— Да, всё так, — ответила Зигель.
— Вы согласны завтра на следственном эксперименте показать, как вы совершали преступление?
— Согласна, — процедила она сквозь зубы.
Вопросов больше не было. Я вызвал конвой и Анну увели в камеру.
Инспектор резко прервал свой рассказ. Очевидно, ему было интересно теперь послушать мою версию событий. Сделав круг по камере, он уставился в зарешеченное окно, из которого можно было разглядеть городские огни и верхушки старинных венских зданий.
— Как думаете, фройляйн Зигель, в чём была ваша главная ошибка?
«Что он от меня ждёт? — вертелось в моей голове. — Что я не покончила с собой? Что решилась на убийство?» А я и рада была бы умереть, если уж на то пошло. Жизнь вечной заключённой, обречённой на полное одиночество до конца своих дней для меня была бы куда страшнее просто смерти. «А наяву ли всё это происходит? — думала я. — Может, я просто помешалась, и всё, что было со мной эти полтора месяца, лишь сон?» Почему после моего счастливого лета, когда я будто ожила, всё пошло резко вниз, по наклонной? Или это лето было просто счастливым сном?
— Что вы хотите услышать, господин инспектор? — обречённо спросила я. — Вы про саму мою жизнь, или про что?
— Да вот, я пытаюсь понять, что в своём деле вы считаете наибольшим проколом, когда были в бегах.
— Вон вы про что… Ну, победителю-то уже всё равно: для него проколы противника вторичны, — я снова уселась на нары, упёршись спиной в стенку. — Наверное, тогда, когда залезла в тот дом.
Дитрих посмотрел на меня сперва сосредоточенно, а затем как-то совершенно расслабился. Он, очевидно, был не согласен со мной, а я всё думала: где и когда я могла ошибиться? В чём был мой просчёт?
— Это уже следствие вашей главной стратегической ошибки, — Дитрих достал из портфеля маленькую шахматную доску и, поставив два короля и ферзя на доску, продолжил: — Вы были в положении загнанного в угол короля, когда ему остались только клетки для вдоха и выдоха, — инспектор продемонстрировал ещё раз, как одним ферзём поставить мат. — Главная ваша ошибка была в том, что вы не убили меня, когда вам выпал хороший шанс это сделать.
Так вот, о чём он говорит! Ну конечно: он был занят поисками своей непутёвой дочки, ему было не до меня, а я ещё и подобралась к нему так, что смогла пристукнуть камнем. У меня был великолепный шанс добить его, перерезав горло, или ударить так, чтобы уж наверняка!
Полтора месяца тому назад у меня был действительно хороший шанс обезглавить следственную группу, и тогда неизвестно, сколько бы меня ещё ловили.
Тем вечером в лесу становилось всё холоднее. Это, как ни странно, положительно повлияло на состояние моей раны. После мази, которую принёс мне недоразвитый сынок лесника, она меньше болела, и жар по вечерам уже не был так высок. Я очень боялась простудиться, но никаких симптомов простуды у себя не замечала.
Мне вспомнилось, как в прошлом году, едва промочив ноги при одной из вылазок в лес на пару с Сарой Манджукич, я слегла с простудой на две недели, а кашель сохранялся у меня потом месяца два. Сейчас же, ночуя в шалашах из еловых веток, переходя вброд ледяные ручьи, я не заработала даже насморка. Разумеется, этот факт меня радовал. Но смутное, раздражённое и напряжённое состояние, которое охватывало меня с наступлением ночи, вызывало тревогу. Беспокоили и лесные звери. Однажды я проснулась от того, что какой-то маленький мерзкий зверёк, по виду похожий на бобра, лизал мне щёку. Я с омерзением отбросила наглое создание и закричала, тут же пожалев о том, что издала человеческий звук. Зверёк испугался и скрылся в зарослях, но я до утра не могла заснуть, представляя на щеке прикосновение его мерзкого языка.
В какой-то момент мне стало казаться, что я и сама превращаюсь постепенно в лесного зверя. С каждой ночью у меня обострялись слухи зрение, а может быть, это только казалось в горячке, вызванной ранением.
