Всё это так быстро промелькнуло между нами, что я даже не сообразил, что мы по-прежнему сидим в общей столовой, в безопасности, среди исцеляющих русских лесов…
Точно вся грязь Америки вернулась ко мне. Я уже почти забыл, как это. Здесь я научился улыбаться искренне, смеяться от души и никого не подозревать. Поразительно, как быстро я всё вспомнил! Затравленность, злость, бесконечная и бессмысленная гонка…
- Ник, - дрогнувшим голосом позвал я. – Не смей соглашаться.
Я ещё ничего не знал о том, что предложил местный мафиози. Но хорошим это быть не могло, если, ещё не начавшись, это уже так изводило Ремизову душу.
- Ты не понимаешь. Я же обеспечу Верку с племяшами до конца дней, - задумчиво проговорил Ник, и взгляд его затуманился. – Квартиру куплю…
Я ему врезал.
Не знаю, что на меня нашло. Мне вдруг до смерти захотелось встряхнуть друга, влепить по глупой роже, лишь бы убрать это тупое, одурманенное выражение с его лица!
Ник рухнул вместе со стулом, смахнув со стола наши подносы; я вскочил.
- Эй, мужики, держи его! – раздалось за спиной, и меня ухватили за руки сразу трое.
Могли не стараться: мне уже стало стыдно. Предположительно, я должен был разубедить его, спокойно выслушать, дать мудрый совет…
С трудом поднявшегося Ника удерживали со спины, наверное, сразу человек десять: о силе бывшего десантника ходили слухи. Не то чтобы Ремизов выражал хоть какую-то волю к сопротивлению, впрочем.
- Олег… ты чего? – раздался над ухом шёпот Петра. – Тихо…
- Да чего это с ними?!
Наши с Николаем глаза встретились.
- Не дай им сделать это с тобой, - сказал я на английском. Голос у меня противно дрожал. – Ты хотел завязать, помнишь? Уйти от войны!
- Да пошёл ты, - процедил сквозь зубы Ремизов, и столько злости было в его глазах!
Я поступил неправильно! Я всегда поступал неправильно. И вот теперь я не только не смог его переубедить – я заставил его возненавидеть меня.
Нас отпустили; на нас смотрели молча, окружив всей толпой, и – я чувствовал это – смотрели с отчуждением. Да, английская речь мне тоже резала слух. Но особенно неприятно звучала она для тех, кто не разбирал ни слова – теперь они понимали, что мы им не доверяем.
- Ник… это нужно им, а не тебе…
Я уже ни в чем не пытался его убедить. Мне стало по-настоящему больно: после того, как я начал считать Николая своим другом, мысль о том, что передо мной незнакомый, равнодушный человек, оказалась невыносимой.
- А ты умный, да? – с прежней злобой, и уже на русском, процедил Ник. – Посмотри, куда завела тебя твоя болтология! Ты влез в такое дерьмо, Олег! И с чем ты вылез? С искалеченной спиной, шрамами, затравленным... волчьим взглядом! Посмотри, чёрт тебя дери, посмотри на себя, прежде чем раздавать советы! Тебя изуродовала какая-то мразь, которой ты перешёл дорогу, и никакая философия тебя не спасла, а всё почему? Потому что ты не можешь промолчать, не можешь просто… вовремя заткнуться!!!
И упала тишина.
Именно упала, накрыв собой всех, находившихся в столовой, потому что у каждого нашлись причины молчать. И прежде всего у меня, как рыба, глотавшего воздух, будто я вдруг разучился дышать.
Пётр, до этого державший моё предплечье, медленно разжал пальцы. Мужики смотрели то на меня, то на Николая, который так резко поменялся в лице, что я в какой-то миг просто перестал его узнавать.
Тишина длилась, кажется, вечность. Я открывал и закрывал рот, собираясь заговорить и не находя в себе для этого сил. Перед всеми, здесь. Рассказать всё сразу в нескольких выражениях… так, наверное, только Ник умел.
- Олег… - хрипло выговорил Ремизов.
