— Вон! — заорал Бор тонким голосом, указывая посетителю на дверь, — ты куда пришёл?! Ты в полицию пришёл, а не в трактир!
Перепуганный посетитель бегом скрылся в коридоре, подхватив свои подношения, а инспектор округа продолжал бушевать, обращаясь ко мне:
— Теперь я понимаю, почему на вас, инспектор Дитрих, поступают в последнее время жалобы! Вы думаете, что, если раньше вам удалось удачно раскрыть несколько дел, то теперь вы можете почивать на лаврах?! Что за безобразие вы тут развели! Вы упустили подозреваемую, не собрав достаточно улик! Кроме показаний Ингрид Лауэр, особы экзальтированной, да ещё и в интересном положении, все улики косвенные! Но разве вы ищите других подозреваемых? Нет! Допустим, вы убеждены в виновности Анны Зигель на сто процентов. Так где она?! Вы не можете столько времени задержать несчастную школьницу! Это позор! Если в ближайшие дни подозреваемая не будет задержана, я вынужден буду ходатайствовать перед руководством о вашем отстранении от этого дела.
«Это он ещё о Берте с подругами не знает», — порадовался я про себя. А вслух сказал сухо:
— Если позволите, инспектор Бор, я оставлю вас изучать показания в компании своего помощника Мартина Кляйна. А я сегодня как раз планировал впрямую заняться поимкой подозреваемой. Я уверен, что курятники обчистила именно она.
Я ожидал, что мои слова вызовут очередной всплеск негодования Бора в духе того, что «так это я вам, оказывается, работать мешаю?!», но этого не произошло, он отпустил меня вполне спокойно. Возможно, ему самому стало неловко за свою вспышку. Это дело всех нас держало в нервном напряжении.
Я вышел в коридор и послал полицейского вслед недавним посетителям, они ещё не успели далеко уехать на своей покрытой самодельными половичками тележке. Взяв с собой троих людей, я отправился в деревню, осматривать место краж. Я был почти уверен, что найду там следы женских ботинок сорокового размера.
По дороге я продолжал размышлять о личности таинственного доносчика. Кто может симпатизировать Анне настолько, что даже сейчас, когда весь город убеждён в её виновности, утверждает, что она не виновата? Прежде всего, её родители. Но моё не слишком длительное знакомство с семьёй Зигель говорило о том, что несмотря на все особенности этой семьи, люди они, безусловно, честные.
Допустим, детский почерк и своеобразный стиль можно подделать в попытке увести нас от истины. Но представить себе Катарину Зигель сочиняющей подобное послание я при всём старании не мог. К тому же их поспешный отъезд из города после бегства дочери говорил сам за себя. Они верили в её виновность. Иначе бы не уезжали, а активно пытались её найти и защитить. Нет, родители Анны поняли, что воспитали чудовище, и едва только это понимание пришло к ним, они в душе отреклись от дочки.
Хотя почему я решил, что письмо (которое может быть и не одно) написано человеком симпатизирующим Анне Зигель? Возможно, это попытка убрать с дороги меня? Кому может быть это выгодным? Я с усмешкой вспомнил толстяка Кляйна, который в этот момент читал показания в компании инспектора Бора. Да, возможно, Кляйн и мечтает о самостоятельном расследовании, но он ни за что бы не взял полностью на себя ответственность за это дело. Я вспомнил с каким неудовольствием он ходил на место пожара, с какой радостью уезжал в Далмацию на поиски следов Милы Гранчар, только чтобы оказаться подальше от места преступления и убитых горем родственников погибших… Нет, конечно, не он.
Стиль письма… Родители погибших учениц, которые тоже вполне могли писать на меня жалобы, написали бы их совсем в другом стиле. Все они были людьми более или менее образованными и письмо с ошибками для них нонсенс.
Почему, когда я это письмо прочёл, я сразу вспомнил несчастного эпилептика Густава? В городе и его окрестностях немало жителей, которые могли составить письмо подобным образом. Но никто из них не был напрямую связан с Волчицей. Только Густав.
