Что касается меня, то, вполне возможно, самовнушение и желание услышать подверждение своим талантом и сформировала столь необычную слуховую галлюцинацию. Нужно будет впредь лучше следить за своими порывами.
Черный телефон звонил вновь. Всего один раз, и теперь на том конце трубки были одни беспорядочные шорохи. Выяснилось, что самим снимать трубку нет никакого смысла – вместо голоса девушки-телефонистки лишь тишина. Никто из нас не проверил телефон сразу по прибытии, и теперь не знаю, что вернее – стали ли мы жертвами коллективной галлюцинации или же розыгрыша того, кто нелегально присоединился к телефонной линии этого арендованного особняка. Как бы то ни было, атмосферу всеобщей тревоги, подогреваемую жалобами и Грейс, и дежурившего на наблюдательном пункте Бернарда на странные стуки на чердаке без видимой причины, такое письмо только подогрело. Но все же было решено продолжать наблюдение. Вечером Адам намеревался отправить ответное письмо Рэнделлу, и узнать, не могло ли быть так, что компания подключила телефон на первые два дня нашего пребывания здесь, а после что-то разладилось.
Увы, отправить послание Адам так и не смог.
После дня, заполненного тревогами, пустыми разговорами ни о чем и наблюдением за домом Брина, не давшими ничего кроме вновь появившегося, теперь на последнем этаже, странного синего света, Адам, а позже и Бернард, и я, выяснили, что из особняка нам не выйти. Ключ, до того при мне отперший тяжелую деревянную входную дверь, теперь просто-напросто не подходил к замку. Окна, которые еще утром Грейс, желая найти источник странного стука, доносившегося, по ее мнению, откуда-то снаружи дома, открывала, не поддавались даже усилиям дюжего Бернарда. А что касается задней двери, той самой, что вела на улицу с пустующей зимней оранжереи… То тут все мои предыдущие представления о рациональном, правильном и привычном уже не годятся. Правы были адепты теорий о том, что ни пространство, ни время непознаваемы несмотря на все усилия науки. Все мое обучение в университете, все лекции и прочитанные книги разбились об одну простую истину – задняя дверь арендованного для нас особняка, которая, если смотреть из любого окна, должна была выходить на улицу, вела вновь в зимнюю оранжерею. Еще одну. Полную, невообразимо полную копию той, что была с нашей стороны. Бернард, а именно он найденной фомкой вскрывал эту дверь, от этого вида стал жертвой припадка, ринувшись в подвал и тем, на грязном полу, выкопав в исступлении правильный круг, заполненный крысиными костями. Я насилу сумела успокоить его, и когда сама увидела то, что было за дверью, впервые за всю жизнь едва не лишилась чувств. Еще одна комната, полная копия существующей. Там, где по всем законам оптики и мироздания ее не должно быть. И даже хуже. Адам исследовал глубокой ночью новую оранжерею, вышел из нее в дверь в дальнем конце и вскоре вернулся с вестью – та, вторая оранжерея была частью еще одного дома. Полной копии того, в котором находились мы, за исключением лишь отсутствия строительных материалов в холле. Пытаясь понять тайну устройства дома мы с развившему пугающе бурную деятельность Бернардом сломали закрытую в день приезда дверь в библиотеку и обыскали все сверху донизу. Но, увы, записка от некого Г.И. о присланном хозяину дома странном археологическом экспонате да древняя книга на латыни об архитектуре с пометкой на полях «Отражения в глубине – путь к иным мирам» ничего не прояснили.
На удивление все уже спят, пока я пишу эти строки, кроме Чарльза, вновь несущего ночную вахту и наблюдающего за домом нашей цели. Теперь синее свечение вечером обхватило почти весь Брин-Хаус. И мы притворяемся, будто нам есть до этого дело. Все, кроме Бернарда. Он в приступе мании решил пробить стену в своей спальне… И оказался в такой же спальне. В точно такой же спальне.
