В этом была какая-то невероятная близость — более интимная, чем сам секс.
Анна
Боль была острой, но кратковременной. Она быстро сменилась странным чувством наполненности, завершенности. Он заполнял меня целиком, и в этом было что-то пугающе правильное.
Я видела его лицо над собой — напряженное, сосредоточенное. Он сдерживался, и в этом проявлении заботы было что-то, что растрогало меня до слез.
— Двигайся, — прошептала я, проводя руками по его спине.
Он начал медленно, осторожно. Каждое движение было продуманным, каждое касание — выверенным. Но по мере того как боль утихала, на ее месте разгоралось новое пламя — глубокое, пульсирующее удовольствие.
Я начала двигаться ему навстречу, находя ритм. Его глаза расширились от удивления, а затем в них вспыхнуло одобрение.
— Да, вот так, — прошептал он, его дыхание стало тяжелее. — Ты принимаешь меня так хорошо.
Его слова зажигали меня изнутри. Я обвила его ногами, притягивая глубже, желая большего. Боль окончательно уступила место нарастающему наслаждению.
Торд
Она была невероятной. Сильной, страстной, отзывчивой. С каждым движением она раскрывалась все больше, доверяя мне свое тело.
Я чувствовал, как нарастает напряжение в ее теле, слышал, как учащается ее дыхание. Ее браслеты снова засветились мягким золотым светом, и ветер закружил вокруг нас, поднимая листья и искры от костра.
— Со мной, — приказал я, чувствуя, как приближаюсь к краю. — Вместе.
Она вскрикнула, ее тело сжалось вокруг меня в сладкой судороге. Это стало последней каплей. Я погрузился в нее в последний раз, мое собственное освобождение было таким же мощным и всепоглощающим.
Мы лежали, сплетенные, не в силах пошевелиться, слушая, как бьются наши сердца.
Анна
Когда мир вернулся в фокус, я почувствовала его вес на себе, его тепло. Он все еще был внутри меня, и это чувство было на удивление уютным.
Он осторожно перевернулся на бок, не выпуская меня из объятий, прижимая к своей груди. Я прильнула к нему, слушая ровный стук его сердца.
Никто не говорил ни слова. Слова были не нужны. Он проводил рукой по моей спине, и я почувствовала, как дрожь медленно покидает мое тело.
Постепенно его дыхание стало ровнее, глубже. Его рука ослабела на моей спине. Он заснул первым, его лицо впервые выглядело спокойным, почти безмятежным.
Я лежала, прислушиваясь к его дыханию, чувствуя тепло его кожи под своей щекой. Впервые за долгое время я чувствовала себя... в безопасности. Защищенной.
Но с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь листву, реальность начала возвращаться. Я осторожно приподнялась, боясь разбудить его.
Он спал глубоким сном, его лицо было мирным. В свете утра он выглядел менее устрашающе и... моложе. Почти уязвимо.
Я наклонилась и легонько коснулась губами его плеча, прощаясь с тем, что между нами произошло. Потом осторожно выбралась из его объятий.
Он повернулся во сне, что-то прошептал на своем языке, но не проснулся.
Я надела свое мятое платье, в последний раз взглянула на спящего великана и его зверя, охраняющего сон хозяина, и тихо исчезла в утреннем лесу.
Оставив часть себя с ним навсегда.
Торд
Сознание возвращалось медленно, как отливает волна. Первым пришло ощущение тепла — от потухших углей костра, от шкуры под боком. Потом — память тела. Приятная тяжесть в мышцах, легкая ссадина на спине от ее ногтей, сладкая усталость.
И запах. Ее запах. Смесь озерной воды, ночного пота и чего-то неуловимого, сладкого и горького одновременно, как спелый лесной плод. Он все еще витал в воздухе, пропитывал мою кожу, мои легкие.
Я потянулся рукой, чтобы притянуть ее к себе, чтобы почувствовать тепло ее кожи под своей ладонью.
Встретил пустоту.
Мои глаза распахнулись.
Рядом никого не было. Только смятый мох, где она лежала, да пара темных волос на шкуре, блестящие в утреннем свете.
Я поднялся на локти, резко оглядывая поляну. Лес проснулся, птицы щебетали, солнце пробивалось сквозь туман. Все было мирно. Слишком мирно.
