Вспомнила, как она выгоняла меня из дома, орала вслед, что я порчу ей жизнь, как она замахивалась полотенцем этими самыми изящными руками.
Мне не хотелось болтать о ерунде.
— Извини, что я ушла.
Мама едва заметно вздрогнула, удивлённо посмотрела на меня.
— Иногда я веду себя как подросток, — словно пыталась оправдаться. Откровенные слова давались тяжело.
Мама подошла к столу, рассеянным движением схватила тарелку, покрутила её в руках и поставила обратно.
— Да ну, я тоже иногда как начну орать, — отмахнулась она.
Меня буквально прошибло молнией. Я ожидала чего угодно, — признания своего превосходства, намеренного унижения, ухода от темы, — но только не такой открытости. Я вдруг поняла, что за всё время, что она орала на меня, у неё была только одна претензия — она потратила на меня столько сил, а я веду себя, как неблагодарная тварь. Это было жестоко. Мне всегда казалось, что мамы не должны говорить такое детям. А что тогда дети должны говорить мамам? Есть ли какой-то регламент?
Я сглотнула вязкий ком из накопленных обид и решила сказать ей, наконец, то, что она так сильно хотела от меня услышать всё это время:
— Спасибо, что впустила меня обратно. — Замолчала. Перевела дух. Это оказалось слишком тяжело. — Ты всегда была рядом, когда мне было плохо. Спасибо. И вообще… я… не описать словами, как я благодарна, что ты сделала из меня ту, кто я есть сейчас.
Всё. Больше не получалось. Слова сквасились, не успев вырваться наружу. Вновь повисло тяжёлое молчание.
Мама покусала губы, пытаясь справиться с несвойственной растерянностью.
— Ну, ты сильная, — запинаясь, ответила она, — всегда была сильной и упёртой. Это в меня. Хотя я тоже, знаешь, иногда могу перегнуть палку… пойду постелю тебе постель, — резко захлопнула она дверь откровенности.
Развернулась и быстро удалилась с кухни.
Я перевела взгляд на Рэма. Хотелось спросить у него, что он думает о нашем странном разговоре, но отчим зомбированным взглядом пялился на экран и вряд ли что-то слышал.
Жаль, что мама часто кричала на меня, незаслуженно обвиняла во всех грехах, в моём рождении, которое испортило ей жизнь. Жаль, что не верила в меня, отправляла на те секции, где попроще, выбирала специальность «моего уровня», не хотела, чтобы я пыталась попасть в университет. Мне было жаль очень многого. Оно копилось долго и упорно. Мама жила в своей вселенной, я в своей. И они не пересекались.
До сегодняшнего дня.
Я вдруг подумала, почему я за всё это время только обвиняла её в ответ, вместо того, чтобы сделать шаг навстречу? Она хотела от меня благодарности. И я сказала «спасибо». Это было так просто, и так тяжело одновременно.
Этой ночью я ночевала дома. В маленькой, тесной, душной комнатке Кайла с навесным потолком, из-за которого передвигаться в полный рост было просто невозможно.
Думала о том, как же всё-таки неистова и необъяснима наша любовь к матерям. Это было что-то за гранью человеческого понимания. Какими бы ни были наши мамы, мы всё равно будем тянуться к ним. Детей могут бить, унижать, топить в извращениях, злости, обиде, комплексах, но стоит лишь маминой любви показаться на горизонте, как дети буду стремиться туда, поближе к маме.
Необъяснимо. Нерационально. Неудобно. И болезненно правдиво.
Утро было солнечным, прогревающим сырую местность синей ветки, но не обжигающим. Я осторожно отклеила защитную плёнку, выглянула наружу. Увидела мусорку и сбежавшихся к ней котов, вздохнула и отправилась завтракать.
Мама уже суетилась у плиты.
— Печёные яблоки? — удивилась я.
Вот уж не ожидала, что она сделает мою любимую дешёвую еду, когда было нечего или лениво готовить.
— Печёные яблоки, яичница, салаты ещё остались со вчерашнего дня, курица вроде была. Кашу не бери, это Кайлу.
— Кайл ест кашу? — удивилась ещё сильнее.
— У него проблемы с желудком, так что его никто не спрашивал, — огрызнулась мама.