Мой недоразвитый поклонник — сынок лесника приходить почему-то перестал. Это было совсем некстати, так как у меня закончились съестные припасы. Хорошо ещё, что заживляющую мазь он мне успел передать. Я ума приложить не могла, что же с этим идиотом случилось.
Я видела его всего пару раз этим летом, когда мы с Ненадом гуляли по опушке леса, а он что-то копошился в дупле.
— А это ещё кто? — спросила я тогда у хорвата.
— А, это Густав, егерский сынок, — ответил Ненад не без доли презрения. — Тупой, как пробка.
Тупой-то он, да, но ведь как-то смог досконально изучить лес и наложить мне повязку! Остановилась на мысли, что ему всё-таки прочистили мозги по поводу моей виновности в пожаре его папаша или полиция. А то раньше ведь бедняга был вполне убеждён, что это я настоящая жертва всей этой истории. Несчастная овечка, на которую устроили охоту и горожане, и полиция. Густав мне очень сочувствовал. Собирался доказать мою невиновность. Не знаю уж, каким способом. Смешно. Посмотрела бы я на его доказательства! Так или иначе, но идиот пропал.
Я целые сутки ничего не ела, не считая мелких ягод тёрна, ещё остающихся на ветках, которые уже почти потеряли всю листву. Я несколько раз за день наталкивалась на какие-то кормушки для зверей или птиц, но брать из них припасы остерегалась, полагая, что это может быть замечено лесником. Лесник-то наверняка сотрудничает с полицией. Об этом и сынок его как-то обмолвился.
Голод сразу же сказался на моём общем состоянии. Я вздрагивала от каждого шороха и тревожно всматривалась в темноту леса. Не в силах выносить почти абсолютную темноту, я решила выйти из чащи поближе к дороге, хотя бы на несколько часов глубокой ночи. Потом, с приближением рассвета я смогу уйти опять поглубже в лес, найти подходящую ложбинку, навалить в неё лапника и немного поспать. К счастью я случайно наткнулась на дерево с зарубкой Густава. Он мне рассказывал, что делает такие зарубки для обозначения проходимых путей в лесу. Иначе можно так завязнуть в чаще, что потом без посторонней помощи не выбраться.
Я потихоньку шла, нащупывая на стволах эти зарубки, и стараясь, не наткнуться на что-либо раненой рукой. Холод с наступлением ночи всё усиливался, и от земли поднимался пар, белеющий в свете луны, которая на короткие мгновения выходила из-за туч. Вдоль лесниковой тропинки росли какие-то колючие кусты. На их ветках я вдруг стала замечать непонятные штуки разной формы. Поначалу я приняла темные предметы за птиц, которые либо спали, либо были дохлыми. Сдохли прямо на кустах? Так много?
С нехорошим чувством отвращения и опасности я подошла к одному из предметов поближе и присмотрелась. На птицу — живую или мёртвую предмет точно похож не был. Я взяла его здоровой рукой и обнаружила, что это ботинок. Обычный женский башмак зачем-то подвешенный на куст за шнурки.
Не выпуская башмак из руки, я пошла дальше. Даже подумала, что если бы мне попался ещё один башмак из этой пары, он бы не стал лишним. Правда размер был явно не мой, но если прорезать в носках башмаков дырки, я бы приобрела запасную пару обуви, которую можно бы было носить, если мои ботинки окончательно развалятся.
Вдруг я резко остановилась. Впереди показался свет. В этом свете из кустов поднялась непонятная фигура, очень высокая (было такое впечатление, как будто её кто-то тянул в небо за голову). Я замерла, не понимая ничего, только каждой клеточкой ощущая опасность. Вдруг фигура качнулась и луч света выхватил из темноты смертельно белое лицо, грязные манжеты и воротник, который был когда-то белым. Я видела перед собой одну из жертв, девочку погибшую от моей руки. Дико вскрикнув, я уронила башмак, который всё ещё несла в руке и рванулась в сторону. Как будто какая-то сила перенесла меня в кошмарный сон, один из тех, которые иногда снились мне в детстве. Я неслась напролом, ничего не соображая, гонимая нечеловеческим ужасом. Остановил меня мужской голос, который звал какую-то Герду или Берту.