— Девушка? — позвал я, и мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко в тишине.
В ответ — лишь шелест листьев. Далеко в чаще каркнула ворона.
Серый, дремавший у моих ног, поднял голову, учуяв мое напряжение. Он обнюхал воздух и тихо заскулил, глядя в ту сторону, где исчезла тропинка к владениям людей.
Она ушла.
Не попрощавшись. Не оставив ничего, кроме воспоминаний на моей коже и этого проклятого сладкого запаха, что сводил меня с ума.
Я вскочил на ноги, и по поляне прокатилась низкая волна рычания. От меня. От ярости, что внезапно вспыхнула в груди, жгучая и беспощадная. Я швырнул в остывший костер охапку хвороста, и угли взметнулись искрами.
Как она посмела? Использовать меня, как последнего поденщика, и уйти на рассвете, как вороватая кошка? После всего… после той близости, что была между нами? После той магии, что звенела в воздухе?
Я начал метаться по поляне, как раненый зверь, не в силах усидеть на месте. Мои кулаки сжимались сами собой. Мне хотелось ломать, крушить, рвать на куски. Выместить на чем-то эту дикую, бессмысленную ярость.
Но под ней, под этой звериной яростью, копошилось что-то другое. Что-то холодное и тяжелое, как речной булыжник. Пустота.
Она ушла. И я даже не знал ее имени.
Это осознание ударило с новой силой, заставив меня остановиться посреди поляны. Я, Торд, вождь орков, повелитель Седых Скал, провел ночь с женщиной, отдал ей часть своей дикой, неприрученной души… и даже имени ее не спросил.
Мы были двумя кораблями, столкнувшимися в кромешной тьме. Мы узнали плоть друг друга, вкус, звуки страсти. Но не имена. Не истории.
«Как тебя зовут?» — этот простой, дурацкий вопрос так и не был задан. Вместо него были стоны, прикосновения, шепот на непонятных языках, который был красноречивее любых слов.
Я подошел к тому месту, где она лежала, и опустился на колени, проводя ладонью по еще теплому мху. Я искал… что? Записку? Надежду? Знак?
Ничего. Только ее запах. И тихое, настойчивое эхо ее голоса в моей голове: «Я что… не красивая?»
Черт возьми. Она сомневалась. Сомневалась в себе, даже отдаваясь мне с той дикой, всепоглощающей страстью. Кто заставил ее усомниться в своей силе? В своей красоте? Кто эти люди, что загнали ее в клетку и надели на нее эти оковы?
Я поднял голову и посмотрел в сторону замка Барагоса. Туда, где она сейчас, наверное, возвращается в свою позолоченную тюрьму. Туда, где ее ждет брак с тем, кого она называла «принцем-садистом».
И ярость во мне сменилась холодной, стальной решимостью.
Она думает, что это конец? Она думает, что может прийти, перевернуть мой мир с ног на голову и просто уйти?
Нет.
Она — моя. Не как вещь. Не как трофей. Она была той, кого послал мне ветер. Та, чья боль отзывалась в моей крови. Та, чья магия пела в унисон с моей силой.
Я не знал ее имени. Но я узнал ее душу. И этого было достаточно.
Я встал, и Серый тут же подошел ко мне, чувствуя смену моего настроения. Я грубо потрепал его за загривок.
— Пошли, старик, — прорычал я. — Охота только начинается.
Она ушла. Но это не значит, что я позволю ей исчезнуть.
Я найду ее. Узнаю ее имя. И тогда… тогда мы посмотрим, кто кого поймал в свои сети.
Я бросил последний взгляд на поляну, на то место, где она была со мной, и развернулся, чтобы идти к своим скалам. К своему народу. К плану.
Ветер поднялся, донеся до меня последний шлейф ее запаха. И на мгновение мне показалось, что я снова слышу ее тихий, прерывистый стон.
Я стиснул зубы и зашагал быстрее.
Анна
Утро было холодным и безжалостно ясным. Каждый лучик солнца, пробивавшийся сквозь листву, казался обвинением. Я шла по знакомой тропинке к замку, и с каждым шагом тяжесть на душе становилась все невыносимее.
