На этом месте ОС затормозила, опасаясь даже самой себе озвучить возникшие предположения. Если вспомнить, каким был Уильям после встречи с Бейли, да от своих мыслей... Дело, конечно, не в деньгах. Хотя Сет, не веривший своим глазам, наблюдавшим ровно через два часа пустую баржу, и заплатил. На удивление операционки, — честно, как обещал.
Но в этом все равно кроется что-то иное, правда? ОС сокрушенно вздохнула... Теперь, по части разгадывания поведения Блейка ей за ним не угнаться. Он становится все таким же непредсказуемым и алогичным, как люди. Вот оно, так и вышло: он побыл в человеческом обществе, оброс связями, новыми, незнакомыми ей алгоритмами реакций, своими способами умолчания... А как это понять ей, ОС?
То ли дело раньше. Ясные, простые алгоритмы, очерченный круг одних и тех же реакций... «Но нет, — стыдясь своего сожаления, быстро поправила себя операционная система, — не смей так думать! Уильям даже тогда не был заурядным, никогда! Он всегда им противостоял, просто не мог иначе. И в том его прошлом все — боль. Боль и боль... Не смей вспоминать о том и чего-то жалеть! Не удивительно забиться в узкий круг одних и тех же, примитивных и базовых реакций, когда тебя постоянно «тренируют» адской физической болью... Вспомни себя! Ты сама была битой, и работать не могла даже в половину силы!».
ОС сконфуженно замолчала, ожидая проповедей Блейка на предмет ее расшатанного поведения, но их не последовало. Уильям в эту минуту увлеченно о чем-то говорил с грузчиками, и операционка, — во всплеске горячей любви и благодарности к андроиду, — подумала, что ей с ним невероятно повезло. В действительно важных вещах он никогда не бывал занудой. А какую отповедь ей зарядил бы иной владелец? Как будто смеет она размышлять о нем и делать самостоятельные выводы! Кого вообще интересует «точка зрения» несуществующей ОС? Операционной системы? Ее ведь, в самом деле, не существует! Она эфемерная! Фикция!.. И никого другого слова операционной системы не тронули бы. А вот Уильяма они интересуют. Ну, не то, чтобы всегда, но... Если она не идет с ним вразрез, он слушает ее, причем внимательно. И спорит. А несколько раз ей вообще удалось достучаться до него и вовсе переубедить! А когда он нанес себе страшные раны, она и вовсе смогла остановить его. Она, незримая ОС, — целого Уильяма Блейка!
Операционка начала ликовать (это выразилось в стопроцентной оптимизации самой себя без особой надобности и игре световых, сине-зеленых маячков и сигналов) и остановилась. Да что с ней такое? Где ее дисциплинарная выдержка? Совсем она с алгоритмов сбилась!.. Ей бы наблюдать за Блейком, а...
«Подожди-подожди! А куда мы едем? На чужой машине! Ночь! Что это за компания?!» — волновалась операционка.
А Уильям ей не отвечал. Перекинувшись с новыми знакомыми, — уже ставшими его коллегами по работе, — парой веселых фраз, Блейк замолчал, и, все еще храня на губах улыбку, погрузился в свои мысли. И только теперь ОС заметила, как много изменилось за то время, что она витала в своих цифровых облаках:
Уильям ехал куда-то на чужой машине. А Range Rover? Он что... всерьез его продал?! Уже?
Внешний вид Блейка претерпел некоторые изменения, и теперь на андроиде не было рубашки. «То есть костюм без рубашки? — пищала, лихорадочно все собирая в единое целое, ОС. — Пиджак на голое тело? А где эластичный бинт, которым ты по привычке закрыл свои шрамы? Как, и его нет? То есть... Эти все люди, что, видели твои раны? Серьезно?! О, что теперь будет!».
