Жаль, недолго. В дверях показывается Марина и ищет нас глазами. Я хочу такие же кроссовки! И бананы! И свитер тоже! А мне пока жарко. Пихаю свою ветровку в руки Марине, и тяну их обоих. Я паровоз. Взрослые, вырастив такие длинные ноги, ужасно медленно ходят!
Игорь окликнул нас. Я обернулась, и в этот момент услышала щелчок затвора.
— Вот, вы попались! Хороший вышел кадр! — он потряс камерой. — Рита, ты побудешь с Мариной? Я хочу посмотреть на волков, надо же все же исправить… ту деталь.
— Ага, — кивает та. Меня почему-то никто не спрашивает. А, ну да, женщина, ребенок — конечно же мы найдем общий язык. ...Ну ладно, не лукавь, Рита же не просто так тебя сюда притащила.
— А я, может, тоже хочу посмотреть на волков! — просто из-за духа противоречия заявляю я.
Игорь оборачивается, поправляет воротник, будто кутается, несмотря на еще теплую погоду:
— Ну что ж, пойдем! Только ты же сама сбежишь!
— Испугаюсь волка в клетке?
— Сам волк, может, еще не так страшен. А вот его соседи...
— Что-то в той стороне я паники не вижу.
Рита пожимает плечами. Или руками разводит — нечто среднее. И мы идем. И вскоре я, действительно, начинаю очень-очень явственно ощущать дух, только не противоречия, а вполне-таки определенный. Я делаю еще несколько шагов и останавливаюсь.
— Пожалуй, я, и правда, не пойду. Я вспомнила, что не так давно их уже видела. В другом зоопарке. В Берлине.
— Я тоже, — поддакивает Рита, — мне в энциклопедии вчера хорошее фото попалось. Фотография — вообще замечательная вещь. Бумагой пахнет, а не...
Тут мы развернулись, и совсем не прогулочным шагом зашагали обратно.
— Фу! — сказала я, почему-то только уже оказавшись вне зоны поражения. — Я всегда думала, что у меня нет домашних животных, потому что их не с кем оставить на время рейса, но, кажется, я себя обманывала. Игорь нас не потеряет? Мы же почти что сбежали.
— Не, найдет. У нас это традиция, — поясняет Рита. — Где-то раз в пару месяцев мы ходим в зоопарк. Он смотрит на волков, фотографирует их, потом недели две - три мастерит, и снова все забывает. И я с ним вот тоже не каждый раз добираюсь. Зимой может только.
— Что мастерит то?
— Скульптуру! — Это было произнесено с таким закатыванием глаз, что стала понятна вся вовлеченность в этот процесс не только творца, но и всех окружающих, и не по разу. — Он же профессиональный скульптор!
— Я думала, он пожарным работает.
— Ну да. Работает. Как думаешь, из-за кого? — И Рита, хмыкнув, ткнула себя в грудь пальцем. — А так он — скульптор. Неплохой, кстати. Когда дело до конца доводит. Будем тут его ждать?
— Нее, — я хитро улыбаюсь, — я знаю куда мы пойдем!
Из клетки пялились тысячи глаз, не мигая, подернутые волной легкого трепыхания. Они должны были устрашать врагов. Но теперь только привлекают восторженные взгляды. Вокруг раздаются возгласы посетителей, кому посчастливилось лицезреть, как павлин распускает свой хвост. В прошлый раз он был не в настроении. Неподалеку продают перья из его же хвоста. Говорят, что это — выпавшие, и птицу никто не ощипывает. Но я все равно не хочу. Рука невольно находит спрятанный под одеждой кулон. Отворачиваюсь.
— Пойдем дальше! — почти прошу я.
И мы идем к журавлям.
Рассматриваем их длинные изящные шеи, аккуратные головы, тонкие профили с красноватыми клювами, длинные ноги. Мы обе молчим. В птицах чудится по острову неизбежности и грусти.
— Ты похожа на них, — тихо говорю я.
— Правда? — переспрашивает Марина. Чуть растерянно. — Я уже не в небе, — добавляет позже она.
На нас обеих наводят тоску эти птицы. Зачем мы стоим тут и смотрим? Не уходим никуда?