После этого пришлось вколоть ему лошадиную дозу успокоительного, и все остальным выдать тоже немалую порцию.
Дом тих и пуст, но сколько же тревоги и безумия в этой ночной тишине и пустоте… И как сложно сохранять трезвый рассудок. Адаму удается большими усилиями занимать всех, и это дает временное облегчение. Позволяет не задаваться вопросами, которые миллионами роятся в головах.
Когда весь мир вокруг сходит с ума – кто-то должен быть спокоен. Я смотрела в глаза чудовищам в людском обличии, беседовала с безумцами, во что только не верящими.
Кажется, теперь настала моя пора поверить в том, что не существует, столкнувшись с эти лицом к лицу. И да, я и раньше знала, что наука стремится, но не может все объяснить, но как же я заблуждалась в масштабах того, что остается за пределами нашего знания о мире…
Бог, которого не может быть – храни меня. Ты ведь наверняка существуешь в этом мире, где существует то, чего существовать не может. Ведь так, верно?
**
13.09.1920
Безумие, охватившее разом все, что я могла бы назвать своей жизнью, сегодня окрасилось в кровавые цвета. Должна ли я радоваться тому, что кровь была не моей или ужасаться тому, что была отнята жизнь? И не одна… Но обо всем по порядку.
Наутро вчерашний день, казавшийся кошмарным сном по пробуждению, вновь стал реальностью. Любой бы мог убедиться в этом, стоило только зайти в оранжерею, или оказаться в мужской спальне, или попробовать покинуть дом через главный вход. Адам, явно проснувшийся сразу после того, как закончили действовать препараты, и больше не уснувший, в приказном тоне оставил меня и Чарльза вновь наблюдать за Брин-хаусом, а Грейс, чьи глаза опухли от слез, отправил проявлять фото в подвал. Сам же детектив взял Бернарда, как только вояка проснулся от сна, навеянного моей инъекцией, и отправился внимательнейшим образом осматривать другой, отраженный дом.
В любое другое время я бы, разумеется, возмутилась столь безоглядным желанием командовать Адама, бывшего талантливым сыщиком, но все же имевшего полномочий указывать мне что делать, да еще и таким образом. Но было очевидно, что или мы занимаем себя пусть и бессмысленной, но деятельностью, или отдаемся во власть кошмара. Очевидно, первое было предпочтительнее.
Адам подошел ко мне вечером, когда Чарльз наблюдал в бинокль за повторяющим свои странные практики Эриком, а я была занята пометками в примерном распорядке дня нашей цели, изобилующим странными делами вроде многочасовых созерцаний изощренных на вид скульптур или дважды повторившегося за день кататонического транса. Старшего сыщика в этот раз не интересовали заметки, а интересовал приватный разговор. На словах. Но стоило отойти от Чарльза, как выяснилось, что на деле Адаму нужна была не беседа, а моя оценка отвратительного полуразложившегося тела, найденного Бернардом, которому вновь потребовалась доза успокоительного, на чердаке дома-отражения, за дверью в маленькую, заставленную всякими коробками, комнату. Женщина, бывшая по странному и страшному совпадению фотографом, как и Грейс, имела явные следы повреждений запястий на обоих руках, и никаких иных признаков насильственной смерти, насколько я могла судить. При ней, помимо самой обычной одежды, был фотоаппарат на шее, старинный ключ, вычурный и странный, и короткий, выпачканный в крови нож для писем. Все указывало на то, что несчастная покончила с собой, запершись в тесной комнатушке, использовавшейся для хранения всевозможного хлама. Выходит, мы не одни оказались в этой ловушке, но такой конец этой женщины не добавлял надежды на спасение.
