- Веничков возьмите, - донёсся голос Василия из предбанника. – С травами…
Я себя бить веником не позволял, только наблюдал, как сходят с ума остальные, занимаясь самобичеванием. Зато Николай присоединился к всеобщему веселью, с видимым удовольствием обхаживая себя душистыми прутьями. После бани планировалось перебраться в дом, где, по словам хлебосольного Василия, давно уже стоял накрытый стол. На щедрость хозяина скидывались все вместе.
- Вот я, как тут отработаю, да денег насобираю, вернусь домой, заберу малых у Настьки, одену их по-человечески, выучу, и буду смотреть, как они взрослеют, - Пётр потянулся на лавке, мечтательно улыбаясь в усы.
Я прислушался: после смерти жены Пётр, как мне рассказывали, сына с дочкой определил к своей старшей сестре, Анастасии, а сам подался на заработки. Всё мечтал им образование дать.
- А я квартиру куплю, - признался Глеб, - сил уже нет, с моим табором в однокомнатной клетке жить.
- А я долги раздам, - вздохнул седовласый мужчина, имени которого я не знал, но зато часто видел в бригаде каменщиков.
Ремизов усмехнулся, мы переглянулись. Я знал, что Ник хотел обеспечить семью сестры, но планов на свою жизнь так и не составил. Как-то я спрашивал его, что он собирается делать дальше. Ник послал меня с моими вопросами куда подальше, из чего я сделал вывод, что бывший десантник сам не знает ответа.
Сказать по правде, я сам ещё не решил, что делать. В последнее время я всё чаще вспоминал свой дом, без всякой уверенности, что смогу без проблем вернуться к прежней жизни. Я чувствовал, что придётся что-то менять, когда я вернусь, и начинать жизнь набело и по возможности уже без ошибок. Только ещё не придумал, как именно.
- Помечтай, - хохотнул кто-то, и вся баня наполнилась смехом. Седовласого похлопали по плечам, и какое-то время ещё обменивались шутками и колкостями, наслаждаясь теплом и покоем.
Ещё через полчаса тело размякло настолько, что уходить не было никакого желания. Хотелось лечь и уснуть если не здесь, то в предбаннике точно. Голоса стали доноситься как сквозь вату, а через несколько секунд изображение перед глазами дрогнуло и заменилось белыми пятнами.
- Подъём, - выдернул меня из сладкой полудремы Николай. – Развалился, как в люльке…
Для пущей убедительности Ремизов бесцеремонно плеснул в меня ледяной водой из ковша. Я заорал и вскочил на ноги, едва удержав полотенце. Оказалось, в бане остались только мы с ним: весёлые голоса наших товарищей раздавались из предбанника. Хлопнула входная дверь: похоже, компания переместилась в натопленные комнаты, за накрытый стол.
- Не кипятись, - флегматично проронил Ник, - я не со зла.
Куда уж тут кипятиться! По лицу стекали ледяные капли, и распаренная кожа противилась их продвижению, как могла. Я застучал зубами и первым выскочил наружу. Оделся до того, как за мной выполз Ник, но решил всё-таки подождать его, прежде чем идти за стол.
- Накинь, - Ремизов кивнул на телогрейку, забытую кем-то на лавке. – Это тебе Василий притарабанил.
- Зачем? – удивился я.
- Ты меня спрашиваешь?
Я фыркнул.
- Одень, - посоветовал Ник. – А то старик обидится.
Я подумал, что Ремизов прав, и нехотя натянул старческую телогрейку. Не то чтобы здесь кто-то обращал внимание на внешний вид, но детские комплексы живут с нами всю жизнь, верно? Тогда я ещё не понял, что и идея с телогрейкой, и дальнейшая почти незаметная, ненавязчивая опека исходили от Ника. Даже не знаю, как у него получилось увидеть то, что просмотрел в себе даже я сам, но… это же Ремизов. Человек, рисковавший жизнью ради незнакомца. Так никогда и не понятый мной, и единственный мой друг.
