Все время ждать тебя

Она сбежала, потому что видела нас. Ситуация не хотела укладываться в голове, отторгалась моей реальностью. Это было нечто чуждое, из-за океана, у нас такого ужаса случиться не могло, не в Москве, не на моей улице, не за стеной у соседей. Лолита — это ведь все выдумка, извращенная фантазия автора, атавизм прошлых темных веков, да и той — сколько той было? Лолита, Джульетта, Маргарита ^[1] . Последнее имя не ложилось в ряд, выскальзывало из него, брыкалось ножками букв. Но именно там уже было готово для него место.
       Я сидела, белая, как мел. Я не могла шевельнуться, на меня напало какое-то оцепенение. А Рита не отрывала от меня взгляд. В конце концов ее лицо дрогнуло, по губам, меняя черты, поползла усмешка. Горькая, разочарованная, властная. Так, не сказав вслух ровным счетом ничего, она подтвердила мою страшную догадку. Кем же был ей на самом деле Игорь?
       
       Я забрала Риту к себе. Мысленно я сознательно старалась называть ее Риточкой, девочкой, малышкой. Отгораживалась от навязчивых мыслей. Тяжело — будто на тренировке. Ключ Рита, конечно, где-то потеряла. И внутренне я даже радостно приветствовала этот факт, как будто он один должен подтвердить, что передо мной — все же ребенок. Но это значило, что до возвращения Игоря нам придется пробыть вместе. То, чему я не придала бы значения еще утром, сильно озадачило меня сейчас. Чем отличается взрослый ребенок от неопытного взрослого? Едят ли кошки мошек?
       Как бы я себя вела, будь у меня самой дети? Возможно, они бы все вместе уже придумали игру и забыли обо мне, а я знала бы, что ответить на этот вот пронзающий ехидный взгляд.
       Ан нет. Не знала бы.
       — Пройдешь? — предложила ей я. Утром она врывалась в мою квартиру, а сейчас не ступала дальше порога ни шагу. И вовсе не из скромности. — Ну не на вражеской же территории!?
       — А ты уверена?
       Господи, скорей бы уж Игорь с поисков вернулся! ...И не надо спрашивать, зачем я его жду!
       Но, тем не менее, холодные глаза переместились с порога на диван. Я пошла заваривать чай. Когда не знаешь, чем занять мысли и руки — надо идти, и заварить чай.
       — Зачем он тебе?
       Я едва не расплескала воду — благо что еще не кипяток. Эта девочка и правда начала меня пугать.
       — Рита, даже не знаю, что сказать. Ты...
       — Только не надо говорить, что я еще слишком маленькая! — выкрик раздался у меня едва ли не над ухом. — Я уже очень давно не ребенок! И с Игорем нас ни ты, и никто другой не разлучит!
       — А кто-то пытался? — едва ли не по наитию спросила я.
       Ритино лицо прорезала странная ухмылка.
       — Ты же ведь знаешь, что мы не всегда вдвоем жили... А сейчас нам никто не мешает! Мы всегда вместе. Мы вместе были, есть и будем! В прошлой жизни, в этой, и, я уж постараюсь — останемся в будущей! — Она почти что угрожала. — Знаешь, как-то раз, мы вернулись домой, а дома мебель передвинута. Михална — и хватило же сил! — перетащила в свою комнату кресло, на котором я сплю, и все мои вещи. Сказала, что я теперь буду спать в ее комнате.
       Я замерла, едва осознавая, что именно сказала девочка, которая шипела сейчас, как кошка. Рита усмехнулась, тряхнула своими темными волосами.
       — Как ты понимаешь, ей ничего не удалось. Совсем.
       Мне стало не по себе. Чтобы развеять ощущение, я помотала головой. Уже тихо подкрались сумерки. Очертания предметов сглаживались, сливались. Возникало ощущение невесомости, парения в пространстве. Какая жуткая иллюзия полета! ...Но нет, от шевеления атмосфера еще только больше сгустилась. Рита стояла на прежнем месте, прямая, тонкая, только глаза сверкали — словно торшер. Тут я... Как называется этот звук? Этот нервный кашляющий звук, когда смех рвется наружу, а ты пытаешься его сдержать, но плохо выходит? Вот, это был он. И наваждение спало, отпустило. Нет, то, что пришло мне в голову, не может быть правдой!
       На лестничной площадке зазвенел ключами Игорь. Мы обе встрепенулась. Но Рита была первой. С яростным визгом она ринулась прочь из квартиры — в объятья Игоря. Но за секунду до этого она захлопнула у меня перед носом мою же дверь.
       