Второй, менее мрачной находкой Адама, была небольшая дверь в подвальном помещении, присутствовавшая в этом отраженном доме и отсутствовавшая в нашем, нормальном. Если тут что-то еще можно было назвать нормальным…
Пока мы с Адамом и Бернардом пытались решить, что делать дальше, к нам присоединились Грейс и Чарльз, оставившие свои занятия ради желания не оставаться вдвоем в особняке и увидеть все в «новом» доме своими глазами. Теперь даже самый суровый тон старшего сыщика не подействовал на Чарльза, вместе с воодушевившийся Грейс решившего, что именно новый проход выведет нас из этого проклятого дома.
Как же он ошибался… Никогда не забуду тот миг, когда луч фонаря освятил таящуюся за дверью, которую, кстати, отпер ключ, найденный на теле женщины наверху, еще один подвал. Точно такой же подвал. Чарльз, желая покончить с неопределенностью, пошел вперед и едва не погиб, неожиданно атакованный безумцем в изодранном строительном комбинезоне. В жаркой схватке Бернард и Адам загнали ничего не соображающего мужчину, чьи глаза были черными и совершенно пустыми, в угол... Тот отбивался как бешеный, едва не искалечив обоих, и Бернарду ничего не оставалось, как точным ударом носимого с собой траншейного ножа навсегда прекратить страдания несчастного.
Чарльз отделался синяками, сломанными ребрами и переломом руки, вправлять кость в которой пришлось с помощью обоих оставшихся в строю мужчин. Мои запасы медикаментов подходят к концу, но малая доза морфия юноше пошла на пользу. Оставив Грейс с ним, мы с Адамом и Бернардом исследовали и этот, третий уже, дом. Все то же самое, что и раньше, и в какой-то момент я сама перестала понимать, где я и что здесь делаю. Ведь все было то же самое… Если исключить явно человеческое происхождение мяса, готовившегося на кухне, и новое письмо, найденное в кабинете. В предыдущем отражении, в таком же письме некий Г.Л сетовал на странности, которые сопутствовали извлечению присланного им владельцу особняка археологического экспоната. Г.Л. говорил, что под этим артефактом в древнем кургане были найдены лежащие ровно друг на друга в каком-то странном узоре тела, но что это могло значить, досточтимый ученый не имел ни малейшего представления. В этом же доме, отражении отражения, в столе библиотеки и вовсе обнаружилась записка с сущей белибердой, гласившей, что какие-то двери из глубины теперь появляются сами по себе.
Ах да, а еще в доме, ставшем, судя по всему, последним пристанищем бригады рабочих, которые, видимо, нанялись делать ремонт в этом проклятом месте, на чердаке была дверь, которой не было в двух других.
У меня нет надежды, что эта дверь ведет прочь отсюда. Но, быть может, она хотя бы позволит нам приблизиться к тому чтобы покинуть это место. Ключ, найденный на теле погибшей с фотоаппаратом, подходит и к этому замку, и завтра мы, вооружившись, отправимся исследовать то место, куда приведет новый проход.
Наверное, стоит молиться, коль я уже обратилась к Богу. Чарльз сегодня чудом не лишился руки, отделавшись лишь переломом, но я боюсь, что без надлежащего ухода его судьба будет плачевной. А наша будет сродни доли тех несчастных, что нашли здесь последний приют.
Храни нас господь. Больше надеется не на кого, наука здесь бессильна, остается лишь уповать на веру.
**
14.09.1920
Виски приглушают мысли. Много виски. Но рука тянется к перу, и я пишу. Не могу не писать.
Мы выбрались. Но какая-то моя часть навсегда осталась в том проклятом доме, и никогда из него не выберется. Никогда.
Но обо всем по порядку. Я попробую.
Быть может мы окончательно сошли с ума, но все, что случилось… Я видела. Клянусь, я видела это собственными глазами.