Мы прошли в опрятную прихожую, где посредине стоял стол, и подсели к сидевшей вокруг весёлой компании. Постящихся оказалось только трое, не считая хозяина, все остальные без зазрения совести накладывали себе крупные куски мяса. Ник последовал их примеру, и мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к группе грешников.
- Да поешь ты по-человечески, - предложил Петру Женя. – Сколько можно себя голодом морить?
- До утра, - спокойно ответил Пётр, загребая к себе миску с картошкой, - ещё несколько часов осталось. А после Причастия уже можно будет...
- Ага, на стройке… гуляй – не хочу, - съязвил Женя. – До следующего отпуска-то сколько?
- Доживу, - так же ровно ответил Петр. – За собой смотри.
Ник усмехнулся: ему нравились люди, стоявшие на своём. Такие же, как он сам. Мне тоже нравились, но в их присутствии я всегда чувствовал себя неуютно: сам-то ничего из себя, как оказалось, не представлял. Как же я сейчас отличался от себя самого, прилетевшего в Америку целую вечность назад!
Вечер только начинался. Не пить разрешалось только постящимся, у всех остальных извинения не принимались – это обо мне. Когда я понял, что избежать попойки не удастся, было уже поздно. После первой рюмки на голодный желудок дело, как мне показалось, пошло веселее. Я лучше понимал товарищей, мне стало легче поддерживать разговор, и я смог даже припомнить несколько любимых шуток, над которыми посмеялись от души. Я ел с удовольствием, и пил наравне со всеми.
Очнулся только когда большая часть товарищей стала расходиться – кто на перекур, кто за компанию, свежим воздухом подышать, а кто засобирался домой. Время пролетело невероятно быстро, и я совсем расстроился.
- Ник, сигареты найдутся? – поинтересовался Роман, хлопая себя по карманам.
Ремизов кивнул, доставая пачку из кармана, и перекидывая её Роме.
- С нами идёшь? – поинтересовался он.
- Не… надо за этой пьянью присмотреть, - Ник кивнул в мою сторону, а я даже не сразу сообразил, что меня обижают.
- Раньше смотреть надо было, - неблагодарно ухмыльнулся Рома, - или это его на пустой желудок так развезло?
- Да ладно, - попытался вставить свои пять копеек я. – Я и пьян?
- Ну удачи, - подмигнул Ремизову Роман и вышел на улицу.
Я огляделся. В прихожей остались только мы; Глеб с Василием ушли внутрь комнат – видимо, обсуждать, сколько спальных мест на эту ночь сможет обеспечить хозяин. Все остальные вышли на перекур, и я внезапно возмутился:
- Это почему меня развезло? Я всё отлично соображаю…
- Встать можешь? – оборвал меня Ремизов.
Раненая гордость заставила меня продемонстрировать, на что я способен. Я браво подскочил… и комната поплыла перед глазами.
- Чуть стол не перевернул, легкоатлет, - хмыкнул Ник, усаживая меня на место. Пол превратился в зыбучие пески, из тела точно вынули все кости; я обескуражено посмотрел на Ремизова, ожидая объяснений.
- Напился, - ёмко пояснил тот мое состояние, - чего уставился?
- А я легкоатлет, - совсем не в тему ляпнул я. – В школе… в секцию ходил…
- Сектант фигов, - не замедлил прокомментировать Николай. – Следи, чтобы это не вошло в привычку.
- Я не пью, - не глядя в его сторону, буркнул я. Даже думать не хотелось, как я выгляжу со стороны.
- И не пей, - назидательно кивнул Ремизов, одним махом опрокидывая стопку разведенной компотом водки. – Сегодня это у тебя просто часть лечения.
- Какого? – не понял я.
- Забудь, - посоветовал Николай так серьёзно, что я решил прислушаться.
У Василия в доме имелось два камина – один здесь, в прихожей, и ещё один в глубине дома, в одной из больших комнат. Когда-то у хозяина была большая семья. Дети разъехались, супруга умерла, так что теперь огромный дом осталось только заселять чужими людьми. Как часом ранее признался Василий, так оказалось веселее жить.