— Нее, я все же неясыть! — она пытается меня рассмешить. — Сова.
— Потому что летаешь по ночам?
— Неа. Смотри!
И поворачивает голову. Я смотрю почти что на ее затылок.
— В другую сторону не настолько сильно получается.
— Покажи! — все равно прошу я. Марина еще раз вертит головой. И правда, как сова.
— Где ты так научилась? — Я в восторге.
Марина вдалеке видит возвращающегося Игоря, машет ему рукой. Хорошо быть такой высокой!
— Почему у тебя прическа, как у бабушки? — неожиданно резко спрашиваю ее. Она трогает свой низкий пучок, морщит нос.
— Это? Стюардессам нужно носить аккуратные прически, чтобы волосы не мешали и не отвлекали. Сейчас уже стало удобно. Профдеформация, наверное.
— Что?
— Это когда приходится что-то часто делать, потому что это нужно по работе, и постепенно настолько приучаешься, что эта вещь начинает влиять на всю твою остальную жизнь. Привычка, короче.
— Да, точно... Я забыла это слово.
Тревожное чувство замаячило на горизонте сознания. А что я еще забыла? Как будто какую-то важную вещь, очень-очень важную!
Но сейчас мы уходим от этих гнетущих птиц, и идем в океанариум. Я веду их за руки: слева — Марину, справа — Игоря, крепко держу их обоих, синхронно раскачивая сомкнутые ладони. Мороженое, купленное пять минут назад, я уже проглотила. Со стороны мы выглядим как обычная семья. Нет — идеальная! Красивая мама, задумчивый отец и веселая девочка. Я рассматриваю снизу то одного, то другого, верчу головой. Короткие хвостики при резком повороте щекотно бьют по лицу, я хихикаю. Мир наполнен этим моментом — когда меня держат сразу две руки.
Внутри океанариума полумрак, он тихонько подкрадывается, накрывает плотным одеялом, едва за нами закрывается дверь. Свет исходит только от аквариумов, чтобы рыб можно было рассмотреть получше. И они парят. Застывают на месте, чуть шевелят хвостом, лениво меняют направление. Шевелят губами, но звуки здесь тоже поглощены. В воде поднимаются пузырьки, плавно танцуют листья водорослей, все замедленно, все задумчиво и спокойно. И тут тоже есть что-то, лишенное звуков, неимоверно успокаивающее и забытое. Голоса тоже медленные, тихие, все перешептываются. Малыши, замерев, расплющивают по стеклу свои носы, лишь бы только рассмотреть еще чуть поближе. У них огромные глаза, прямо как у рыб. У каждого аквариума можно стоять часами и наблюдать, и не надоест. Почти как за птицами. Только вот рыбы не кажутся беспокойными, лишенными чего-то, пойманными. Хотя они-то как раз в аквариуме, а птицы — на свободе. Глядя на них, сама будто погружаешься в воду, начинаешь медленнее и тише дышать, отрезается внешний шум. Мир кажется далеким и чуть искаженным. Где-то там, высоко, за толщей воды, должно быть темное и неизменное в своем ожидании небо. Мы идем медленно, и я почти даже не дергаю ни Игоря, ни Марину, чтобы они посмотрели на то, красивое, что только что открылось для меня, потому что не хочу нарушать эту сказку.
Следующий момент я помню очень хорошо. Помню, потому что за ним все теряет очертания, суть и всякий смысл. Помню, потому что его кто-то очень жестокий вытесал в моем сознании — покадрово, с каждой мелкой деталью и забыв про анестезию. Каждый штрих, каждое их движение в моей памяти теперь кровит. Как хочется перемотать быстрее, избавиться, закончить, но все будто застряло в смоле, такой тягучей и липкой, что в ней можно остаться на столетия.
В центре зала стоял огромный аквариум. Его можно было обойти с любой стороны. Маленькая девочка со смехом "охотилась" за рыбкой, бегая за ней то к одной его стороне, то к другой. Исчезая за толщей воды, она блекла, размывалась, исчезала вовсе, стоило ей отойти от освещенного стекла на несколько шагов к стене.