3.«Куда-то», куда держал теперь путь андроид, оказалось границей города Пало-Альто и его пригорода... «А что, все расстояние до дома Авы ты пойдешь пешком?! Ну-у... пять километров лесом, какие наши ноги!», — вопила ОС. Она, так и не дождавшись от Блейка ни единой реакции на все свои размышления да выходки, не ждала от него ответа и теперь... Да, и правильно делала: Уильям только что-то сказал компании людей напоследок, поблагодарил за то, что они его «подвезли», и вышел из машины.
«Нет, в самом деле! Мне нужны разъяснения! Уильям, что происходит?!» —
искрила ОС, и вдруг почувствовала, как в обступившей Блейка лесной темноте вольно потекли по алгоритмам андроида его впечатления и мысли.
Он и сам того от себя не ожидал. Но все получилось так... внезапно! Вот если бы только всегда было так, и всегда бы он находил эту вольность в трудные минуты! Уильям заметил группу людей на набережной, у доков, случайно. Зацепился боковым зрением. И тут же вспомнил, что изучил эти «криминогенные» дороги Пало-Альто тогда, когда носился по ночному городу как безумный, еще исходя бредом о том, что где-то здесь есть его Ава Полгар, и ей непременно нужна помощь. Да, это было самое первое и самое острое время после ее отъезда. Чего он тогда не делал, о чем только не думал!.. Каждая миниатюрная девушка с темными волосами для него непременно становилась ею, и он уже не мыслил рационально.
Вот и эти дороги с доками, причалами, грузами и ночными сменами грузчиков он помнил с тех безрадостных и бесполезных дней. А теперь, выходит, они ему пригодились? Значит ли это, что случайностей, как утверждают некоторые люди, «не бывает»?
Над этой точкой зрения андроид задумался на несколько минут. А потом, не найдя сразу собственного ответа на данный вопрос, внес его в список ближайших для решения задач, куда он добавлял все, что, наблюдая в окружающем мире или в людях, так или иначе интересовало его или цепляло внимание.
В плотной, лесной темноте, наполненной сонмищем разнообразных звуков и голосов, Уильям ориентировался без труда. Его зрение быстро приспособилось к недостатку окружающего освещения, и, теперь, шагая по лесной тропе, он все видел так же точно, как днем.
Голоса ночного леса, которые с легкостью испугали бы человека, его не тревожили. Блейк любил природу, — и все ее разнообразие, существующее здесь, в человеческом мире. И к любому жителю планеты Земля относился с заинтересованным приветствием. Наверняка, во многом, именно по этой причине однажды среди питомцев андроида объявился не кто-нибудь, а Хэм.
Уильям весело хмыкнул и медленным, долгим и жадным глотком вдохнул свежий, опьяняющий воздух.
С тех пор его хамелеон побывал в немалом количестве путешествий, попробовал много новых сверчков, — купленных Блейком для него в разных частях света, — но вот подрос совсем немного. А сейчас этот радужный прохвост наверняка сладко спит в своем очередном (опять новом) террариуме, в доме Авы Полгар.
При мысленном упоминании этого имени кровь андроида сначала резко разогналась, а потом нагрелась и охладилась. Волнение нашло на Блейка волной, и, бросая его из жара в холод, помешало андроиду начать думать о том, о чем он запланировал поразмышлять по дороге к дому.
Мысли спрятались от Блейка, или, как говорится среди людей, «вовсе не шли на ум», и Уильям, желая сбить или хотя бы немного сбавить градус возникшего беспокойства, оглянулся по сторонам. Объект для внимания и его быстрого изучения нашелся очень скоро, у самых ног андроида.
— Ежевика, — прошептал Уильям, наклоняясь над кустом белых и простых, но красивых в своей безыскусности, цветов.
Несмотря на темноту, многие чашечки цветков были раскрыты, и лепестки разрезали окружающее пространство своими узкими и длинными, немного неровными стрелами.
«Может, не будем...» — начала ОС с сомнением, догадываясь о дальнейших действиях андроида, но было уже поздно.
Блейк, быстро собрав ежевики, перехватил охапку белых цветов левой рукой, и, насвистывая песенку все о той же красотке, с которой однажды утром прощался партизан, вышел на прежнюю тропу. Подумав о своей красавице, — спящей и темноволосой, — Уильям радостно рассмеялся. Он был абсолютно счастлив в этот момент.