Смотреть на огонь бесконечно, вопреки расхожему выражению, у меня не удавалось: глаза уставали от жара, клонило в сон. Я откинулся на лавке, упираясь в стену, и наблюдал, как Ник подкидывает в камин поленья.
- Ник, - позвал я.
Бывший десантник не отозвался, но я знал, что он слышал, и продолжил:
- Помнишь, ты как-то сказал… что доверяешь Кириллу процентов на восемьдесят?
Ремизов выпрямился, бросил на меня тяжёлый взгляд.
- Ну, сказал.
Наверное, я сильно перепил в тот вечер: раньше склонности к душевным разговорам я в себе не замечал.
- А мне?
Ник фыркнул.
- Тебе зачем, харя пьяная?
- Интересно, - ответил я. – Насколько я… честно выгляжу…
Ремизов скосил на меня зелёные глаза.
- Процентов на девяносто пять.
- Почему?
- Потому что предательство не в твоем стиле, белобрысый, - вздохнул Ник. – Я, сам по себе, тебе дороже, чем то, что можно с меня поиметь.
- Я не о том, - отмахнулся я, невольно вспыхнув от такой лестной характеристики. – Почему на девяносто пять? Почему не на сто?
- Всегда оставляю человеку свободу выбора, - усмехнулся Ник. – Эти пять процентов принадлежат тебе.
Я не нашёлся, что сказать, и несколько секунд молчал.
- Выходит, у Кирилла свободы больше, - наконец улыбнулся я, взглянув на Николая.
- Ну, выходит.
- Нелогично как-то, - развеселился я. – Своим процентом доверия ты… лишаешь людей свободы…
Ремизов щёлкнул зажигалкой, задумчиво ощупывая пачку сигарет в кармане.
- Никто не может лишить человека свободы выбора и мысли. Но чем больше доверяешь, тем дороже становится человек, и тем сильнее стремишься сделать ему хорошо. Не спрашивая у него на то согласия.
- Это в плане…
- Это в плане спасти ему жизнь, не дожидаясь, пока он позовёт на помощь.
Я умолк.
- Или вступаться за него, когда он вполне справился бы и сам. Не все согласны на такое доверие, - хмыкнул Ремизов. – Вот поэтому я и оставляю людям их проценты. Возможность капитуляции.
Я промолчал, и Николай закончил мысль:
- Слыхал выражение? Мы в ответе за тех, чьи жизни спасаем. Кто знает? Может, ты должен был в тот день помереть… Но раз случилось иначе, я хочу быть уверен, что… не зря старался...
Тут он умолк; я с трудом переваривал неожиданное признание, когда в комнату ввалилась толпа окончивших перекур товарищей. Я уже не особо вслушивался в разговоры и шутки: мне было хорошо.
Впервые за долгое время я хотел… жить. С тех пор, как мы прилетели в Россию, прошло не так много времени, но я уже ощущал перемены. Я давно догадывался, что всё обстоит не так, как я себе это представлял. Мне оказали помощь, какую не в силах предоставить ни один дипломированный психолог. Я больше ничего не боялся и мог вспоминать прошлое если не безболезненно, то хотя бы внешне спокойно. Ещё одно я понял: есть люди, которым не плевать. Есть настоящие друзья, есть хорошие товарищи, есть просто честные люди, которые придут на помощь, если заметят, что человек в этом нуждается. В этом мире я начал перерождаться, и за это остался ему до конца жизни благодарен.
Это оказалось здорово – найти друга. И отвратительно – знать, что когда-нибудь придётся разойтись каждый по своей дороге.
Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, И не скажут: "вот оно, здесь", или: "вот, там". Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть. (Луки 17:20-21).
Николая уже третий раз вызывал к себе приехавший хозяин. Мужики косились, переговаривались, но стройной версии такого внимания к персоне бывшего десантника никто не высказывал.
