– В общем, подумайте. Завтра я еду за Катюхой, когда вернёмся, скажете, чего надумали. Новый год встречаете с нами, нечего в праздничную ночь шляться по поездам да самолётам. Вопросы есть?
Ремизов усмехнулся.
- Так точно. Можно от тебя позвонить?
- Междугородка?
- Украина.
Кирилл бросил на меня взгляд, потом на Николая, и кивнул.
- Телефон в комнате.
- Спасибо, - не сразу отреагировал я. Видимо, Ник читал меня как открытую книгу, и всегда знал, что и в какое время требуется сделать. Наверное, у меня так никогда не получится.
Я вышел в комнату, предоставляя старым товарищам возможность пообщаться без свидетелей, и уселся в кресло рядом с телефоном. Дозвониться в Одессу у меня получилось с третьего раза.
- Алло.
- Мам, - произнёс я, и не успел сказать ничего больше.
- Олег! Олег, где ты?! Ты в порядке?! Олег!!!
- Мам, со мной всё хорошо. Я в России, в Москве…
- Где?!
Я едва проглотил ком, вставший у меня в горле. Я так долго не слышал её голоса, что истерика, звучавшая сейчас в нём, ножом резала сердце. Это я был виноват в её бессонных ночах, в её тревогах, её слезах. Она плакала – я слышал это по голосу – и нуждалась во мне.
- Мама, послушай меня. Пожалуйста.
Какое-то время я пережидал сдавленные рыдания в трубке, и с каждым мгновением чувствовал себя всё хуже. От самого Нью-Йорка я произнёс едва ли с десяток фраз, а сейчас от меня требовалось взять себя в руки, найти нужные слова и, прежде всего, успокоить.
- Мама…
Я закрыл свободной рукой лицо, собираясь с силами. Она притихла, судорожно вздыхая в трубку, и я смог начать. Я не имел права и не собирался рассказывать ей всю правду – она не была к ней готова. Последнее, что она от меня слышала – что я попал в неприятности, мне помог некий мистер Вителли, а потом наступил почти месяц молчания, за который она наверняка успела меня мысленно похоронить. Я рассказал ей, что сильно болел, и это было почти правдой. Потом сказал, что мистер Вителли, который так сильно помог мне, умер от инфаркта. Мама успокаивалась, слушая меня – я выбрал правильную тактику, искренне рассказывая о произошедшем, но не распространяясь о деталях. В Америке, говорил я, я познакомился с Николаем, и русский предложил лететь с ним в Москву, к знакомым.
- Как можно быть таким безответственным? – возмутилась мама, и я вздохнул с облегчением. Если она на меня злилась – буря миновала стороной. – Ты ведь знаешь, как мы здесь волнуемся! О чём ты только думал?!
Сложно сказать, подумалось мне. Я думал только о том, как бы побыстрее выбраться из Америки, и согласен был бы лететь даже в Антарктиду.
- Отец болеет, - уже тише продолжала мама. – На работу не ходит. Сидим вдвоём и думаем, как мы, два старых дурака, могли отпустить тебя в эту проклятую Америку. Я каждый день в церковь ходила, просила Бога…
- Мама, - дрогнувшим голосом произнес я. – Всё ведь хорошо. Я погощу немного у Леськи и вернусь. Может, уговорю её забить на мужа и приехать с детьми хоть ненадолго домой.
- Как было бы хорошо, - вздохнула моя мама. – Ты серьёзно, Олежек?
- Я позвоню тебе ещё раз, от Леськи, - пообещал я. – Постараюсь завтра. Не хочу занимать телефон надолго… звоню от знакомого Николая.
- Хорошо, - очень тихо согласилась мама. – Я передам Ладе, что ты звонил.
- Она в Одессе? – я даже приподнялся. Сердце сделало бешеный кульбит в груди, удивительный для того депрессивно-подавленного состояния, в котором я находился.
- Нет, - осадила меня мама. – Когда бедная девочка услышала, что ты не вернёшься к Новому году, она вернула билеты.
- Чёрт, - не сдержался я.
- Ты должен позвонить ей.