Голос был вполне обычным, в нём не было ничего от того мистического ужаса, который охватил меня несколько мгновений назад. Более того, голос как будто показался мне знакомым. Я остановилась. Потом встряхнула головой, стряхивая остатки наваждения, и попыталась поразмышлять спокойно.
Что я видела? В привидения и прочие глупости я не верила никогда. И никогда в жизни мне ничего такого не чудилось. Но возносящаяся в небо фигура школьницы в окровавленном платье с белым, как простыня, лицом не была похожа на плод моей фантазии. Я присела у толстого ствола дерева, прислонилась к нему спиной и стала думать дальше, с удовольствием ощущая, как бешеный ритм моего сердца постепенно становится нормальным, а со лба сходит испарина испуга. Под отчаянные крики «Берта!» я выдвинула для себя две гипотезы. Если сказать честно, ни одна из них не удовлетворяла меня полностью, но я в тот момент испытывала срочную потребность объяснить самой себе это странное и пугающее происшествие.
Допустим, фигура мне почудилась. Почему? Я не верю, что это случилось из-за пресловутых угрызений совести, тем более, что ничего такого я не испытывала. Они все получили то, что давно заслужили. Я просто восстановила справедливость по отношению к себе. Ну, а те двое в уборной… Ну, не повезло, что тут скажешь. Возможно, я избавила их от судьбы, похожей на мою собственную, возможно, им пришлось бы в дальнейшем испытать от одноклассниц такие же издевательства, которые испытала я? Кто знает? Да и вообще, я почти не вспоминала о них. То есть если это и выл фантом, то он вызван голодом и раной. А что, может быть. Я ничего не ела целые сутки, устала до крайности…
Но скорей всего, фигура всё-таки была. То есть в лесу есть вполне живые люди, а не призраки. Вот и крики «Герда» или «Берта» говорят об этом. И тут я узнала этот голос! Это кричал ни кто иной, как инспектор Дитрих, который совсем недавно допрашивал меня. То есть получается, что в лесу сейчас идёт полицейская операция, целью которой является поимка меня! И «привидение» — это часть этой операции. Значит, всё-таки они хотят пробудить во мне совесть. И с помощью этого вынудить меня сдаться. Странно как-то. Инспектор во время наших встреч вовсе не показался мне наивным простачком. Хотя, может быть, целью появления «призрака» было что-то другое, мною пока не понятое. И почему он орёт? Кто такая это Берта? И мне вспомнилось, как возмущался мой отец после того, как мы с ним вернулись из полицейского участка.
«Да как он смеет! — кричал он, — он должен понимать, что допрашивает ещё ребёнка!» А мама ему ответила: «Я знаю, его жену. Марта не раз жаловалась подругам, что он совсем не занимается детьми и не умеет с ними разговаривать. Берта у них совсем отбилась от рук».
Значит, он здесь зовёт свою дочь? Но что она может делать ночью в лесу? Я ничего не понимала, но страх мой напрочь ушёл, даже появился азарт. Ну я вам покажу сейчас! Осторожно, так, что под ногой не треснула ни одна ветка, я пошла на голос. Вскоре я услышала его совсем рядом. Я присела на корточки недалеко от инспектора и стала шарить по земле вокруг себя в поисках какого-нибудь толстого сука. Конечно, вернее было бы использовать свой острый длинный нож, который я носила за пазухой, в специальных ножнах, которые я сшила перед уходом из дома, но я в такой темноте боялась промахнуться. Если не получится убить врага одним ударом, раненый инспектор для меня, ослабевшей от раны и голода, мог стать опасным.
Вместо сука мне под руку попался камень. Ну что ж, это даже лучше. Камень мог быть и побольше, но нельзя желать слишком много. Я встала и подошла к инспектору почти вплотную. С удивлением я заметила, что я его вижу, а он меня нет. Видимо, за время пребывания в лесу моё зрение действительно обострилось. Он сидел, привалившись к стволу толстого дерева, как совсем недавно сидела я, и прислушивался. Я подошла к нему сбоку и изо всех сил ударила его камнем по затылку. Инспектор свалился на землю без единого звука, как мешок с песком.