Хозяин прибыл десятого числа, чтобы выдать зарплату рабочим, познакомиться с новичками и раздать указания. Неказистый, щупленький, он передвигался по стройке почти незаметно. Зато его телохранители выделялись на общем фоне, и не самым выгодным образом – модные чёрные пальто и солнцезащитные очки смотрелись бы круто где угодно, только не в русских лесах.
Я, вместе с остальными рабочими, посмеивался над гостями, выслушивал предположения внезапной проверки, и наблюдал. Когда увидел хозяина, прогуливавшегося по тропке вместе с Ником, то не поверил глазам.
Со мной знакомство оказалось очень кратким. Хозяин даже не представился, я и так знал, что его зовут Альберт Викторович. Оглядел меня цепким и колючим взглядом, глянул в ведомость, поданную ему управляющим, Аркадием Степановичем, передал мне конверт, и пожелал продуктивного рабочего дня.
А вот Николаем Альберт неожиданно заинтересовался.
Мне Ремизов ничего не говорил. То ли нарочно старался попасть в барак так, чтобы не пересечься со мной, то ли действительно графики перестали совпадать. Когда я приходил позже, он уже лежал в койке, и на мои расспросы реагировал только злобным рычанием по типу «отвали, я уже сплю». Если случалось прийти раньше, Николай не появлялся до тех пор, пока я не укладывался спать сам.
На четвёртый день таких махинаций я решил во что бы то ни стало вытрясти из Ника правду.
До обеда мы не виделись, затем пошёл такой крупный, частый снег, что стало ясно – лесорубы сегодня вернутся рано. И в самом деле, уже в обед в столовой появилась вся бригада. Ремизов, против обыкновения, сидел отдельно. Не теряя времени попусту, я решительно направился к нему, но едва приблизился, как Ник, без улыбки наблюдая за тем, как я подхожу, мрачно спросил:
- Почему горбишься?
- Удачно избегаешь расспросов, - не дал себя спровоцировать я, аккуратно усаживаясь за стол. Ник оказался ещё глазастей, чем я думал: я только недавно стал за собой замечать, что начал ходить по-другому. Мне поначалу казалось, что так, вразвалку да прихрамывая, удобнее передвигаться по вечным снегам. Иногда, правда, возникали мысли, что удобство ни при чём, просто при такой посадке спины меньше нагрузки на позвоночник, и неприятные ощущения беспокоят реже, но я гнал их подальше.
- Каких, к дьяволу, расспросов? – взорвался Ник, тут же оглядываясь по сторонам. В столовой было шумно, но нас могли услышать. – Я тебя как нормальный человек спрашиваю, пока что по-хорошему: почему горбишься?
Зелёные глаза стали злыми, незнакомыми. Так Ремизов смотрел на меня ещё в Нью-Йорке, когда мы впервые встретились.
- Да не горблюсь я, - растерялся я. – Всё нормально…
- Спина болит? – прищурившись, ядовито поинтересовался Ник.
- Да так, немного, - вынужденно признался я. – Ну так после работы…
- Ты сам ничего не замечаешь? Почему я должен с тобой нянчиться?
- Успокойся, - попросил я. – Хватит на меня наезжать. Проблемы, кажется, не у меня…
- Черта с два не у тебя, - процедил Ремизов. – Спина у тебя не от работы болит, придурок. У тебя даже походка изменилась! Я ещё на прошлой неделе заметил. И спину постоянно растираешь, когда никто не видит. Чтоб тебя…
Я помедлил.
- Знаешь, проблемы всё равно не у меня, - тихо произнес я, глядя на него. Николай был прав, но как-то инстинктивно я понимал, что сейчас важнее – помочь ему разобраться в том, что его терзает. – Расскажешь?
Ник мрачно уставился на меня, но я не отвёл взгляд. Наконец он отвернулся и отрицательно покачал головой.
- Хозяин тебе что-то предложил? – спросил я, и по тому, как Николай вскинул на меня глаза, я понял, что попал в точку.
Что-то такое увидел я в них, что все расспросы вдруг стали бессмысленными. Ремизов мне всё без слов сказал.