Он сделал какое-то движение рукой, будто собирался схватить меня; я шатнулся назад. Почувствовал за спиной людей, опомнился. Внезапно понял, что дрожу – всем телом, мелко и противно. Это то состояние, когда хочется сказать и сделать много, но понимаешь, что на самом деле не сделаешь ничего.
Наконец я закрыл рот и попытался улыбнуться. Как в детстве, когда тебя обидели, и хочется заплакать, но знаешь, что нельзя, и кривишься в улыбке, чтобы никто не заметил слезящихся глаз.
Взгляды стали невыносимыми, в ушах зазвенело, я быстро развернулся и пошёл к выходу. И сразу подумал, что Ник, кажется, был прав. Походка у меня изменилась. От этого на душе стало ещё гаже.
Я не слышал, чтобы кто-то звал меня, и никто не пытался меня остановить. Я шёл, не разбирая дороги, никого не желая видеть, и с трудом понимал, что происходило вокруг. Добравшись до барака, уселся на свою койку и уставился невидящим взглядом в стену. Всё то, что я так упорно загонял в самые отдалённые уголки своего мозга, о чём пытался забыть, Ник поднял на поверхность одним кратким монологом.
Он не только напомнил мне Спрута и всё, что с ним связано; он напомнил мне разбитые иллюзии о том, кто я есть. И теперь все на стройке будут об этом знать.
Я не хотел терять такого друга, как Николай, и всё-таки я его терял. Болезненно и безвозвратно. Он знал, куда бить, и, как профессиональный солдат, он туда ударил.
Я просидел бы в тупом недоумении до вечера, но в бараке появился Глеб. Огляделся, точно проверяя, нет ли кого ещё, и приблизился.
- Идём, - сказал он, - перерыв кончился. Нельзя тут сидеть.
Я послушно поднялся, и мы с ним вышли. Глеб не задавал вопросов, я не искал ответов, мы не смотрели друг другу в глаза. Взглядов я избегал, даже оказавшись в мастерской. Мне казалось, все смотрели только на меня, но на самом деле, на меня старались не смотреть.
Постепенно я втянулся в работу; механически шлифовал, затачивал, но мысли крутились в голове, не давали покоя. К концу смены я устал так, что с трудом держался на ногах. Как назло, разболелась спина, даже поднялась температура. Впереди меня ждал разговор с Ником – ведь придётся же с ним когда-нибудь говорить – а я не знал, что ему сказать и как вести себя при встрече.
- Всё нормально? – спросил Глеб, когда мы вышли из мастерской.
- Конечно, - соврал я, зная, что он всё понимает.
Пётр, показавшийся из смежной двери с компанией наших плотников, остановился рядом.
- Идём, что ли, - запахивая ворот куртки, предложил он Глебу. В деревню через лес, да ещё и по темноте, мужики всегда ходили исключительно в компании.
- Спокойной ночи, - сказал я, давая им дорогу.
- На Колю не серчай, - вдруг проговорил Пётр, - ты и сам не подарок. Ссору-то оба затеяли…
Я мрачно посмотрел на него, и Петр улыбнулся виноватой улыбкой.
- Да ведь оба страдаете, друг от друга бегаете. Остынь, Олежка, ему сейчас тоже нелегко.
- Предлагаешь забыть?
- Простить, - подсказал Пётр. - Ты извинись перед ним. С таким, как он, должно сработать.
- Я попробую, - неожиданно согласился я.
Мы попрощались. Сказать легче, чем сделать. Я уселся на скамейку перед мастерской, наблюдая, как расходятся работники. На меня внимания обращали не больше, чем обычно: за день о нашей с Ником ссоре узнала вся стройка, успела перетереть, обсудить, и забыть. Но они не знали Ремизова так, как я, и никто из них не понял, о чём говорил мне бывший десантник. Это было подло с его стороны; но всё это мне предстояло предать забвению, потому что так правильно.
- Олежка! – позвал меня Валерий Иванович, выходя из мастерской. – Что ты тут сидишь? Мороз лютый! Иди быстро внутрь!
