- Пряников, вот, напек. Думал, внучка придет, угощу, а не получилось, - бормочет сосед себе под нос. – Мне-то одному много, а для нас вдвоем как раз будет.
- Спасибо.
Повисает неловкое молчание. Ян откусывает пряник, не зная, куда деть взгляд. Валентин Степаныч устраивается на кресле с почти неслышным кряхтением. Картина снова притягивает взгляд Яна. Он вязнет в ней, словно в зыбучих песках.
- А… что это за картина у вас? – спрашивает Ян с тщательно скрытым торжеством в голосе. Ну вот, хоть одна тема для разговора...
Сосед оглядывается вокруг так внимательно, будто в комнате миллион картин, а не всего одна.
- Где? А-а-а… Это картина Иеронима Босха. – он делает такую паузу, что Ян начинает думать, что на этом ответ закончился. Впрочем, через несколько томительных секунд, сосед все же отмирает. – «Семь смертных грехов и четыре последние вещи». Ты знаешь, что такое семь смертных грехов?
Тон у него становится мягко-учительским, с головой выдающим образованного человека. Ян собирается кивнуть, но в итоге качает головой.
- Я… представляю.
- Представлять и знать – немного разные вещи, - добродушно усмехается Валентин Степаныч. – Уныние. Гордость, похоть. Алчность. Чревоугодие и гнев. Если посмотреть вокруг, можно увидеть множество людей, предающихся этим грехам. На них построены все преступления, которые когда-либо совершали люди.
Круги на чае расползаются, и Ян понимает, что его руки, держащие чашку, трясутся.
- Почему уныние – грех? Мы все грустим. Испытываем боль. Разве это грех?
- Нет, - спокойно отвечает сосед, отпивая чай. – Уныние – это безразличие к миру. Неверие в то, что Бог спасет нас всех. Уныние – корень величайшего из преступлений. Ты знаешь слово, я не буду произносить. Когда человек забирает у себя самое ценное, что было ему дано.
Отвести взгляд от лица соседа не выходит, хотя и очень хочется. Самое страшное – то, что, глядя на Валентина Степаныча, он хотел бы видеть что-то кроме выжженого у него на зрачках зрелища, увиденного в квартире Витька. По позвоночнику вверх, к затылку, бегут мурашки, заставляя его передернуться. Как и в первый раз, когда он это увидел.
Ян очень надеется, что когда-нибудь сможет спать по ночам, не встречая в кошмарах ту пустую квартиру, залитую алым.
- Почему человек виноват в том, что не справился? – срывается с его губ. Слабая попытка защитить память того, кто был ему важен.
- Каждый человек должен бороться со своими страстями, Ян.
Ян физически ощущает, как выражение его лица искажается обидой. Не за себя. Возмущение бьется в его душе, как в запертой клетке. Сам того не осознавая, он сжимает в пальцах пряник чуть сильнее, возвращаясь глазами к картине.
- Но я не говорю, что он должен делать это в одиночку. К сожалению, рядом с унынием часто идет гордость. Мы делаем вид, что нам не нужна помощь, хотя все что нужно сделать – просто попросить, - тихо заканчивает сосед.
Ян случайно разламывает пряник напополам.
Часть 2. Гордость.
Глава 4. ОСУЖДЕНИЕ -я, средний род
Выражение неодобрения, критики или порицания чьих-либо действий, поступков или идей
Вокруг все еще темнота, но, выныривая из сна, его слух вылавливает смутно различимые голоса. Где-то далеко, на грани сознания.
«Не трогай пока, пусть поспит». «Бедный парень, такая ночка выдалась». «Господи..», - причитает женский голос. «Господи, да что же это… Бедный ребенок…».
Ян открывает глаза резко. Сон соскальзывает с него вместе с покрывалом. Поморщившись, он усаживается. Глаза никак не желают открывать надолго. Ян ищет глазами часы, но не находит. Сначала приходит легкая паника, когда он понимает – он не в своей комнате. Следом – узнавание.
Диван с колючим пледом и картина с мелкими деталями, смутно виднеющаяся на стене. Квартира их соседа напротив. Видимо, задремал, а тот не стал его будить.