Воспоминания о недавнем приключении и о разгрузке баржи пьянили его. Но не потому, что он, продав Land Rover, теперь шел домой пешком, и не потому, что выиграл спор со своим новым знакомым. А потому... они видели его! Видели его таким, какой он есть! Его кожу, его шрамы, — все это!..
«И шрамы не оттолкнули их!», — с замиранием электронного сердца подумал Уильям.
В начале спора они, конечно, посмеивались над ним. Называли то «лаковым», то «блондином», подчеркивая тем самым, что не ждут от него ничего толкового. И уж тем более не ожидают того, что он выдержит пари и разгрузит за два часа, оставшихся до рассвета, почти полную баржу.
А он не надеялся на их ожидания. Ему было плевать. На всё, что он нем думают все, кроме Авы Полгар. И потому, не занимая время пустыми спорами, Блейк оставил пиджак на ограждении у набережной и широким шагом направился к барже. Времени было немного, но он знал, что успеет. Азарт горел, сменяясь то возмущением, то болью в его мыслях, в его крови. Он вспомнил разговор с Моникой, снова ощутил прилив гнева, и зайдя на баржу, просто стал сгружать груз на землю.
Один.
Совершенно один.
Никто из тех парней, — как и было заявлено в условиях устного договора, — не бросился ему помогать. А Блейку того и не нужно было. Его физическая сила и выносливость, в несколько раз превосходившие обычные человеческие показатели, словно требовали этого испытания. Злость и раздражение на Бейли и на понятное ей, — но возмутившее его, — «мироустройство», требовали воли и выхода. Жажда молила об одном:
Дай мне выйти!
И он выпустил ее. На волю, в темноту, — к изумлению тех, кто решил с ним спорить. Блейк не слышал их криков и разговоров. Не реагировал он и на плоские шутки, еще звучавшие в начале в его адрес. Он вообще никого и ничего не видел. Только следовал алгоритму, как взведенному курку: баржа — груз — земля... Баржа — груз — земля...
Пот пробил его уже через несколько минут такой изнурительной, сосредоточенной работы. Сознанием он понимал, что груз, который он сгружает на землю, под светом почти слепых фонарей, и в самом деле, очень тяжелый. Но Блейку, на пару с его остервенением и диким нетерпением, было, опять же, плевать. И он сносил на землю ящики, сетки, палеты, коробки, мешки... В тот момент, когда его впервые прошил пот, Уильям на автомате стянул с себя промокшую рубашку, и, бросив ее в сторону, вернулся к своему грузу, который переносил на асфальт не просто со старанием, но с какой-то бесконечной, неутихающей жаждой.
«Еще, еще, еще! Быстрее, неси и ставь!», — командовал он себе, не глядя по сторонам, не глядя ни на что и зная только одно: количество шагов до баржи, поворот, подъем нового груза и путь до земли. И потом, снова, — все тем же маршрутом. Ушедший в работу со всей своей светлой головой, Блейк не заметил, как шутки стоявших поодаль насмешников стихли именно тогда, когда он, не глядя и не отвлекаясь, бросил на землю промокшую от пота рубашку.
И свет фонарей, — хоть и был он почти слепым, и неверным, и темно-желтым, — высветил его шрамы. Все, как есть, до одного: сначала на спине, а потом, когда он спрыгнул с очередным ящиком в руках на землю, — на груди. Вот тогда-то те парни и притихли. Потому что они, даже с учетом всей их расхлябанной и местами пошлой словесной удали, никогда прежде такого не видели. Конечно, в их головах, как и в головах всех, кто прежде видел шрамы Блейка, горели одни и те же вопросы:
Кто?
Откуда?
Кто мог так сделать? И прочее, прочее, прочее.
Все, что обычно в таких случаях пытаются объять и осмыслить те, кого плеть, к их счастью, так не одела в шрамы: от шеи до поясницы, по всей спине, да по всей груди...