Я прилипла к стеклу. Я таращилась не на рыб — я смотрела на людей по ту сторону воды. Как будто все они тоже живут под водой. Медленно кивают друг другу, машут, подают знаки — голосов у них тут не может же быть? Телодвижения, замедленные водой, такие мягкие и грациозные, взгляды, мимика — люди прекрасно обошлись бы и без языка! Вот, к примеру, эта пара, едва появившаяся расплывчатыми контурами в ореоле зрения — все там же, за аквариумом... Но тут я отпрянула, будто от личинки замка родительской спальни. Они стояли на пороге, символично, точно пересекая какую-то грань, улыбались. Они улыбались не просто от хорошо проведенного дня, не от радости или только что рассказанной шутки. Они улыбались друг другу. В их лицах читалось то самое ожидание, предвкушение чего-то искреннего и нового, зовущего, вторящего чуть большему, чем простое любопытство. Ткань вселенной рвалась. Аккурат по линии губ Игоря, рассекая меня надвое. Из такой аккуратной ее прически выбилась прядь, темно-русая, Марина, не отрывая взгляда, заводила ее за ухо. Вокруг уголков его рта образовалось по паре знакомых резких складочек, от глаз бежали в стороны морщинки-лучики. Это делало его лицо похожим на женское, даже старушечье, и это была та его улыбка, которую он обычно адресовывал мне. Всего каких-то двести лет назад. Он держит ее сливочный рожок в одной руке со своим. Их взгляды сказали мне многое, слишком многое. Ну хватит, хватит, хватит уже! Крутись быстрее! Хватит!!!
И мир ожил, щелкнул. Темный зал почему-то резко посветлел, будто от пламени бесшумного взрыва. Он стал болезненно ярким и быстрым, все встало на свои места. Словно подул резкий ветер, сдернул пелену, оглушил. Открыл то, что оставалось за кадром. Мне показалось, что я тут случайно, что я гуляла во сне. И тем же взрывом меня вынесло вон. В панике я побежала к выходу, потом налево, свернула еще раз... Остановилась я только за воротами зоопарка. Отдышалась. Стянула с хвостиков резинки. Распустила волосы. О чем я только думала, когда позвала ее? О чем? Что Игорь просто воспользуется ей, выпустит пар, а потом выкинет из жизни, будто ее и не было?! Что я смогу это так запросто перенести, закрыть глаза? Что встреча не оставит никаких следов, ни в его душе, ни в моей? Что все получится, будто их заперли вдвоем в темной квартире, а не устроили свидание в людном месте? Это и правда достойно десятилетки! Браво! Как же я ненавижу это маленькое тело! А она?! Вот вешалка! Неужели она правда думает, что ей что-то светит?
Но все же была вещь, которая меня беспокоила куда сильнее Марины. И от этих мыслей мне становилось по-настоящему страшно. Как я могла все забыть?! Это все равно что умереть, а потом как-то выпустить этот факт из памяти, и, спустя пару суток, внезапно проснуться. Как будто меня стирают по частям, но еще не уверены, и прикидывают и так, и эдак. Что со мной происходит? А если в следующий раз я так и не приду в себя? С Мариной я разберусь, но, если я — буду уже не я? Бегу, белые колготки покрываются россыпью черных брызг от луж. Так им и надо. Еще вчера я бы настояла на том, чтобы одеть прозрачные. Я бегу, и образ их пары все еще преследуют меня. Сцепка их взглядов, мое забытье и сегодняшнее, такое детское, счастье. Смогу ли я когда-нибудь от них оторваться? Туфли стучат по асфальту. Они бьют, избивают его за то, что тот не ставит подножек на их пути. Прямо передо мной карапуз в голубой шапочке уронил рожок с мороженым. Я наступила на него, всей ногой. Рожок хрустнул, разламываясь на кусочки. Прекрасный звук! Малыш поднял рев. Привыкай, в жизни еще будут несправедливости. Мороженое! Я теперь не смогу съесть ни кусочка.