Из прихожей слышатся голоса. Ян прислушивается внимательнее, уловив одну из фраз и осознав, что разговор о нем.
- …разумеется, Зинаида Михайловна, но я просто Вас не понимаю, - звенит голос Валентина Степаныча с этими его интеллигентными интонациями. – Мне очень жаль Яна. И хорошо, что ребенок уснул у меня, а не на лестничной клетке!
- Хотите сказать, мы не следим за «ребенком»? – слышит Ян голос бабушки, в котором уже появляется визгливость – предвестник скандала. – Так не пять лет уже! Мы со своей семьей сами разберемся, а тебе нечего совать в это нос!
- Да, я слышал, как вы вчера разбирались…
К счастью, Ян появляется в прихожей раньше, чем бабушка успевает обрушиться всей своей мощью на соседа. Она смеривает Яна взглядом. Даже с неким разочарованием.
Конечно, кощунственно даже думать такое о своих родственниках, но временами Яну казалось, что бабушка действительно получает удовольствие от своих истерик. Маму это всегда выматывало. После ссор она всегда искала уединенное место, чтобы проплакаться, а если не удавалось – ходила выжатая напрочь. Бабушка же будто молодела лет на десять, прокричавшись и выплеснув всю агрессию.
Вот и сейчас, она смотрела на Яна так, будто он у нее последний кусок хлеба забрал. В этом плане она была схожа с древними римлянами, в то же время кардинально отличаясь от них. Римляне требовали хлеба и зрелищ, для бабушки же зрелища были и хлебом, и вообще всем, что ей было нужно в жизни.
Бабушка бесцеремонно сгребает его за рукав, стоит только подойти поближе. Ее пальцы похожи на полузабытое ощущение из детства, когда находишь огромную заколку-краб и пытаешься прицепить ее к коже. Ян чуть не ударяется о край стенки из красного дерева, вероятно, бывшей предметом гордости во времена расцвета СССР.
- Вот ты где! – шипит она. – Мать твоя вся испереживалась, сбежал, не поужинав, ночевать не пришел… Ладно хоть… Валентин Степанович… позвонил.
Имя соседа она выплевывает с величайшим омерзением. Настолько вежливым тоном, что это граничит с издевательством и уничтожает всякую вежливость. Ян наконец находит глазами часы на стене. Они показывают ровно 7:15.
- Прости. Я случайно, - говорит Ян, подцепляя за лямки рюкзак с тумбы у двери.
Бабушка кивает, принимая его слова, но делает это так агрессивно, что даже самый простодушный человек в мире не поверил бы, что ситуация исчерпана. Тут же перешагивает порог, оказавшись за дверью, на площадке. Так быстро, как будто нахождение в чужой квартире причиняет ей физическую боль. Пока Ян обувается, бабушка ждет, буравя тяжелым взглядом соседа. Тот проявляет чудеса выдержки, не реагируя на ее молчаливые выпады. Лишь вежливая полуулыбка будто застывает на его лице.
Распрямившись, Ян поворачивается к Валентину Степанычу. Хочется поблагодарить, что-то сказать, но бабушка точно воспримет это в штыки.
По неизвестной Яну причине, бабушка особенно невзлюбила Валентина Степаныча буквально с первой минуты. Едва переехав из старого дома, она ухитрилась познакомиться с ним на следующий день. Что они друг другу сказали, Ян уже не помнил, но бабушка, вернувшись в тот день домой, долго жаловалась на что-то матери на кухне. Уже тогда она пила, и вечер прошел тяжело, залитый пьяными слезами.
- Иди давай, опоздаешь! – гаркает бабушка сзади, прерывая поток его мыслей.
Ян вздрагивает. От этой фразы ему становится не по себе, хотя он точно и не может объяснить причину. Становится холодно. Тревожно. Как будто он – провинившийся ребенок, разбивший любимую мамину вазу.
- В школу опоздаешь, говорю!
Спохватившись, Ян отмирает и накидывает рюкзак на плечи. У самой двери он колеблется, но все же не может уйти просто так. Он перешагивает порог и, несмело повернувшись, ищет глазами взгляд соседа.