— Что-то серьёзное?
— Гадостей всяких надо меньше есть! — ответила она тоном «с этими детьми вечно какие-то проблемы!»
Я вогнала вилку в печёное яблоко, застыла на секунду и перевела взгляд на маму. Из души так и рвался вопрос, зачем она всё это время врала отцу, что я учусь в ГАУ, а рот будто заклеили скотчем.
— Ну? Чего не ешь? — заметила она моё замешательство.
— Хотела спросить, — выдавила с трудом.
— Что?
— Эм…
За секунду до того, как вопрос сорвался с губ, я вдруг поняла, что не хочу знать ответ. Она сделала этот выбор давно, и наверняка на то были причины. Теперь мы будем разбираться с последствиями вместе.
— Ты должна знать, что скоро Руперту расскажут, что я не училась в ГАУ, и он узнает, что всё это время ты мошенничала с деньгами. Будь готова.
Она смотрела на меня, не моргая.
Я дёрнула уголками губ, будто пыталась ободряюще улыбнуться, и принялась ковырять яблоко.
Было очень удобно перекладывать ответственность на родителей за свою жизнь, свои психологические проблемы, винить их в недостатке ласки и любви, в ошибках, вранье, подлости. Кто-то всегда виноват, кроме тебя. Кто-то всегда должен что-то делать, только не ты.
Но я уже взрослая девочка.
— А где у Рэма инструменты сейчас лежат? — задала вопрос неожиданно бодрым голосом. — Меня ужасно раздражает эта наша ступенька. Надо с ней уже что-то сделать.
Начать решила с малого.
Акамар приветствовал расслабляющей прохладной тенью, привычным запахом накалённых рельсов, шумом курсирующих поездов, слегка потряхивающейся землёй.
Даже не думала, что настолько соскучилась по дому. И по месту, где я не могла не появиться.
Главная Акамарская больница.
Всё такая же мини-экосистема. Маленькая. Уютная. Живая. Пульсирующая громкими голосами и детским смехом. Я долгое время терпеть не могла это место, пока не побывала в столичном медцентре и не сравнила.
Вру.
Я пропиталась симпатией намного раньше.
— Эрин Берлингер, — известила тихо у стойки регистратуры, прикладывая электронное удостоверение личности к сканирующей системе.
— Ваш лечащий врач — доктор Дэппер? — уточнил работник.
— Угу.
— У вас нет записи. К сожалению, мистер Дэппер сейчас отсутствует.
— М… надолго? — слегка расстроилась.
— Точно сказать не могу. Он уехал в столицу.
Как это он смог уехать? Глупый вопрос. Эрин, ну подумай, ты как сама-то смогла уехать?
— К сыну? — приподняла брови.
— Не могу сказать.
К сыну, конечно. Зачем ещё. Ну ты и тупица, Эрин.
— Я могу записать вас к другому врачу, — вежливо предложил парень.
— Да, давайте. Мне просто на осмотр.
— Хорошо.
Его длинные пальцы быстро затарабанили по невесомой клавиатуре, глаза спешно забегали по выскакивающим голограммным окнам. Он впихнул меня к одному из свободных врачей, перекинул запись в личный кабинет пользователя. Мой видеофон противно завибрировал.
— Спасибо, — тупо ляпнула я, и, проведя рукой по гладкой поверхности стойки, побрела к нужному кабинету.
Шла медленно. Неохотно.
Не хотела я никакого осмотра. Я привыкла жить так: с перекладыванием всей ответственности на левую руку, потихоньку разрабатывать правую, совершать как можно меньше действий, экономить энергию, делать вид, что мне плевать… Смотреть на тонкие полоски шрамов, представлять, как их сведут, как можно будет обмануть мозг, показать ему — вот, смотри, всё по-прежнему.
Зачем осмотр?
Я и так в порядке.
— Что-то беспокоит? — дежурным голосом осведомилась врач — довольно неприятного вида женщина. Тонкая, сухая, с лицом строгой учительницы и низким, приказным голосом.
— Только ожоги, — ответила спокойно, глядя в пол.
Внутренне ощутила повисший в воздухе вопрос: «Ну и зачем ты тогда пришла?»
