С уходом мамы в мир иной отец сильно изменился, он мог долго сидеть молча и смотреть вдаль. Горы стали для него всем. Иногда его взгляд сиял от счастья, а иногда его заволакивали тёмные тучи. И ничего уже не могло его радовать, как бы я ни старалась, не отвлекала его от горя, он всё больше замыкался в себе. И через год после маминой смерти он ушёл в горы и больше не вернулся. Могучие горы заманили его к себе и больше не выпустили. В те дни и месяцы одиночества мне казалось, что я одна в этом бесконечно прекрасном, но одновременно таком холодном мире. Но в один из дней, когда я уже практически свыклась со своей судьбой, в дом вошли двое. Без стука. Я тогда готовила и стояла спиной к двери. И когда услышала чужой голос, спрашивающий у «госпожи Дэнер», где её муж, я дёрнулась и резко повернулась. Ложка выпала из моих рук от неожиданности, ведь кроме мамы и папы я никогда не видела других людей. Двое мужчин широко открытыми глазами смотрели на меня. На их лицах читалось изумление и непонимание. А я с не меньшим интересом рассматривала их. Высокие, подтянутые, в синих костюмах, на тот момент они показались мне совершенно одинаковыми и смешными. Помню, я тогда даже подумала: «Какой нелепый тот неизвестный мир. Как же в нём жить, если все на одно лицо», но мои размышления прервал один из вошедших, спросив, что делает жрица Аргадзона во второй параллели мира. Я удивлённо посмотрела на него и ответила, что я не жрица. Я Лангрия, и жила в этом доме с родителями девятнадцать лет. Мама умерла почти два года назад, а папа ушёл в горы и не вернулся. Их изумлённые лица с поднятыми вверх бровями меня позабавили, и я улыбнулась. Видимо, моя улыбка подействовала на них отрезвляюще, они переглянулись, и тот, что стоял ближе к двери улыбнулся как-то нехорошо, сказав, что у меня красивое имя. Второй подтвердил это, и они переглянулись. Я никогда не видела мужчин, кроме отца, но эти двое вызывали во мне какую-то неприязнь. Они переглядывались, и как мне показалось, вели между собой молчаливый разговор. И это мне всё больше не нравилось. Я чувствовала, как внутри меня нарастает страх. Непонятный, наполняющий тревогой и смятением. Один из мужчин сказал, что мне необходимо проследовать с ними и сделал шаг в мою сторону. Но я отказалась покидать свой дом. Тогда они пообещали не причинять мне вреда. Сказали, что хотят помочь, что не должна такая красавица сидеть одна в глуши. И что они переправят меня во Всемирную Службу Контроля мирами, чтобы уже там решали, что со мной будет дальше. «Я никуда не хочу! Слышите! Оставьте меня в покое!» – переходила я на крик и смотрела, как эти двое медленно приближаются ко мне. Я лихорадочно переводила свой взгляд с одного на другого и поняла, что мне не хватает воздуха. Я то и дело открывала рот, но так и не смогла вздохнуть. Страх разросся так, что перекрыл мне дыхание. Когда эти двое подошли ко мне совсем близко и взяли меня за руки, я не выдержала и закричала. Зло и страх, кипевшие внутри, вырвались с моим криком, но вместе с ними вырвалось ещё что-то сильное. Оно подхватило мужчин как пушинки и ударило их о стены. Я увидела их побледневшие лица и струйки крови, стекающие из носа и ушей. Но остановиться уже не могла, страх всколыхнул во мне боль одиночества и отчаянья, и они текли из меня, не останавливаясь. «Не трогайте меня! – продолжала кричать я. – Не трогайте! Не трогайте!» И вскоре мой крик перерос в вой, и я сквозь пелену видела, как стёкла в окнах потрескались и осыпались на пол мелкими осколками. Я не понимала, куда делась крыша, стены и мебель. Не отрывая взора, я видела лишь, как вековые ели, росшие возле нашего дома, клонятся к земле от ветра, и их твёрдые несгибаемые стволы ломаются как щепки. Не знаю, как долго всё это продолжалось бы, но вокруг стали разгораться яркие вспышки и из них выходили мужчины в белых одеяниях.