Я не стала мешкать, и быстро пошла прочь, стараясь путать следы. Ведь, скорей всего мой враг пришёл в лес не один. Полицейские всегда ходят группами. К тому же где-то здесь бродит загадочная Берта. Если это действительно дочь Дитриха, то мой нож всегда к её услугам, но может быть, Бертой звали какую-то женщину, которая служит в полиции? Я слышала, что такие есть и их специально используют при арестах женщин и девушек, когда необходим обыск.
Как бы то ни было, мне никто не встретился. Когда я решила, что зашла уже достаточно далеко, и поимка в эту ночь мне не грозит, я остановилась к дерева, вывороченного с корнем ураганом. В углублении, оставленном массивным корнем, я устроилась спать, даже не потрудившись выслать дно своей норы лапником. Заснула я мгновенно и спокойно проспала до рассвета.
— Это чёртово чучело… — вырвалось у меня помимо моей воли.
— Что, простите? — инспектор поправил ворот рубашки и подошёл ко мне чуть ближе.
Чёрт возьми! Я проговорилась! Гордость не позволяла мне признаться инспектору, что его уловка великолепно сработала. Я была напугана до полусмерти, увидев фигуру в платье одной из моих жертв, той самой, которую я хладнокровно убила перед пожаром. Возможно, где-то на уровне подсознания я осознавала, сколь ужасен мой поступок и сколько человек я без вины отправила на тот свет, но опять же, гордость мешала мне в этом признаться.
— Я и не думал, что моя уловка так хорошо сработает, — не без доли самодовольства заявил инспектор.
— Так вы что, использловали свою дочь, как приманку? — всполошилась я.
— Скажем так, она самовольно решила выступить в этой роли, — сказал уже тише инспектор, а я заметила, что его лицевые мышцы передёрнулись в нервном тике.
Вот, почему он был растерян и не заметил меня! Девочки были далеко и не смогли бы поднять тревогу! А если бы я тогда его убила… Мне бы, возможно, не пришлось выносить настоящие пытки, причём пытки ментальные, когда инспектор буквально высасывал из меня всю энергию, все жизненные силы.
— Впрочем, мы с вами друг друга стоим, — Дитрих порылся в портфеле и извлёк оттуда лист бумаги. — Я тоже крупно просчитался, когда не решился дать команду на ваш арест.
Я внимательно изучила содержимое документа, который мне подал инспектор. Это было постановление на арест ещё от 23 октября 1908 года. Удивительно, как легко я просчитала его действия! Для меня было загадкой, почему он не дал команду арестовать меня сразу, ведь тогда я ещё не была психологически готова к противостоянию, и возможно, созналась бы во всём на первом же допросе.
Ну да, чего уж теперь сожалеть? Моя партия проиграна.
Постепенно подкрался июль. Экзамены остались позади, лишь для некоторых учениц учебный год продолжался — они отправились на переэкзаменовку. В числе прочих была и Сара Манджукич, засыпавшаяся на экзамене по истории.
— Анна, можно твои конспекты? — спросила она однажды. — Мне бы подучить кое-что, а ты сама знаешь, я…
— Лень записывать? — усмехнулась я. — Ладно, бери.
Хорватка, поблагодарив меня, взяла тетради и отправилась, однако, не домой, а в кофейню Кауффельдта. Не иначе, хочет спросить у Симоны ответы на все билеты, благо квартира Кауффельдтов располагалась впритык к кафетерию. Слабохарактерная Симона давно попала под влияние вороватой хорватки. Я слышала, как Инга за глаза называла Сару бандиткой, и мне казалось, что она права, как никогда.
— Вы согласны завтра на следственном эксперименте показать, как вы совершали преступление?
— Согласна, — процедила она сквозь зубы.
Вопросов больше не было. Я вызвал конвой и Анну увели в камеру.