Пахло хвоей, влажной землей и… им. Его запах все еще смешивался с запахом моей кожи, впитываясь в поры. Я поднесла запястье к лицу, вдыхая этот дикий, пряный аромат — смесь дыма, кожи и чего-то неуловимого, чисто мужского. И что-то в самом низу живота сжалось горячим, стыдным комком.
— Отлично, Анна. Теперь ты еще и пахнешь, как гриль-бар для дикарей. Принцесса-барбекю. Очень изысканно .
Воспоминания накатывали волнами. Его грубые руки. Голос, что звучал прямо во мне. Вспышка золотого света от браслетов…
Да уж. Познакомились, занялись сексом, даже именами не обменялись. Очень романтично. Настоящая сказка для будущих поколений — «Красавица и чудовище, которые даже не знали, как друг друга зовут». Я даже имени его не знаю. Мысль жгла, как раскаленный уголь.
Я подошла к потайной калитке в стене замка. Сердце бешено колотилось. «Ну что, обрадовался, Барагос? Твоя беглая типа дочь вернулась. С поправкой на некоторую… брутальность.»
Калитка была не заперта. Я проскользнула внутрь, прижалась спиной к холодному камню. Внутри пахло знакомой затхлостью, воском и страхом. Моим страхом.
«Добро пожаловать домой, дорогая. В твою позолоченную клетку. С возвращением.»
Я пробралась в свою комнату по пустым коридорам. Моя комната встретила меня ледяным молчанием. Все было на своих местах — идиллическая картина благополучия. Ложь.
Я сбросила платье — то самое, что было на мне ночью, — и швырнула его в дальний угол. Потом схватила кувшин с водой и принялась тереть кожу, пытаясь смыть с себя запах леса, дыма… его. Но он въелся в меня, как клеймо.
Внезапно дверь распахнулась. Я вздрогнула, прикрываясь руками, ожидая увидеть гневное лицо Барагоса.
Но на пороге стояла старая нянька Милы, Элси. Ее лицо было серым от усталости, а глаза красными от слез.
— Леди Анна! Слава богам! — она задыхалась. — Где вы были? Мы обыскали весь замок!
— Гуляла, — буркнула я, отворачиваясь. — Считала звезды. Искала вдохновение для свадебной церемонии. Что случилось? Корону кто-то стащил?
Элси сделала шаг внутрь, и ее голос упал до шепота.
— Это… это леди Мила, — она сглотнула. — Ночью ей стало совсем плохо. У нее начался жар, она бредила… Дышать ей тяжело. Лекарь был у нее всю ночь, он говорит… — голос ее сорвался. — Он говорит, что она на краю.
Мир опрокинулся. Все мои думы о ночи, о незнакомце — все это показалось таким ничтожным, таким мелким.
Мила.
Нет. Нет-нет-нет. Не сейчас. Не после всего.
— Что? — выдавила я, и мой голос прозвучал чужим. — Но… она же вчера еще…
— Болезнь такая, дитя мое, — Элси смахнула слезу. — То отпустит, то снова сожмет в своих тисках. На этот раз… на этот раз тиски сжимаются слишком сильно.
Я быстро оделась и бросилась к двери, не обращая внимания на крики Элси. Я летела по коридорам.
— Держись, сестренка. Держись, черт возьми.
Я ворвалась в ее комнату.
Воздух здесь был густым и тяжелым, пахнет травами, болезнью и страхом. В камине тлели угли, но в комнате было холодно.
Мила лежала на огромной кровати, такая маленькая и хрупкая, что ее почти не было видно под грудами одеял. Ее лицо было восковым, прозрачным. Каждый вздох давался ей с трудом, с хриплым, клокочущим звуком, от которого кровь стыла в жилах.
Возле нее сидел Барагос. Он держал ее руку в своей, и его спина была неестественно прямой. Когда я вошла, он медленно повернул ко мне голову.
Его глаза… в них не было ни гнева, ни упреков. Только пустота. Бездонная, ледяная пустота.
— Где ты была? — спросил он тихо, и его голос был безжизненным.
«О, знаешь, отец дорогой, просто занималась самопознанием в объятиях дикаря. Мелочи жизни.» Но сарказм застрял в горле. Мне было не до него.