Но их приход не принёс маме успокоения, а лишь разжёг бурю горячего, обжигающего страха. В тот момент, по её словам, она мало что понимала, и у неё было лишь единственное желание, чтобы все они исчезли – и всё стало как прежде. Но они не хотели уходить, а взявшись за руки, встали стеной напротив мамы и стали сдерживать разрастающийся ураган.
«Не знаю, сколько бы это всё продолжалось, – говорила мама, – но вскоре в небе появился белый переливающийся сгусток. Меня тогда ещё удивило, как это он удерживается. И не успела я додумать, как из него появились длинные и чёрные раздвоенные языки. Они дрожали, ощупывая пространство вокруг, но неожиданно дёрнулись и исчезли на некоторое время, чтобы вновь появиться, но только теперь вместе с хозяевами. Белая, переливающаяся на солнце чешуя завораживала своей игрой при плавном движении двух огромных змей. Их голубые глаза, напоминающие два сапфира, смотрели на меня с любопытством и волнением. И было в этом взгляде ещё что-то такое, что заставило мой страх успокоиться, а тревогу – рассеяться мелким тёплым дождиком, что полился с неба».
Мама рассказывала, что зачарованно смотрела, как змеи медленно парили над землёй, приближаясь к ней, но ей совершенно не было страшно, она с нетерпением ждала, когда сможет дотронуться до их холодной гладкой кожи. Вскоре их головы застыли перед ней, из их раскрытых пастей вновь показались языки, которые осторожно дотронулись маминых рук.
«Желание потрогать их чешую горело во мне, – продолжила мама, – и я, сделав шаг вперёд, дрожащей рукой коснулась белой и блестящей, твёрдой чешуи... Как вы красивы, с восторгом промолвила я и улыбнулась от счастья. Меня накрыло волной воспоминаний, как чуть больше года назад мне приснился сон, в котором я находилась в изумительном месте, где было белое море из сияющего, переливающегося в лунном свете песка, по которому я шла, то и дело наступая на блестящие сверкающие камни, но совсем не ощущая боли. По обе стороны, как стражи, скользили по песку две белые, чуть больше меня, змеи-призраки. Они повернули головы в мою сторону и смотрели своими холодными и умными голубыми глазами».
От их взглядов мама чувствовала, как внутри неё бурлят восторг и головокружительное счастье. Они привели её к высокой белокаменной горе, и на этом сон прервался. Змеи-призраки опустили на землю свои головы и закрыли глаза от удовольствия, а мама рассказывала, как всё гладила их чешую и восхищалась их красотой.
Но их единение нарушил чей-то стон. Змеи тут же взметнулись ввысь, раскрыв свои чёрные пасти и оголив четыре белых клыка. Они, зависнув над землёй, медленно раскачивались, сверля пространство вмиг ставшими холодными и злыми глазами. Их растопыренные капюшоны, как два белых парусника, ловили ветер, а с ним и посторонние звуки. Уловив, откуда доносился стон, они выгнулись, готовясь к прыжку, но их капюшоны неожиданно сложились, а сами они замерли, смотря на стоящую перед ними молодую девушку.
На первый взгляд, говорила мама, они с ней были очень похожи, но, приглядевшись, она поняла, что всё же совершенно разные. Её голубые глаза не выражали такого леденящего холода. Высокомерный презрительный взгляд, которым эта девушка обвела молчаливых и наклонивших головы мужчин, стоящих с серыми лицами, говорил о её могуществе. Её кожа была бела и бархатиста, а маленькие ручки – изящные, с длинными тонкими пальцами, на которых красовались необычные кольца с крупными камнями.
Маме почему-то стало стыдно, и она быстро спрятала свои руки за спину, ведь её кожа от постоянной работы и солнца загрубела и загорела. Она вздрогнула от яростного крика девушки: «Как вы, жалкие людишки, возомнившие себя великими магами, посмели скрывать жрицу Аргадзона?!» Её лицо перекосилось от злобы, голубые радужки стали совершенно белыми, а леденящий своей чернотой зрачок сузился от гнева так, что едва был виден.