Разумеется, Густав письма не писал, у простодушного сына лесничего нет ни капли хитрости. Но возможно кто-то хорошо постарался, чтобы подозрение пало именно на него? Человек этот знал, что в круге лиц, имеющих отношение к Анне, внимание полиции обязательно привлечёт Густав. А кто знал об отношениях Анны и Густава? Об этом поначалу не знал даже его отец!
И ещё мне не давал покоя мой сон. Маленький Каспер говорит что-то вроде того, что «так хотел, так хотел, что сам и родил» Сам.
Ещё не доехав до места, я всё понял. Всё было просто. Кто очень хочет спасения Анны Зигель? Кто имеет больше всего причин ненавидеть меня? Кто больше всех хочет отстранения меня от расследования, что автоматически увеличивает шансы на спасение для Анны Зигель? Кто настолько хорошо знает сына лесника, что вполне может подделать его стиль и почерк? И наконец, кто в этом деле смелый, дьявольски хитрый и изобретательный? Конечно, сама Анна Зигель.
Я вполне мог представить, как выйдя в последний раз из дома, она зашла на почту и отправила письмо в полицейское управление округа.
Едва истина предстала передо мной со всей ясностью, мне стало спокойней. Конечно, Анна решила не только скрыться, но и подстраховаться. Она, видимо, надеялась, что если после подобного письма меня и не отстранят от этого дела, то проверки из округа отлично сыграют роль отвлекающего маневра. Ну что ж, она почти угадала. Хотя инспектор Бор и не мог сколько-нибудь сильно повлиять на мои действия, его приезд заставил меня понервничать.
Мы прибыли в деревню, где случились кражи. Обворованные курятники стояли рядом, немного поодаль от построек остальных жителей деревни.
Внезапно мне пришла в голову мысль использовать для поиска Волчицы собак. Здесь запах должен быть совсем свежим, и собаки легко бы взяли след. Вставал вопрос, где взять предмет, принадлежащий Анне Зигель. Но я полагал, что какую-нибудь вещь, а может быть, и не одну, мы сможем найти в брошенном доме её родителей. Вряд ли они, уезжая, забрали с собой все её вещи.
Влажная земля с втоптанными в неё жёлто-бурыми опавшими листьями была, как ковром, покрыта куриным пухом.
— Вот здесь, господин полицейский, злодей и лазил, — рассказывал хозяин подворья, горестно указывая на учинённый преступником разгром.
— Запирается ли курятник на ночь, — спросил я, — не может ли это быть делом лисы или другого зверя?
Хозяин даже руками всплеснул:
— Да что вы! Курятник на защёлку запирается — вот, смотрите! Зверь защёлку не повернёт, а вот злой человек — пожалуйста! Да и не было тут у нас сроду никаких лис.
Рядом с курятником, отрытые настежь, стояли ещё несколько сараев.
Я спросил:
— А здесь у вас что?
— Так дрова на зиму, — начал перечислять крестьянин, — сеялка сломанная, мотыги, другой инструмент, одежда рабочая…
— Отсюда ничего не пропало?
Хозяин почесал затылок:
— Ну нельзя сказать, чтобы пропало… Но вор здесь тоже был. Искал, наверное, чем поживиться. Вот штаны свои из чёртовой кожи найти не могу… Только кому они нужны? Я их сам собирался выбросить…
«Замёрзла, красотка, — с ожесточением подумал я, — даже чужими старыми штанами не погнушалась»
Вернувшись в участок, я сделал два распоряжение. Первое касалось организации поисков с легавыми собаками, а второе — найти родителей Анны Зигель. В том, что она будет поймана в ближайшие дни, у меня уже не оставалось сомнений. Но так как преступница была несовершеннолетней, для допроса её нам требовались родители или хотя бы один из них.
Сам я отправился в дом Зигелей, рядом с которым всё ещё сохранялся полицейский пост.
