже знала их по тем отчётам, что попадали к Каю, по тем сломанным людям, что пережили арест и были отпущены, как невиновные. Но меньше всего Гидре хотелось, чтобы в эту мясорубку попал её капитан, который, она только недавно это узнала, боль чувствовал.
Гидру впихнули в небольшую комнатку размером с шкаф-купе, половину её занимала торчащая из стены полка, заменявшая кровать. И ни раковины с водой, ни туалета тут не было.
— Я ничего не знаю, — снова попыталась заверить она, вцепившись в белые горизонтальные прутья клетки, похожие на жалюзи, только прочные. — Это ошибка.
Сопровождение не отреагировало — как глухие киборги, они развернулись и ушли.
— Чего ты боишься? — спросили из соседней камеры. — Ты же не чувствуешь боли.
Голос Гидра узнала, только теперь обернулась. Между их клетками были такие же светлые горизонтальные прутья. Акросс сидел на полке, наклонившись вперёд, глядя только перед собой.
— Зато ты чувствуешь, — напомнила зло Гидра, совершенно забыв про слабый, нерешительный тон попавшей в беду девушки. Акросс глянул на неё, не поворачивая головы, и кивнул:
— Чувствую. Но я тут ненадолго.
С левой руки были вырваны три ногтя, пальцы покрыты хлопьями запёкшейся крови. Гидра сглотнула и злорадства не получилось, только растерянность:
— Тебе, вроде, и так хватило.
Акросс улыбнулся криво, нехорошо, кивнул:
— Да, я проверил курорт для вашего капитана. Годится.
Раны от вырванных ногтей с рук Акросса в воображении перешли на пальцы Кая, Гидре стало не по себе.
— Я его не выдам, — пообещала она. Акросс кивнул:
— Ну да. Я его сдам.
Гидра никогда не испытывала тяги к злодеям, и ей Акросс тогда казался едким, злым, словно она сидела в соседней клетке с коброй. Она собиралась продолжить ссору, но хлопнула дверь в карцеры, вошёл офицер в сопровождении конвойных, остановился посередине между их клетками. Но, бросив быстрый взгляд в сторону Акросса, не отметив в нём ничего интересного, он переключился на Гидру.
— У нас есть видеоматериалы, — начал он, расхаживая около камеры, как голубь, — на которых наш снайпер простреливает вам руку, а замечаете вы это, только убрав его. У вас есть препарат, который помогает не чувствовать боли? Откуда у вас эти технологии?
Гидра молчала, упрямо сжав губы.
— Вас незачем пытать. Но мы можем изуродовать вас, — он приблизился к прутьям, начал перечислять, следя внимательно за реакцией:
— Я могу приказать отрезать вам нос. Срезать губы? Нет? Не задевает? Я прикажу хирургам вырезать вам матку, и у вас больше не будет детей.
Гидра попыталась изобразить испуг, задрожавшие губы, потому что это для неё и игрового тела, которое не жалко — ерунда. Но это даст Каю время.
Зоркие глаза поймали эту наигранность, и, сменив тон на шипящий, злой, он пообещал:
— Да я тебя своим солдатам отдам, тварь. Взводу, вернувшемуся с боевых действий. У них всегда кровь бурлит.
У Гидры плохо получалось притворяться, и, хотя она пыталась держать лицо — что-то её выдало. Скорее всего, на ней испытали проверенную схему из того, чем можно запугать девушку: красота, будущее материнство, насилие и унижение. Офицер расплылся в улыбке, как победитель, довольно стукнул по прутьям, развернулся к выходу, громко спросил по дороге:
— Когда возвращается двести второй с разгона демонстрации?
— У них сейчас пересменка, в течение получаса будут тут.
— Скажите, что их ждёт подарок.
У Гидры отказали ноги, она почти упала на свою полку. Ей необходимо бежать из игр. Насовсем. Но как же бросить Кая и остальных? Значит, нужен был способ покончить с собой до того, как за ней придут. Если она так поступит, получится, что Хаски прав, и девушке нечего было делать в этой войне.
— Эй.
Гидра даже вздрогнула, офицер остановился, обернулся заинтересованно. Акросс шелушил кровавые хлопья с пальцев, очищал их о прутья. Он уже стоял у решётки.
— Нет такого способа войны. Так не поступают. Нужна информация — пытайте. Ногти вырывайте, пальцы молотком ломайте. Это — война. А то, что вы придумали — свинское развлечение.
— Это кто там вякнул? — пренебрежительно переспросил офицер, быстрым шагом оказался у клетки Акросса. — Тебе мало? Мы с тобой только начали, только припугнули. Даже не показали, что дальше ждёт. Пальцы молотком дробить, говоришь?