- Спасибо Вам. За все.
Валентин Степаныч улыбается ему, незаметно, почти одними глазами и чуть кивает. Дверь щелкает, закрываясь. Едва отойдя от квартиры соседа, бабушка подтягивает к себе Яна и вполголоса шипит:
- Чтобы я тебя с этим интеллигентом хреновым больше не видела!
***
Кровь стучит в ушах, когда Ян вступает в до боли знакомый двор. Разбитое окно на первом этаже притягивает взгляд, но в то же время и заставляет страх метаться по мыслям. Это окно – доказательство того, что все произошедшее ночью было реальным.
У подъезда, в котором живет Витек стоят машины полиции и скорой помощи. Ян останавливается напротив подъезда. Костяшки пальцев и ногти белеют, когда он вцепляется в лямки рюкзака. Ноги не желают идти дальше. События прошедшей ночи заставляют руки трястись. Но ему нужно идти. Нужно проверить. Вдруг записка где-то рядом с квартирой Витька? Что тогда?
- Ян? Задорожный Ян? Ты? – окликают его откуда-то со стороны машин.
Ян судорожно ищет источник голоса и, наконец обнаружив, не очень-то радуется. К нему направляется до боли знакомый полицейский, которого он, видимо, не заметил раньше. Ян вздыхает. Это – последний человек, которого он хотел бы видеть. В его воспоминаниях этот мужчина слишком уж тесно был связан с самыми худшими днями его жизни.
Про полицейского Ян помнил, что его звали Виктор-кажется-Алексеевич - тяжело жить с плохой памятью на отчества - и у него был гудящий, низкий голос, который совершенно не вязался с его безобидной внешностью. Когда-то давно, он был у них участковым и часто приезжал разбираться, когда скандалы у Яна в семье затягивались за полночь. Нет, он не был злым или пугающим. Даже скорее наоборот. Слышать его приглушенный голос после разрывающих душу криков было приятной переменой. Но еще с детства Виктор-кажется-Алексеевич был накрепко связан для него с теми болезненными днями. При виде его что-то в глубине души напрягалось, а ладони рефлекторно так и хотелось прижать к ушам.
Последние годы полицейский исчез из их жизни. Не то что бы ссоры и вызовы полиции соседями закончились. Просто участковый поменялся, и это больше был не тихий Виктор Алексеевич. А теперь вот тот самый призрак его детства направлялся к нему, абсолютно реальный и, более того, узнавший его.
Ян остается на месте и кивает в ответ на вопрос. Ян Задорожный – это явно он, глупо отрицать. Полицейский оказывается напротив и Ян с неудовольствием отмечает, что тот выше него. Рост всегда был больной темой. Иногда Яну казалось, что все вокруг выше, чем он.
- Торопишься? Дома все хорошо?.. Как мама? – интересуется полицейский. Голос у него всегда ровный, но здесь чуть колеблется, выдавая волнение.
- Спасибо, все хорошо. И с мамой, и дома, и в целом.
Ян старается звучать вежливо. Виктор Алексеевич кажется ему хорошим человеком. Не хочется его обижать. Особенно только из-за того, что он ассоциируется у Яна с неприятными воспоминаниями. Взглядом Ян скользит по асфальту. Ничего. Если записка и была, ее больше здесь нет. Может, он и правда потерял ее в квартире Витька? Тогда полиция найдет ее и… в лучшем случае решит, что это странная шутка.
Был еще вариант, что никакой записки на самом деле не было. Что он сошел с ума. Придумал все это. Галлюцинации. Сон. Все что угодно.
Но окно на первом этаже было разбито.
Полицейский медленно кивает, но не останавливается, и стоит, покачивая головой как игрушка в машине у лобового стекла. Взгляд устремлен в пустоту, как будто он не совсем здесь, но возвращается к реальности он быстро.
- Беги тогда, - ободряюще улыбается полицейский. – Тебе тут нечего делать.
Вовремя. К горлу как раз уже начинает подкатывать ком. Если придется простоять здесь еще дольше, он просто не выдержит. И все же что-то заставляет его задать вопрос:
- А что случилось?