Было заметно, что дом оставляли в спешке. В холле по полу были разбросаны мелкие вещи, осколки разбитой посуды и обрывки упаковочной бумаги. В гостиной в камине я заметил обгоревшие куски семейных фотографий, на которых, насколько я мог судить, была запечатлена Анна. Я прошёлся по комнатам. Все они, кроме двух, были пусты. В каморке служанки под лестницей стояла аккуратно заправленная кровать, а на маленьком столике оставалось зеркало и несколько предметов женского туалета. Комната же Анны Зигель была и вовсе нетронута, как будто бы хозяйка только что покинула её.
Кровать была не прибрана, на столе небрежно валялись несколько школьных тетрадей, через спинку кресла было перекинуто серое домашнее платье, в котором я видел Анну, когда приезжал её допрашивать в этот дом. Я распахнул створки старинного платяного шкафа. Он был полон одежды. Непонятно было, в чём преступница ушла из дома. Здесь висела школьная форма, изящная короткая шубка, длинное осеннее пальто, несколько платьев, юбки, блузки…
Что нужно было этой девушке? Больше половины её ровесниц, проживающих в этом городе, с удовольствием поменялись бы с нею местами. Интеллигентные родители, тёплый дом, сытая, благополучная жизнь… Да что далеко ходить! Если взять хотя бы несчастную Милу Гранчар. Насколько труднее было ей в жизни! И насмешек в гимназии ей доставалось наверняка больше…
Я провёл рукой по вещам в шкафу и выудил шерстяной шарф, бесспорно ношеный. Шарф я аккуратно свернул, упаковал в бумагу и сунул в карман, а затем повернулся к столу.
В лежащих сверху тетрадях я не обнаружил ничего интересного, кроме того, что они помогали сделать вывод — Анна уже давно забросила учёбу. Вместо старательно выполненного домашнего задания и записей классной работы в тетрадях были какие-то отрывочные фразы, закорючки, рожицы, нарисованные кое-как, и изображения тюремной решётки.
Собственно, изображения решётки и могли служить дополнительной уликой, но такая улика опять-таки была косвенной.
Нагнувшись, я выгреб все бумаги из левой тумбы письменного стола. Здесь были тетрадки за прошлые годы, несколько учебников, девственно новый вид которых говорил о том, что их ни разу не открывали с начала учебного года.
Среди отдельных измятых листков, засунутых между книгами, я обнаружил один довольно любопытный. Даже на первый взгляд было заметно, что на нём изображён план гимназии.крестиками были отмечены класс, в котором занималась Анна Зигель, кабинет директора, учительская, то место подвала, где хранились бутыли с керосином для ламп. В кабинете директора была грубо нарисована женская фигурка с поднятыми вверх руками, в грудь которой была направлена пунктирная линия, которая вела к другой фигурке, держащей в руках пистолет. Я с азартом начал перебирать бумаги более тщательно и нашёл ещё несколько таких-же листков, которые отличались только расположением фигурок.
Видимо, преступница обдумывала свой план уже довольно давно и подходила к нему серьёзно. Она старалась предвидеть несколько вариантов своего поведения, в зависимости от того, как будут вести себя её жертвы.
Из этих бесценных с точки зрения следователя листочков бумаги я сделал вывод, что жертвою Волчицы должна была стать не только директриса, но и учительница немецкого языка Ингрид Лауэр, а также учитель математики. Этим двоим несказанно повезло в том, что первоначальный план Зигель не осуществился.
А вот двух девочек в женском туалете она убивать не планировала. Впрочем, я и раньше знал об этом. Невероятная жестокость этого двойного убийства говорила о том, что оно было совершенно спонтанно, в состоянии отчаянья и страха перед разоблачением.