Я подбежала к кровати и упала на колени, хватая другую, холодную руку Милы.
— Мила? Сестренка? Это я, Анна, — я задыхалась, гладя ее кожу, такую горячую и сухую. — Эй, без передышек, договорились? Я же должна рассказать тебе, чем закончилась та сказка про железных птиц.
Ее веки дрогнули. Она с трудом открыла глаза. Глаза, которые обычно были цвета весеннего неба, теперь были мутными, потухшими.
— Ан… на… — ее губы едва шевельнулись. — Ты… пришла…
Потом ее взгляд сфокусировался на мне, и в нем мелькнул крошечный огонек осознания. Она слабо сжала мои пальцы.
— Не… плачь… — прошептала она. — Ты… сильная… Как всегда…
Ее рука обмякла. Глаза снова закрылись. Дыхание стало еще тише, еще реже.
Я застыла, не в силах пошевелиться, сжимая ее безответные пальцы.
«Ну что, Анна? Добилась своего? Сбежала, покуражилась, а вернулась — а тебя тут уже и не ждали. Вообще-то, тут серьезные проблемы, не до твоих дурацких драм.»
Я вернулась слишком поздно.
Я променяла свою ночь свободы на последние часы жизни единственного человека, который меня любил. И теперь мне предстояло наблюдать, как она уходит, и знать, что я могла быть здесь.
Анна
Комната Милы пахла смертью.
Не резко, не отталкивающе. Она пахла тихим, настойчивым увяданием. Тяжелый, сладковатый запах лекарственных трав смешивался с кисловатым духом потной кожи и воска догорающих свечей. Воздух был спертым, неподвижным, словно и он застыл в ожидании.
Я сидела в кресле у ее постели, сжимая в своих ее горячую, почти невесомую руку. Каждый хриплый, прерывистый вздох отзывался в моей собственной груди ледяным уколом. Я не плакала. Слезы казались непозволительной роскошью, слишком простой реакцией на все это.
Ну вот и все, Анна. Поздравляю. Твоя новая тюрьма. Стены были не каменными, а из страха и беспомощности. Решетки на окнах — из каждого хрипа Милы. А я — добровольный заключенный. Потому что сбежать отсюда было бы хуже, чем предательство. Это было бы малодушием.
Я смотрела, как на ее лбу выступают капельки пота, как синева под глазами становится все гуще. И думала.
Думала о том, как нелепо и мелко теперь казалось мое бунтарство у озера. «Отнять у Лидриха его игрушку!». Какая наивная, детская злость. Пока я играла в мятежницу, настоящая трагедия тихо дожимала свое здесь, в этой комнате.
Мои пальцы непроизвольно потянулись к запястьям, к холодному металлу браслетов. Они молчали. Как будто и их подавила эта всепоглощающая тяжесть. А тогда, ночью… тогда они пели. Тогда они горели золотым светом, и ветер танцевал вокруг нас.
Он.
Образ его всплывал в памяти без спроса. Грубые черты лица, изрезанные шрамами. Ледяные глаза, в которых читалась не злоба, а какая-то дикая, животная честность. Сила его рук, которые могли быть такими жестокими и такими невероятно бережными.
«Как тебя зовут?» — этот вопрос горел на языке теперь постоянно. «Кто ты?» Тот, кто видел меня не принцессой, не вещью, а просто женщиной. Испуганной, яростной, живой. И принял меня такой.
А теперь он стал еще одним призраком. Еще одной частью той жизни, которой могло бы быть, но не случилось. Как воспоминания о мире с летающими птицами из железа. Красивая сказка. Не более того.
Я вздохнула и поправила одеяло на Миле. Она не шевельнулась.
И тогда накатила третья волна мыслей. Самая тяжелая. О будущем.
Замужество. Лидрих.
Теперь это висело над моей головой не просто как неприятная обязанность, а как приговор. Раньше я думала, что это будет битвой. Что я смогу дразнить его, злить, сделать его жизнь адом. Теперь я понимала — ему не нужно будет меня ломать. Он просто возьмет то, что ему причитается. Без эмоций. Как палач, который выполняет свою работу.
Я больше не чувствовала в себе той ярости, что давала силы для борьбы.