Я промолчал.
- Послушай меня, - сказала мама. – Хотя бы один раз.
Положив трубку после долгого прощания и маминой угрозы позвонить завтра Леське с целью удостоверения, что я добрался по адресу, я глубоко задумался. Я не хотел, чтобы Лада услышала мой голос. Разговор с мамой вымотал меня до предела, а я совсем не хотел казаться слабым. Но связаться с ней я был просто обязан.
Пришлось возвращаться на кухню и просить у Кирилла разрешения воспользоваться его компьютером. Пока Кирилл с Николаем говорили за жизнь, я писал письмо. Я пообещал Ладе при встрече рассказать всё. Я верил ей и не хотел ничего скрывать. Если только… если только она помнит меня так же, как помню её я… Если ей так же, как мне, не хватает человека, которому можно довериться. Если простит, поймёт, поверит, что всю ту жуткую грязь, через которую я прошёл, можно смыть. Если заставит меня самого поверить в это…
Дописав письмо, я некоторое время сидел, подперев голову руками, и слушал голоса за стеной. Судя по всему, Кирилл выставил ещё бутылку за встречу с другом. Должно быть, двух товарищей связывало многое. Это чувствовалось в отношении Кирилла к Николаю. Кирилл достиг более высокого социального положения, чем Николай, но к Ремизову относился, как младший к старшему.
- Олег! – взревел Ремизов из кухни. – Ты где? Мы вдвоём не справимся!
Пришлось возвращаться в кухню и созерцать начатую бутылку водки, уже не первую, и явно не последнюю. Я уселся рядом с ними, без всякого желания брать в руки рюмку, полный отвращения к запаху спирта, и уже через несколько секунд пил вместе с ними. Вскоре напряжённость в наших отношениях с Кириллом пропала и, хотя я по-прежнему говорил только в случае необходимости, последний признал меня славным малым. Ник сказал, что я даже очень славный, и это сильно бросается в глаза.
Вечер прошёл шумно, но я ничего не запомнил. Проснулся под утро, в гостиной, куда определили нас с Ником, от шума в коридоре. Хлопнула входная дверь, вновь наступила тишина, и я успокоился, тотчас забывшись пьяным сном.
Второй раз я проснулся уже днём. Комната была залита ярким солнечным светом, в квартире стояла тишина, из кухни доносился мелодичный звон посуды, и я позволил себе полежать ещё несколько минут.
- Вставай, - безжалостно сказал Ник, появляясь в дверях. – Я перестал слышать твой храп, значит, ты уже не спишь. Кирилл уже уехал, мы одни. В квартире я убрался, завтрак приготовил. В общем, кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.
На кухне царил армейский порядок. Две тарелки с парными котлетами и пшеничной кашей особого аппетита не возбуждали, но я без разговоров уселся за стол. Тишина, блаженная, почти домашняя тишина — то, что я больше всего хотел сейчас слышать.
- Ну что, - голос Ремизова вернул меня к реальности, - что ты решил?
Я не сразу оторвался от вялого разделывания котлеты, поднимая на него глаза.
- По поводу?
- Работать едешь?
Я усмехнулся.
- Уже наработался.
- Это было там, - философски заметил Ник. – Как смотришь на то, чтобы попробовать здесь?
- Лучше всего дома.
- Начнёшь работать дома, осядешь и уже ничего в себе не изменишь. Прикипеть к месту всегда успеешь…
- Я и так изменился достаточно, - отрезал я.
- Да, - в таком же тоне ответил Николай. – Изменился, и не в лучшую сторону. Ехать домой, не зализав раны, вредно для благополучия родных и окружающих. Раз не получилось стать сильнее, ты должен вернуться хотя бы таким же, как был.
Я опустил глаза, продолжая терзать котлету.
- Спроси себя: ты и в самом деле готов ехать домой?
Я снова не ответил. Николай тоже помолчал, прожёвывая кусок котлеты.
- Поехали, - решил он, поднимая на меня глаза. – Составишь мне компанию.
- Тебя дома не ждут?
Ремизов неопределённо пожал плечами.