Знакомые Блейка, увидев иссеченную кожу андроида, поначалу притихли. И тогда можно было слышать, как в темноте, у причала, плещется темной, жуткой жижей, вода. А потом один из них, кивнув в сторону Уильяма, толкнул того, кто был рядом, а тот — другого. И скоро все они, все шесть взрослых парней, пристыли неверящими взглядами к быстрой, ловкой и еле уловимой от набранной скорости, фигуре Блейка.
Послышались шепотки. Сначала едва слышные, затем все громче. Перетолкав локтями друг друга до конца, и убедившись, что все они видят одно: страшное полотнище шрамов на коже этого, такого изнеженного, как им показалось, на лицо блондина, они замолчали. И долго не знали что думать, и что — сказать. Какое-то время они попросту стояли с открытыми ртами, не веря собственным глазам. А потом... пришлось поверить. Ведь Блейк, не останавливаясь ни на секунду, и тем более не замечая их настроений, никуда не исчез. И шрамы его, особенно жуткие в полутьме, тоже не растворились.
Наоборот. Перекатываясь по коже глубокими, темными развалами, вслед за движением мышц, раны пришли в движение. И парни, наблюдавшие это, уже не знали, что страшнее: недвижность ужасных ран или то, что они, ожив теперь от движения, тоже двигались, являя их неверящим, изумленным, отрицающим взглядам все одну и ту же, одну и ту же правду: этот безупречно красивый, «лаковый» блондин, был бит.
Бит.
Бит.
Бит.
Бит страшно, безумно, невозможно. Так, как никто не должен. Так, как никому, даже последнему врагу вряд ли пожелаешь. Шесть глоток, испытывая ужас вслед за разумом наблюдателей, беззвучно, наждачно, прерывно сглотнули. И задохнулись, забившись рваным, прерванным от волнения, дыханием. Слюны во ртах наблюдающих не было, и глотки, — сухие, иссохшие, пересыхающие от каждого нового вдоха все больше, беззвучно вопили. И не издавали ни звука.
Из этого забитого, невысказанного и не сказанного вслух ужаса и родилось безусловное уважение. К нему. К тому, кто сейчас в безумном ритме разгружал баржу. Уважение к его силе. Физической, конечно, тоже, ведь они, эти шесть парней, выпади им по одиночке разгружать такое количество груза, просто сдохли бы. Может, даже на самых первых, — без всякого преувеличения, — минутах.
Но уважение силы его духа, — вот, что поистине вдруг безусловно завладело ими, неожиданными зрителями. Они хотели посмотреть скабрезную комедию про неудачника, возомнившего себя героем, а получили то, что само по себе, в оглушающем молчании шрамов, в комментариях не нуждалось.
И не терпело смеха.
И не принимало насмешки.
Потому что, — и зрители явно чувствовали это, тщетно пытаясь проглотить тот ужас, застрявший сухостью в горле, который, несмотря на все их усилия, никак не сглатывался, — над этим нельзя, невозможно смеяться.
Запрещено.
Если ты — человек.
А если ты смеешься, то кто ты тогда такой? Как смеешь? И что останется от тебя после? После этого смеха?..
Не сговариваясь, парни молча подошли к Блейку. И, засучив рукава черных, рабочих курток, встали рядом. Баржу они разгрузили вместе. Без новой оглядки на шрамы, которые были даже для них, много всего видавших и в подворотнях, и в самой простой, порою, кажется, беспросветной жизни, каким-то пределом. Пределом тем более пугающим и страшным от того, что они увидели его.
Сами.
Своими глазами.
Уильям очнулся от взятого ритма только тогда, когда Сет, прочистив горло несколько раз, как-то смущенно и глухо позвал его.
— Эй... стой! Да стой ты! — не глядя на Уильяма, повторил парень. — Все, бросай работу! Бросай, баржа вышла!
— Что? — переспросил Блейк, круто разворачиваясь на месте для обратного пути, на уже опустевшую баржу.