Мы прошли в дверь. В ту чертову дверь в мансарде. Да, да, никто уже не удивился, что за ней была еще одна точно такая же мансарда. Вот только стоило нам там появиться, как раздался чудовищный, явно нечеловеческий голос, взывавшей к Катерине. Грейс потом, проявив фотографии из пленки погибшей, говорила, что, кажется, та была какой-то известной помощницей крупного риэлтора, и звали ее как раз Катерина. Я верю. Я верю, потому что риэлтор и правда был крупным. Настолько крупным, что стоило ему влезть на чердак, как это существо заполонило собой все пространство. Я помню тот миг, когда эта отвратительная, бугристая, перекрученная и искаженная тварь, в груди которой было человеческое лицо, а на месте головы сотни, тысячи глаз и извивающихся языков в капающих слюной ртах, появилась перед нами, ревя и сотрясаясь в безумном припадке. Я помню только этот миг, и благодарю Бога за то, что все после слилось в канонаду выстрелов, что пороховой дым затянул и мансарду, и словно весь существующий вокруг мир, отгораживая меня от этого существа, которого просто не должно было быть.
Кажется, после я изрыгала из себя желчь вечность. Кажется, не только я.
Но это было детскими шалостями. Чертовыми детскими шалостями по сравнению с тем, что было внизу. Сейчас, после такого количества выпитого, я все еще могу побиться об заклад, что видела это своими глазами. Янтарный куб, в глубине которого была странная продолговатая пластина, покрытая рунами неизвестного мне алфавита, паривший прямо в холле без всякой поддержки. Куб, к которому вели отвратительные жилы-вены, оплетающие лежащие под ним чудовищно искаженные тела, сложенные в какой-то завораживающий причудливый узор. Настолько причудливый, что Бернард, словно завороженный, шагнул к этому чудовищному творению нечеловеческих сил, явно намереваясь занять пустое место в безумном порядке нереальных вещей. Ни слова, ни уговоры не произвели на него никакого эффекта, он шел, словно очарованный чем-то за гранью нашего мира. Шел вперед, отшвыривая прочь всех, кто мог ему помещать, почти дошел до цели…
И я вновь благодарю Бога за то, что он изобрел револьверы. И Адама за то, что у него не дрогнула рука.
Раскатистый выстрел пронесся по холлу и пуля разнесла на куски янтарный куб. Ведущие к нему вены опали в тот миг, и Бернард остановился, придя в себя, а Адам… Адам с безумным воплем бросился прочь, прямо к наружной двери, рванул ее на себя – и оказался перед Брин-холлом. На улице. Не вновь в холле, а на улице.
Но это вовсе не подарило ему ликования. Видавший многое на своем веку детектив просто бежал прочь, прочь, прочь из проклятого особняка.
Мне с трудом удалось найти его в нескольких кварталах севернее и успокоить, вколов последнюю оставшуюся дозу успокоительного. Не знаю, что Адам увидел в момент выстрела, но все, что он повторял, было:
Двери ведут к иным мирам. Они смотрят на нас. Они смотрят на нас. Они смотрят на нас из-за дверей.
Милостивый Господь, мне от одного воспоминания о том, как он сказал эти слова, становится столь жутко, что даже бутылка виски не в силах приглушить этот страх. Ничего не в силах. Мир раскололся, треснул по швам, и никакие книги и никакие описания никаких симптомов сумасшествия не могут поставить мир на место. Потому что за секунду до выстрела и я видела, как они смотрят на нас. Смотрят на нас из-за дверей.
**
….12.1920
Даже сейчас, когда я перечитываю написанные собственной рукой строки, меня охватывают сомнения. Было ли это на самом деле, или мы просто стали жертвами коллективной истерии в доме, чьи стены могли быть покрыты грибками или плесенью, дурачащими мозг? Действительно ли было чудовище на чердаке или это лишь игра воображения, подстегнутая адреналином и случившейся днем ранее засадой строителя, сошедшего с ума? Что видели мы в окнах, смотря на Брин-хаус и что появлялось на пленке, ставшей после девственно пустой? Не были ли те тела идеально сложенные тела в холле, которые после уничтожения куба исчезли, превратившись лишь в странный пепел на каменном полу, причудливым видением потерявшего связь с реальностью разума?