- Меня будут рады видеть. Суди сам: у Веры с Петром однокомнатная квартира и двое детей. Когда я уезжал, младшая только родилась. Куда мне ещё лезть? Если бы у меня были деньги, чтобы снимать квартиру или комнату, на худой конец, я бы вернулся, не раздумывая. Так ведь вырвался из Штатов голый, как младенец! Лишний я там пока что, - обрезал Ремизов, зачёрпывая ложкой кашу.
- А что я домашним скажу? – помолчав, выдал слабый аргумент я.
Ник выслушал краткое содержание вчерашнего телефонного разговора и выступил со следующим планом. Он предложил отправиться к Леське прямо сейчас, попросить сестру о прикрытии, позвонить от неё в Одессу, всех успокоить и спокойно ехать в русские леса на заработки. Леське предполагалось покрывать меня всё это время от родительского контроля. Хотя наши с сестрой отношения нельзя было назвать особо дружественными, мы понимали друг друга с полувзгляда, и я не сомневался, что Олеся поможет.
- Дождемся Кирилла с женой, попрощаемся и свалим, - распорядился Ник, приступая к мытью посуды. – У сестры твоей найдётся лишняя койка?
Две койки, мысленно поправил его я. Хозяином в её доме был муж, и задерживаться там лично мне не хотелось. Не то чтобы на нас косо бы смотрели, просто летающая по кухне посуда и хлопающие в пылу ссор двери ничуть не вдохновляли на длительное там времяпровождение. Особенно сейчас, когда мне больше всего хотелось тишины.
До приезда Кирилла с Катей мы предавались отупляющему ничегонеделанию. Я смотрел телевизор, Ник листал найденную в гостиной книгу.
Супруги явились через три часа, и первые несколько минут мы знакомились. Катя попыталась уговорить нас с Ником остаться на ужин; мы дружно отказались. Электричка на Михнево отходила через два часа, мы хотели успеть.
Кирилл предупредил, что ждёт нас к Новому году, и мы благополучно выбрались из гостеприимного дома.
У нас оставалось совсем немного денег; Ник рассчитал, что должно хватить. Когда мы добрались до вокзала, я совсем замёрз, и поэтому, как только Ник купил билеты, мы уселись в электричку, хотя до отправки было ещё полчаса. Я не очень хорошо помнил, куда ехать: у Леськи в гостях я был всего один раз. Оставалось надеяться на подсознательную память и – как всегда – удачу.
Людей в вагон набилось много, все торопились выбраться из столицы домой, - с полными сумками, пакетами, корзинами… Завтра наступал Новый год.
Я прижался к окну, отодвигаясь на самый край. Слева меня прижала старушка в пуховом платке; от её старенькой шубы пахло морозом и хвоей. Я бросил взгляд на её сумки: обе оказались забиты продуктами, поверх лежала сбитая из веток миниатюрная елка. Запах был потрясающий, совершенно забытый. Я повёл носом и тут же чихнул, отворачиваясь к окну. Ник сидел напротив, его соседкой оказалась молоденькая девушка. Мой взгляд невольно приковало чистое, светлое лицо, минимум косметики, глаза, ясные, как весеннее небо, и русые волосы, выбившиеся из-под пушистой шапки. Я смотрел на неё, наверное, с минуту, не отводя глаз. Я совсем забыл, что такие люди тоже есть. Не развращённые, не обозлённые, не чужие. Читающие книги без картинок в общественном транспорте.
Я обвёл взглядом пассажиров, сидящих передо мной. Вначале я не сразу понял, что особенного в них вижу, затем с лёгким удивлением сообразил. Лица. Простые, русские лица с честными русскими глазами. Это неправда, что люди везде одинаковые, это большая ложь – потому что я видел тех, других. Нет в них одухотворенности, которая по-прежнему, пусть и редко, но встречается на нашей земле. Нет в них того особого осознания, той совести, которая живёт в наших глазах.