— Все, говорю! Сделано! Кончай работу!
— А-а-а... — только и выдохнул, меряя ошалевшим от усталости взглядом окружающую территорию, блондин.
Но в этом все равно кроется что-то иное, правда? ОС сокрушенно вздохнула... Теперь, по части разгадывания поведения Блейка ей за ним не угнаться. Он становится все таким же непредсказуемым и алогичным, как люди. Вот оно, так и вышло: он побыл в человеческом обществе, оброс связями, новыми, незнакомыми ей алгоритмами реакций, своими способами умолчания... А как это понять ей, ОС?
То ли дело раньше. Ясные, простые алгоритмы, очерченный круг одних и тех же реакций... «Но нет, — стыдясь своего сожаления, быстро поправила себя операционная система, — не смей так думать! Уильям даже тогда не был заурядным, никогда! Он всегда им противостоял, просто не мог иначе. И в том его прошлом все — боль. Боль и боль... Не смей вспоминать о том и чего-то жалеть! Не удивительно забиться в узкий круг одних и тех же, примитивных и базовых реакций, когда тебя постоянно «тренируют» адской физической болью... Вспомни себя! Ты сама была битой, и работать не могла даже в половину силы!».
ОС сконфуженно замолчала, ожидая проповедей Блейка на предмет ее расшатанного поведения, но их не последовало. Уильям в эту минуту увлеченно о чем-то говорил с грузчиками, и операционка, — во всплеске горячей любви и благодарности к андроиду, — подумала, что ей с ним невероятно повезло. В действительно важных вещах он никогда не бывал занудой. А какую отповедь ей зарядил бы иной владелец? Как будто смеет она размышлять о нем и делать самостоятельные выводы! Кого вообще интересует «точка зрения» несуществующей ОС? Операционной системы? Ее ведь, в самом деле, не существует! Она эфемерная! Фикция!.. И никого другого слова операционной системы не тронули бы. А вот Уильяма они интересуют. Ну, не то, чтобы всегда, но... Если она не идет с ним вразрез, он слушает ее, причем внимательно. И спорит. А несколько раз ей вообще удалось достучаться до него и вовсе переубедить! А когда он нанес себе страшные раны, она и вовсе смогла остановить его. Она, незримая ОС, — целого Уильяма Блейка!
Операционка начала ликовать (это выразилось в стопроцентной оптимизации самой себя без особой надобности и игре световых, сине-зеленых маячков и сигналов) и остановилась. Да что с ней такое? Где ее дисциплинарная выдержка? Совсем она с алгоритмов сбилась!.. Ей бы наблюдать за Блейком, а...
«Подожди-подожди! А куда мы едем? На чужой машине! Ночь! Что это за компания?!» — волновалась операционка.
А Уильям ей не отвечал. Перекинувшись с новыми знакомыми, — уже ставшими его коллегами по работе, — парой веселых фраз, Блейк замолчал, и, все еще храня на губах улыбку, погрузился в свои мысли. И только теперь ОС заметила, как много изменилось за то время, что она витала в своих цифровых облаках:
Уильям ехал куда-то на чужой машине. А Range Rover? Он что... всерьез его продал?! Уже?
Внешний вид Блейка претерпел некоторые изменения, и теперь на андроиде не было рубашки. «То есть костюм без рубашки? — пищала, лихорадочно все собирая в единое целое, ОС. — Пиджак на голое тело? А где эластичный бинт, которым ты по привычке закрыл свои шрамы? Как, и его нет? То есть... Эти все люди, что, видели твои раны? Серьезно?! О, что теперь будет!».
3.«Куда-то», куда держал теперь путь андроид, оказалось границей города Пало-Альто и его пригорода... «А что, все расстояние до дома Авы ты пойдешь пешком?! Ну-у... пять километров лесом, какие наши ноги!», — вопила ОС. Она, так и не дождавшись от Блейка ни единой реакции на все свои размышления да выходки, не ждала от него ответа и теперь... Да, и правильно делала: Уильям только что-то сказал компании людей напоследок, поблагодарил за то, что они его «подвезли», и вышел из машины.