— Да, это частая проблема в Акамаре. Но, может, ранее что-то было? Насколько я понимаю, вы были в Эмире, когда…
— Ничего не болит. Ничего не беспокоит, — невежливо перебила я.
— В столичной больнице вас осматривали?
— Да.
— И ничего не…
— Нет. Я легко отделалась. Рука вообще не пострадала.
— А как насчёт реабилитации? Вы регулярно приходите на занятия?
— Да.
Врач устало вздохнула.
— Эрин, тут написано, что вы были всего пару раз.
— Ну, потом было много дел, — меланхолично пожала плечами, всё также пялясь в пол. — Каюсь. Исправлюсь.
— Так, знаете, хочу взять у вас несколько дополнительных анализов.
— Это обязательно? — поморщилась тут же.
— Я считаю, да. Но вы взрослая девочка, решать вам.
Говорю же — училка. Какой кошмар, ещё и такая предвзятая. «Решайте сами», угу.
— Делайте, что хотите, — безразлично разрешила я.
Она взяла у меня кровь из вены — сканер определял вену под кожей, игла входила почти без боли, — да ещё так нежно и аккуратно, будто ей орудовала вовсе не злобная тётка. Ускоренный результат выскочил на экране монитора почти сразу после забора. Всё в пределах нормы. Ожоги опасные, но не смертельные — буду мазать заживляющей мазью, и всё пройдёт.
В дополнение она записала меня к психологу. Видите ли, моё явное апатичное состояние вызывает у неё настороженность!
Ну надо же.
Какие все заботливые!
Я растянула губы в вежливой улыбке — насколько позволяло моё «апатичное состояние», — и покинула медицинский кабинет. Уж лучше бы с крыши прыгнула, хоть бы полетала, вслед за Джошем, а не потратила время на всякую дурость.
Но крыша — лишь фантазии. В реальности были проблемы поважнее.
Этот поход к врачу был предлогом, только бы снова оказаться в этих стенах, невзначай пройтись по коридорам и — надо же, как бывает! — внезапно оказаться напротив палаты Джоша.
Некогда прозрачные стёкла окрасились белым тоном, скрывающим происходящее внутри от любопытных глаз. Двери не разъезжались в стороны, разобрать, что там творится не было возможности. Я слонялась туда-сюда около минуты, потом не выдержала и присела на стульчик.
Зайти к парню не было моральных сил.
Так я и сидела, как дура. Пока не заметила, что я такая не одна.
Мы напряжённо начали переглядываться, по-шпионски выделяя особенности друг друга. Я украдкой отмечала её мягкие, волнистые волосы, глубокие, сверкающие синевой глаза, аккуратный носик, как нельзя лучше подчеркивающий приятный овал лица… Я продолжала источать ледяное спокойствие, подходить не собиралась. На разговоры не было настроения. У неё, видимо, тоже.
Так мы и сидели, видимо обе ждали, что кто-нибудь зайдёт в палату, и можно будет хоть на секунду разглядеть Джоша.
Но никто к нему не зашёл.
Ни через пятнадцать минут.
Ни через полчаса.
Ни через час.
Ни через два.
А мы всё сидели. Две нерешительные дуры. У меня на видеофоне было четыре пропущенных вызова: три от отца, один от Ника. Не знаю, с какой целью они мне трезвонили, но больничный гул был милее моим ушам, чем голоса этих двоих.
Я осторожно встала. Движение заставило незнакомку вздрогнуть и перевести на меня свои прекрасные девичьи глазки. Я показательно медленно приблизилась к палате Джоша и осторожно зашла внутрь.
Двери закрылись.
Прозвучал тихий щелчок.
Всё тело сдавила тишина.
Происходящее было похоже на сон. Я сидела на жёстком стуле, проигнорировав мягкое кресло, предназначенное как раз для задержавшихся посетителей. Смотрела на бледное веснушчатое лицо, слипшиеся потемневшие пряди, синюшные губы. Так хотелось увидеть заразительную улыбку, не совсем ровные, но белые зубы, которые он демонстрировал при любой возможности посмеяться.
Как же мне этого не хватало.
Без Джоша жизнь превратилась в опостылевший комок грусти и сожалений.