Внезапно стало плохо, так плохо, что я даже глаза прикрыл, чтобы унять странное головокружение. Только сейчас я по-настоящему понял, что всё делал неправильно. Что теперь, после всего произошедшего, мне не к кому обратиться и некого просить о помощи. Я уповал на себя и собственные силы – как эфемерно всё оказалось… потому что в конце концов на любую силу находится большая. Я чувствовал себя так отвратительно, как, должно быть, чувствует себя умирающий солдат, потерявший командира. Служить некому, куда идти, не знаешь, а требуется немедленная помощь. Только в таких случаях люди обычно и обращаются туда, где не отказывают даже самым безнадёжным душам…
- Эй, - кто-то сжал моё предплечье, - ты в порядке?
Я открыл глаза: лицо Ника показалось размытым, точно я смотрел сквозь мутное стекло. Я подумал, что сейчас потеряю сознание.
- Только попробуй, - предупредил бывший десантник, сильнее сжимая мою руку.
- Да он же горит весь, - возмутилась старушка слева, - что ты его дёргаешь зазря!
- Всё хорошо, - слабо отмахнулся я, безуспешно выпутываясь из мёртвой хватки Ника.
На самом деле, ничего особенного не происходило: порой я чувствовал себя паршиво, но, если посидеть спокойно несколько минут, слабость проходила. Признаваться в том, что мне плохо, было стыдно.
- Погоди-погоди, - засуетилась старушка, - сейчас! Где-то тут у меня…
Я прикрыл глаза, облокачиваясь о стекло. Всеобщее внимание оказалось невыносимым. Что они обо мне подумают?
- Вот! Дай ему, сынок, жар как рукой снимет.
- Глотай, - пихнул меня Николай.
Я без особой охоты, только чтобы от меня отстали, запихнул таблетку за щёку.
- Водички ему дай, - распорядилась зоркая старушка, - горько, всухую-то.
- Спасибо, - глухо проговорил Ник, и я открыл глаза.
Старушка, оказывается, успела достать из сумки одноразовый стаканчик, которым, очевидно, сама пользовалась не раз, и, протянув его Нику, наливала туда минералки. Вода плескалась через край; Ник пихнул мне стакан в руку и накрыл своей, не доверяя мне самому донести её до рта. Возмущаться сил не осталось: я молча сделал, что от меня требовалось.
- Вот так, - с удовлетворением проговорила старушка, - теперь посиди тихонько.
- Спасибо…
- Не повезло, заболеть на Новый год, - посочувствовала девушка, на секунду отрываясь от книги.
- Заслужил, - веско пожалел меня Николай.
- Что же ты так к товарищу-то? – снова возмутилась старушка. – А ну как тебя бы так развезло?
Ремизов пожал плечами.
- Человечнее надо быть, - наставляла она, - добрее. Глядишь, и тебе в жизни повезёт.
Ник удивлённо глянул на пожилую женщину, но промолчал.
- Да всё в порядке, - поспешил выручить его я, - мне уже лучше. Подскажите, Михнево далеко? Я здесь только второй раз…
- Далеко, - с удовольствием подхватила новую тему старушка, - можешь спокойно отдыхать, сынок. А сами-то вы откуда?
- Из Тюмени, - помолчав, первым ответил Николай.
- Из Одессы, - признался я.
- К нам по делу али в гости?
Мы переглянулись.
- По делу, - отозвался Ник.
- В гости, - ответил я. – Сестра у меня здесь.
Старушка покивала с таким знанием дела, точно знала мою сестру с рождения.
- Друг другу-то кем приходитесь? – не унималась она. С удивлением я понял, что продолжаю отвечать ей; судя по выражению лица, Ник тоже чувствовал лёгкое недоумение. Похоже, у старушки был дар вызывать на откровенность. - Сослуживцы, товарищи?
- Братья, - усмехнулся Ремизов.
- Ага, - сдавленно подтвердил я, бросив на Ника быстрый взгляд.
- Двоюродные, должно быть? – задумчиво определила бабушка. – Что ж ты, зеленоглазый, за младшим не следишь?
- За ним уследишь, - проворчал Ремизов, отворачиваясь к окну.