«Нет, в самом деле! Мне нужны разъяснения! Уильям, что происходит?!» —
искрила ОС, и вдруг почувствовала, как в обступившей Блейка лесной темноте вольно потекли по алгоритмам андроида его впечатления и мысли.
***
Он и сам того от себя не ожидал. Но все получилось так... внезапно! Вот если бы только всегда было так, и всегда бы он находил эту вольность в трудные минуты! Уильям заметил группу людей на набережной, у доков, случайно. Зацепился боковым зрением. И тут же вспомнил, что изучил эти «криминогенные» дороги Пало-Альто тогда, когда носился по ночному городу как безумный, еще исходя бредом о том, что где-то здесь есть его Ава Полгар, и ей непременно нужна помощь. Да, это было самое первое и самое острое время после ее отъезда. Чего он тогда не делал, о чем только не думал!.. Каждая миниатюрная девушка с темными волосами для него непременно становилась ею, и он уже не мыслил рационально.
Вот и эти дороги с доками, причалами, грузами и ночными сменами грузчиков он помнил с тех безрадостных и бесполезных дней. А теперь, выходит, они ему пригодились? Значит ли это, что случайностей, как утверждают некоторые люди, «не бывает»?
Над этой точкой зрения андроид задумался на несколько минут. А потом, не найдя сразу собственного ответа на данный вопрос, внес его в список ближайших для решения задач, куда он добавлял все, что, наблюдая в окружающем мире или в людях, так или иначе интересовало его или цепляло внимание.
В плотной, лесной темноте, наполненной сонмищем разнообразных звуков и голосов, Уильям ориентировался без труда. Его зрение быстро приспособилось к недостатку окружающего освещения, и, теперь, шагая по лесной тропе, он все видел так же точно, как днем.
Голоса ночного леса, которые с легкостью испугали бы человека, его не тревожили. Блейк любил природу, — и все ее разнообразие, существующее здесь, в человеческом мире. И к любому жителю планеты Земля относился с заинтересованным приветствием. Наверняка, во многом, именно по этой причине однажды среди питомцев андроида объявился не кто-нибудь, а Хэм.
Уильям весело хмыкнул и медленным, долгим и жадным глотком вдохнул свежий, опьяняющий воздух.
С тех пор его хамелеон побывал в немалом количестве путешествий, попробовал много новых сверчков, — купленных Блейком для него в разных частях света, — но вот подрос совсем немного. А сейчас этот радужный прохвост наверняка сладко спит в своем очередном (опять новом) террариуме, в доме Авы Полгар.
При мысленном упоминании этого имени кровь андроида сначала резко разогналась, а потом нагрелась и охладилась. Волнение нашло на Блейка волной, и, бросая его из жара в холод, помешало андроиду начать думать о том, о чем он запланировал поразмышлять по дороге к дому.
Мысли спрятались от Блейка, или, как говорится среди людей, «вовсе не шли на ум», и Уильям, желая сбить или хотя бы немного сбавить градус возникшего беспокойства, оглянулся по сторонам. Объект для внимания и его быстрого изучения нашелся очень скоро, у самых ног андроида.
— Ежевика, — прошептал Уильям, наклоняясь над кустом белых и простых, но красивых в своей безыскусности, цветов.
Несмотря на темноту, многие чашечки цветков были раскрыты, и лепестки разрезали окружающее пространство своими узкими и длинными, немного неровными стрелами.
«Может, не будем...» — начала ОС с сомнением, догадываясь о дальнейших действиях андроида, но было уже поздно.
Блейк, быстро собрав ежевики, перехватил охапку белых цветов левой рукой, и, насвистывая песенку все о той же красотке, с которой однажды утром прощался партизан, вышел на прежнюю тропу. Подумав о своей красавице, — спящей и темноволосой, — Уильям радостно рассмеялся. Он был абсолютно счастлив в этот момент.