Рита со злобой раздавила мороженое. Рожок хрустнул под каблуком, будто косточки маленькой птички. Ягодный сорбет наверняка мог заменить кровь какой-нибудь райской птахе. Малышу было года четыре, и он с изумлением смотрел, сначала — на свое упавшее мороженое, а потом — на ногу Риты, с таким удовольствием наступившую на него, и совсем не собиравшуюся куда-то уходить. Рожок хрустнул еще раз под поворотом каблука. Непонятно почему, до этого момента малыш как будто ждал, что девочка просто побежит себе дальше, а он сможет поднять свое лакомство, такое же целое и чистое, как будто оно вот только выпало из его рук, и еще не успело коснуться земли. Но тут он разревелся. Громко, навзрыд, и от души, как могут только совсем маленькие дети, когда вся вселенная, все то, что только и может быть дорого в этом мире, сосредотачивается в одном лишь крохотном вафельном рожке.
И в этот момент, глядя на ревущего малыша, Рита разревелась тоже. Так же неистово и совсем по-детски.
Минутой позже, подбежавшая мама малыша, застала такую сцену: ее ребенок в слезах из-за упавшего мороженого, а рядом девочка вдвое старше, такая же сопливая и заплаканная — из-за испачканных туфель.
— Девочка, откуда ты здесь? Где твои родители? — спросила она ее.
— Я... Я не помню, — ответила Рита. — Я... Я потерялась!
Рядом начала образовываться толпа.
— Что случилось? — спрашивали вновь подошедшие.
— Девочка потерялась, — отвечали пришедшие минутой раньше.
— Как тебя зовут, девочка? Где ты живешь? — хором спрашивали они Риту. Но та лишь испуганно озиралась по сторонам, не понимая, кто все эти люди, и чего от нее хотят. Что она такого сделала? В чем провинилась?
Толпу заметил милиционер и бодрым шагом направился к ней. Толпа тоже его заметила и наперебой стала его звать-объяснять, что случилось. На мгновение внимание к девочке ослабло, и та пустилась наутек.
Рита была совершенно потеряна. Одна, такая маленькая, в почти незнакомом городе — куда идти, что делать? И был еще вопрос, свербивший куда сильнее: а она то — кто? Рита сменила пару трамваев, зашла в метро. Даже хорошо, что она не взрослая — никто и не попросил оплатить проезд, а она как-то очень удачно делала вид, что она не одна, а вот с этой дамой, или же что она — третий ребенок вот этой большой семьи. Цели путешествия не было, девочка передвигалась почти бездумно. Пару раз она поднималась на поверхность и ходила среди незнакомых домов по незнакомым дорогам, но, испугавшись, что потом не сможет найти станцию, снова спускалась в метро. Рита вышла у какого-то большого вокзала. Почему-то среди поездов ей казалось уютнее и безопасней. Четкое направление рельсов как будто давали однозначный и ясный ответ, куда же ей следует идти. И она пошла.
Сначала мне показалось, что я вижу на скамейке женщину. Невысокую, совсем миниатюрную, но взрослую женщину. И даже когда она обернулась, в знакомых чертах я не сразу смогла осознать Риту. Этот поворот головы, изгиб поясницы, движение шеи и плеч, а, в особенности — глаза. Это все не могло принадлежать десятилетней девочке. Так могла бы выглядеть ее мать. Моя соперница — и именно это я прочитала в ее взгляде. Я приблизилась. Это все-таки была Рита. Ее волосы растрепались, было заметно, что она сильно вымоталась, но, несмотря на это, не возникало желания ее обнять, пожалеть, успокоить. Девочка в этом как будто бы не нуждалась, как будто уже прошла эту стадию. Но все-таки это была Рита. Странная игра предвечернего света. Я села рядом.
— Ты знала, что найдешь меня здесь? — она первая подала голос. Он был тихим и немножко грубым.
— Надеялась. Ты знаешь, что тебя все ищут?
Она кивнула.
— Кажется, я сбежала от милиции.
— Зачем?
— Я точно уже не помню. Я сейчас все чаще и чаще стала что-то забывать. Даже что-то очень важное.
— Что например?
— Например, кто я такая, — тут Рита словно замешкалась, но не потому, что подбирала слова или вспоминала. Скорее, она раздумывала, открыться мне или нет. И, когда она произнесла эти слова, в ее глазах снова было то выражение. На меня смотрела моя ровесница. Моя соперница.