Я заметил, что к нашему неожиданно развязавшемуся разговору с интересом прислушивается не только девушка в пушистой шапке, но и подвыпившая компания мужиков на соседних сидениях.
Ремизов усмехнулся.
- Так точно. Можно от тебя позвонить?
- Междугородка?
- Украина.
Кирилл бросил на меня взгляд, потом на Николая, и кивнул.
- Телефон в комнате.
- Спасибо, - не сразу отреагировал я. Видимо, Ник читал меня как открытую книгу, и всегда знал, что и в какое время требуется сделать. Наверное, у меня так никогда не получится.
Я вышел в комнату, предоставляя старым товарищам возможность пообщаться без свидетелей, и уселся в кресло рядом с телефоном. Дозвониться в Одессу у меня получилось с третьего раза.
- Алло.
- Мам, - произнёс я, и не успел сказать ничего больше.
- Олег! Олег, где ты?! Ты в порядке?! Олег!!!
- Мам, со мной всё хорошо. Я в России, в Москве…
- Где?!
Я едва проглотил ком, вставший у меня в горле. Я так долго не слышал её голоса, что истерика, звучавшая сейчас в нём, ножом резала сердце. Это я был виноват в её бессонных ночах, в её тревогах, её слезах. Она плакала – я слышал это по голосу – и нуждалась во мне.
- Мама, послушай меня. Пожалуйста.
Какое-то время я пережидал сдавленные рыдания в трубке, и с каждым мгновением чувствовал себя всё хуже. От самого Нью-Йорка я произнёс едва ли с десяток фраз, а сейчас от меня требовалось взять себя в руки, найти нужные слова и, прежде всего, успокоить.
- Мама…
Я закрыл свободной рукой лицо, собираясь с силами. Она притихла, судорожно вздыхая в трубку, и я смог начать. Я не имел права и не собирался рассказывать ей всю правду – она не была к ней готова. Последнее, что она от меня слышала – что я попал в неприятности, мне помог некий мистер Вителли, а потом наступил почти месяц молчания, за который она наверняка успела меня мысленно похоронить. Я рассказал ей, что сильно болел, и это было почти правдой. Потом сказал, что мистер Вителли, который так сильно помог мне, умер от инфаркта. Мама успокаивалась, слушая меня – я выбрал правильную тактику, искренне рассказывая о произошедшем, но не распространяясь о деталях. В Америке, говорил я, я познакомился с Николаем, и русский предложил лететь с ним в Москву, к знакомым.
- Как можно быть таким безответственным? – возмутилась мама, и я вздохнул с облегчением. Если она на меня злилась – буря миновала стороной. – Ты ведь знаешь, как мы здесь волнуемся! О чём ты только думал?!
Сложно сказать, подумалось мне. Я думал только о том, как бы побыстрее выбраться из Америки, и согласен был бы лететь даже в Антарктиду.
- Отец болеет, - уже тише продолжала мама. – На работу не ходит. Сидим вдвоём и думаем, как мы, два старых дурака, могли отпустить тебя в эту проклятую Америку. Я каждый день в церковь ходила, просила Бога…
- Мама, - дрогнувшим голосом произнес я. – Всё ведь хорошо. Я погощу немного у Леськи и вернусь. Может, уговорю её забить на мужа и приехать с детьми хоть ненадолго домой.
- Как было бы хорошо, - вздохнула моя мама. – Ты серьёзно, Олежек?
- Я позвоню тебе ещё раз, от Леськи, - пообещал я. – Постараюсь завтра. Не хочу занимать телефон надолго… звоню от знакомого Николая.
- Хорошо, - очень тихо согласилась мама. – Я передам Ладе, что ты звонил.
- Она в Одессе? – я даже приподнялся. Сердце сделало бешеный кульбит в груди, удивительный для того депрессивно-подавленного состояния, в котором я находился.
- Нет, - осадила меня мама. – Когда бедная девочка услышала, что ты не вернёшься к Новому году, она вернула билеты.
- Чёрт, - не сдержался я.
- Ты должен позвонить ей.
Я промолчал.
- Послушай меня, - сказала мама. – Хотя бы один раз.