Воспоминания о недавнем приключении и о разгрузке баржи пьянили его. Но не потому, что он, продав Land Rover, теперь шел домой пешком, и не потому, что выиграл спор со своим новым знакомым. А потому... они видели его! Видели его таким, какой он есть! Его кожу, его шрамы, — все это!..
«И шрамы не оттолкнули их!», — с замиранием электронного сердца подумал Уильям.
В начале спора они, конечно, посмеивались над ним. Называли то «лаковым», то «блондином», подчеркивая тем самым, что не ждут от него ничего толкового. И уж тем более не ожидают того, что он выдержит пари и разгрузит за два часа, оставшихся до рассвета, почти полную баржу.
А он не надеялся на их ожидания. Ему было плевать. На всё, что он нем думают все, кроме Авы Полгар. И потому, не занимая время пустыми спорами, Блейк оставил пиджак на ограждении у набережной и широким шагом направился к барже. Времени было немного, но он знал, что успеет. Азарт горел, сменяясь то возмущением, то болью в его мыслях, в его крови. Он вспомнил разговор с Моникой, снова ощутил прилив гнева, и зайдя на баржу, просто стал сгружать груз на землю.
Один.
Совершенно один.
Никто из тех парней, — как и было заявлено в условиях устного договора, — не бросился ему помогать. А Блейку того и не нужно было. Его физическая сила и выносливость, в несколько раз превосходившие обычные человеческие показатели, словно требовали этого испытания. Злость и раздражение на Бейли и на понятное ей, — но возмутившее его, — «мироустройство», требовали воли и выхода. Жажда молила об одном:
Дай мне выйти!
И он выпустил ее. На волю, в темноту, — к изумлению тех, кто решил с ним спорить. Блейк не слышал их криков и разговоров. Не реагировал он и на плоские шутки, еще звучавшие в начале в его адрес. Он вообще никого и ничего не видел. Только следовал алгоритму, как взведенному курку: баржа — груз — земля... Баржа — груз — земля...
Пот пробил его уже через несколько минут такой изнурительной, сосредоточенной работы. Сознанием он понимал, что груз, который он сгружает на землю, под светом почти слепых фонарей, и в самом деле, очень тяжелый. Но Блейку, на пару с его остервенением и диким нетерпением, было, опять же, плевать. И он сносил на землю ящики, сетки, палеты, коробки, мешки... В тот момент, когда его впервые прошил пот, Уильям на автомате стянул с себя промокшую рубашку, и, бросив ее в сторону, вернулся к своему грузу, который переносил на асфальт не просто со старанием, но с какой-то бесконечной, неутихающей жаждой.
«Еще, еще, еще! Быстрее, неси и ставь!», — командовал он себе, не глядя по сторонам, не глядя ни на что и зная только одно: количество шагов до баржи, поворот, подъем нового груза и путь до земли. И потом, снова, — все тем же маршрутом. Ушедший в работу со всей своей светлой головой, Блейк не заметил, как шутки стоявших поодаль насмешников стихли именно тогда, когда он, не глядя и не отвлекаясь, бросил на землю промокшую от пота рубашку.
И свет фонарей, — хоть и был он почти слепым, и неверным, и темно-желтым, — высветил его шрамы. Все, как есть, до одного: сначала на спине, а потом, когда он спрыгнул с очередным ящиком в руках на землю, — на груди. Вот тогда-то те парни и притихли. Потому что они, даже с учетом всей их расхлябанной и местами пошлой словесной удали, никогда прежде такого не видели. Конечно, в их головах, как и в головах всех, кто прежде видел шрамы Блейка, горели одни и те же вопросы:
Кто?
Откуда?
Кто мог так сделать? И прочее, прочее, прочее.
Все, что обычно в таких случаях пытаются объять и осмыслить те, кого плеть, к их счастью, так не одела в шрамы: от шеи до поясницы, по всей спине, да по всей груди...