Черный телефон звонил вновь. Всего один раз, и теперь на том конце трубки были одни беспорядочные шорохи. Выяснилось, что самим снимать трубку нет никакого смысла – вместо голоса девушки-телефонистки лишь тишина. Никто из нас не проверил телефон сразу по прибытии, и теперь не знаю, что вернее – стали ли мы жертвами коллективной галлюцинации или же розыгрыша того, кто нелегально присоединился к телефонной линии этого арендованного особняка. Как бы то ни было, атмосферу всеобщей тревоги, подогреваемую жалобами и Грейс, и дежурившего на наблюдательном пункте Бернарда на странные стуки на чердаке без видимой причины, такое письмо только подогрело. Но все же было решено продолжать наблюдение. Вечером Адам намеревался отправить ответное письмо Рэнделлу, и узнать, не могло ли быть так, что компания подключила телефон на первые два дня нашего пребывания здесь, а после что-то разладилось.
Увы, отправить послание Адам так и не смог.
После дня, заполненного тревогами, пустыми разговорами ни о чем и наблюдением за домом Брина, не давшими ничего кроме вновь появившегося, теперь на последнем этаже, странного синего света, Адам, а позже и Бернард, и я, выяснили, что из особняка нам не выйти. Ключ, до того при мне отперший тяжелую деревянную входную дверь, теперь просто-напросто не подходил к замку. Окна, которые еще утром Грейс, желая найти источник странного стука, доносившегося, по ее мнению, откуда-то снаружи дома, открывала, не поддавались даже усилиям дюжего Бернарда. А что касается задней двери, той самой, что вела на улицу с пустующей зимней оранжереи… То тут все мои предыдущие представления о рациональном, правильном и привычном уже не годятся. Правы были адепты теорий о том, что ни пространство, ни время непознаваемы несмотря на все усилия науки. Все мое обучение в университете, все лекции и прочитанные книги разбились об одну простую истину – задняя дверь арендованного для нас особняка, которая, если смотреть из любого окна, должна была выходить на улицу, вела вновь в зимнюю оранжерею. Еще одну. Полную, невообразимо полную копию той, что была с нашей стороны. Бернард, а именно он найденной фомкой вскрывал эту дверь, от этого вида стал жертвой припадка, ринувшись в подвал и тем, на грязном полу, выкопав в исступлении правильный круг, заполненный крысиными костями. Я насилу сумела успокоить его, и когда сама увидела то, что было за дверью, впервые за всю жизнь едва не лишилась чувств. Еще одна комната, полная копия существующей. Там, где по всем законам оптики и мироздания ее не должно быть. И даже хуже. Адам исследовал глубокой ночью новую оранжерею, вышел из нее в дверь в дальнем конце и вскоре вернулся с вестью – та, вторая оранжерея была частью еще одного дома. Полной копии того, в котором находились мы, за исключением лишь отсутствия строительных материалов в холле. Пытаясь понять тайну устройства дома мы с развившему пугающе бурную деятельность Бернардом сломали закрытую в день приезда дверь в библиотеку и обыскали все сверху донизу. Но, увы, записка от некого Г.И. о присланном хозяину дома странном археологическом экспонате да древняя книга на латыни об архитектуре с пометкой на полях «Отражения в глубине – путь к иным мирам» ничего не прояснили.
На удивление все уже спят, пока я пишу эти строки, кроме Чарльза, вновь несущего ночную вахту и наблюдающего за домом нашей цели. Теперь синее свечение вечером обхватило почти весь Брин-Хаус. И мы притворяемся, будто нам есть до этого дело. Все, кроме Бернарда. Он в приступе мании решил пробить стену в своей спальне… И оказался в такой же спальне. В точно такой же спальне.
После этого пришлось вколоть ему лошадиную дозу успокоительного, и все остальным выдать тоже немалую порцию.