Я осторожно коснулась его обездвиженной руки, ощущая себя так, словно соприкасаюсь с трупом. Он будто лежал в гробу, а не на больничной кровати, весь обклеенный медицинскими пластырями, контролирующими впрыскивание лекарств. Убого. Неотвратимо.
И вот это всё, что нас ждёт потом?
Правда, что ли?
Это будет вот так?
Палата пропиталась едким запахом лекарств, который пытались разбавить ароматом от цветов. Но если бы не было этих смешанных благоуханий, тут остался бы один запах, самый честный — запах смерти.
Я не выдержала, вскочила, вылетела из палаты и понеслась к выходу из больницы — на свежий воздух. Хотелось увидеть солнечный свет, вдохнуть полной грудью и хоть на секунду забыться и продумать план действий.
Крыльцо было бетонным, холодным, широким — места хватало всем, кто выходил покурить. Мы не толпились, стояли в уединении и смотрели на уплывающую вдаль зелёную ветку. Громких разговоров не было, только перешёптывания.
— Эрин? — восклицание прозвучало так громко, что отреагировали все.
Хуан Хи-хи смущённо кашлянул, видимо, не ожидав, что привлечёт столько внимания. Он аккуратно вскочил по ступенькам и подошёл ко мне.
— Ты разве не должна быть в Эмире? — уточнил он уже тише.
— А вы разве не должны быть в «Берлингере»? — тем же тоном парировала я.
Руководитель артефактников выглядел мягко говоря не очень здоровым. Люди его необычной внешности генетически с возрастом упорно сохраняли молодость (даже без радикальных вмешательств). Кожа, как правило, была свежей, подтянутой, морщины её не брали, веки не налезали на узкие глаза, впадины на щеках появлялись только от улыбки.
Хуан Хи-хи за последние месяцы постарел лет… лет на двадцать. Будто в один щелчок. Он оброс густой бородой с проседью, этой же тяжёлой проседью покрылись и некогда яркие чёрные волосы на голове. Из глаз пропал любой намёк на весёлость, которой он забавлял всех стажёров. Да что там стажёров, и магов, и Эвана, и Элис, и возможно даже моего отца.
— Вы болеете? — Я тут же поняла, что не хочу знать ответ.
Ещё одного удара мне, наверное, не пережить.
— Ну можно и так сказать, — уклончиво отмахнулся он.
Посмотрев на его поехавшие вниз щёки, осунувшуюся фигуру, помятую одежду, я не смогла оставить за ответ эту жалкую отговорку.
— Что-то случилось? — начала уточнять.
— Ничего такого, на что стоило бы тратить твоё время, — не особо убедительно улыбнулся он.
— Что случилось? — спросила максимально серьёзным голосом.
— Да… — Он неопределённо пожал плечами.
— Вы умираете? — Вопрос прозвучал так, словно я уже стояла над его гробом.
— Нет, — он почему-то хмыкнул. — Я в порядке.
— Ну ладно.
Я оставила попытки докопаться до истины, всё-таки не в моих интересах вытягивать наружу те несчастья, что могли с ним приключиться. Но стоило мне внутренне дать заднюю, как Хуан Хи решил сказать честно:
— Дочка болеет.
— У вас есть дочка? — неподдельно удивилась. — Вы же не женаты. — Я ещё раз досконально оглядела все его пальцы — кольца не было.
Абсурдность моего утверждения дошла раньше, чем мужчина язвительно заметил:
— А что, дети могут появляться только в браке?
— Да, я сегодня немного туплю. Извините, — улыбнулась сконфужено. Тоже не слишком уж убедительно для раскаяния. — Насколько всё серьёзно?
— Достаточно, чтобы листать сайт ритуальных услуг.
Мы переглянулись. Я — с ужасом. Он — с долей неловкости, словно случайно поделился тем, чем не стоило.
— Ну, нет. Мы конечно верим в лучшее. — Мужчина снова растянул губы в ненатуральной улыбке. — Но, знаешь. Тяжело. Шансов мало.
В памяти всплыл один из моментов, когда мы с другими стажёрами решили называть Хуана Хи «Хуаном Хи-хи». Остро захотелось туда — в прошлое, где всё было так легко, красиво, с долей игры и доброго юмора. Сейчас не было и намёка на «Хи-хи».