Часть II
Глава 17. Работа над ошибками
Инспектор резко прервал свой рассказ. Очевидно, ему было интересно теперь послушать мою версию событий. Сделав круг по камере, он уставился в зарешеченное окно, из которого можно было разглядеть городские огни и верхушки старинных венских зданий.
— Как думаете, фройляйн Зигель, в чём была ваша главная ошибка?
«Что он от меня ждёт? — вертелось в моей голове. — Что я не покончила с собой? Что решилась на убийство?» А я и рада была бы умереть, если уж на то пошло. Жизнь вечной заключённой, обречённой на полное одиночество до конца своих дней для меня была бы куда страшнее просто смерти. «А наяву ли всё это происходит? — думала я. — Может, я просто помешалась, и всё, что было со мной эти полтора месяца, лишь сон?» Почему после моего счастливого лета, когда я будто ожила, всё пошло резко вниз, по наклонной? Или это лето было просто счастливым сном?
— Что вы хотите услышать, господин инспектор? — обречённо спросила я. — Вы про саму мою жизнь, или про что?
— Да вот, я пытаюсь понять, что в своём деле вы считаете наибольшим проколом, когда были в бегах.
— Вон вы про что… Ну, победителю-то уже всё равно: для него проколы противника вторичны, — я снова уселась на нары, упёршись спиной в стенку. — Наверное, тогда, когда залезла в тот дом.
Дитрих посмотрел на меня сперва сосредоточенно, а затем как-то совершенно расслабился. Он, очевидно, был не согласен со мной, а я всё думала: где и когда я могла ошибиться? В чём был мой просчёт?
— Это уже следствие вашей главной стратегической ошибки, — Дитрих достал из портфеля маленькую шахматную доску и, поставив два короля и ферзя на доску, продолжил: — Вы были в положении загнанного в угол короля, когда ему остались только клетки для вдоха и выдоха, — инспектор продемонстрировал ещё раз, как одним ферзём поставить мат. — Главная ваша ошибка была в том, что вы не убили меня, когда вам выпал хороший шанс это сделать.
Так вот, о чём он говорит! Ну конечно: он был занят поисками своей непутёвой дочки, ему было не до меня, а я ещё и подобралась к нему так, что смогла пристукнуть камнем. У меня был великолепный шанс добить его, перерезав горло, или ударить так, чтобы уж наверняка!
Полтора месяца тому назад у меня был действительно хороший шанс обезглавить следственную группу, и тогда неизвестно, сколько бы меня ещё ловили.
Тем вечером в лесу становилось всё холоднее. Это, как ни странно, положительно повлияло на состояние моей раны. После мази, которую принёс мне недоразвитый сынок лесника, она меньше болела, и жар по вечерам уже не был так высок. Я очень боялась простудиться, но никаких симптомов простуды у себя не замечала.
Мне вспомнилось, как в прошлом году, едва промочив ноги при одной из вылазок в лес на пару с Сарой Манджукич, я слегла с простудой на две недели, а кашель сохранялся у меня потом месяца два. Сейчас же, ночуя в шалашах из еловых веток, переходя вброд ледяные ручьи, я не заработала даже насморка. Разумеется, этот факт меня радовал. Но смутное, раздражённое и напряжённое состояние, которое охватывало меня с наступлением ночи, вызывало тревогу. Беспокоили и лесные звери. Однажды я проснулась от того, что какой-то маленький мерзкий зверёк, по виду похожий на бобра, лизал мне щёку. Я с омерзением отбросила наглое создание и закричала, тут же пожалев о том, что издала человеческий звук. Зверёк испугался и скрылся в зарослях, но я до утра не могла заснуть, представляя на щеке прикосновение его мерзкого языка.
В какой-то момент мне стало казаться, что я и сама превращаюсь постепенно в лесного зверя. С каждой ночью у меня обострялись слухи зрение, а может быть, это только казалось в горячке, вызванной ранением.
Мой недоразвитый поклонник — сынок лесника приходить почему-то перестал. Это было совсем некстати, так как у меня закончились съестные припасы. Хорошо ещё, что заживляющую мазь он мне успел передать. Я ума приложить не могла, что же с этим идиотом случилось.