Змеи взмыли вверх и чуть раскачивались в нетерпении, готовые в любую секунду броситься в атаку по приказу хозяйки. Бурлящие в них злоба и нетерпение вспыхивали вокруг маленькими яркими частичками магической энергии, тут же гасли. Но и этого хватало мужчинам, стоящим в белых балахонах. От энергии змей многие из них уже лежали на земле и корчились, рассказывала мама, лишь малая часть, упав на колени, всё ещё пыталась сопротивляться. Мама не знала, что бы стало со всеми ними, если бы не появился один мужчина…
Мама говорила, что сперва она подумала, что он соткался из воздуха. Она, не отрывая глаз, смотрела, как он медленной, уверенной походкой направляется к ней. Он не вызывал у нее страха или неприязни, скорей, наоборот. От мужчины исходила… нет, скорее он был создан из всепоглощающей и подчиняющей всех силы. И эта сила выражалась и в его походке, и в лёгком повороте головы, и в его синих, как холодный океан, глазах. А его спокойный бархатистый голос заставил жрицу вздрогнуть и напрячься.
«Прошу верховную жрицу Аргадзона остановиться и не делать того, что она задумала», – прозвучал его голос.
«Кто вызвал дознавателя?!» – перекосившись от ненависти, прокричала верховная жрица и обвела всех ненавистным взглядом. От ярости зрачки в её глазах совсем исчезли, она смотрела на всех белыми бельмами. Волосы на её голове стали как шевелящийся клубок змей, они приподнимались, извиваясь в медленном танце смерти.
– А кто такой дознаватель? – удивлённо спросила я тогда у мамы.
И мама объяснила, что после она узнала, что дознаватель – это тот, кто разбирается в конфликтах одиннадцати граней миров. Глядя на живое существо, дознаватели проникают в самые сокровенные уголки памяти и мыслей. От их пытливого взгляда невозможно скрыться.
Я подумала, что он тоже маг, но мама сказала, что он Синий дракон. Я тогда замолчала от удивления и всё представляла себе чешуйчатого говорящего ящера.
Мама, увидев мои распахнутые от удивления глаза, погладила меня по голове и, улыбаясь, успокоила, сказав, что драконы очень редко предстают перед жителями миров в своей родной ипостаси, в основном большую часть жизни они выглядят как люди.
Я умоляла ее рассказывать дальше. Вымученная улыбка скользнула по её лицу, и она продолжила. Дальше, сказала она, дознаватель обратился к верховной жрице, спросив, разве ему нужно приглашение? «Сильнейший выброс энергии прошёлся не только по одиннадцати мирам, он вызвал немало катаклизмов в первой грани мира, – сказал он. – Хотя до того времени миры никак не влияли на энергию первой грани. Все учёные моего мира вначале насторожились, а потом кинулись на поиски разгадки сего феномена. Вы не представляете, насколько они въедливы и пытливы. Вы не представляете, на что способен их извращённый ум. Вы не представляете…» – повторил дознаватель и замолчал, погрузившись в свои мысли.
«Вы, как всегда, правы, – отвечала ему жрица. – Змеи почувствовали мои боль и страх, и я сама смогла бы во всём разобраться».
«Сомневаюсь, – бросил хмурый взгляд на жрицу дознаватель. – Ярость застила вам глаза, и если бы я не появился, вы бы со своими змеями-призраками наделали здесь немало бед. Могли погибнуть ни в чём не повинные люди – сильнейшие маги. И кто знает, смогли бы вы вовремя остановиться, утихомирить свою безумную ярость и своих бешеных змей?»