- Да не холодно мне, - совершенно искренне отозвался я, не торопясь вставать. Идти в барак или столовку категорически не хотелось, встречу с Ником я оттягивал, как мог. – Просто устал.
- А ну глянь на меня, Олег, - попросил Валерий Иванович. – Щёки у тебя от мороза такие красные?
- Наверное.
Старый мастер посмотрел на меня внимательнее и покачал головой.
- Жар у тебя! Зайди к Сан Санычу, пусть выдаст тебе чего лечебного.
- Саныч к Альберту пошёл, - отозвался я. – Только что с Аркадием мимо проходил.
- Пашка в будке, - возразил Валерий Иванович. – Он у отца все потаённые места знает. Пусть нальёт тебе чего согревающего, и на боковую сразу, и чтоб завтра был как огурчик!
- Обязательно, - мрачно отозвался я.
Старый мастер был таким добродушным и искренним, что перечить мне расхотелось. Я попрощался и пошёл в барак.
В это время почти все сидели в столовой. Я надеялся прийти и сразу уснуть, чтобы избежать расспросов и взглядов, но не получилось.
Едва переступив порог, я увидел Ремизова. Ник сидел на моей кровати в полной темноте, а рядом, на столе, стоял поднос с едой. Я замер; тишина продлилась несколько секунд.
- Так и знал, что ты не пойдёшь в столовую, - глухо произнес Николай. – Подумал, ты голодный.
- Спасибо, - сказал я, хотя есть мне не хотелось.
Я прошёл внутрь, включил лампочку под потолком, снял верхнюю одежду, и уселся напротив Ремизова. Ник не поднял низко опущенной головы, когда я потянулся к дымящейся кружке с чаем, только буркнул:
- Без сахара.
- Да мне всё равно.
Я сделал несколько глотков, не глядя на Ремизова, а потом мы заговорили одновременно:
- Правильно сделал, что мне врезал…
- Прости, что ударил…
Мы посмотрели друг на друга и облегчённо выдохнули.
- Дебил я, - признался Ник.
- Есть немного… - согласился я.
Мы помолчали.
- Ешь, - кивнул на поднос Ник.
- Только вместе с тобой, - я пододвинул тарелку с вареными картофелинами в постном масле к нему. – Не буду же я сам…
- Боишься, что отравлено?
- Ну, надеюсь, Альберт нанял тебя не по мою душу.
Я его ни в чем не обвинял, он не собирался оправдываться. Наверное, наше примирение и развязало Нику язык. Сибиряк шумно вздохнул.
- Нет… того, под кем порвалась висельная верёвка, я бы трогать не решился ни за какие деньги. Живи, чего уж там. Он предлагает мне не разовую работу. Штатных убийц у него немного, нужны профессионалы. Зато теперь всё стало на свои места, - Ник усмехнулся и откинулся на спинку кровати, - я-то никак не мог въехать, каким местом Кирилл оказался связан с таким, как Альберт. Бизнес бизнесом, а старые счета отдельно. Ясно, чего он так рвался пристроить меня: хозяин поручил ему найти надёжного человека. Вот тебе и вся стройка…
- И что ты собираешься теперь делать? – спросил я.
- Он не мой хозяин, а я не его человек. Думаешь, раньше у меня таких ситуёвин не было? Я умею вежливо отказывать. Схема проста: вначале твёрдо стоишь на своём, затем кидаешься валенком в ответ на любые попытки развести тебя. Ты всё-таки прав, не царское это дело, руки в крови марать… раз решил завязать, завяжу.
- Приятное это дело – спасение душ человеческих, - усмехнулся я.
Николай расхохотался, и ткнул меня кулаком в плечо.
- Если не ты скажешь мне, что я дурак, то кто?!
Я рассмеялся и взял в руки вилку. Мы сидели потом ещё долго, пока не начали приходить ребята на ночёвку, и говорили ни о чём. Я рассказывал о том, что собираюсь сделать после возвращения домой, Ник слушал, с каждой минутой всё больше расслабляясь. Я говорил, что хочу встряхнуться, привести мозги в порядок, вспомнить выученное и забытое, получить права, прикупить машину, и найти наконец работу по специальности. Ник интересовался, позову ли я его на свадьбу; я пообещал, что непременно. Потом мы разошлись, и я лёг спать с чувством полного удовлетворения и покоя.