Я себя бить веником не позволял, только наблюдал, как сходят с ума остальные, занимаясь самобичеванием. Зато Николай присоединился к всеобщему веселью, с видимым удовольствием обхаживая себя душистыми прутьями. После бани планировалось перебраться в дом, где, по словам хлебосольного Василия, давно уже стоял накрытый стол. На щедрость хозяина скидывались все вместе.
- Вот я, как тут отработаю, да денег насобираю, вернусь домой, заберу малых у Настьки, одену их по-человечески, выучу, и буду смотреть, как они взрослеют, - Пётр потянулся на лавке, мечтательно улыбаясь в усы.
Я прислушался: после смерти жены Пётр, как мне рассказывали, сына с дочкой определил к своей старшей сестре, Анастасии, а сам подался на заработки. Всё мечтал им образование дать.
- А я квартиру куплю, - признался Глеб, - сил уже нет, с моим табором в однокомнатной клетке жить.
- А я долги раздам, - вздохнул седовласый мужчина, имени которого я не знал, но зато часто видел в бригаде каменщиков.
Ремизов усмехнулся, мы переглянулись. Я знал, что Ник хотел обеспечить семью сестры, но планов на свою жизнь так и не составил. Как-то я спрашивал его, что он собирается делать дальше. Ник послал меня с моими вопросами куда подальше, из чего я сделал вывод, что бывший десантник сам не знает ответа.
Сказать по правде, я сам ещё не решил, что делать. В последнее время я всё чаще вспоминал свой дом, без всякой уверенности, что смогу без проблем вернуться к прежней жизни. Я чувствовал, что придётся что-то менять, когда я вернусь, и начинать жизнь набело и по возможности уже без ошибок. Только ещё не придумал, как именно.
- Помечтай, - хохотнул кто-то, и вся баня наполнилась смехом. Седовласого похлопали по плечам, и какое-то время ещё обменивались шутками и колкостями, наслаждаясь теплом и покоем.
Ещё через полчаса тело размякло настолько, что уходить не было никакого желания. Хотелось лечь и уснуть если не здесь, то в предбаннике точно. Голоса стали доноситься как сквозь вату, а через несколько секунд изображение перед глазами дрогнуло и заменилось белыми пятнами.
- Подъём, - выдернул меня из сладкой полудремы Николай. – Развалился, как в люльке…
Для пущей убедительности Ремизов бесцеремонно плеснул в меня ледяной водой из ковша. Я заорал и вскочил на ноги, едва удержав полотенце. Оказалось, в бане остались только мы с ним: весёлые голоса наших товарищей раздавались из предбанника. Хлопнула входная дверь: похоже, компания переместилась в натопленные комнаты, за накрытый стол.
- Не кипятись, - флегматично проронил Ник, - я не со зла.
Куда уж тут кипятиться! По лицу стекали ледяные капли, и распаренная кожа противилась их продвижению, как могла. Я застучал зубами и первым выскочил наружу. Оделся до того, как за мной выполз Ник, но решил всё-таки подождать его, прежде чем идти за стол.
- Накинь, - Ремизов кивнул на телогрейку, забытую кем-то на лавке. – Это тебе Василий притарабанил.
- Зачем? – удивился я.
- Ты меня спрашиваешь?
Я фыркнул.
- Одень, - посоветовал Ник. – А то старик обидится.
Я подумал, что Ремизов прав, и нехотя натянул старческую телогрейку. Не то чтобы здесь кто-то обращал внимание на внешний вид, но детские комплексы живут с нами всю жизнь, верно? Тогда я ещё не понял, что и идея с телогрейкой, и дальнейшая почти незаметная, ненавязчивая опека исходили от Ника. Даже не знаю, как у него получилось увидеть то, что просмотрел в себе даже я сам, но… это же Ремизов. Человек, рисковавший жизнью ради незнакомца. Так никогда и не понятый мной, и единственный мой друг.