— Ну а я тут, потому что скоро лучший друг умрёт, — сказала так, словно составляла список покупок.
Мне не хотелось болтать о ерунде.
— Извини, что я ушла.
Мама едва заметно вздрогнула, удивлённо посмотрела на меня.
— Иногда я веду себя как подросток, — словно пыталась оправдаться. Откровенные слова давались тяжело.
Мама подошла к столу, рассеянным движением схватила тарелку, покрутила её в руках и поставила обратно.
— Да ну, я тоже иногда как начну орать, — отмахнулась она.
Меня буквально прошибло молнией. Я ожидала чего угодно, — признания своего превосходства, намеренного унижения, ухода от темы, — но только не такой открытости. Я вдруг поняла, что за всё время, что она орала на меня, у неё была только одна претензия — она потратила на меня столько сил, а я веду себя, как неблагодарная тварь. Это было жестоко. Мне всегда казалось, что мамы не должны говорить такое детям. А что тогда дети должны говорить мамам? Есть ли какой-то регламент?
Я сглотнула вязкий ком из накопленных обид и решила сказать ей, наконец, то, что она так сильно хотела от меня услышать всё это время:
— Спасибо, что впустила меня обратно. — Замолчала. Перевела дух. Это оказалось слишком тяжело. — Ты всегда была рядом, когда мне было плохо. Спасибо. И вообще… я… не описать словами, как я благодарна, что ты сделала из меня ту, кто я есть сейчас.
Всё. Больше не получалось. Слова сквасились, не успев вырваться наружу. Вновь повисло тяжёлое молчание.
Мама покусала губы, пытаясь справиться с несвойственной растерянностью.
— Ну, ты сильная, — запинаясь, ответила она, — всегда была сильной и упёртой. Это в меня. Хотя я тоже, знаешь, иногда могу перегнуть палку… пойду постелю тебе постель, — резко захлопнула она дверь откровенности.
Развернулась и быстро удалилась с кухни.
Я перевела взгляд на Рэма. Хотелось спросить у него, что он думает о нашем странном разговоре, но отчим зомбированным взглядом пялился на экран и вряд ли что-то слышал.
Жаль, что мама часто кричала на меня, незаслуженно обвиняла во всех грехах, в моём рождении, которое испортило ей жизнь. Жаль, что не верила в меня, отправляла на те секции, где попроще, выбирала специальность «моего уровня», не хотела, чтобы я пыталась попасть в университет. Мне было жаль очень многого. Оно копилось долго и упорно. Мама жила в своей вселенной, я в своей. И они не пересекались.
До сегодняшнего дня.
Я вдруг подумала, почему я за всё это время только обвиняла её в ответ, вместо того, чтобы сделать шаг навстречу? Она хотела от меня благодарности. И я сказала «спасибо». Это было так просто, и так тяжело одновременно.
Этой ночью я ночевала дома. В маленькой, тесной, душной комнатке Кайла с навесным потолком, из-за которого передвигаться в полный рост было просто невозможно.
Думала о том, как же всё-таки неистова и необъяснима наша любовь к матерям. Это было что-то за гранью человеческого понимания. Какими бы ни были наши мамы, мы всё равно будем тянуться к ним. Детей могут бить, унижать, топить в извращениях, злости, обиде, комплексах, но стоит лишь маминой любви показаться на горизонте, как дети буду стремиться туда, поближе к маме.
Необъяснимо. Нерационально. Неудобно. И болезненно правдиво.
Утро было солнечным, прогревающим сырую местность синей ветки, но не обжигающим. Я осторожно отклеила защитную плёнку, выглянула наружу. Увидела мусорку и сбежавшихся к ней котов, вздохнула и отправилась завтракать.
Мама уже суетилась у плиты.
— Печёные яблоки? — удивилась я.
Вот уж не ожидала, что она сделает мою любимую дешёвую еду, когда было нечего или лениво готовить.
— Печёные яблоки, яичница, салаты ещё остались со вчерашнего дня, курица вроде была. Кашу не бери, это Кайлу.
— Кайл ест кашу? — удивилась ещё сильнее.
— У него проблемы с желудком, так что его никто не спрашивал, — огрызнулась мама.
— Что-то серьёзное?
— Гадостей всяких надо меньше есть! — ответила она тоном «с этими детьми вечно какие-то проблемы!»