Наутро подняться не смог. Меня растолкал Паша, холодный с мороза, румяный, как буряк, и шумный, как центр мегаполиса.
- Олег! Олег, да ты что?! Ты работать собираешься?! Все уже давно в мастерской и на местах, я пробегал мимо, Валерий Иваныч просил найти тебя… а ты тут дрыхнешь!
- Сейчас приду, - пробормотал я, усаживаясь в койке. – Скажи Валерию Ивановичу, я скоро буду…
- Давай быстренько! Я убежал!
Паша вылетел из барака как смерч, смахнув керосиновую лампу у входа – благо, упала на половичок и не разбилась – и хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Я приложил ладони к вискам и поморщился: каждый звук набатом разрывал голову. Только неприятное чувство того, что я безбожно проспал, заставило меня выбраться из-под одеяла. Комната плавно покачивалась перед глазами, но испугался я вовсе не поэтому: я не ощущал ног. Всё, что ниже пояса, точно не существовало. Страх окутал меня липкими щупальцами, пока я судорожно растирал бёдра и икры, и только потом я решился снова подняться на ноги.
Я мог стоять, кажется, даже ходить, но в спине кололо так, что я едва не упал обратно. С трудом одевшись, я вышел из барака и поплёлся к мастерской. Бежать я не стал: всё равно опоздал на целый час, а память о неприятной боли заставляла прислушиваться к себе после каждого шага.
На стройплощадке было почти безлюдно. Мужики работали вдоль лесопилки, внутри здания и на втором этаже. Окна мастерской выходили на внутреннюю сторону предполагаемого двора коттеджа, поэтому видеть меня никак не могли. Что оказалось не совсем хорошо, когда я упал.
Это оказалось так странно: в один момент я уверенно шёл по узкой заснеженной тропе, а в другой уже лежал в сугробе, пытаясь сообразить, что произошло. Будто ноги разом отказались служить, и взяли бессрочный отпуск.
Это оказалось страшно, почти так же, как тогда, в Нью-Йорке, в заляпанной кровью комнате заброшенного дома. Тогда я ожидал пыток, сейчас предчувствовал их последствия. Боли я не боялся, но такого вот унизительного бессилия…
В ту минуту я опасался сразу двух вещей: что кто-то придёт и увидит, что со мной неладно, и что никто вообще не придёт. Раз за разом я пытался подняться, не обращая внимания на короткие разряды боли внизу позвоночника, и мне удалось перекатиться набок, даже принять сидячее положение, но согнуть ноги в коленях, оттолкнуться от заснеженной земли, подняться во весь рост я не мог.
Я беспомощно просидел так, на снегу, ещё минут двадцать. Время текло мучительно медленно, и, как назло, никто не выходил из мастерской. Я всё пытался подняться, но острая боль раз за разом откидывала меня назад. Когда наконец дверь рабочего барака приоткрылась, и на воздух вышел Роман, крутя в пальцах сигарету, я не нашёл в себе сил, чтобы окликнуть его: меня душил стыд.
Рома щёлкнул зажигалкой, с видимым наслаждением затянулся, и окинул стройку мечтательным взглядом. Тогда-то он наконец и заметил меня, сидящего в полусотне шагов от мастерской прямо на снегу.
- Чего расселся? – весело крикнул он. – Валерий Иванович по твою душу Пашку послал, нашли друг друга? Эй, Олег! А ну вставай, а то всё хозяйство отморозишь!
Рома заржал, а на меня накатила ещё одна удушающая волна стыда и отчаяния. Ну надо же так, чтобы из всех рабочих на меня наткнулся именно он!
- Помоги встать, - сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, процедил я.
- Сам никак? – покачал головой Рома, делая затяжку. – Устроил тут себе… курорт…
Наверное, моё лицо как-то исказилось, потому что Рома замер, не донеся сигарету до губ, и взглянул на меня внимательнее.