Мы прошли в опрятную прихожую, где посредине стоял стол, и подсели к сидевшей вокруг весёлой компании. Постящихся оказалось только трое, не считая хозяина, все остальные без зазрения совести накладывали себе крупные куски мяса. Ник последовал их примеру, и мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к группе грешников.
- Да поешь ты по-человечески, - предложил Петру Женя. – Сколько можно себя голодом морить?
- До утра, - спокойно ответил Пётр, загребая к себе миску с картошкой, - ещё несколько часов осталось. А после Причастия уже можно будет...
- Ага, на стройке… гуляй – не хочу, - съязвил Женя. – До следующего отпуска-то сколько?
- Доживу, - так же ровно ответил Петр. – За собой смотри.
Ник усмехнулся: ему нравились люди, стоявшие на своём. Такие же, как он сам. Мне тоже нравились, но в их присутствии я всегда чувствовал себя неуютно: сам-то ничего из себя, как оказалось, не представлял. Как же я сейчас отличался от себя самого, прилетевшего в Америку целую вечность назад!
Вечер только начинался. Не пить разрешалось только постящимся, у всех остальных извинения не принимались – это обо мне. Когда я понял, что избежать попойки не удастся, было уже поздно. После первой рюмки на голодный желудок дело, как мне показалось, пошло веселее. Я лучше понимал товарищей, мне стало легче поддерживать разговор, и я смог даже припомнить несколько любимых шуток, над которыми посмеялись от души. Я ел с удовольствием, и пил наравне со всеми.
Очнулся только когда большая часть товарищей стала расходиться – кто на перекур, кто за компанию, свежим воздухом подышать, а кто засобирался домой. Время пролетело невероятно быстро, и я совсем расстроился.
- Ник, сигареты найдутся? – поинтересовался Роман, хлопая себя по карманам.
Ремизов кивнул, доставая пачку из кармана, и перекидывая её Роме.
- С нами идёшь? – поинтересовался он.
- Не… надо за этой пьянью присмотреть, - Ник кивнул в мою сторону, а я даже не сразу сообразил, что меня обижают.
- Раньше смотреть надо было, - неблагодарно ухмыльнулся Рома, - или это его на пустой желудок так развезло?
- Да ладно, - попытался вставить свои пять копеек я. – Я и пьян?
- Ну удачи, - подмигнул Ремизову Роман и вышел на улицу.
Я огляделся. В прихожей остались только мы; Глеб с Василием ушли внутрь комнат – видимо, обсуждать, сколько спальных мест на эту ночь сможет обеспечить хозяин. Все остальные вышли на перекур, и я внезапно возмутился:
- Это почему меня развезло? Я всё отлично соображаю…
- Встать можешь? – оборвал меня Ремизов.
Раненая гордость заставила меня продемонстрировать, на что я способен. Я браво подскочил… и комната поплыла перед глазами.
- Чуть стол не перевернул, легкоатлет, - хмыкнул Ник, усаживая меня на место. Пол превратился в зыбучие пески, из тела точно вынули все кости; я обескуражено посмотрел на Ремизова, ожидая объяснений.
- Напился, - ёмко пояснил тот мое состояние, - чего уставился?
- А я легкоатлет, - совсем не в тему ляпнул я. – В школе… в секцию ходил…
- Сектант фигов, - не замедлил прокомментировать Николай. – Следи, чтобы это не вошло в привычку.
- Я не пью, - не глядя в его сторону, буркнул я. Даже думать не хотелось, как я выгляжу со стороны.
- И не пей, - назидательно кивнул Ремизов, одним махом опрокидывая стопку разведенной компотом водки. – Сегодня это у тебя просто часть лечения.
- Какого? – не понял я.
- Забудь, - посоветовал Николай так серьёзно, что я решил прислушаться.
У Василия в доме имелось два камина – один здесь, в прихожей, и ещё один в глубине дома, в одной из больших комнат. Когда-то у хозяина была большая семья. Дети разъехались, супруга умерла, так что теперь огромный дом осталось только заселять чужими людьми. Как часом ранее признался Василий, так оказалось веселее жить.