Я вогнала вилку в печёное яблоко, застыла на секунду и перевела взгляд на маму. Из души так и рвался вопрос, зачем она всё это время врала отцу, что я учусь в ГАУ, а рот будто заклеили скотчем.
— Ну? Чего не ешь? — заметила она моё замешательство.
— Хотела спросить, — выдавила с трудом.
— Что?
— Эм…
За секунду до того, как вопрос сорвался с губ, я вдруг поняла, что не хочу знать ответ. Она сделала этот выбор давно, и наверняка на то были причины. Теперь мы будем разбираться с последствиями вместе.
— Ты должна знать, что скоро Руперту расскажут, что я не училась в ГАУ, и он узнает, что всё это время ты мошенничала с деньгами. Будь готова.
Она смотрела на меня, не моргая.
Я дёрнула уголками губ, будто пыталась ободряюще улыбнуться, и принялась ковырять яблоко.
Было очень удобно перекладывать ответственность на родителей за свою жизнь, свои психологические проблемы, винить их в недостатке ласки и любви, в ошибках, вранье, подлости. Кто-то всегда виноват, кроме тебя. Кто-то всегда должен что-то делать, только не ты.
Но я уже взрослая девочка.
— А где у Рэма инструменты сейчас лежат? — задала вопрос неожиданно бодрым голосом. — Меня ужасно раздражает эта наша ступенька. Надо с ней уже что-то сделать.
Начать решила с малого.
Глава 4
Акамар приветствовал расслабляющей прохладной тенью, привычным запахом накалённых рельсов, шумом курсирующих поездов, слегка потряхивающейся землёй.
Даже не думала, что настолько соскучилась по дому. И по месту, где я не могла не появиться.
Главная Акамарская больница.
Всё такая же мини-экосистема. Маленькая. Уютная. Живая. Пульсирующая громкими голосами и детским смехом. Я долгое время терпеть не могла это место, пока не побывала в столичном медцентре и не сравнила.
Вру.
Я пропиталась симпатией намного раньше.
— Эрин Берлингер, — известила тихо у стойки регистратуры, прикладывая электронное удостоверение личности к сканирующей системе.
— Ваш лечащий врач — доктор Дэппер? — уточнил работник.
— Угу.
— У вас нет записи. К сожалению, мистер Дэппер сейчас отсутствует.
— М… надолго? — слегка расстроилась.
— Точно сказать не могу. Он уехал в столицу.
Как это он смог уехать? Глупый вопрос. Эрин, ну подумай, ты как сама-то смогла уехать?
— К сыну? — приподняла брови.
— Не могу сказать.
К сыну, конечно. Зачем ещё. Ну ты и тупица, Эрин.
— Я могу записать вас к другому врачу, — вежливо предложил парень.
— Да, давайте. Мне просто на осмотр.
— Хорошо.
Его длинные пальцы быстро затарабанили по невесомой клавиатуре, глаза спешно забегали по выскакивающим голограммным окнам. Он впихнул меня к одному из свободных врачей, перекинул запись в личный кабинет пользователя. Мой видеофон противно завибрировал.
— Спасибо, — тупо ляпнула я, и, проведя рукой по гладкой поверхности стойки, побрела к нужному кабинету.
Шла медленно. Неохотно.
Не хотела я никакого осмотра. Я привыкла жить так: с перекладыванием всей ответственности на левую руку, потихоньку разрабатывать правую, совершать как можно меньше действий, экономить энергию, делать вид, что мне плевать… Смотреть на тонкие полоски шрамов, представлять, как их сведут, как можно будет обмануть мозг, показать ему — вот, смотри, всё по-прежнему.
Зачем осмотр?
Я и так в порядке.
— Что-то беспокоит? — дежурным голосом осведомилась врач — довольно неприятного вида женщина. Тонкая, сухая, с лицом строгой учительницы и низким, приказным голосом.
— Только ожоги, — ответила спокойно, глядя в пол.
Внутренне ощутила повисший в воздухе вопрос: «Ну и зачем ты тогда пришла?»
— Да, это частая проблема в Акамаре. Но, может, ранее что-то было? Насколько я понимаю, вы были в Эмире, когда…
— Ничего не болит. Ничего не беспокоит, — невежливо перебила я.