Дом тих и пуст, но сколько же тревоги и безумия в этой ночной тишине и пустоте… И как сложно сохранять трезвый рассудок. Адаму удается большими усилиями занимать всех, и это дает временное облегчение. Позволяет не задаваться вопросами, которые миллионами роятся в головах.
Когда весь мир вокруг сходит с ума – кто-то должен быть спокоен. Я смотрела в глаза чудовищам в людском обличии, беседовала с безумцами, во что только не верящими.
Кажется, теперь настала моя пора поверить в том, что не существует, столкнувшись с эти лицом к лицу. И да, я и раньше знала, что наука стремится, но не может все объяснить, но как же я заблуждалась в масштабах того, что остается за пределами нашего знания о мире…
Бог, которого не может быть – храни меня. Ты ведь наверняка существуешь в этом мире, где существует то, чего существовать не может. Ведь так, верно?
**
13.09.1920
Безумие, охватившее разом все, что я могла бы назвать своей жизнью, сегодня окрасилось в кровавые цвета. Должна ли я радоваться тому, что кровь была не моей или ужасаться тому, что была отнята жизнь? И не одна… Но обо всем по порядку.
Наутро вчерашний день, казавшийся кошмарным сном по пробуждению, вновь стал реальностью. Любой бы мог убедиться в этом, стоило только зайти в оранжерею, или оказаться в мужской спальне, или попробовать покинуть дом через главный вход. Адам, явно проснувшийся сразу после того, как закончили действовать препараты, и больше не уснувший, в приказном тоне оставил меня и Чарльза вновь наблюдать за Брин-хаусом, а Грейс, чьи глаза опухли от слез, отправил проявлять фото в подвал. Сам же детектив взял Бернарда, как только вояка проснулся от сна, навеянного моей инъекцией, и отправился внимательнейшим образом осматривать другой, отраженный дом.
В любое другое время я бы, разумеется, возмутилась столь безоглядным желанием командовать Адама, бывшего талантливым сыщиком, но все же имевшего полномочий указывать мне что делать, да еще и таким образом. Но было очевидно, что или мы занимаем себя пусть и бессмысленной, но деятельностью, или отдаемся во власть кошмара. Очевидно, первое было предпочтительнее.
Адам подошел ко мне вечером, когда Чарльз наблюдал в бинокль за повторяющим свои странные практики Эриком, а я была занята пометками в примерном распорядке дня нашей цели, изобилующим странными делами вроде многочасовых созерцаний изощренных на вид скульптур или дважды повторившегося за день кататонического транса. Старшего сыщика в этот раз не интересовали заметки, а интересовал приватный разговор. На словах. Но стоило отойти от Чарльза, как выяснилось, что на деле Адаму нужна была не беседа, а моя оценка отвратительного полуразложившегося тела, найденного Бернардом, которому вновь потребовалась доза успокоительного, на чердаке дома-отражения, за дверью в маленькую, заставленную всякими коробками, комнату. Женщина, бывшая по странному и страшному совпадению фотографом, как и Грейс, имела явные следы повреждений запястий на обоих руках, и никаких иных признаков насильственной смерти, насколько я могла судить. При ней, помимо самой обычной одежды, был фотоаппарат на шее, старинный ключ, вычурный и странный, и короткий, выпачканный в крови нож для писем. Все указывало на то, что несчастная покончила с собой, запершись в тесной комнатушке, использовавшейся для хранения всевозможного хлама. Выходит, мы не одни оказались в этой ловушке, но такой конец этой женщины не добавлял надежды на спасение.
Второй, менее мрачной находкой Адама, была небольшая дверь в подвальном помещении, присутствовавшая в этом отраженном доме и отсутствовавшая в нашем, нормальном. Если тут что-то еще можно было назвать нормальным…
Пока мы с Адамом и Бернардом пытались решить, что делать дальше, к нам присоединились Грейс и Чарльз, оставившие свои занятия ради желания не оставаться вдвоем в особняке и увидеть все в «новом» доме своими глазами. Теперь даже самый суровый тон старшего сыщика не подействовал на Чарльза, вместе с воодушевившийся Грейс решившего, что именно новый проход выведет нас из этого проклятого дома.