Анна
Боль была острой, но кратковременной. Она быстро сменилась странным чувством наполненности, завершенности. Он заполнял меня целиком, и в этом было что-то пугающе правильное.
Я видела его лицо над собой — напряженное, сосредоточенное. Он сдерживался, и в этом проявлении заботы было что-то, что растрогало меня до слез.
— Двигайся, — прошептала я, проводя руками по его спине.
Он начал медленно, осторожно. Каждое движение было продуманным, каждое касание — выверенным. Но по мере того как боль утихала, на ее месте разгоралось новое пламя — глубокое, пульсирующее удовольствие.
Я начала двигаться ему навстречу, находя ритм. Его глаза расширились от удивления, а затем в них вспыхнуло одобрение.
— Да, вот так, — прошептал он, его дыхание стало тяжелее. — Ты принимаешь меня так хорошо.
Его слова зажигали меня изнутри. Я обвила его ногами, притягивая глубже, желая большего. Боль окончательно уступила место нарастающему наслаждению.
Торд
Она была невероятной. Сильной, страстной, отзывчивой. С каждым движением она раскрывалась все больше, доверяя мне свое тело.
Я чувствовал, как нарастает напряжение в ее теле, слышал, как учащается ее дыхание. Ее браслеты снова засветились мягким золотым светом, и ветер закружил вокруг нас, поднимая листья и искры от костра.
— Со мной, — приказал я, чувствуя, как приближаюсь к краю. — Вместе.
Она вскрикнула, ее тело сжалось вокруг меня в сладкой судороге. Это стало последней каплей. Я погрузился в нее в последний раз, мое собственное освобождение было таким же мощным и всепоглощающим.
Мы лежали, сплетенные, не в силах пошевелиться, слушая, как бьются наши сердца.
Анна
Когда мир вернулся в фокус, я почувствовала его вес на себе, его тепло. Он все еще был внутри меня, и это чувство было на удивление уютным.
Он осторожно перевернулся на бок, не выпуская меня из объятий, прижимая к своей груди. Я прильнула к нему, слушая ровный стук его сердца.
Никто не говорил ни слова. Слова были не нужны. Он проводил рукой по моей спине, и я почувствовала, как дрожь медленно покидает мое тело.
Постепенно его дыхание стало ровнее, глубже. Его рука ослабела на моей спине. Он заснул первым, его лицо впервые выглядело спокойным, почти безмятежным.
Я лежала, прислушиваясь к его дыханию, чувствуя тепло его кожи под своей щекой. Впервые за долгое время я чувствовала себя... в безопасности. Защищенной.
Но с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь листву, реальность начала возвращаться. Я осторожно приподнялась, боясь разбудить его.
Он спал глубоким сном, его лицо было мирным. В свете утра он выглядел менее устрашающе и... моложе. Почти уязвимо.
Я наклонилась и легонько коснулась губами его плеча, прощаясь с тем, что между нами произошло. Потом осторожно выбралась из его объятий.
Он повернулся во сне, что-то прошептал на своем языке, но не проснулся.
Я надела свое мятое платье, в последний раз взглянула на спящего великана и его зверя, охраняющего сон хозяина, и тихо исчезла в утреннем лесу.
Оставив часть себя с ним навсегда.
Глава 10. Утро после бури.
Торд
Сознание возвращалось медленно, как отливает волна. Первым пришло ощущение тепла — от потухших углей костра, от шкуры под боком. Потом — память тела. Приятная тяжесть в мышцах, легкая ссадина на спине от ее ногтей, сладкая усталость.
И запах. Ее запах. Смесь озерной воды, ночного пота и чего-то неуловимого, сладкого и горького одновременно, как спелый лесной плод. Он все еще витал в воздухе, пропитывал мою кожу, мои легкие.
Я потянулся рукой, чтобы притянуть ее к себе, чтобы почувствовать тепло ее кожи под своей ладонью.
Встретил пустоту.
Мои глаза распахнулись.
Рядом никого не было. Только смятый мох, где она лежала, да пара темных волос на шкуре, блестящие в утреннем свете.
Я поднялся на локти, резко оглядывая поляну. Лес проснулся, птицы щебетали, солнце пробивалось сквозь туман. Все было мирно. Слишком мирно.