И хоть жрица утверждала, что все они виновны в сокрытии маминого рождения, в голосе дознавателя слышалась ирония, он замер и посмотрел на верховную жрицу въедливым пытливым взглядом. Жрица Аргадзона отступила на шаг, на её лице застыло отчаянье, глаза расширились и из них плеснулся страх. Глаза дознавателя сощурились, бурлящий в них океан почернел, а маме казалось, будто они пожирают стоящую с белым, как полотно, лицом верховную жрицу. Но этот пробирающий, поглощающий до самых потаённых частиц души взгляд, длился всего несколько мгновений. Вся холодность, казалось, слетела с дознавателя, когда его глаза широко расширились и наполнились холодным презрением. Он стал медленно подходить к верховной жрице, не спуская с неё своего ледяного взгляда, пронизывающего душу насквозь. Подойдя к ней вплотную, он слегка наклонился к её уху и чуть слышно продолжил: «Жрицы – такие холодные и такие горячие. Вы лишили жизни человека, кинув его в свои высасывающие жизнь пески, только потому, что он вам больше стал не нужен. А можно даже сказать, чтобы… не смог поведать миру о вашем грехе. Да только любовь не грех, а великое чувство. И вы испугались. Слышать каждый учащённый удар своего сердца, изнывать в ожидании и таять в его руках. Всё это было вам так ново и непонятно. Вы метались между любовью и властью. И, конечно, второе победило. Смотреть, как все трепещут и опускают взор лишь от одного вашего взгляда, не это ли высшее наслаждение. Только вы просчитались в одном, даже жрицы несут наказание за свой грех. И если первый грех вы ещё можете как-то обставить, то вот второй, убийство нерожденного ребёнка… нет!»
Верховная жрица дёрнулась, как от хлыста, и посмотрела на дознавателя широко открытыми глазами, в них – как и тогда, когда она узнала, что беременна, – застыл страх, перемешенный с отчаяньем, что её тайна раскрыта.
«Не бойтесь, я не выдам вашу тайну, – продолжил дознаватель, – она сама вас съест. И кто знает, на каком поле вы найдёте успокоение».
И хотя мама стояла на приличном расстоянии от них, но почему-то она слышала каждое слово дознавателя, сказанное верховной жрице. Тогда она мало что поняла из его слов, и только здесь, на земле, сказала она, познав счастье материнства, всё осознала.
«А сейчас, чтобы у вас не осталось сомнений в невиновности магов второй параллели мира, я покажу вам прошлое Лангрии!» – крикнул дознаватель, окинув жрицу суровым взглядом, резко повернулся и посмотрел в сторону магов.
Мама удивлённо посмотрела на мужчину, многие выражения и слова оказались для неё внове, но совсем удивительным было то, как он мог узнать её имя. Дальше она замерла, боясь дышать, ибо над раскрытой рукой дознавателя появились первые моменты её жизни.
И она увидела лицо своей матери, искажённое в предродовых схватках, и сверкающие, раздирающие черноту ночи отблески молний за окном. Её первый крик совпал с разрядом такой сильнейшей молнии, что даже земля под ногами слегка затряслась, несмотря на то, что мама и маги смотрели только проекцию прошлого. Дальше они увидели наполненные горем глаза родителей моей матери и слёзы, бегущие по их щекам. Роженица полулежала на кровати, поникшая и печальная, она кормила младенца грудью и то и дело смотрела в окно, в котором всё реже вспыхивали молнии, а глухие раскаты грома слышались всё тише и дальше. Её муж присел на кровать рядом с ней и, тоже сосредоточившись, посмотрел в окно, его взгляд теплел и наполнялся любовью, но только когда он переводил его на свою семью. Вскоре всех сморил сон.
Они проснулись, когда солнце вовсю светило в окна. Первым подскочил отец семейства, подойдя к окну, он распахнул створки и замер, не веря, всё ещё не веря в то, что видит. Он повернулся и посмотрел на жену.
– Хвала богам, природа дала нам время побыть с нашей малышкой.
– Ты думаешь, они придут за ней? – прижимая к себе ребёнка, дрожащим от потрясения голосом, спросила женщина.
– Последствия такого сильнейшего урагана придётся разгребать не один день. Пойду, посмотрю, что осталось от нашего стада.
Дальше мелькали дни, похожие друг на друга. И мама рассказала, что увидела, что её постоянно крепко прижимала к себе её мама, передавая на руки отцу, только когда самой необходимо было отлучиться.