Положив трубку после долгого прощания и маминой угрозы позвонить завтра Леське с целью удостоверения, что я добрался по адресу, я глубоко задумался. Я не хотел, чтобы Лада услышала мой голос. Разговор с мамой вымотал меня до предела, а я совсем не хотел казаться слабым. Но связаться с ней я был просто обязан.
Пришлось возвращаться на кухню и просить у Кирилла разрешения воспользоваться его компьютером. Пока Кирилл с Николаем говорили за жизнь, я писал письмо. Я пообещал Ладе при встрече рассказать всё. Я верил ей и не хотел ничего скрывать. Если только… если только она помнит меня так же, как помню её я… Если ей так же, как мне, не хватает человека, которому можно довериться. Если простит, поймёт, поверит, что всю ту жуткую грязь, через которую я прошёл, можно смыть. Если заставит меня самого поверить в это…
Дописав письмо, я некоторое время сидел, подперев голову руками, и слушал голоса за стеной. Судя по всему, Кирилл выставил ещё бутылку за встречу с другом. Должно быть, двух товарищей связывало многое. Это чувствовалось в отношении Кирилла к Николаю. Кирилл достиг более высокого социального положения, чем Николай, но к Ремизову относился, как младший к старшему.
- Олег! – взревел Ремизов из кухни. – Ты где? Мы вдвоём не справимся!
Пришлось возвращаться в кухню и созерцать начатую бутылку водки, уже не первую, и явно не последнюю. Я уселся рядом с ними, без всякого желания брать в руки рюмку, полный отвращения к запаху спирта, и уже через несколько секунд пил вместе с ними. Вскоре напряжённость в наших отношениях с Кириллом пропала и, хотя я по-прежнему говорил только в случае необходимости, последний признал меня славным малым. Ник сказал, что я даже очень славный, и это сильно бросается в глаза.
Вечер прошёл шумно, но я ничего не запомнил. Проснулся под утро, в гостиной, куда определили нас с Ником, от шума в коридоре. Хлопнула входная дверь, вновь наступила тишина, и я успокоился, тотчас забывшись пьяным сном.
Второй раз я проснулся уже днём. Комната была залита ярким солнечным светом, в квартире стояла тишина, из кухни доносился мелодичный звон посуды, и я позволил себе полежать ещё несколько минут.
- Вставай, - безжалостно сказал Ник, появляясь в дверях. – Я перестал слышать твой храп, значит, ты уже не спишь. Кирилл уже уехал, мы одни. В квартире я убрался, завтрак приготовил. В общем, кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.
На кухне царил армейский порядок. Две тарелки с парными котлетами и пшеничной кашей особого аппетита не возбуждали, но я без разговоров уселся за стол. Тишина, блаженная, почти домашняя тишина — то, что я больше всего хотел сейчас слышать.
- Ну что, - голос Ремизова вернул меня к реальности, - что ты решил?
Я не сразу оторвался от вялого разделывания котлеты, поднимая на него глаза.
- По поводу?
- Работать едешь?
Я усмехнулся.
- Уже наработался.
- Это было там, - философски заметил Ник. – Как смотришь на то, чтобы попробовать здесь?
- Лучше всего дома.
- Начнёшь работать дома, осядешь и уже ничего в себе не изменишь. Прикипеть к месту всегда успеешь…
- Я и так изменился достаточно, - отрезал я.
- Да, - в таком же тоне ответил Николай. – Изменился, и не в лучшую сторону. Ехать домой, не зализав раны, вредно для благополучия родных и окружающих. Раз не получилось стать сильнее, ты должен вернуться хотя бы таким же, как был.
Я опустил глаза, продолжая терзать котлету.
- Спроси себя: ты и в самом деле готов ехать домой?
Я снова не ответил. Николай тоже помолчал, прожёвывая кусок котлеты.
- Поехали, - решил он, поднимая на меня глаза. – Составишь мне компанию.
- Тебя дома не ждут?
Ремизов неопределённо пожал плечами.