- Эй… да что с тобой, Олег? – неуверенно спросил он, делая шаг в мою сторону. – Нехорошо тебе, что ли?
Точно вся грязь Америки вернулась ко мне. Я уже почти забыл, как это. Здесь я научился улыбаться искренне, смеяться от души и никого не подозревать. Поразительно, как быстро я всё вспомнил! Затравленность, злость, бесконечная и бессмысленная гонка…
- Ник, - дрогнувшим голосом позвал я. – Не смей соглашаться.
Я ещё ничего не знал о том, что предложил местный мафиози. Но хорошим это быть не могло, если, ещё не начавшись, это уже так изводило Ремизову душу.
- Ты не понимаешь. Я же обеспечу Верку с племяшами до конца дней, - задумчиво проговорил Ник, и взгляд его затуманился. – Квартиру куплю…
Я ему врезал.
Не знаю, что на меня нашло. Мне вдруг до смерти захотелось встряхнуть друга, влепить по глупой роже, лишь бы убрать это тупое, одурманенное выражение с его лица!
Ник рухнул вместе со стулом, смахнув со стола наши подносы; я вскочил.
- Эй, мужики, держи его! – раздалось за спиной, и меня ухватили за руки сразу трое.
Могли не стараться: мне уже стало стыдно. Предположительно, я должен был разубедить его, спокойно выслушать, дать мудрый совет…
С трудом поднявшегося Ника удерживали со спины, наверное, сразу человек десять: о силе бывшего десантника ходили слухи. Не то чтобы Ремизов выражал хоть какую-то волю к сопротивлению, впрочем.
- Олег… ты чего? – раздался над ухом шёпот Петра. – Тихо…
- Да чего это с ними?!
Наши с Николаем глаза встретились.
- Не дай им сделать это с тобой, - сказал я на английском. Голос у меня противно дрожал. – Ты хотел завязать, помнишь? Уйти от войны!
- Да пошёл ты, - процедил сквозь зубы Ремизов, и столько злости было в его глазах!
Я поступил неправильно! Я всегда поступал неправильно. И вот теперь я не только не смог его переубедить – я заставил его возненавидеть меня.
Нас отпустили; на нас смотрели молча, окружив всей толпой, и – я чувствовал это – смотрели с отчуждением. Да, английская речь мне тоже резала слух. Но особенно неприятно звучала она для тех, кто не разбирал ни слова – теперь они понимали, что мы им не доверяем.
- Ник… это нужно им, а не тебе…
Я уже ни в чем не пытался его убедить. Мне стало по-настоящему больно: после того, как я начал считать Николая своим другом, мысль о том, что передо мной незнакомый, равнодушный человек, оказалась невыносимой.
- А ты умный, да? – с прежней злобой, и уже на русском, процедил Ник. – Посмотри, куда завела тебя твоя болтология! Ты влез в такое дерьмо, Олег! И с чем ты вылез? С искалеченной спиной, шрамами, затравленным... волчьим взглядом! Посмотри, чёрт тебя дери, посмотри на себя, прежде чем раздавать советы! Тебя изуродовала какая-то мразь, которой ты перешёл дорогу, и никакая философия тебя не спасла, а всё почему? Потому что ты не можешь промолчать, не можешь просто… вовремя заткнуться!!!
И упала тишина.
Именно упала, накрыв собой всех, находившихся в столовой, потому что у каждого нашлись причины молчать. И прежде всего у меня, как рыба, глотавшего воздух, будто я вдруг разучился дышать.
Пётр, до этого державший моё предплечье, медленно разжал пальцы. Мужики смотрели то на меня, то на Николая, который так резко поменялся в лице, что я в какой-то миг просто перестал его узнавать.
Тишина длилась, кажется, вечность. Я открывал и закрывал рот, собираясь заговорить и не находя в себе для этого сил. Перед всеми, здесь. Рассказать всё сразу в нескольких выражениях… так, наверное, только Ник умел.
- Олег… - хрипло выговорил Ремизов.