Меня прошибло колким потом.
***
Игорь окликнул нас. Я обернулась, и в этот момент услышала щелчок затвора.
— Вот, вы попались! Хороший вышел кадр! — он потряс камерой. — Рита, ты побудешь с Мариной? Я хочу посмотреть на волков, надо же все же исправить… ту деталь.
— Ага, — кивает та. Меня почему-то никто не спрашивает. А, ну да, женщина, ребенок — конечно же мы найдем общий язык. ...Ну ладно, не лукавь, Рита же не просто так тебя сюда притащила.
— А я, может, тоже хочу посмотреть на волков! — просто из-за духа противоречия заявляю я.
Игорь оборачивается, поправляет воротник, будто кутается, несмотря на еще теплую погоду:
— Ну что ж, пойдем! Только ты же сама сбежишь!
— Испугаюсь волка в клетке?
— Сам волк, может, еще не так страшен. А вот его соседи...
— Что-то в той стороне я паники не вижу.
Рита пожимает плечами. Или руками разводит — нечто среднее. И мы идем. И вскоре я, действительно, начинаю очень-очень явственно ощущать дух, только не противоречия, а вполне-таки определенный. Я делаю еще несколько шагов и останавливаюсь.
— Пожалуй, я, и правда, не пойду. Я вспомнила, что не так давно их уже видела. В другом зоопарке. В Берлине.
— Я тоже, — поддакивает Рита, — мне в энциклопедии вчера хорошее фото попалось. Фотография — вообще замечательная вещь. Бумагой пахнет, а не...
Тут мы развернулись, и совсем не прогулочным шагом зашагали обратно.
— Фу! — сказала я, почему-то только уже оказавшись вне зоны поражения. — Я всегда думала, что у меня нет домашних животных, потому что их не с кем оставить на время рейса, но, кажется, я себя обманывала. Игорь нас не потеряет? Мы же почти что сбежали.
— Не, найдет. У нас это традиция, — поясняет Рита. — Где-то раз в пару месяцев мы ходим в зоопарк. Он смотрит на волков, фотографирует их, потом недели две - три мастерит, и снова все забывает. И я с ним вот тоже не каждый раз добираюсь. Зимой может только.
— Что мастерит то?
— Скульптуру! — Это было произнесено с таким закатыванием глаз, что стала понятна вся вовлеченность в этот процесс не только творца, но и всех окружающих, и не по разу. — Он же профессиональный скульптор!
— Я думала, он пожарным работает.
— Ну да. Работает. Как думаешь, из-за кого? — И Рита, хмыкнув, ткнула себя в грудь пальцем. — А так он — скульптор. Неплохой, кстати. Когда дело до конца доводит. Будем тут его ждать?
— Нее, — я хитро улыбаюсь, — я знаю куда мы пойдем!
***
Из клетки пялились тысячи глаз, не мигая, подернутые волной легкого трепыхания. Они должны были устрашать врагов. Но теперь только привлекают восторженные взгляды. Вокруг раздаются возгласы посетителей, кому посчастливилось лицезреть, как павлин распускает свой хвост. В прошлый раз он был не в настроении. Неподалеку продают перья из его же хвоста. Говорят, что это — выпавшие, и птицу никто не ощипывает. Но я все равно не хочу. Рука невольно находит спрятанный под одеждой кулон. Отворачиваюсь.
— Пойдем дальше! — почти прошу я.
И мы идем к журавлям.
Рассматриваем их длинные изящные шеи, аккуратные головы, тонкие профили с красноватыми клювами, длинные ноги. Мы обе молчим. В птицах чудится по острову неизбежности и грусти.
— Ты похожа на них, — тихо говорю я.
— Правда? — переспрашивает Марина. Чуть растерянно. — Я уже не в небе, — добавляет позже она.
На нас обеих наводят тоску эти птицы. Зачем мы стоим тут и смотрим? Не уходим никуда?
— Нее, я все же неясыть! — она пытается меня рассмешить. — Сова.
— Потому что летаешь по ночам?
— Неа. Смотри!