Как же он ошибался… Никогда не забуду тот миг, когда луч фонаря освятил таящуюся за дверью, которую, кстати, отпер ключ, найденный на теле женщины наверху, еще один подвал. Точно такой же подвал. Чарльз, желая покончить с неопределенностью, пошел вперед и едва не погиб, неожиданно атакованный безумцем в изодранном строительном комбинезоне. В жаркой схватке Бернард и Адам загнали ничего не соображающего мужчину, чьи глаза были черными и совершенно пустыми, в угол... Тот отбивался как бешеный, едва не искалечив обоих, и Бернарду ничего не оставалось, как точным ударом носимого с собой траншейного ножа навсегда прекратить страдания несчастного.
Чарльз отделался синяками, сломанными ребрами и переломом руки, вправлять кость в которой пришлось с помощью обоих оставшихся в строю мужчин. Мои запасы медикаментов подходят к концу, но малая доза морфия юноше пошла на пользу. Оставив Грейс с ним, мы с Адамом и Бернардом исследовали и этот, третий уже, дом. Все то же самое, что и раньше, и в какой-то момент я сама перестала понимать, где я и что здесь делаю. Ведь все было то же самое… Если исключить явно человеческое происхождение мяса, готовившегося на кухне, и новое письмо, найденное в кабинете. В предыдущем отражении, в таком же письме некий Г.Л сетовал на странности, которые сопутствовали извлечению присланного им владельцу особняка археологического экспоната. Г.Л. говорил, что под этим артефактом в древнем кургане были найдены лежащие ровно друг на друга в каком-то странном узоре тела, но что это могло значить, досточтимый ученый не имел ни малейшего представления. В этом же доме, отражении отражения, в столе библиотеки и вовсе обнаружилась записка с сущей белибердой, гласившей, что какие-то двери из глубины теперь появляются сами по себе.
Ах да, а еще в доме, ставшем, судя по всему, последним пристанищем бригады рабочих, которые, видимо, нанялись делать ремонт в этом проклятом месте, на чердаке была дверь, которой не было в двух других.
У меня нет надежды, что эта дверь ведет прочь отсюда. Но, быть может, она хотя бы позволит нам приблизиться к тому чтобы покинуть это место. Ключ, найденный на теле погибшей с фотоаппаратом, подходит и к этому замку, и завтра мы, вооружившись, отправимся исследовать то место, куда приведет новый проход.
Наверное, стоит молиться, коль я уже обратилась к Богу. Чарльз сегодня чудом не лишился руки, отделавшись лишь переломом, но я боюсь, что без надлежащего ухода его судьба будет плачевной. А наша будет сродни доли тех несчастных, что нашли здесь последний приют.
Храни нас господь. Больше надеется не на кого, наука здесь бессильна, остается лишь уповать на веру.
**
14.09.1920
Виски приглушают мысли. Много виски. Но рука тянется к перу, и я пишу. Не могу не писать.
Мы выбрались. Но какая-то моя часть навсегда осталась в том проклятом доме, и никогда из него не выберется. Никогда.
Но обо всем по порядку. Я попробую.
Быть может мы окончательно сошли с ума, но все, что случилось… Я видела. Клянусь, я видела это собственными глазами.