- Меня будут рады видеть. Суди сам: у Веры с Петром однокомнатная квартира и двое детей. Когда я уезжал, младшая только родилась. Куда мне ещё лезть? Если бы у меня были деньги, чтобы снимать квартиру или комнату, на худой конец, я бы вернулся, не раздумывая. Так ведь вырвался из Штатов голый, как младенец! Лишний я там пока что, - обрезал Ремизов, зачёрпывая ложкой кашу.
- А что я домашним скажу? – помолчав, выдал слабый аргумент я.
Ник выслушал краткое содержание вчерашнего телефонного разговора и выступил со следующим планом. Он предложил отправиться к Леське прямо сейчас, попросить сестру о прикрытии, позвонить от неё в Одессу, всех успокоить и спокойно ехать в русские леса на заработки. Леське предполагалось покрывать меня всё это время от родительского контроля. Хотя наши с сестрой отношения нельзя было назвать особо дружественными, мы понимали друг друга с полувзгляда, и я не сомневался, что Олеся поможет.
- Дождемся Кирилла с женой, попрощаемся и свалим, - распорядился Ник, приступая к мытью посуды. – У сестры твоей найдётся лишняя койка?
Две койки, мысленно поправил его я. Хозяином в её доме был муж, и задерживаться там лично мне не хотелось. Не то чтобы на нас косо бы смотрели, просто летающая по кухне посуда и хлопающие в пылу ссор двери ничуть не вдохновляли на длительное там времяпровождение. Особенно сейчас, когда мне больше всего хотелось тишины.
До приезда Кирилла с Катей мы предавались отупляющему ничегонеделанию. Я смотрел телевизор, Ник листал найденную в гостиной книгу.
Супруги явились через три часа, и первые несколько минут мы знакомились. Катя попыталась уговорить нас с Ником остаться на ужин; мы дружно отказались. Электричка на Михнево отходила через два часа, мы хотели успеть.
Кирилл предупредил, что ждёт нас к Новому году, и мы благополучно выбрались из гостеприимного дома.
У нас оставалось совсем немного денег; Ник рассчитал, что должно хватить. Когда мы добрались до вокзала, я совсем замёрз, и поэтому, как только Ник купил билеты, мы уселись в электричку, хотя до отправки было ещё полчаса. Я не очень хорошо помнил, куда ехать: у Леськи в гостях я был всего один раз. Оставалось надеяться на подсознательную память и – как всегда – удачу.
Людей в вагон набилось много, все торопились выбраться из столицы домой, - с полными сумками, пакетами, корзинами… Завтра наступал Новый год.
Я прижался к окну, отодвигаясь на самый край. Слева меня прижала старушка в пуховом платке; от её старенькой шубы пахло морозом и хвоей. Я бросил взгляд на её сумки: обе оказались забиты продуктами, поверх лежала сбитая из веток миниатюрная елка. Запах был потрясающий, совершенно забытый. Я повёл носом и тут же чихнул, отворачиваясь к окну. Ник сидел напротив, его соседкой оказалась молоденькая девушка. Мой взгляд невольно приковало чистое, светлое лицо, минимум косметики, глаза, ясные, как весеннее небо, и русые волосы, выбившиеся из-под пушистой шапки. Я смотрел на неё, наверное, с минуту, не отводя глаз. Я совсем забыл, что такие люди тоже есть. Не развращённые, не обозлённые, не чужие. Читающие книги без картинок в общественном транспорте.
Я обвёл взглядом пассажиров, сидящих передо мной. Вначале я не сразу понял, что особенного в них вижу, затем с лёгким удивлением сообразил. Лица. Простые, русские лица с честными русскими глазами. Это неправда, что люди везде одинаковые, это большая ложь – потому что я видел тех, других. Нет в них одухотворенности, которая по-прежнему, пусть и редко, но встречается на нашей земле. Нет в них того особого осознания, той совести, которая живёт в наших глазах.