Он сделал какое-то движение рукой, будто собирался схватить меня; я шатнулся назад. Почувствовал за спиной людей, опомнился. Внезапно понял, что дрожу – всем телом, мелко и противно. Это то состояние, когда хочется сказать и сделать много, но понимаешь, что на самом деле не сделаешь ничего.
Наконец я закрыл рот и попытался улыбнуться. Как в детстве, когда тебя обидели, и хочется заплакать, но знаешь, что нельзя, и кривишься в улыбке, чтобы никто не заметил слезящихся глаз.
Взгляды стали невыносимыми, в ушах зазвенело, я быстро развернулся и пошёл к выходу. И сразу подумал, что Ник, кажется, был прав. Походка у меня изменилась. От этого на душе стало ещё гаже.
Я не слышал, чтобы кто-то звал меня, и никто не пытался меня остановить. Я шёл, не разбирая дороги, никого не желая видеть, и с трудом понимал, что происходило вокруг. Добравшись до барака, уселся на свою койку и уставился невидящим взглядом в стену. Всё то, что я так упорно загонял в самые отдалённые уголки своего мозга, о чём пытался забыть, Ник поднял на поверхность одним кратким монологом.
Он не только напомнил мне Спрута и всё, что с ним связано; он напомнил мне разбитые иллюзии о том, кто я есть. И теперь все на стройке будут об этом знать.
Я не хотел терять такого друга, как Николай, и всё-таки я его терял. Болезненно и безвозвратно. Он знал, куда бить, и, как профессиональный солдат, он туда ударил.
Я просидел бы в тупом недоумении до вечера, но в бараке появился Глеб. Огляделся, точно проверяя, нет ли кого ещё, и приблизился.
- Идём, - сказал он, - перерыв кончился. Нельзя тут сидеть.
Я послушно поднялся, и мы с ним вышли. Глеб не задавал вопросов, я не искал ответов, мы не смотрели друг другу в глаза. Взглядов я избегал, даже оказавшись в мастерской. Мне казалось, все смотрели только на меня, но на самом деле, на меня старались не смотреть.
Постепенно я втянулся в работу; механически шлифовал, затачивал, но мысли крутились в голове, не давали покоя. К концу смены я устал так, что с трудом держался на ногах. Как назло, разболелась спина, даже поднялась температура. Впереди меня ждал разговор с Ником – ведь придётся же с ним когда-нибудь говорить – а я не знал, что ему сказать и как вести себя при встрече.
- Всё нормально? – спросил Глеб, когда мы вышли из мастерской.
- Конечно, - соврал я, зная, что он всё понимает.
Пётр, показавшийся из смежной двери с компанией наших плотников, остановился рядом.
- Идём, что ли, - запахивая ворот куртки, предложил он Глебу. В деревню через лес, да ещё и по темноте, мужики всегда ходили исключительно в компании.
- Спокойной ночи, - сказал я, давая им дорогу.
- На Колю не серчай, - вдруг проговорил Пётр, - ты и сам не подарок. Ссору-то оба затеяли…
Я мрачно посмотрел на него, и Петр улыбнулся виноватой улыбкой.
- Да ведь оба страдаете, друг от друга бегаете. Остынь, Олежка, ему сейчас тоже нелегко.
- Предлагаешь забыть?
- Простить, - подсказал Пётр. - Ты извинись перед ним. С таким, как он, должно сработать.
- Я попробую, - неожиданно согласился я.
Мы попрощались. Сказать легче, чем сделать. Я уселся на скамейку перед мастерской, наблюдая, как расходятся работники. На меня внимания обращали не больше, чем обычно: за день о нашей с Ником ссоре узнала вся стройка, успела перетереть, обсудить, и забыть. Но они не знали Ремизова так, как я, и никто из них не понял, о чём говорил мне бывший десантник. Это было подло с его стороны; но всё это мне предстояло предать забвению, потому что так правильно.
- Олежка! – позвал меня Валерий Иванович, выходя из мастерской. – Что ты тут сидишь? Мороз лютый! Иди быстро внутрь!
- Да не холодно мне, - совершенно искренне отозвался я, не торопясь вставать. Идти в барак или столовку категорически не хотелось, встречу с Ником я оттягивал, как мог. – Просто устал.