Мы прошли в дверь. В ту чертову дверь в мансарде. Да, да, никто уже не удивился, что за ней была еще одна точно такая же мансарда. Вот только стоило нам там появиться, как раздался чудовищный, явно нечеловеческий голос, взывавшей к Катерине. Грейс потом, проявив фотографии из пленки погибшей, говорила, что, кажется, та была какой-то известной помощницей крупного риэлтора, и звали ее как раз Катерина. Я верю. Я верю, потому что риэлтор и правда был крупным. Настолько крупным, что стоило ему влезть на чердак, как это существо заполонило собой все пространство. Я помню тот миг, когда эта отвратительная, бугристая, перекрученная и искаженная тварь, в груди которой было человеческое лицо, а на месте головы сотни, тысячи глаз и извивающихся языков в капающих слюной ртах, появилась перед нами, ревя и сотрясаясь в безумном припадке. Я помню только этот миг, и благодарю Бога за то, что все после слилось в канонаду выстрелов, что пороховой дым затянул и мансарду, и словно весь существующий вокруг мир, отгораживая меня от этого существа, которого просто не должно было быть.
Кажется, после я изрыгала из себя желчь вечность. Кажется, не только я.
Но это было детскими шалостями. Чертовыми детскими шалостями по сравнению с тем, что было внизу. Сейчас, после такого количества выпитого, я все еще могу побиться об заклад, что видела это своими глазами. Янтарный куб, в глубине которого была странная продолговатая пластина, покрытая рунами неизвестного мне алфавита, паривший прямо в холле без всякой поддержки. Куб, к которому вели отвратительные жилы-вены, оплетающие лежащие под ним чудовищно искаженные тела, сложенные в какой-то завораживающий причудливый узор. Настолько причудливый, что Бернард, словно завороженный, шагнул к этому чудовищному творению нечеловеческих сил, явно намереваясь занять пустое место в безумном порядке нереальных вещей. Ни слова, ни уговоры не произвели на него никакого эффекта, он шел, словно очарованный чем-то за гранью нашего мира. Шел вперед, отшвыривая прочь всех, кто мог ему помещать, почти дошел до цели…
И я вновь благодарю Бога за то, что он изобрел револьверы. И Адама за то, что у него не дрогнула рука.
Раскатистый выстрел пронесся по холлу и пуля разнесла на куски янтарный куб. Ведущие к нему вены опали в тот миг, и Бернард остановился, придя в себя, а Адам… Адам с безумным воплем бросился прочь, прямо к наружной двери, рванул ее на себя – и оказался перед Брин-холлом. На улице. Не вновь в холле, а на улице.
Но это вовсе не подарило ему ликования. Видавший многое на своем веку детектив просто бежал прочь, прочь, прочь из проклятого особняка.
Мне с трудом удалось найти его в нескольких кварталах севернее и успокоить, вколов последнюю оставшуюся дозу успокоительного. Не знаю, что Адам увидел в момент выстрела, но все, что он повторял, было:
Двери ведут к иным мирам. Они смотрят на нас. Они смотрят на нас. Они смотрят на нас из-за дверей.
Милостивый Господь, мне от одного воспоминания о том, как он сказал эти слова, становится столь жутко, что даже бутылка виски не в силах приглушить этот страх. Ничего не в силах. Мир раскололся, треснул по швам, и никакие книги и никакие описания никаких симптомов сумасшествия не могут поставить мир на место. Потому что за секунду до выстрела и я видела, как они смотрят на нас. Смотрят на нас из-за дверей.
**
….12.1920
Даже сейчас, когда я перечитываю написанные собственной рукой строки, меня охватывают сомнения. Было ли это на самом деле, или мы просто стали жертвами коллективной истерии в доме, чьи стены могли быть покрыты грибками или плесенью, дурачащими мозг? Действительно ли было чудовище на чердаке или это лишь игра воображения, подстегнутая адреналином и случившейся днем ранее засадой строителя, сошедшего с ума? Что видели мы в окнах, смотря на Брин-хаус и что появлялось на пленке, ставшей после девственно пустой? Не были ли те тела идеально сложенные тела в холле, которые после уничтожения куба исчезли, превратившись лишь в странный пепел на каменном полу, причудливым видением потерявшего связь с реальностью разума?