       ..А на следующее утро она снова появилась на пороге. Все такая же восторженная и внезапная, как и перед походом в зоопарк.
       — Марина, пойдем, у нас торт есть! Знаешь какой? Птичье молоко! Птичье, поняла?
       И да, это определенно была та же самая Рита, что и вчера. Только, похоже, она ничего не помнила о вчерашнем вечере.
       Впрочем, как и Игорь.
       Хотя, ну а что вот помнить? Приотворенную дверь, протянутую из вежливости руку? Взгляд — который на деле мог значить что угодно, кроме того, что я успела в тот момент нафантазировать? Мы знакомы всего ничего. Мы несколько раз пересеклись на лестничной площадке. Мы ходили в зоопарк. Мы сидим на его кухне и едим торт.
       Их, их кухне. Мы все вместе ходили в зоопарк. Рита сидит ровно между нами, но я помню ее тот взгляд.
       Вчера, когда захлопнулась соседская дверь, я не слышала ни слова из их объяснений. Мог ли отец быть настолько рад видеть дочь, что не стал бы и спрашивать о том, где она была и куда убежала? Мой — нет, не смог бы. Соседи уж точно услышали бы если и не слова — то требовательный тон, сменяющийся оправдывающимся детским голоском. Но вчера за стеной было тихо. Как если бы там жила престарелая пара, которая уже столько лет провела вместе, что многое становится понятным и по интонации вздоха.
       Кто ты, Рита?
       И почему мне вдруг это стало так важно узнать?
       

       
       Часть 5. Прошлое

       