То, что я нашёл в столе преступницы, значительно укрепило нашу доказательную базу. Теперь никакой инспектор округа уже не мог сказать мне, что, кроме доказательств Ингрид Лайэр у нас ничего против Зигель нет. Я нашёл первые варианты планов расправы над одноклассниками и учителями гимназии ещё в тетрадях за позапрошлый учебный год. Тогда Анна ещё вела регулярные записи в классе, перед каждой записью указывалось число, тетрадь продолжалась, так что сказать, что план нарисован уже после того, как Анна Зигель узнала о преступлении, не представлялось возможным.
Конечно, ушлый адвокат мог выгородить преступницу, я отлично понимал, что лазейки для неё в этом деле имеются. Но я не представлял себе, кто бы мог предоставить ей такого адвоката. Услуги хорошего адвоката стоят дорого, а Анна Зигель в сложившихся обстоятельствах могла рассчитывать только на государственного защитника из желторотых начинающих.
На следующий день пришла телеграмма из Боцена, где временно остановились её родители. Семейство Зигель категорически отказывалось возвращаться в Инсбрук и принимать участие в допросах дочери, когда она будет поймана. Йозеф и Катарина Зигель написали письменное отречение от дочери, которое не имело никакой юридической силы. Создавалась некоторая правовая коллизия, то есть если бы родители отказались от Анны до совершения ею преступления, то с них полностью была бы снята ответственность за её злодеяния. В этом случае ей, как несовершеннолетней, бы был официально назначен опекун, скорей всего из ближайших родственников. Именно ему и пришлось бы присутствовать на её допросах и суде. Но так как отречение родителей случилось уже после факта совершения преступления, мы не должны были обращать внимания на его наличие. Я предпочитал не слишком давить на несчастную супружескую пару в части возвращения их в город, так как понимал, что когда они вернутся, нам придётся их круглосуточно охранять от возмущённых до крайности горожан, которые в данном случае давно уже были готовы к самосуду.
В тот же день по следу Волчицы были отправлены сотрудники с легавыми собаками, не зря я взял из дома Зигелей шарф Анны. Этот метод поисков казался мне на тот момент чрезвычайно перспективным, но с ним мы неожиданно потерпели полное фиаско.
Собаки кружили по окрестностям, особое внимание уделяя почему-то пастбищам. Один из крестьян, обворованных волчицей, как раз тот, у которого пропали пресловутые штаны из чёртовой кожи, особенно заинтересовался поисками. Он ходил за моей группой по пятам, подносил нам продукты и всячески старался быть полезным. Однажды, когда мы с ним закусывали, сидя в куче опавших листьев на берегу ручья, он с недоумением вздохнул:
— Вот зачем ей, злодейке, мои старые штаны?
— Ну почему же, — возразил я, прихлёбывая сидр из фляжки, — вещь крепкая, надёжная, как раз для такой погоды. Верёвкой подпояшет, если они на неё велики, и отлично будет спасаться от холода и сырости.
Хозяин штанов рассмеялся:
— Да какая там крепкая вещь! Были они когда-то крепкими, лет тридцать назад. Эти штаны ещё мой дед носил. Они уже давно полезли по швам. Я их надевал только когда коровник чистил.и то выбросить хотел, уж больно дух навозный от них сильный.
Я крякнул от досады и стал звать своих людей. Поиски с собаками пора было сворачивать. Трудно было сказать, для чего действительно Анна Зигель утащила из сарая штаны — и правда хотела спастись с помощью них от холода или предвидела наши действия.
Теперь я понимал, почему собаки таскали нас по пастбищам. Крепкий дух навоза перебивал все запахи, собаки не могли учуять преступницу, мы только тратили время. Я поймал себя на неприятной мысли о том, что Волчица всегда опережает нас на несколько шагов, как будто своим звериным чутьём предвидит все мои действия.
— Господин инспектор, — позвал Кляйн. — По-моему, она ушла куда-то вот сюда, — толстяк махнул рукой в сторону пожелтевших зарослей тростников.
Вскочив, я отправился к Мартину, испытывая неимоверную досаду, что клюнул на эту, в общем-то, примитивную уловку.