— Девушка? — позвал я, и мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко в тишине.
В ответ — лишь шелест листьев. Далеко в чаще каркнула ворона.
Серый, дремавший у моих ног, поднял голову, учуяв мое напряжение. Он обнюхал воздух и тихо заскулил, глядя в ту сторону, где исчезла тропинка к владениям людей.
Она ушла.
Не попрощавшись. Не оставив ничего, кроме воспоминаний на моей коже и этого проклятого сладкого запаха, что сводил меня с ума.
Я вскочил на ноги, и по поляне прокатилась низкая волна рычания. От меня. От ярости, что внезапно вспыхнула в груди, жгучая и беспощадная. Я швырнул в остывший костер охапку хвороста, и угли взметнулись искрами.
Как она посмела? Использовать меня, как последнего поденщика, и уйти на рассвете, как вороватая кошка? После всего… после той близости, что была между нами? После той магии, что звенела в воздухе?
Я начал метаться по поляне, как раненый зверь, не в силах усидеть на месте. Мои кулаки сжимались сами собой. Мне хотелось ломать, крушить, рвать на куски. Выместить на чем-то эту дикую, бессмысленную ярость.
Но под ней, под этой звериной яростью, копошилось что-то другое. Что-то холодное и тяжелое, как речной булыжник. Пустота.
Она ушла. И я даже не знал ее имени.
Это осознание ударило с новой силой, заставив меня остановиться посреди поляны. Я, Торд, вождь орков, повелитель Седых Скал, провел ночь с женщиной, отдал ей часть своей дикой, неприрученной души… и даже имени ее не спросил.
Мы были двумя кораблями, столкнувшимися в кромешной тьме. Мы узнали плоть друг друга, вкус, звуки страсти. Но не имена. Не истории.
«Как тебя зовут?» — этот простой, дурацкий вопрос так и не был задан. Вместо него были стоны, прикосновения, шепот на непонятных языках, который был красноречивее любых слов.
Я подошел к тому месту, где она лежала, и опустился на колени, проводя ладонью по еще теплому мху. Я искал… что? Записку? Надежду? Знак?
Ничего. Только ее запах. И тихое, настойчивое эхо ее голоса в моей голове: «Я что… не красивая?»
Черт возьми. Она сомневалась. Сомневалась в себе, даже отдаваясь мне с той дикой, всепоглощающей страстью. Кто заставил ее усомниться в своей силе? В своей красоте? Кто эти люди, что загнали ее в клетку и надели на нее эти оковы?
Я поднял голову и посмотрел в сторону замка Барагоса. Туда, где она сейчас, наверное, возвращается в свою позолоченную тюрьму. Туда, где ее ждет брак с тем, кого она называла «принцем-садистом».
И ярость во мне сменилась холодной, стальной решимостью.
Она думает, что это конец? Она думает, что может прийти, перевернуть мой мир с ног на голову и просто уйти?
Нет.
Она — моя. Не как вещь. Не как трофей. Она была той, кого послал мне ветер. Та, чья боль отзывалась в моей крови. Та, чья магия пела в унисон с моей силой.
Я не знал ее имени. Но я узнал ее душу. И этого было достаточно.
Я встал, и Серый тут же подошел ко мне, чувствуя смену моего настроения. Я грубо потрепал его за загривок.
— Пошли, старик, — прорычал я. — Охота только начинается.
Она ушла. Но это не значит, что я позволю ей исчезнуть.
Я найду ее. Узнаю ее имя. И тогда… тогда мы посмотрим, кто кого поймал в свои сети.
Я бросил последний взгляд на поляну, на то место, где она была со мной, и развернулся, чтобы идти к своим скалам. К своему народу. К плану.
Ветер поднялся, донеся до меня последний шлейф ее запаха. И на мгновение мне показалось, что я снова слышу ее тихий, прерывистый стон.
Я стиснул зубы и зашагал быстрее.
Глава 11. Возвращение в клетку.
Анна
Утро было холодным и безжалостно ясным. Каждый лучик солнца, пробивавшийся сквозь листву, казался обвинением. Я шла по знакомой тропинке к замку, и с каждым шагом тяжесть на душе становилась все невыносимее.