Смотреть на огонь бесконечно, вопреки расхожему выражению, у меня не удавалось: глаза уставали от жара, клонило в сон. Я откинулся на лавке, упираясь в стену, и наблюдал, как Ник подкидывает в камин поленья.
- Ник, - позвал я.
Бывший десантник не отозвался, но я знал, что он слышал, и продолжил:
- Помнишь, ты как-то сказал… что доверяешь Кириллу процентов на восемьдесят?
Ремизов выпрямился, бросил на меня тяжёлый взгляд.
- Ну, сказал.
Наверное, я сильно перепил в тот вечер: раньше склонности к душевным разговорам я в себе не замечал.
- А мне?
Ник фыркнул.
- Тебе зачем, харя пьяная?
- Интересно, - ответил я. – Насколько я… честно выгляжу…
Ремизов скосил на меня зелёные глаза.
- Процентов на девяносто пять.
- Почему?
- Потому что предательство не в твоем стиле, белобрысый, - вздохнул Ник. – Я, сам по себе, тебе дороже, чем то, что можно с меня поиметь.
- Я не о том, - отмахнулся я, невольно вспыхнув от такой лестной характеристики. – Почему на девяносто пять? Почему не на сто?
- Всегда оставляю человеку свободу выбора, - усмехнулся Ник. – Эти пять процентов принадлежат тебе.
Я не нашёлся, что сказать, и несколько секунд молчал.
- Выходит, у Кирилла свободы больше, - наконец улыбнулся я, взглянув на Николая.
- Ну, выходит.
- Нелогично как-то, - развеселился я. – Своим процентом доверия ты… лишаешь людей свободы…
Ремизов щёлкнул зажигалкой, задумчиво ощупывая пачку сигарет в кармане.
- Никто не может лишить человека свободы выбора и мысли. Но чем больше доверяешь, тем дороже становится человек, и тем сильнее стремишься сделать ему хорошо. Не спрашивая у него на то согласия.
- Это в плане…
- Это в плане спасти ему жизнь, не дожидаясь, пока он позовёт на помощь.
Я умолк.
- Или вступаться за него, когда он вполне справился бы и сам. Не все согласны на такое доверие, - хмыкнул Ремизов. – Вот поэтому я и оставляю людям их проценты. Возможность капитуляции.
Я промолчал, и Николай закончил мысль:
- Слыхал выражение? Мы в ответе за тех, чьи жизни спасаем. Кто знает? Может, ты должен был в тот день помереть… Но раз случилось иначе, я хочу быть уверен, что… не зря старался...
Тут он умолк; я с трудом переваривал неожиданное признание, когда в комнату ввалилась толпа окончивших перекур товарищей. Я уже не особо вслушивался в разговоры и шутки: мне было хорошо.
Впервые за долгое время я хотел… жить. С тех пор, как мы прилетели в Россию, прошло не так много времени, но я уже ощущал перемены. Я давно догадывался, что всё обстоит не так, как я себе это представлял. Мне оказали помощь, какую не в силах предоставить ни один дипломированный психолог. Я больше ничего не боялся и мог вспоминать прошлое если не безболезненно, то хотя бы внешне спокойно. Ещё одно я понял: есть люди, которым не плевать. Есть настоящие друзья, есть хорошие товарищи, есть просто честные люди, которые придут на помощь, если заметят, что человек в этом нуждается. В этом мире я начал перерождаться, и за это остался ему до конца жизни благодарен.
Это оказалось здорово – найти друга. И отвратительно – знать, что когда-нибудь придётся разойтись каждый по своей дороге.
Глава 5
Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, И не скажут: "вот оно, здесь", или: "вот, там". Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть. (Луки 17:20-21).
Николая уже третий раз вызывал к себе приехавший хозяин. Мужики косились, переговаривались, но стройной версии такого внимания к персоне бывшего десантника никто не высказывал.