- А ну глянь на меня, Олег, - попросил Валерий Иванович. – Щёки у тебя от мороза такие красные?
- Наверное.
Старый мастер посмотрел на меня внимательнее и покачал головой.
- Жар у тебя! Зайди к Сан Санычу, пусть выдаст тебе чего лечебного.
- Саныч к Альберту пошёл, - отозвался я. – Только что с Аркадием мимо проходил.
- Пашка в будке, - возразил Валерий Иванович. – Он у отца все потаённые места знает. Пусть нальёт тебе чего согревающего, и на боковую сразу, и чтоб завтра был как огурчик!
- Обязательно, - мрачно отозвался я.
Старый мастер был таким добродушным и искренним, что перечить мне расхотелось. Я попрощался и пошёл в барак.
В это время почти все сидели в столовой. Я надеялся прийти и сразу уснуть, чтобы избежать расспросов и взглядов, но не получилось.
Едва переступив порог, я увидел Ремизова. Ник сидел на моей кровати в полной темноте, а рядом, на столе, стоял поднос с едой. Я замер; тишина продлилась несколько секунд.
- Так и знал, что ты не пойдёшь в столовую, - глухо произнес Николай. – Подумал, ты голодный.
- Спасибо, - сказал я, хотя есть мне не хотелось.
Я прошёл внутрь, включил лампочку под потолком, снял верхнюю одежду, и уселся напротив Ремизова. Ник не поднял низко опущенной головы, когда я потянулся к дымящейся кружке с чаем, только буркнул:
- Без сахара.
- Да мне всё равно.
Я сделал несколько глотков, не глядя на Ремизова, а потом мы заговорили одновременно:
- Правильно сделал, что мне врезал…
- Прости, что ударил…
Мы посмотрели друг на друга и облегчённо выдохнули.
- Дебил я, - признался Ник.
- Есть немного… - согласился я.
Мы помолчали.
- Ешь, - кивнул на поднос Ник.
- Только вместе с тобой, - я пододвинул тарелку с вареными картофелинами в постном масле к нему. – Не буду же я сам…
- Боишься, что отравлено?
- Ну, надеюсь, Альберт нанял тебя не по мою душу.
Я его ни в чем не обвинял, он не собирался оправдываться. Наверное, наше примирение и развязало Нику язык. Сибиряк шумно вздохнул.
- Нет… того, под кем порвалась висельная верёвка, я бы трогать не решился ни за какие деньги. Живи, чего уж там. Он предлагает мне не разовую работу. Штатных убийц у него немного, нужны профессионалы. Зато теперь всё стало на свои места, - Ник усмехнулся и откинулся на спинку кровати, - я-то никак не мог въехать, каким местом Кирилл оказался связан с таким, как Альберт. Бизнес бизнесом, а старые счета отдельно. Ясно, чего он так рвался пристроить меня: хозяин поручил ему найти надёжного человека. Вот тебе и вся стройка…
- И что ты собираешься теперь делать? – спросил я.
- Он не мой хозяин, а я не его человек. Думаешь, раньше у меня таких ситуёвин не было? Я умею вежливо отказывать. Схема проста: вначале твёрдо стоишь на своём, затем кидаешься валенком в ответ на любые попытки развести тебя. Ты всё-таки прав, не царское это дело, руки в крови марать… раз решил завязать, завяжу.
- Приятное это дело – спасение душ человеческих, - усмехнулся я.
Николай расхохотался, и ткнул меня кулаком в плечо.
- Если не ты скажешь мне, что я дурак, то кто?!
Я рассмеялся и взял в руки вилку. Мы сидели потом ещё долго, пока не начали приходить ребята на ночёвку, и говорили ни о чём. Я рассказывал о том, что собираюсь сделать после возвращения домой, Ник слушал, с каждой минутой всё больше расслабляясь. Я говорил, что хочу встряхнуться, привести мозги в порядок, вспомнить выученное и забытое, получить права, прикупить машину, и найти наконец работу по специальности. Ник интересовался, позову ли я его на свадьбу; я пообещал, что непременно. Потом мы разошлись, и я лёг спать с чувством полного удовлетворения и покоя.