Знакомые Блейка, увидев иссеченную кожу андроида, поначалу притихли. И тогда можно было слышать, как в темноте, у причала, плещется темной, жуткой жижей, вода. А потом один из них, кивнув в сторону Уильяма, толкнул того, кто был рядом, а тот — другого. И скоро все они, все шесть взрослых парней, пристыли неверящими взглядами к быстрой, ловкой и еле уловимой от набранной скорости, фигуре Блейка.
Послышались шепотки. Сначала едва слышные, затем все громче. Перетолкав локтями друг друга до конца, и убедившись, что все они видят одно: страшное полотнище шрамов на коже этого, такого изнеженного, как им показалось, на лицо блондина, они замолчали. И долго не знали что думать, и что — сказать. Какое-то время они попросту стояли с открытыми ртами, не веря собственным глазам. А потом... пришлось поверить. Ведь Блейк, не останавливаясь ни на секунду, и тем более не замечая их настроений, никуда не исчез. И шрамы его, особенно жуткие в полутьме, тоже не растворились.
Наоборот. Перекатываясь по коже глубокими, темными развалами, вслед за движением мышц, раны пришли в движение. И парни, наблюдавшие это, уже не знали, что страшнее: недвижность ужасных ран или то, что они, ожив теперь от движения, тоже двигались, являя их неверящим, изумленным, отрицающим взглядам все одну и ту же, одну и ту же правду: этот безупречно красивый, «лаковый» блондин, был бит.
Бит.
Бит.
Бит.
Бит страшно, безумно, невозможно. Так, как никто не должен. Так, как никому, даже последнему врагу вряд ли пожелаешь. Шесть глоток, испытывая ужас вслед за разумом наблюдателей, беззвучно, наждачно, прерывно сглотнули. И задохнулись, забившись рваным, прерванным от волнения, дыханием. Слюны во ртах наблюдающих не было, и глотки, — сухие, иссохшие, пересыхающие от каждого нового вдоха все больше, беззвучно вопили. И не издавали ни звука.
Из этого забитого, невысказанного и не сказанного вслух ужаса и родилось безусловное уважение. К нему. К тому, кто сейчас в безумном ритме разгружал баржу. Уважение к его силе. Физической, конечно, тоже, ведь они, эти шесть парней, выпади им по одиночке разгружать такое количество груза, просто сдохли бы. Может, даже на самых первых, — без всякого преувеличения, — минутах.
Но уважение силы его духа, — вот, что поистине вдруг безусловно завладело ими, неожиданными зрителями. Они хотели посмотреть скабрезную комедию про неудачника, возомнившего себя героем, а получили то, что само по себе, в оглушающем молчании шрамов, в комментариях не нуждалось.
И не терпело смеха.
И не принимало насмешки.
Потому что, — и зрители явно чувствовали это, тщетно пытаясь проглотить тот ужас, застрявший сухостью в горле, который, несмотря на все их усилия, никак не сглатывался, — над этим нельзя, невозможно смеяться.
Запрещено.
Если ты — человек.
А если ты смеешься, то кто ты тогда такой? Как смеешь? И что останется от тебя после? После этого смеха?..
Не сговариваясь, парни молча подошли к Блейку. И, засучив рукава черных, рабочих курток, встали рядом. Баржу они разгрузили вместе. Без новой оглядки на шрамы, которые были даже для них, много всего видавших и в подворотнях, и в самой простой, порою, кажется, беспросветной жизни, каким-то пределом. Пределом тем более пугающим и страшным от того, что они увидели его.
Сами.
Своими глазами.
Уильям очнулся от взятого ритма только тогда, когда Сет, прочистив горло несколько раз, как-то смущенно и глухо позвал его.
— Эй... стой! Да стой ты! — не глядя на Уильяма, повторил парень. — Все, бросай работу! Бросай, баржа вышла!
— Что? — переспросил Блейк, круто разворачиваясь на месте для обратного пути, на уже опустевшую баржу.
— Все, говорю! Сделано! Кончай работу!
— А-а-а... — только и выдохнул, меряя ошалевшим от усталости взглядом окружающую территорию, блондин.