Но их приход не принёс маме успокоения, а лишь разжёг бурю горячего, обжигающего страха. В тот момент, по её словам, она мало что понимала, и у неё было лишь единственное желание, чтобы все они исчезли – и всё стало как прежде. Но они не хотели уходить, а взявшись за руки, встали стеной напротив мамы и стали сдерживать разрастающийся ураган.
«Не знаю, сколько бы это всё продолжалось, – говорила мама, – но вскоре в небе появился белый переливающийся сгусток. Меня тогда ещё удивило, как это он удерживается. И не успела я додумать, как из него появились длинные и чёрные раздвоенные языки. Они дрожали, ощупывая пространство вокруг, но неожиданно дёрнулись и исчезли на некоторое время, чтобы вновь появиться, но только теперь вместе с хозяевами. Белая, переливающаяся на солнце чешуя завораживала своей игрой при плавном движении двух огромных змей. Их голубые глаза, напоминающие два сапфира, смотрели на меня с любопытством и волнением. И было в этом взгляде ещё что-то такое, что заставило мой страх успокоиться, а тревогу – рассеяться мелким тёплым дождиком, что полился с неба».
Мама рассказывала, что зачарованно смотрела, как змеи медленно парили над землёй, приближаясь к ней, но ей совершенно не было страшно, она с нетерпением ждала, когда сможет дотронуться до их холодной гладкой кожи. Вскоре их головы застыли перед ней, из их раскрытых пастей вновь показались языки, которые осторожно дотронулись маминых рук.
«Желание потрогать их чешую горело во мне, – продолжила мама, – и я, сделав шаг вперёд, дрожащей рукой коснулась белой и блестящей, твёрдой чешуи... Как вы красивы, с восторгом промолвила я и улыбнулась от счастья. Меня накрыло волной воспоминаний, как чуть больше года назад мне приснился сон, в котором я находилась в изумительном месте, где было белое море из сияющего, переливающегося в лунном свете песка, по которому я шла, то и дело наступая на блестящие сверкающие камни, но совсем не ощущая боли. По обе стороны, как стражи, скользили по песку две белые, чуть больше меня, змеи-призраки. Они повернули головы в мою сторону и смотрели своими холодными и умными голубыми глазами».
От их взглядов мама чувствовала, как внутри неё бурлят восторг и головокружительное счастье. Они привели её к высокой белокаменной горе, и на этом сон прервался. Змеи-призраки опустили на землю свои головы и закрыли глаза от удовольствия, а мама рассказывала, как всё гладила их чешую и восхищалась их красотой.
Но их единение нарушил чей-то стон. Змеи тут же взметнулись ввысь, раскрыв свои чёрные пасти и оголив четыре белых клыка. Они, зависнув над землёй, медленно раскачивались, сверля пространство вмиг ставшими холодными и злыми глазами. Их растопыренные капюшоны, как два белых парусника, ловили ветер, а с ним и посторонние звуки. Уловив, откуда доносился стон, они выгнулись, готовясь к прыжку, но их капюшоны неожиданно сложились, а сами они замерли, смотря на стоящую перед ними молодую девушку.
На первый взгляд, говорила мама, они с ней были очень похожи, но, приглядевшись, она поняла, что всё же совершенно разные. Её голубые глаза не выражали такого леденящего холода. Высокомерный презрительный взгляд, которым эта девушка обвела молчаливых и наклонивших головы мужчин, стоящих с серыми лицами, говорил о её могуществе. Её кожа была бела и бархатиста, а маленькие ручки – изящные, с длинными тонкими пальцами, на которых красовались необычные кольца с крупными камнями.
Маме почему-то стало стыдно, и она быстро спрятала свои руки за спину, ведь её кожа от постоянной работы и солнца загрубела и загорела. Она вздрогнула от яростного крика девушки: «Как вы, жалкие людишки, возомнившие себя великими магами, посмели скрывать жрицу Аргадзона?!» Её лицо перекосилось от злобы, голубые радужки стали совершенно белыми, а леденящий своей чернотой зрачок сузился от гнева так, что едва был виден.