Пахло хвоей, влажной землей и… им. Его запах все еще смешивался с запахом моей кожи, впитываясь в поры. Я поднесла запястье к лицу, вдыхая этот дикий, пряный аромат — смесь дыма, кожи и чего-то неуловимого, чисто мужского. И что-то в самом низу живота сжалось горячим, стыдным комком.
— Отлично, Анна. Теперь ты еще и пахнешь, как гриль-бар для дикарей. Принцесса-барбекю. Очень изысканно .
Воспоминания накатывали волнами. Его грубые руки. Голос, что звучал прямо во мне. Вспышка золотого света от браслетов…
Да уж. Познакомились, занялись сексом, даже именами не обменялись. Очень романтично. Настоящая сказка для будущих поколений — «Красавица и чудовище, которые даже не знали, как друг друга зовут». Я даже имени его не знаю. Мысль жгла, как раскаленный уголь.
Я подошла к потайной калитке в стене замка. Сердце бешено колотилось. «Ну что, обрадовался, Барагос? Твоя беглая типа дочь вернулась. С поправкой на некоторую… брутальность.»
Калитка была не заперта. Я проскользнула внутрь, прижалась спиной к холодному камню. Внутри пахло знакомой затхлостью, воском и страхом. Моим страхом.
«Добро пожаловать домой, дорогая. В твою позолоченную клетку. С возвращением.»
Я пробралась в свою комнату по пустым коридорам. Моя комната встретила меня ледяным молчанием. Все было на своих местах — идиллическая картина благополучия. Ложь.
Я сбросила платье — то самое, что было на мне ночью, — и швырнула его в дальний угол. Потом схватила кувшин с водой и принялась тереть кожу, пытаясь смыть с себя запах леса, дыма… его. Но он въелся в меня, как клеймо.
Внезапно дверь распахнулась. Я вздрогнула, прикрываясь руками, ожидая увидеть гневное лицо Барагоса.
Но на пороге стояла старая нянька Милы, Элси. Ее лицо было серым от усталости, а глаза красными от слез.
— Леди Анна! Слава богам! — она задыхалась. — Где вы были? Мы обыскали весь замок!
— Гуляла, — буркнула я, отворачиваясь. — Считала звезды. Искала вдохновение для свадебной церемонии. Что случилось? Корону кто-то стащил?
Элси сделала шаг внутрь, и ее голос упал до шепота.
— Это… это леди Мила, — она сглотнула. — Ночью ей стало совсем плохо. У нее начался жар, она бредила… Дышать ей тяжело. Лекарь был у нее всю ночь, он говорит… — голос ее сорвался. — Он говорит, что она на краю.
Мир опрокинулся. Все мои думы о ночи, о незнакомце — все это показалось таким ничтожным, таким мелким.
Мила.
Нет. Нет-нет-нет. Не сейчас. Не после всего.
— Что? — выдавила я, и мой голос прозвучал чужим. — Но… она же вчера еще…
— Болезнь такая, дитя мое, — Элси смахнула слезу. — То отпустит, то снова сожмет в своих тисках. На этот раз… на этот раз тиски сжимаются слишком сильно.
Я быстро оделась и бросилась к двери, не обращая внимания на крики Элси. Я летела по коридорам.
— Держись, сестренка. Держись, черт возьми.
Я ворвалась в ее комнату.
Воздух здесь был густым и тяжелым, пахнет травами, болезнью и страхом. В камине тлели угли, но в комнате было холодно.
Мила лежала на огромной кровати, такая маленькая и хрупкая, что ее почти не было видно под грудами одеял. Ее лицо было восковым, прозрачным. Каждый вздох давался ей с трудом, с хриплым, клокочущим звуком, от которого кровь стыла в жилах.
Возле нее сидел Барагос. Он держал ее руку в своей, и его спина была неестественно прямой. Когда я вошла, он медленно повернул ко мне голову.
Его глаза… в них не было ни гнева, ни упреков. Только пустота. Бездонная, ледяная пустота.
— Где ты была? — спросил он тихо, и его голос был безжизненным.
«О, знаешь, отец дорогой, просто занималась самопознанием в объятиях дикаря. Мелочи жизни.» Но сарказм застрял в горле. Мне было не до него.