И поворачивает голову. Я смотрю почти что на ее затылок.
— В другую сторону не настолько сильно получается.
— Покажи! — все равно прошу я. Марина еще раз вертит головой. И правда, как сова.
— Где ты так научилась? — Я в восторге.
Марина вдалеке видит возвращающегося Игоря, машет ему рукой. Хорошо быть такой высокой!
— Почему у тебя прическа, как у бабушки? — неожиданно резко спрашиваю ее. Она трогает свой низкий пучок, морщит нос.
— Это? Стюардессам нужно носить аккуратные прически, чтобы волосы не мешали и не отвлекали. Сейчас уже стало удобно. Профдеформация, наверное.
— Что?
— Это когда приходится что-то часто делать, потому что это нужно по работе, и постепенно настолько приучаешься, что эта вещь начинает влиять на всю твою остальную жизнь. Привычка, короче.
— Да, точно... Я забыла это слово.
Тревожное чувство замаячило на горизонте сознания. А что я еще забыла? Как будто какую-то важную вещь, очень-очень важную!
Но сейчас мы уходим от этих гнетущих птиц, и идем в океанариум. Я веду их за руки: слева — Марину, справа — Игоря, крепко держу их обоих, синхронно раскачивая сомкнутые ладони. Мороженое, купленное пять минут назад, я уже проглотила. Со стороны мы выглядим как обычная семья. Нет — идеальная! Красивая мама, задумчивый отец и веселая девочка. Я рассматриваю снизу то одного, то другого, верчу головой. Короткие хвостики при резком повороте щекотно бьют по лицу, я хихикаю. Мир наполнен этим моментом — когда меня держат сразу две руки.
Внутри океанариума полумрак, он тихонько подкрадывается, накрывает плотным одеялом, едва за нами закрывается дверь. Свет исходит только от аквариумов, чтобы рыб можно было рассмотреть получше. И они парят. Застывают на месте, чуть шевелят хвостом, лениво меняют направление. Шевелят губами, но звуки здесь тоже поглощены. В воде поднимаются пузырьки, плавно танцуют листья водорослей, все замедленно, все задумчиво и спокойно. И тут тоже есть что-то, лишенное звуков, неимоверно успокаивающее и забытое. Голоса тоже медленные, тихие, все перешептываются. Малыши, замерев, расплющивают по стеклу свои носы, лишь бы только рассмотреть еще чуть поближе. У них огромные глаза, прямо как у рыб. У каждого аквариума можно стоять часами и наблюдать, и не надоест. Почти как за птицами. Только вот рыбы не кажутся беспокойными, лишенными чего-то, пойманными. Хотя они-то как раз в аквариуме, а птицы — на свободе. Глядя на них, сама будто погружаешься в воду, начинаешь медленнее и тише дышать, отрезается внешний шум. Мир кажется далеким и чуть искаженным. Где-то там, высоко, за толщей воды, должно быть темное и неизменное в своем ожидании небо. Мы идем медленно, и я почти даже не дергаю ни Игоря, ни Марину, чтобы они посмотрели на то, красивое, что только что открылось для меня, потому что не хочу нарушать эту сказку.
Следующий момент я помню очень хорошо. Помню, потому что за ним все теряет очертания, суть и всякий смысл. Помню, потому что его кто-то очень жестокий вытесал в моем сознании — покадрово, с каждой мелкой деталью и забыв про анестезию. Каждый штрих, каждое их движение в моей памяти теперь кровит. Как хочется перемотать быстрее, избавиться, закончить, но все будто застряло в смоле, такой тягучей и липкой, что в ней можно остаться на столетия.
В центре зала стоял огромный аквариум. Его можно было обойти с любой стороны. Маленькая девочка со смехом "охотилась" за рыбкой, бегая за ней то к одной его стороне, то к другой. Исчезая за толщей воды, она блекла, размывалась, исчезала вовсе, стоило ей отойти от освещенного стекла на несколько шагов к стене.