       Глава 16. Знаки - это то, что очень важно

       
       Сегодня я очнулся от какого-то сна. Что-то, что было давно, не со мной, да и не было вовсе. Сердце билось в каком-то странном ритме, три удара через раз, и еще пять минут не могло успокоиться, не помню, чтобы такое было со мной. Но и сна — я тоже не помню. Как будто я еще не родился. Или уже умер. Все застилает пелена воды. Чтобы окончательно проснуться, я набрал в грудь побольше воздуха. Зря. Общага – есть общага.
       Все парни еще дрыхли. Колька и ко второму занятию не успеет — приперся только час назад, где носился только. Разбудил. А теперь вот сон этот.
       Накидываю одеяло, как плащ, и иду на балкон, достаю сигареты. Не прожечь бы.
       Балкон общий. Скорее, пожарный выход, а не балкон. За перилами — дождь, и тоже общий, общепитерский. Не удивительно, что вода тут и сниться начинает, как бы мозг не размяк. За приоткрытой дверью потихоньку начинают просыпаться и греметь — посудой, сливным бачком, горланить — люди. Да, и кухня, и даже сортир, тут тоже общие. Хорошо хоть — на этаж, а не на все общежитие. Такой вот этажный коммунизм, только пахнет не очень и не чистит его никто. А когда не чистит никто — то и другим это вроде бы и не надо, вот еще руки марать. И добавляют своей грязи, и она тоже становится общей, и тогда за нее уже вроде бы и не стыдно. Самому. А пристыдить других уже, вроде бы, и можно.
       Если б не Питер, я бы, наверное, и в землянке бы жил — и примерно с тем же слоем грязи под ногами.
       — А что ж ты не съедешь, а, Гога? Нудишь и нудишь только, с утра, с самого, — спрашивает Ванька, другой мой сосед. — Если все так плохо — ну сними комнату, хоть бы и с Колькой. Ты же его там даже и не увидишь! Ну или та же землянка твоя, ха, хотел бы я на это посмотреть! Мне вон еще сколько, — тут он уже серьезно тыкнул в меня конспектом, — до занятий повторить надо. Не отвлекай!
       Бормотания мои для его ушей, в общем-то, и не предназначались, для меня это, скорее, просто привычка, или даже – ритуал. С утра пройтись, обматерить наши коммунистические владения, чтобы на следующий день повторить ровно то же самое. И ровно в то же время, когда Ванька учит свой конспект. Что поделаешь? Традиция. Традиции – они такие, неудобно, но зачем-то надо.
       — Ну а вот ты что не съедешь? – задал я встречный вопрос. – Тебе же есть – куда.
       Ванька чертыхнулся. Ну вот, сам не подумал, сам в ответ и получай. О своей тетке, с питерской пропиской и свободной комнатой Ванька вспоминать не любил.
       — Люблю вас всех очень! Бросить вот никак не могу – ни вас, ни эту общагу! Возьми вот, да и сам отмой все! Хорош брюзжать!
       Ну да, умный нашелся. Сиди, конспект учи. Разумеется, это я и вовсе проигнорировал. То есть, конечно, заметил, но как бы и не заметил вовсе. И не ответил ничего. Вообще, я не очень-то разговорчивый. Ты меня спроси что-нибудь, по делу. Я по делу тебе и отвечу. А так то, что, в книжке что ли живем, чтобы эфир просто так наполнять?
       Но слова — это ж все же не просто слова. А информация, идея, мысль. Надо просто немного подождать. И вот, двумя днями позже, заявился, вроде бы ни с того, ни с сего, комендант, и тут же субботник объявил.
       ..Ах, да, вот оно! Я вспомнил, что же мне всю ночь спать не давало, и подняло так рано с утра. Субботник — это же сегодня! Несмотря на то, что среда.
       Я мигом докурил сигарету, хлебнул оставшегося со вчера чая, и поскорей засобирался куда-нибудь прочь. В три минуты уложился. Только перед самым выходом вспомнил, что зубы не почистил даже, и пришлось это быстро исправлять (с обязательным пятном зубной пасты на рубашке... ну да не слишком заметно).
       — Градов! — окликнул меня на самом выходе комендант. Я все же попался! Но я только ходу прибавил, чем вызвал у коменданта просто неописуемое выражение лица. Когда-нибудь я сделаю его в камне. Настоящем, в мраморе, не в гипсе каком-нибудь. Дипломная работа «А я же для них!.. Или высшая ступень несправедливости в абрисе оскала животной сущности». Во!
       — Спешу! Занятия! — практически знаками показал я ему. Когда показываешь человеку что-то знаками, он считает почему-то, что это все очень важно. Настолько важно, что нельзя называть. А Раиска говорила, что это из-за того, что знаки — намного более древние, чем речь, и что человек их первыми понимать научился, и оттого понимает лучше, чем слова. И она права ведь, как мне кажется. Ты вот даже иностранцу какому-нибудь что-то знаками объясни — и он поймет наверняка! А ведь сам он, может, англичанин, или даже кореец или китаец какой-нибудь. А поймет! Раиска у меня умная.
       А я вот — нет. Зонт забыл. А занятия на самом деле через два часа только.
       Ну и, как бы в доказательство того, что я не очень-то умный, я пошел до училища пешком.
       Я основательно вымок еще в первые минут пятнадцать. Дождик вот живой будто, как пес что ли, ждал меня, и, как только я вышел, тут же превратился в дождь. Хорошо хоть, шарф не забыл, но шарф я никогда не забуду. Я с детства не могу с открытым горлом ходить, только если жарко уж совсем, и то все же рубашку нацеплю. С воротником.
       Я понял уже, что пытаться идти быстрее смысла никакого и нет, и все равно уже мокрый, мокрей не буду, и занятия не скоро, и побрел себе потихоньку. Ну и дождь тоже стал тише идти. В ногу со мной. Все чистое такое! Свежее! Набухающая потихоньку красками нежная серость. В асфальт можно было смотреться, как в зеркало. И вот там, в этом зеркале, в этой луже, я и увидел ее. В смысле, была-то она, конечно, не в луже, но отражалась вместе со мной именно там. И сегодняшний сон вдруг прорезался в памяти особенно отчетливо.
       
       Только что была глубокая ночь, но вот уже утро, и на берегу куча народу, снуют туда-сюда, в воду и из воды. Что-то тащат, тяжелое, длинное. Оно цепляется, застревает в арматуре старой детской площадки, и подбегают еще люди, чтобы это оттуда снять. Трясут меня за плечи, отступают, убегают за отсутствием ответа. Тянут за руку, сажают в автобус — уже не одного, а с жутко бледного вида мамой, увозят раньше срока прочь, прочь из лагеря. Навсегда разлучают с Марго, между нами становится все больше и больше людей, и вот ее уже совсем не видно. Все воспоминания утрамбовываются в нарезку кадров — ярких, жгучих. Как прокаленные солнцем доски настила в самый полдень. Но остальное все кто-то грубо закатал в асфальт.
       