Я подбежала к кровати и упала на колени, хватая другую, холодную руку Милы.
— Мила? Сестренка? Это я, Анна, — я задыхалась, гладя ее кожу, такую горячую и сухую. — Эй, без передышек, договорились? Я же должна рассказать тебе, чем закончилась та сказка про железных птиц.
Ее веки дрогнули. Она с трудом открыла глаза. Глаза, которые обычно были цвета весеннего неба, теперь были мутными, потухшими.
— Ан… на… — ее губы едва шевельнулись. — Ты… пришла…
Потом ее взгляд сфокусировался на мне, и в нем мелькнул крошечный огонек осознания. Она слабо сжала мои пальцы.
— Не… плачь… — прошептала она. — Ты… сильная… Как всегда…
Ее рука обмякла. Глаза снова закрылись. Дыхание стало еще тише, еще реже.
Я застыла, не в силах пошевелиться, сжимая ее безответные пальцы.
«Ну что, Анна? Добилась своего? Сбежала, покуражилась, а вернулась — а тебя тут уже и не ждали. Вообще-то, тут серьезные проблемы, не до твоих дурацких драм.»
Я вернулась слишком поздно.
Я променяла свою ночь свободы на последние часы жизни единственного человека, который меня любил. И теперь мне предстояло наблюдать, как она уходит, и знать, что я могла быть здесь.
Глава 12. Новая тюрьма.
Анна
Комната Милы пахла смертью.
Не резко, не отталкивающе. Она пахла тихим, настойчивым увяданием. Тяжелый, сладковатый запах лекарственных трав смешивался с кисловатым духом потной кожи и воска догорающих свечей. Воздух был спертым, неподвижным, словно и он застыл в ожидании.
Я сидела в кресле у ее постели, сжимая в своих ее горячую, почти невесомую руку. Каждый хриплый, прерывистый вздох отзывался в моей собственной груди ледяным уколом. Я не плакала. Слезы казались непозволительной роскошью, слишком простой реакцией на все это.
Ну вот и все, Анна. Поздравляю. Твоя новая тюрьма. Стены были не каменными, а из страха и беспомощности. Решетки на окнах — из каждого хрипа Милы. А я — добровольный заключенный. Потому что сбежать отсюда было бы хуже, чем предательство. Это было бы малодушием.
Я смотрела, как на ее лбу выступают капельки пота, как синева под глазами становится все гуще. И думала.
Думала о том, как нелепо и мелко теперь казалось мое бунтарство у озера. «Отнять у Лидриха его игрушку!». Какая наивная, детская злость. Пока я играла в мятежницу, настоящая трагедия тихо дожимала свое здесь, в этой комнате.
Мои пальцы непроизвольно потянулись к запястьям, к холодному металлу браслетов. Они молчали. Как будто и их подавила эта всепоглощающая тяжесть. А тогда, ночью… тогда они пели. Тогда они горели золотым светом, и ветер танцевал вокруг нас.
Он.
Образ его всплывал в памяти без спроса. Грубые черты лица, изрезанные шрамами. Ледяные глаза, в которых читалась не злоба, а какая-то дикая, животная честность. Сила его рук, которые могли быть такими жестокими и такими невероятно бережными.
«Как тебя зовут?» — этот вопрос горел на языке теперь постоянно. «Кто ты?» Тот, кто видел меня не принцессой, не вещью, а просто женщиной. Испуганной, яростной, живой. И принял меня такой.
А теперь он стал еще одним призраком. Еще одной частью той жизни, которой могло бы быть, но не случилось. Как воспоминания о мире с летающими птицами из железа. Красивая сказка. Не более того.
Я вздохнула и поправила одеяло на Миле. Она не шевельнулась.
И тогда накатила третья волна мыслей. Самая тяжелая. О будущем.
Замужество. Лидрих.
Теперь это висело над моей головой не просто как неприятная обязанность, а как приговор. Раньше я думала, что это будет битвой. Что я смогу дразнить его, злить, сделать его жизнь адом. Теперь я понимала — ему не нужно будет меня ломать. Он просто возьмет то, что ему причитается. Без эмоций. Как палач, который выполняет свою работу.
Я больше не чувствовала в себе той ярости, что давала силы для борьбы.