Змеи взмыли вверх и чуть раскачивались в нетерпении, готовые в любую секунду броситься в атаку по приказу хозяйки. Бурлящие в них злоба и нетерпение вспыхивали вокруг маленькими яркими частичками магической энергии, тут же гасли. Но и этого хватало мужчинам, стоящим в белых балахонах. От энергии змей многие из них уже лежали на земле и корчились, рассказывала мама, лишь малая часть, упав на колени, всё ещё пыталась сопротивляться. Мама не знала, что бы стало со всеми ними, если бы не появился один мужчина…
Мама говорила, что сперва она подумала, что он соткался из воздуха. Она, не отрывая глаз, смотрела, как он медленной, уверенной походкой направляется к ней. Он не вызывал у нее страха или неприязни, скорей, наоборот. От мужчины исходила… нет, скорее он был создан из всепоглощающей и подчиняющей всех силы. И эта сила выражалась и в его походке, и в лёгком повороте головы, и в его синих, как холодный океан, глазах. А его спокойный бархатистый голос заставил жрицу вздрогнуть и напрячься.
«Прошу верховную жрицу Аргадзона остановиться и не делать того, что она задумала», – прозвучал его голос.
«Кто вызвал дознавателя?!» – перекосившись от ненависти, прокричала верховная жрица и обвела всех ненавистным взглядом. От ярости зрачки в её глазах совсем исчезли, она смотрела на всех белыми бельмами. Волосы на её голове стали как шевелящийся клубок змей, они приподнимались, извиваясь в медленном танце смерти.
– А кто такой дознаватель? – удивлённо спросила я тогда у мамы.
И мама объяснила, что после она узнала, что дознаватель – это тот, кто разбирается в конфликтах одиннадцати граней миров. Глядя на живое существо, дознаватели проникают в самые сокровенные уголки памяти и мыслей. От их пытливого взгляда невозможно скрыться.
Я подумала, что он тоже маг, но мама сказала, что он Синий дракон. Я тогда замолчала от удивления и всё представляла себе чешуйчатого говорящего ящера.
Мама, увидев мои распахнутые от удивления глаза, погладила меня по голове и, улыбаясь, успокоила, сказав, что драконы очень редко предстают перед жителями миров в своей родной ипостаси, в основном большую часть жизни они выглядят как люди.
Я умоляла ее рассказывать дальше. Вымученная улыбка скользнула по её лицу, и она продолжила. Дальше, сказала она, дознаватель обратился к верховной жрице, спросив, разве ему нужно приглашение? «Сильнейший выброс энергии прошёлся не только по одиннадцати мирам, он вызвал немало катаклизмов в первой грани мира, – сказал он. – Хотя до того времени миры никак не влияли на энергию первой грани. Все учёные моего мира вначале насторожились, а потом кинулись на поиски разгадки сего феномена. Вы не представляете, насколько они въедливы и пытливы. Вы не представляете, на что способен их извращённый ум. Вы не представляете…» – повторил дознаватель и замолчал, погрузившись в свои мысли.
«Вы, как всегда, правы, – отвечала ему жрица. – Змеи почувствовали мои боль и страх, и я сама смогла бы во всём разобраться».
«Сомневаюсь, – бросил хмурый взгляд на жрицу дознаватель. – Ярость застила вам глаза, и если бы я не появился, вы бы со своими змеями-призраками наделали здесь немало бед. Могли погибнуть ни в чём не повинные люди – сильнейшие маги. И кто знает, смогли бы вы вовремя остановиться, утихомирить свою безумную ярость и своих бешеных змей?»