Хозяин прибыл десятого числа, чтобы выдать зарплату рабочим, познакомиться с новичками и раздать указания. Неказистый, щупленький, он передвигался по стройке почти незаметно. Зато его телохранители выделялись на общем фоне, и не самым выгодным образом – модные чёрные пальто и солнцезащитные очки смотрелись бы круто где угодно, только не в русских лесах.
Я, вместе с остальными рабочими, посмеивался над гостями, выслушивал предположения внезапной проверки, и наблюдал. Когда увидел хозяина, прогуливавшегося по тропке вместе с Ником, то не поверил глазам.
Со мной знакомство оказалось очень кратким. Хозяин даже не представился, я и так знал, что его зовут Альберт Викторович. Оглядел меня цепким и колючим взглядом, глянул в ведомость, поданную ему управляющим, Аркадием Степановичем, передал мне конверт, и пожелал продуктивного рабочего дня.
А вот Николаем Альберт неожиданно заинтересовался.
Мне Ремизов ничего не говорил. То ли нарочно старался попасть в барак так, чтобы не пересечься со мной, то ли действительно графики перестали совпадать. Когда я приходил позже, он уже лежал в койке, и на мои расспросы реагировал только злобным рычанием по типу «отвали, я уже сплю». Если случалось прийти раньше, Николай не появлялся до тех пор, пока я не укладывался спать сам.
На четвёртый день таких махинаций я решил во что бы то ни стало вытрясти из Ника правду.
До обеда мы не виделись, затем пошёл такой крупный, частый снег, что стало ясно – лесорубы сегодня вернутся рано. И в самом деле, уже в обед в столовой появилась вся бригада. Ремизов, против обыкновения, сидел отдельно. Не теряя времени попусту, я решительно направился к нему, но едва приблизился, как Ник, без улыбки наблюдая за тем, как я подхожу, мрачно спросил:
- Почему горбишься?
- Удачно избегаешь расспросов, - не дал себя спровоцировать я, аккуратно усаживаясь за стол. Ник оказался ещё глазастей, чем я думал: я только недавно стал за собой замечать, что начал ходить по-другому. Мне поначалу казалось, что так, вразвалку да прихрамывая, удобнее передвигаться по вечным снегам. Иногда, правда, возникали мысли, что удобство ни при чём, просто при такой посадке спины меньше нагрузки на позвоночник, и неприятные ощущения беспокоят реже, но я гнал их подальше.
- Каких, к дьяволу, расспросов? – взорвался Ник, тут же оглядываясь по сторонам. В столовой было шумно, но нас могли услышать. – Я тебя как нормальный человек спрашиваю, пока что по-хорошему: почему горбишься?
Зелёные глаза стали злыми, незнакомыми. Так Ремизов смотрел на меня ещё в Нью-Йорке, когда мы впервые встретились.
- Да не горблюсь я, - растерялся я. – Всё нормально…
- Спина болит? – прищурившись, ядовито поинтересовался Ник.
- Да так, немного, - вынужденно признался я. – Ну так после работы…
- Ты сам ничего не замечаешь? Почему я должен с тобой нянчиться?
- Успокойся, - попросил я. – Хватит на меня наезжать. Проблемы, кажется, не у меня…
- Черта с два не у тебя, - процедил Ремизов. – Спина у тебя не от работы болит, придурок. У тебя даже походка изменилась! Я ещё на прошлой неделе заметил. И спину постоянно растираешь, когда никто не видит. Чтоб тебя…
Я помедлил.
- Знаешь, проблемы всё равно не у меня, - тихо произнес я, глядя на него. Николай был прав, но как-то инстинктивно я понимал, что сейчас важнее – помочь ему разобраться в том, что его терзает. – Расскажешь?
Ник мрачно уставился на меня, но я не отвёл взгляд. Наконец он отвернулся и отрицательно покачал головой.
- Хозяин тебе что-то предложил? – спросил я, и по тому, как Николай вскинул на меня глаза, я понял, что попал в точку.
Что-то такое увидел я в них, что все расспросы вдруг стали бессмысленными. Ремизов мне всё без слов сказал.