       Только вот это не сон. Да, Марго мне снилась, часто, но - не та ночь. Сейчас вот даже странно, что только в первый раз во сне все увидел. Это было на самом деле, тогда, несколько лет назад. А сейчас Марго снова стояла рядом со мной. Настоящая, живая.
       Стояла и пялилась на меня. А я пялился на нее. И улыбался, как кретин, ну честное слово!
       — Значит, мне не показалось, — говорит она. Почти одними губами. А, когда люди не произносят что-то громко и вслух, то это всегда очень и очень важно.
       А она все такая же. Хотя я узнал бы ее и через сорок лет, и через пятьдесят. Челка, саркастичный взгляд, темные волосы. Сухие. Она умная, она с зонтом. Я запоздало запахиваю поглубже плащ, надеясь, что она не заметила на рубашке пятно от пасты.
       — Хочешь, иди ко мне? — говорит она. Без выяснений, а точно ли мы – это мы, и кто, что и кого помнит, и так все ясно. И жестами показывает — что под зонт. Я сначала киваю, мысленно благодаря дождь, что я уже чистый, а потом отказываюсь.
       — Спасибо. Я все равно уж... Тебя еще намочу.
       Она раскрывает рот, но слова то ли стесняются, то ли никак не решат, кому первым пролезть.
       — Ты далеко живешь? – наконец спрашивает Марго. По-видимому, что-то, все же случайное, из всего вороха, что успело протиснуться. Марго почему-то сразу решила, что я тут живу. Не приехал на недельку, не проездом, а живу.
       — Не очень, — отвечаю, — но ночью не доберешься.
       Она улыбается. Но только губами. Здесь слишком много воды.
       — Я тоже.
       А мне хочется спросить, снятся ли ей кошмары по ночам.
       Оказывается, что она работает учительницей. Хотя почему — оказывается? Будто это неожиданность какая-то, или редкость. Вот если человек тебе в, ну, допустим, шахте, встретится, и скажет, что космонавтом работает — вот это вот да, окажется. А о Марго ничего другого как-то даже и не думалось. Глянет — так сразу за учебник и тянет. Сидеть смирно и учить. И чтобы она потом к доске вызвала. И поспрашивала тщательно, по каждой строчке. Жаль, у меня таких учителей не было.
       Хотя нет, не жаль.
       Чтобы видеть меня, ей приходится сильно отводить назад зонтик. Мы говорим о чем-то, о том, что есть теперь, и старательно обходим тему того, что было в прошлом. Вот будто пару дней назад расстались, и надо рассказать, как прошла эта пара дней.
       Неожиданно — и тут это на самом деле неожиданно — оказывается, что я уже опаздываю на занятия.
       — Я тебе позвоню. Можно? — спрашиваю я. — Я лучше сам, в общежитии телефон тоже один и общий.
       — Можно, — она соглашается и дает свой номер. А я бегу на трамвай, но к началу занятий я уже не успею.
       А ну и черт с ним!
       
       

***

       Иногда я думаю, а что я здесь делаю? Когда поднимается ветер, я невольно напрягаюсь. Мне так и кажется, что меня подхватит, и унесет куда-то, куда получится. Может, просто по бульвару протащит, а может, и за тридевять земель унесет. Какой вес у упавшего листа? Со смерти отца прошло три года — немалый срок, чтобы он перестал существовать в моей голове. У меня были мужчины — и они либо меня отталкивали, либо преследовали. Как будто при знакомстве со мной дается инструкция, где иного способа и не прописано. Будто он расчертил всю мою жизнь, наложил татуировку, чтобы и не думала смыть, и не имеет значения даже, есть он сам-то на этой земле или нет.
       В пятый раз меняю соседку. Комната одна. Кровать одна. И я тоже хочу быть одна, но вот никак не могу себе этого позволить. Новая соседка, конечно же, приведет, как бы невзначай, знакомиться своего друга...