И хоть жрица утверждала, что все они виновны в сокрытии маминого рождения, в голосе дознавателя слышалась ирония, он замер и посмотрел на верховную жрицу въедливым пытливым взглядом. Жрица Аргадзона отступила на шаг, на её лице застыло отчаянье, глаза расширились и из них плеснулся страх. Глаза дознавателя сощурились, бурлящий в них океан почернел, а маме казалось, будто они пожирают стоящую с белым, как полотно, лицом верховную жрицу. Но этот пробирающий, поглощающий до самых потаённых частиц души взгляд, длился всего несколько мгновений. Вся холодность, казалось, слетела с дознавателя, когда его глаза широко расширились и наполнились холодным презрением. Он стал медленно подходить к верховной жрице, не спуская с неё своего ледяного взгляда, пронизывающего душу насквозь. Подойдя к ней вплотную, он слегка наклонился к её уху и чуть слышно продолжил: «Жрицы – такие холодные и такие горячие. Вы лишили жизни человека, кинув его в свои высасывающие жизнь пески, только потому, что он вам больше стал не нужен. А можно даже сказать, чтобы… не смог поведать миру о вашем грехе. Да только любовь не грех, а великое чувство. И вы испугались. Слышать каждый учащённый удар своего сердца, изнывать в ожидании и таять в его руках. Всё это было вам так ново и непонятно. Вы метались между любовью и властью. И, конечно, второе победило. Смотреть, как все трепещут и опускают взор лишь от одного вашего взгляда, не это ли высшее наслаждение. Только вы просчитались в одном, даже жрицы несут наказание за свой грех. И если первый грех вы ещё можете как-то обставить, то вот второй, убийство нерожденного ребёнка… нет!»
Верховная жрица дёрнулась, как от хлыста, и посмотрела на дознавателя широко открытыми глазами, в них – как и тогда, когда она узнала, что беременна, – застыл страх, перемешенный с отчаяньем, что её тайна раскрыта.
«Не бойтесь, я не выдам вашу тайну, – продолжил дознаватель, – она сама вас съест. И кто знает, на каком поле вы найдёте успокоение».
И хотя мама стояла на приличном расстоянии от них, но почему-то она слышала каждое слово дознавателя, сказанное верховной жрице. Тогда она мало что поняла из его слов, и только здесь, на земле, сказала она, познав счастье материнства, всё осознала.
«А сейчас, чтобы у вас не осталось сомнений в невиновности магов второй параллели мира, я покажу вам прошлое Лангрии!» – крикнул дознаватель, окинув жрицу суровым взглядом, резко повернулся и посмотрел в сторону магов.
Глава 4.2
Мама удивлённо посмотрела на мужчину, многие выражения и слова оказались для неё внове, но совсем удивительным было то, как он мог узнать её имя. Дальше она замерла, боясь дышать, ибо над раскрытой рукой дознавателя появились первые моменты её жизни.
И она увидела лицо своей матери, искажённое в предродовых схватках, и сверкающие, раздирающие черноту ночи отблески молний за окном. Её первый крик совпал с разрядом такой сильнейшей молнии, что даже земля под ногами слегка затряслась, несмотря на то, что мама и маги смотрели только проекцию прошлого. Дальше они увидели наполненные горем глаза родителей моей матери и слёзы, бегущие по их щекам. Роженица полулежала на кровати, поникшая и печальная, она кормила младенца грудью и то и дело смотрела в окно, в котором всё реже вспыхивали молнии, а глухие раскаты грома слышались всё тише и дальше. Её муж присел на кровать рядом с ней и, тоже сосредоточившись, посмотрел в окно, его взгляд теплел и наполнялся любовью, но только когда он переводил его на свою семью. Вскоре всех сморил сон.
Они проснулись, когда солнце вовсю светило в окна. Первым подскочил отец семейства, подойдя к окну, он распахнул створки и замер, не веря, всё ещё не веря в то, что видит. Он повернулся и посмотрел на жену.
– Хвала богам, природа дала нам время побыть с нашей малышкой.
– Ты думаешь, они придут за ней? – прижимая к себе ребёнка, дрожащим от потрясения голосом, спросила женщина.
– Последствия такого сильнейшего урагана придётся разгребать не один день. Пойду, посмотрю, что осталось от нашего стада.
Дальше мелькали дни, похожие друг на друга. И мама рассказала, что увидела, что её постоянно крепко прижимала к себе её мама, передавая на руки отцу, только когда самой необходимо было отлучиться.