Наутро подняться не смог. Меня растолкал Паша, холодный с мороза, румяный, как буряк, и шумный, как центр мегаполиса.
- Олег! Олег, да ты что?! Ты работать собираешься?! Все уже давно в мастерской и на местах, я пробегал мимо, Валерий Иваныч просил найти тебя… а ты тут дрыхнешь!
- Сейчас приду, - пробормотал я, усаживаясь в койке. – Скажи Валерию Ивановичу, я скоро буду…
- Давай быстренько! Я убежал!
Паша вылетел из барака как смерч, смахнув керосиновую лампу у входа – благо, упала на половичок и не разбилась – и хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Я приложил ладони к вискам и поморщился: каждый звук набатом разрывал голову. Только неприятное чувство того, что я безбожно проспал, заставило меня выбраться из-под одеяла. Комната плавно покачивалась перед глазами, но испугался я вовсе не поэтому: я не ощущал ног. Всё, что ниже пояса, точно не существовало. Страх окутал меня липкими щупальцами, пока я судорожно растирал бёдра и икры, и только потом я решился снова подняться на ноги.
Я мог стоять, кажется, даже ходить, но в спине кололо так, что я едва не упал обратно. С трудом одевшись, я вышел из барака и поплёлся к мастерской. Бежать я не стал: всё равно опоздал на целый час, а память о неприятной боли заставляла прислушиваться к себе после каждого шага.
На стройплощадке было почти безлюдно. Мужики работали вдоль лесопилки, внутри здания и на втором этаже. Окна мастерской выходили на внутреннюю сторону предполагаемого двора коттеджа, поэтому видеть меня никак не могли. Что оказалось не совсем хорошо, когда я упал.
Это оказалось так странно: в один момент я уверенно шёл по узкой заснеженной тропе, а в другой уже лежал в сугробе, пытаясь сообразить, что произошло. Будто ноги разом отказались служить, и взяли бессрочный отпуск.
Это оказалось страшно, почти так же, как тогда, в Нью-Йорке, в заляпанной кровью комнате заброшенного дома. Тогда я ожидал пыток, сейчас предчувствовал их последствия. Боли я не боялся, но такого вот унизительного бессилия…
В ту минуту я опасался сразу двух вещей: что кто-то придёт и увидит, что со мной неладно, и что никто вообще не придёт. Раз за разом я пытался подняться, не обращая внимания на короткие разряды боли внизу позвоночника, и мне удалось перекатиться набок, даже принять сидячее положение, но согнуть ноги в коленях, оттолкнуться от заснеженной земли, подняться во весь рост я не мог.
Я беспомощно просидел так, на снегу, ещё минут двадцать. Время текло мучительно медленно, и, как назло, никто не выходил из мастерской. Я всё пытался подняться, но острая боль раз за разом откидывала меня назад. Когда наконец дверь рабочего барака приоткрылась, и на воздух вышел Роман, крутя в пальцах сигарету, я не нашёл в себе сил, чтобы окликнуть его: меня душил стыд.
Рома щёлкнул зажигалкой, с видимым наслаждением затянулся, и окинул стройку мечтательным взглядом. Тогда-то он наконец и заметил меня, сидящего в полусотне шагов от мастерской прямо на снегу.
- Чего расселся? – весело крикнул он. – Валерий Иванович по твою душу Пашку послал, нашли друг друга? Эй, Олег! А ну вставай, а то всё хозяйство отморозишь!
Рома заржал, а на меня накатила ещё одна удушающая волна стыда и отчаяния. Ну надо же так, чтобы из всех рабочих на меня наткнулся именно он!
- Помоги встать, - сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, процедил я.
- Сам никак? – покачал головой Рома, делая затяжку. – Устроил тут себе… курорт…
Наверное, моё лицо как-то исказилось, потому что Рома замер, не донеся сигарету до губ, и взглянул на меня внимательнее.
- Эй… да что с тобой, Олег? – неуверенно спросил он, делая шаг в мою сторону. – Нехорошо тебе, что ли?