Я прилипла к стеклу. Я таращилась не на рыб — я смотрела на людей по ту сторону воды. Как будто все они тоже живут под водой. Медленно кивают друг другу, машут, подают знаки — голосов у них тут не может же быть? Телодвижения, замедленные водой, такие мягкие и грациозные, взгляды, мимика — люди прекрасно обошлись бы и без языка! Вот, к примеру, эта пара, едва появившаяся расплывчатыми контурами в ореоле зрения — все там же, за аквариумом... Но тут я отпрянула, будто от личинки замка родительской спальни. Они стояли на пороге, символично, точно пересекая какую-то грань, улыбались. Они улыбались не просто от хорошо проведенного дня, не от радости или только что рассказанной шутки. Они улыбались друг другу. В их лицах читалось то самое ожидание, предвкушение чего-то искреннего и нового, зовущего, вторящего чуть большему, чем простое любопытство. Ткань вселенной рвалась. Аккурат по линии губ Игоря, рассекая меня надвое. Из такой аккуратной ее прически выбилась прядь, темно-русая, Марина, не отрывая взгляда, заводила ее за ухо. Вокруг уголков его рта образовалось по паре знакомых резких складочек, от глаз бежали в стороны морщинки-лучики. Это делало его лицо похожим на женское, даже старушечье, и это была та его улыбка, которую он обычно адресовывал мне. Всего каких-то двести лет назад. Он держит ее сливочный рожок в одной руке со своим. Их взгляды сказали мне многое, слишком многое. Ну хватит, хватит, хватит уже! Крутись быстрее! Хватит!!!
И мир ожил, щелкнул. Темный зал почему-то резко посветлел, будто от пламени бесшумного взрыва. Он стал болезненно ярким и быстрым, все встало на свои места. Словно подул резкий ветер, сдернул пелену, оглушил. Открыл то, что оставалось за кадром. Мне показалось, что я тут случайно, что я гуляла во сне. И тем же взрывом меня вынесло вон. В панике я побежала к выходу, потом налево, свернула еще раз... Остановилась я только за воротами зоопарка. Отдышалась. Стянула с хвостиков резинки. Распустила волосы. О чем я только думала, когда позвала ее? О чем? Что Игорь просто воспользуется ей, выпустит пар, а потом выкинет из жизни, будто ее и не было?! Что я смогу это так запросто перенести, закрыть глаза? Что встреча не оставит никаких следов, ни в его душе, ни в моей? Что все получится, будто их заперли вдвоем в темной квартире, а не устроили свидание в людном месте? Это и правда достойно десятилетки! Браво! Как же я ненавижу это маленькое тело! А она?! Вот вешалка! Неужели она правда думает, что ей что-то светит?
Но все же была вещь, которая меня беспокоила куда сильнее Марины. И от этих мыслей мне становилось по-настоящему страшно. Как я могла все забыть?! Это все равно что умереть, а потом как-то выпустить этот факт из памяти, и, спустя пару суток, внезапно проснуться. Как будто меня стирают по частям, но еще не уверены, и прикидывают и так, и эдак. Что со мной происходит? А если в следующий раз я так и не приду в себя? С Мариной я разберусь, но, если я — буду уже не я? Бегу, белые колготки покрываются россыпью черных брызг от луж. Так им и надо. Еще вчера я бы настояла на том, чтобы одеть прозрачные. Я бегу, и образ их пары все еще преследуют меня. Сцепка их взглядов, мое забытье и сегодняшнее, такое детское, счастье. Смогу ли я когда-нибудь от них оторваться? Туфли стучат по асфальту. Они бьют, избивают его за то, что тот не ставит подножек на их пути. Прямо передо мной карапуз в голубой шапочке уронил рожок с мороженым. Я наступила на него, всей ногой. Рожок хрустнул, разламываясь на кусочки. Прекрасный звук! Малыш поднял рев. Привыкай, в жизни еще будут несправедливости. Мороженое! Я теперь не смогу съесть ни кусочка.