— В столичной больнице вас осматривали?
— Да.
— И ничего не…
— Нет. Я легко отделалась. Рука вообще не пострадала.
— А как насчёт реабилитации? Вы регулярно приходите на занятия?
— Да.
Врач устало вздохнула.
— Эрин, тут написано, что вы были всего пару раз.
— Ну, потом было много дел, — меланхолично пожала плечами, всё также пялясь в пол. — Каюсь. Исправлюсь.
— Так, знаете, хочу взять у вас несколько дополнительных анализов.
— Это обязательно? — поморщилась тут же.
— Я считаю, да. Но вы взрослая девочка, решать вам.
Говорю же — училка. Какой кошмар, ещё и такая предвзятая. «Решайте сами», угу.
— Делайте, что хотите, — безразлично разрешила я.
Она взяла у меня кровь из вены — сканер определял вену под кожей, игла входила почти без боли, — да ещё так нежно и аккуратно, будто ей орудовала вовсе не злобная тётка. Ускоренный результат выскочил на экране монитора почти сразу после забора. Всё в пределах нормы. Ожоги опасные, но не смертельные — буду мазать заживляющей мазью, и всё пройдёт.
В дополнение она записала меня к психологу. Видите ли, моё явное апатичное состояние вызывает у неё настороженность!
Ну надо же.
Какие все заботливые!
Я растянула губы в вежливой улыбке — насколько позволяло моё «апатичное состояние», — и покинула медицинский кабинет. Уж лучше бы с крыши прыгнула, хоть бы полетала, вслед за Джошем, а не потратила время на всякую дурость.
Но крыша — лишь фантазии. В реальности были проблемы поважнее.
Этот поход к врачу был предлогом, только бы снова оказаться в этих стенах, невзначай пройтись по коридорам и — надо же, как бывает! — внезапно оказаться напротив палаты Джоша.
Некогда прозрачные стёкла окрасились белым тоном, скрывающим происходящее внутри от любопытных глаз. Двери не разъезжались в стороны, разобрать, что там творится не было возможности. Я слонялась туда-сюда около минуты, потом не выдержала и присела на стульчик.
Зайти к парню не было моральных сил.
Так я и сидела, как дура. Пока не заметила, что я такая не одна.
Мы напряжённо начали переглядываться, по-шпионски выделяя особенности друг друга. Я украдкой отмечала её мягкие, волнистые волосы, глубокие, сверкающие синевой глаза, аккуратный носик, как нельзя лучше подчеркивающий приятный овал лица… Я продолжала источать ледяное спокойствие, подходить не собиралась. На разговоры не было настроения. У неё, видимо, тоже.
Так мы и сидели, видимо обе ждали, что кто-нибудь зайдёт в палату, и можно будет хоть на секунду разглядеть Джоша.
Но никто к нему не зашёл.
Ни через пятнадцать минут.
Ни через полчаса.
Ни через час.
Ни через два.
А мы всё сидели. Две нерешительные дуры. У меня на видеофоне было четыре пропущенных вызова: три от отца, один от Ника. Не знаю, с какой целью они мне трезвонили, но больничный гул был милее моим ушам, чем голоса этих двоих.
Я осторожно встала. Движение заставило незнакомку вздрогнуть и перевести на меня свои прекрасные девичьи глазки. Я показательно медленно приблизилась к палате Джоша и осторожно зашла внутрь.
Двери закрылись.
Прозвучал тихий щелчок.
Всё тело сдавила тишина.
Глава 5
Происходящее было похоже на сон. Я сидела на жёстком стуле, проигнорировав мягкое кресло, предназначенное как раз для задержавшихся посетителей. Смотрела на бледное веснушчатое лицо, слипшиеся потемневшие пряди, синюшные губы. Так хотелось увидеть заразительную улыбку, не совсем ровные, но белые зубы, которые он демонстрировал при любой возможности посмеяться.
Как же мне этого не хватало.
Без Джоша жизнь превратилась в опостылевший комок грусти и сожалений.
Я осторожно коснулась его обездвиженной руки, ощущая себя так, словно соприкасаюсь с трупом. Он будто лежал в гробу, а не на больничной кровати, весь обклеенный медицинскими пластырями, контролирующими впрыскивание лекарств. Убого. Неотвратимо.