- Ничего, что касалось бы тебя. Беги давай в школу, - хмурится Виктор Алексеевич, а потом мягко добавляет, – Я рад, что у тебя все хорошо.
Уходя все дальше от злополучного двора, Ян ругает себя за то, что не может относиться к этому человеку так же хорошо, как тот относится к нему. К этому примешивается и горькое осознание собственной лжи. Да, он сказал, что дома все хорошо. Для полиции все так и должно выглядеть, что бы ни случилось. И все же это была гнусная ложь.
Полицейский провожает его глазами и, открыв дверь машины, шарит по сидению. Мысли его, впрочем, поглощены совсем другим.
- Ты когда-нибудь слышал про «Автора»? – прерывает его голос напарника.
- Что? – переспрашивает он, выигрывая время на подумать.
- На зеркале в ванной, где парня нашли, написано «Автор».
Лицо Виктора Алексеевича вытягивается.
За углом дома, совсем недалеко от них, Алик задумчиво опирается на стену. Услышав слово «Автор», он вскидывает брови в удивлении. Полицейские продолжают переговариваться.
- Впервые слышу. Думаешь, не просто суицид?
- Глупо как-то. Кому бы понадобилось убивать шестнадцатилетнего парня? Квартирка небогатая, мебель старая…
Разговор не затягивается. Едва второй полицейский снова исчезает в подъезде дома, Алик решительно отталкивается от стены и выходит из своего укрытия, широкими шагами направляясь прямо к Виктору Алексеевичу.
- Кто-то умер? – без предисловий, нахально спрашивает он, сунув руки в карманы. Пальцы тут же нащупывают там вчерашнюю записку.
Полицейский оглядывается и раздражение искажает его лицо.
- Александр, почему не в школе? Пару суток влепить, чтобы посидел спокойно?
- Не угрожайте мне, у меня батя – мент, - с ленивой усмешкой говорит Алик.
Полицейский фыркает от смеха, скрестив руки на груди. Что ни говори, но быть строгим блюстителем порядка ему совершенно не шло. Есть люди, в которых мягкий характер проглядывает всегда. Даже когда они в военной форме маршируют на плаце.
- Много будешь знать – скоро состаришься. Топай.
Виктор Алексеевич даже не удосуживается бросить на Алика еще один взгляд, заходя в подъезд. Какие-то несколько секунд Алик просто смотрит ему вслед, а потом достает из кармана помятую записку.
- Автор, - медленно повторяет он. – Автор…
***
Класс сегодня тих настолько, что это даже кажется зловещим. Молчание витает в толпе, предвещая беду. Будто все они, все равно немного связанные друг с другом общими проблемами, ощущают: что-то не так с одним из них. С тем, кто однажды был принят в их компанию, хоть и не был частью шумных тусовок.
Пустующие места Витька и Яна рядом вызывают у класса смутное беспокойство. Да, один Витек, конечно, мог и прогулять. Но Ян? Все в классе прекрасно знали – Ян не прогуливает. Иногда даже приходит больной. Причин этого Ян не раскрывал, именно поэтому о них знали все. Шептались на задних партах, сочувственно хихикая. Ян никогда их не слушал, уткнувшись в книгу и отгородившись от мира наушниками. Чужая жалость тревожила и злила его.
Как бы то ни было, но в это беспокойное утро Алик сидел за своей партой, задумчиво опираясь подбородком о ладонь. Пустые стулья не отпускали его взгляд.
- Ян не пришел… - вздыхает Юлиана в такт его мыслям, рисуя ручкой браслет из ромашек на собственной руке.
Алик откидывается на спинку стула, прилагая все возможные усилия, чтобы его лицо не скривилось слишком уж сильно. Он отворачивается к окну. Ей не нужно этого видеть.
У них двоих очень много общего. Например, одно на двоих детство, проведенное в гостях друг у друга, вместе с родителями. Алик закрывал Юлиану в шкафу, потому что она брала его игрушки, а она гневно стучала изнутри, пока он держал дверь.