Внезапно стало плохо, так плохо, что я даже глаза прикрыл, чтобы унять странное головокружение. Только сейчас я по-настоящему понял, что всё делал неправильно. Что теперь, после всего произошедшего, мне не к кому обратиться и некого просить о помощи. Я уповал на себя и собственные силы – как эфемерно всё оказалось… потому что в конце концов на любую силу находится большая. Я чувствовал себя так отвратительно, как, должно быть, чувствует себя умирающий солдат, потерявший командира. Служить некому, куда идти, не знаешь, а требуется немедленная помощь. Только в таких случаях люди обычно и обращаются туда, где не отказывают даже самым безнадёжным душам…
- Эй, - кто-то сжал моё предплечье, - ты в порядке?
Я открыл глаза: лицо Ника показалось размытым, точно я смотрел сквозь мутное стекло. Я подумал, что сейчас потеряю сознание.
- Только попробуй, - предупредил бывший десантник, сильнее сжимая мою руку.
- Да он же горит весь, - возмутилась старушка слева, - что ты его дёргаешь зазря!
- Всё хорошо, - слабо отмахнулся я, безуспешно выпутываясь из мёртвой хватки Ника.
На самом деле, ничего особенного не происходило: порой я чувствовал себя паршиво, но, если посидеть спокойно несколько минут, слабость проходила. Признаваться в том, что мне плохо, было стыдно.
- Погоди-погоди, - засуетилась старушка, - сейчас! Где-то тут у меня…
Я прикрыл глаза, облокачиваясь о стекло. Всеобщее внимание оказалось невыносимым. Что они обо мне подумают?
- Вот! Дай ему, сынок, жар как рукой снимет.
- Глотай, - пихнул меня Николай.
Я без особой охоты, только чтобы от меня отстали, запихнул таблетку за щёку.
- Водички ему дай, - распорядилась зоркая старушка, - горько, всухую-то.
- Спасибо, - глухо проговорил Ник, и я открыл глаза.
Старушка, оказывается, успела достать из сумки одноразовый стаканчик, которым, очевидно, сама пользовалась не раз, и, протянув его Нику, наливала туда минералки. Вода плескалась через край; Ник пихнул мне стакан в руку и накрыл своей, не доверяя мне самому донести её до рта. Возмущаться сил не осталось: я молча сделал, что от меня требовалось.
- Вот так, - с удовлетворением проговорила старушка, - теперь посиди тихонько.
- Спасибо…
- Не повезло, заболеть на Новый год, - посочувствовала девушка, на секунду отрываясь от книги.
- Заслужил, - веско пожалел меня Николай.
- Что же ты так к товарищу-то? – снова возмутилась старушка. – А ну как тебя бы так развезло?
Ремизов пожал плечами.
- Человечнее надо быть, - наставляла она, - добрее. Глядишь, и тебе в жизни повезёт.
Ник удивлённо глянул на пожилую женщину, но промолчал.
- Да всё в порядке, - поспешил выручить его я, - мне уже лучше. Подскажите, Михнево далеко? Я здесь только второй раз…
- Далеко, - с удовольствием подхватила новую тему старушка, - можешь спокойно отдыхать, сынок. А сами-то вы откуда?
- Из Тюмени, - помолчав, первым ответил Николай.
- Из Одессы, - признался я.
- К нам по делу али в гости?
Мы переглянулись.
- По делу, - отозвался Ник.
- В гости, - ответил я. – Сестра у меня здесь.
Старушка покивала с таким знанием дела, точно знала мою сестру с рождения.
- Друг другу-то кем приходитесь? – не унималась она. С удивлением я понял, что продолжаю отвечать ей; судя по выражению лица, Ник тоже чувствовал лёгкое недоумение. Похоже, у старушки был дар вызывать на откровенность. - Сослуживцы, товарищи?
- Братья, - усмехнулся Ремизов.
- Ага, - сдавленно подтвердил я, бросив на Ника быстрый взгляд.
- Двоюродные, должно быть? – задумчиво определила бабушка. – Что ж ты, зеленоглазый, за младшим не следишь?
- За ним уследишь, - проворчал Ремизов, отворачиваясь к окну.
Я заметил, что к нашему неожиданно развязавшемуся разговору с интересом прислушивается не только девушка в пушистой шапке, но и подвыпившая компания мужиков на соседних сидениях.