И вот это всё, что нас ждёт потом?
Правда, что ли?
Это будет вот так?
Палата пропиталась едким запахом лекарств, который пытались разбавить ароматом от цветов. Но если бы не было этих смешанных благоуханий, тут остался бы один запах, самый честный — запах смерти.
Я не выдержала, вскочила, вылетела из палаты и понеслась к выходу из больницы — на свежий воздух. Хотелось увидеть солнечный свет, вдохнуть полной грудью и хоть на секунду забыться и продумать план действий.
Крыльцо было бетонным, холодным, широким — места хватало всем, кто выходил покурить. Мы не толпились, стояли в уединении и смотрели на уплывающую вдаль зелёную ветку. Громких разговоров не было, только перешёптывания.
— Эрин? — восклицание прозвучало так громко, что отреагировали все.
Хуан Хи-хи смущённо кашлянул, видимо, не ожидав, что привлечёт столько внимания. Он аккуратно вскочил по ступенькам и подошёл ко мне.
— Ты разве не должна быть в Эмире? — уточнил он уже тише.
— А вы разве не должны быть в «Берлингере»? — тем же тоном парировала я.
Руководитель артефактников выглядел мягко говоря не очень здоровым. Люди его необычной внешности генетически с возрастом упорно сохраняли молодость (даже без радикальных вмешательств). Кожа, как правило, была свежей, подтянутой, морщины её не брали, веки не налезали на узкие глаза, впадины на щеках появлялись только от улыбки.
Хуан Хи-хи за последние месяцы постарел лет… лет на двадцать. Будто в один щелчок. Он оброс густой бородой с проседью, этой же тяжёлой проседью покрылись и некогда яркие чёрные волосы на голове. Из глаз пропал любой намёк на весёлость, которой он забавлял всех стажёров. Да что там стажёров, и магов, и Эвана, и Элис, и возможно даже моего отца.
— Вы болеете? — Я тут же поняла, что не хочу знать ответ.
Ещё одного удара мне, наверное, не пережить.
— Ну можно и так сказать, — уклончиво отмахнулся он.
Посмотрев на его поехавшие вниз щёки, осунувшуюся фигуру, помятую одежду, я не смогла оставить за ответ эту жалкую отговорку.
— Что-то случилось? — начала уточнять.
— Ничего такого, на что стоило бы тратить твоё время, — не особо убедительно улыбнулся он.
— Что случилось? — спросила максимально серьёзным голосом.
— Да… — Он неопределённо пожал плечами.
— Вы умираете? — Вопрос прозвучал так, словно я уже стояла над его гробом.
— Нет, — он почему-то хмыкнул. — Я в порядке.
— Ну ладно.
Я оставила попытки докопаться до истины, всё-таки не в моих интересах вытягивать наружу те несчастья, что могли с ним приключиться. Но стоило мне внутренне дать заднюю, как Хуан Хи решил сказать честно:
— Дочка болеет.
— У вас есть дочка? — неподдельно удивилась. — Вы же не женаты. — Я ещё раз досконально оглядела все его пальцы — кольца не было.
Абсурдность моего утверждения дошла раньше, чем мужчина язвительно заметил:
— А что, дети могут появляться только в браке?
— Да, я сегодня немного туплю. Извините, — улыбнулась сконфужено. Тоже не слишком уж убедительно для раскаяния. — Насколько всё серьёзно?
— Достаточно, чтобы листать сайт ритуальных услуг.
Мы переглянулись. Я — с ужасом. Он — с долей неловкости, словно случайно поделился тем, чем не стоило.
— Ну, нет. Мы конечно верим в лучшее. — Мужчина снова растянул губы в ненатуральной улыбке. — Но, знаешь. Тяжело. Шансов мало.
В памяти всплыл один из моментов, когда мы с другими стажёрами решили называть Хуана Хи «Хуаном Хи-хи». Остро захотелось туда — в прошлое, где всё было так легко, красиво, с долей игры и доброго юмора. Сейчас не было и намёка на «Хи-хи».
— Ну а я тут, потому что скоро лучший друг умрёт, — сказала так, словно составляла список покупок.