— Почему бы тебе самому не отправиться трахаться со своим взводом? — меланхолично предложил Акросс. Офицер вспыхнул, достал табельное из кобуры, прицелился. Акросс дожидался этого момента, чтобы ударить по прутьям двери, и она распахнулась, огрев офицера по носу. Вряд ли ему хватило бы силы ударом ноги сломать замок, скорее, он не терял времени зря, сидя тут в одиночестве, и ковырялся в нём, чтобы в нужный момент сбежать, и вот он наступил. Акроссу оставалось только подхватить табельное офицера и, прикрываясь той же дверью с частыми широкими прутьями, перестрелять конвой, которому прятаться было негде.
Гидра думала, что он её застрелит. Потому что до этого Акросс для неё был мразью, садистом. Он и не собирался её переубеждать — направил дуло в голову, по центру лба, но не выстрелил. Сместил оружие ниже, отстрелил замок.
— Зачем? — не поняла Гидра. Акросс пожал плечами, стараясь удерживать на лице выражение беспринципного ублюдка, но действия говорили о другом.
— Я же ответил. Война — это пальцы ломать. Ногами забивать. Хоть женщин, хоть много на одного… Но такого насилия я не выношу. Это слишком низко.
Это было настолько неожиданно, так поразило, что некоторое время Гидра всерьёз думала, что это — хорошо разыгранный концерт, чтобы переманить её на свою сторону. Но в этом не было смысла — у Кая те же принципы, только он добрее, честнее.
Это не было любовью по началу, и тот случай оказался лишь семечком зароненного в Гидре чувства. Акросс вернулся за Мей, не бросил её в передряге в другой реальности — и вот оно пустило росток. Полностью Гидра осознала, что означает это чувство, уже когда оно укрепилось и стало поздно.
***
После звонка из-за двери раздался голос Кая, усталый и рассерженный:
— Добрый день, вы позвонили в дверь, но я не могу выйти, потому что заперт. Потому что говорил, что нельзя меня отпускать домой.
— Я не могу разговаривать через дверь, — произнёс Дроид.
— Извини, — без особого раскаяния отозвались через неё.
— Я пришёл предупредить, что ухожу из команды. Думал, лучше сказать тебе в лицо, чем звонить…
— Мой телефон у Акросса, — уже более настороженно раздалось из-за двери. — Подождёшь?
— Чего? — переспросил Дроид.
— Сейчас подойду. Не придётся говорить через замочную скважину.
— Как, если тебя заперли?
Но за дверью была тишина. Дроид прислушивался, ждал, что вот-вот послышится скрежет замка в ключе, даже не особо среагировал на шаги в подъезде, пока кто-то не коснулся его плеча. И тогда Дроид изобразил что-то забавное — подскочил на месте, попытался сбежать по лестнице на этаж выше, но наконец опознал Кая.
— Ты кого так испугался? — стараясь не улыбаться, спросил Кай. Он ожидал ответа: «Акросса», но Дроид снова удивил его:
— Хаски.
— Это странно, бояться Хаски, — уже спускаясь по лестнице, рассуждал Кай. — Он на нашей стороне.
— Я из-за него и ухожу, — ответил Дроид.
Двор был заросшим, с новыми лавочками и качелями, новенькой детской площадкой. Когда Кай был маленьким, играть он убегал на стадион школы, нынешним детям повезло больше.
— Я не хотел бы, чтобы ты ушёл, — Кай выбрал место в тени, сел, пригнувшись от веток кустарника. Дроид остался стоять, убрав руки в карманы.
— Я не спал. Всю ночь. Не знаю, почему ты так спокоен… Ещё и шутить умудряешься. Хаски ему голову разбил у меня на глазах. Кай, при тебе ведь никогда человека не убивали? Он этим ударом весь мир мне расколол. Какая команда, нахер, я не знаю, когда я снова спать смогу и как дальше жить? Ты уверен, что я сам вены через неделю не вскрою от этого ужаса?
— Уверен, — кивнул Кай. — Я думаю, что ты сильный. Даже если бы это было на моих глазах… Разница в том, что эти люди могли меня убить. Допустим, тебя убили и дают шанс вернуться призраком. Материальным. Убил бы того, кто это сделал?
— Ты заигрался, — покачал головой Дроид. — Вы все заигрались. Но есть игра. А есть этот мир. Здесь правила немного другие.
— Ты, кажется, собирался убивать Акросса, — напомнил Кай, и Дроид сорвался на крик:
— Да каким образом?! С битами вокруг собраться и до смерти забить?! А собирался, потому что боялся до усрачки, что он правда поехавший, что он и тебя убьёт, и нас у тебя на глазах перережет! Ты вообще понимаешь, где мы находимся?