***
Рита со злобой раздавила мороженое. Рожок хрустнул под каблуком, будто косточки маленькой птички. Ягодный сорбет наверняка мог заменить кровь какой-нибудь райской птахе. Малышу было года четыре, и он с изумлением смотрел, сначала — на свое упавшее мороженое, а потом — на ногу Риты, с таким удовольствием наступившую на него, и совсем не собиравшуюся куда-то уходить. Рожок хрустнул еще раз под поворотом каблука. Непонятно почему, до этого момента малыш как будто ждал, что девочка просто побежит себе дальше, а он сможет поднять свое лакомство, такое же целое и чистое, как будто оно вот только выпало из его рук, и еще не успело коснуться земли. Но тут он разревелся. Громко, навзрыд, и от души, как могут только совсем маленькие дети, когда вся вселенная, все то, что только и может быть дорого в этом мире, сосредотачивается в одном лишь крохотном вафельном рожке.
И в этот момент, глядя на ревущего малыша, Рита разревелась тоже. Так же неистово и совсем по-детски.
Минутой позже, подбежавшая мама малыша, застала такую сцену: ее ребенок в слезах из-за упавшего мороженого, а рядом девочка вдвое старше, такая же сопливая и заплаканная — из-за испачканных туфель.
— Девочка, откуда ты здесь? Где твои родители? — спросила она ее.
— Я... Я не помню, — ответила Рита. — Я... Я потерялась!
Рядом начала образовываться толпа.
— Что случилось? — спрашивали вновь подошедшие.
— Девочка потерялась, — отвечали пришедшие минутой раньше.
— Как тебя зовут, девочка? Где ты живешь? — хором спрашивали они Риту. Но та лишь испуганно озиралась по сторонам, не понимая, кто все эти люди, и чего от нее хотят. Что она такого сделала? В чем провинилась?
Толпу заметил милиционер и бодрым шагом направился к ней. Толпа тоже его заметила и наперебой стала его звать-объяснять, что случилось. На мгновение внимание к девочке ослабло, и та пустилась наутек.
Рита была совершенно потеряна. Одна, такая маленькая, в почти незнакомом городе — куда идти, что делать? И был еще вопрос, свербивший куда сильнее: а она то — кто? Рита сменила пару трамваев, зашла в метро. Даже хорошо, что она не взрослая — никто и не попросил оплатить проезд, а она как-то очень удачно делала вид, что она не одна, а вот с этой дамой, или же что она — третий ребенок вот этой большой семьи. Цели путешествия не было, девочка передвигалась почти бездумно. Пару раз она поднималась на поверхность и ходила среди незнакомых домов по незнакомым дорогам, но, испугавшись, что потом не сможет найти станцию, снова спускалась в метро. Рита вышла у какого-то большого вокзала. Почему-то среди поездов ей казалось уютнее и безопасней. Четкое направление рельсов как будто давали однозначный и ясный ответ, куда же ей следует идти. И она пошла.
Глава 15. Кто ты, Рита?
Сначала мне показалось, что я вижу на скамейке женщину. Невысокую, совсем миниатюрную, но взрослую женщину. И даже когда она обернулась, в знакомых чертах я не сразу смогла осознать Риту. Этот поворот головы, изгиб поясницы, движение шеи и плеч, а, в особенности — глаза. Это все не могло принадлежать десятилетней девочке. Так могла бы выглядеть ее мать. Моя соперница — и именно это я прочитала в ее взгляде. Я приблизилась. Это все-таки была Рита. Ее волосы растрепались, было заметно, что она сильно вымоталась, но, несмотря на это, не возникало желания ее обнять, пожалеть, успокоить. Девочка в этом как будто бы не нуждалась, как будто уже прошла эту стадию. Но все-таки это была Рита. Странная игра предвечернего света. Я села рядом.
— Ты знала, что найдешь меня здесь? — она первая подала голос. Он был тихим и немножко грубым.
— Надеялась. Ты знаешь, что тебя все ищут?
Она кивнула.
— Кажется, я сбежала от милиции.
— Зачем?
— Я точно уже не помню. Я сейчас все чаще и чаще стала что-то забывать. Даже что-то очень важное.
— Что например?
— Например, кто я такая, — тут Рита словно замешкалась, но не потому, что подбирала слова или вспоминала. Скорее, она раздумывала, открыться мне или нет. И, когда она произнесла эти слова, в ее глазах снова было то выражение. На меня смотрела моя ровесница. Моя соперница.
Меня прошибло колким потом.