Я видела его всего пару раз этим летом, когда мы с Ненадом гуляли по опушке леса, а он что-то копошился в дупле.
— А это ещё кто? — спросила я тогда у хорвата.
— А, это Густав, егерский сынок, — ответил Ненад не без доли презрения. — Тупой, как пробка.
Тупой-то он, да, но ведь как-то смог досконально изучить лес и наложить мне повязку! Остановилась на мысли, что ему всё-таки прочистили мозги по поводу моей виновности в пожаре его папаша или полиция. А то раньше ведь бедняга был вполне убеждён, что это я настоящая жертва всей этой истории. Несчастная овечка, на которую устроили охоту и горожане, и полиция. Густав мне очень сочувствовал. Собирался доказать мою невиновность. Не знаю уж, каким способом. Смешно. Посмотрела бы я на его доказательства! Так или иначе, но идиот пропал.
Я целые сутки ничего не ела, не считая мелких ягод тёрна, ещё остающихся на ветках, которые уже почти потеряли всю листву. Я несколько раз за день наталкивалась на какие-то кормушки для зверей или птиц, но брать из них припасы остерегалась, полагая, что это может быть замечено лесником. Лесник-то наверняка сотрудничает с полицией. Об этом и сынок его как-то обмолвился.
Голод сразу же сказался на моём общем состоянии. Я вздрагивала от каждого шороха и тревожно всматривалась в темноту леса. Не в силах выносить почти абсолютную темноту, я решила выйти из чащи поближе к дороге, хотя бы на несколько часов глубокой ночи. Потом, с приближением рассвета я смогу уйти опять поглубже в лес, найти подходящую ложбинку, навалить в неё лапника и немного поспать. К счастью я случайно наткнулась на дерево с зарубкой Густава. Он мне рассказывал, что делает такие зарубки для обозначения проходимых путей в лесу. Иначе можно так завязнуть в чаще, что потом без посторонней помощи не выбраться.
Я потихоньку шла, нащупывая на стволах эти зарубки, и стараясь, не наткнуться на что-либо раненой рукой. Холод с наступлением ночи всё усиливался, и от земли поднимался пар, белеющий в свете луны, которая на короткие мгновения выходила из-за туч. Вдоль лесниковой тропинки росли какие-то колючие кусты. На их ветках я вдруг стала замечать непонятные штуки разной формы. Поначалу я приняла темные предметы за птиц, которые либо спали, либо были дохлыми. Сдохли прямо на кустах? Так много?
С нехорошим чувством отвращения и опасности я подошла к одному из предметов поближе и присмотрелась. На птицу — живую или мёртвую предмет точно похож не был. Я взяла его здоровой рукой и обнаружила, что это ботинок. Обычный женский башмак зачем-то подвешенный на куст за шнурки.
Не выпуская башмак из руки, я пошла дальше. Даже подумала, что если бы мне попался ещё один башмак из этой пары, он бы не стал лишним. Правда размер был явно не мой, но если прорезать в носках башмаков дырки, я бы приобрела запасную пару обуви, которую можно бы было носить, если мои ботинки окончательно развалятся.
Вдруг я резко остановилась. Впереди показался свет. В этом свете из кустов поднялась непонятная фигура, очень высокая (было такое впечатление, как будто её кто-то тянул в небо за голову). Я замерла, не понимая ничего, только каждой клеточкой ощущая опасность. Вдруг фигура качнулась и луч света выхватил из темноты смертельно белое лицо, грязные манжеты и воротник, который был когда-то белым. Я видела перед собой одну из жертв, девочку погибшую от моей руки. Дико вскрикнув, я уронила башмак, который всё ещё несла в руке и рванулась в сторону. Как будто какая-то сила перенесла меня в кошмарный сон, один из тех, которые иногда снились мне в детстве. Я неслась напролом, ничего не соображая, гонимая нечеловеческим ужасом. Остановил меня мужской голос, который звал какую-то Герду или Берту.
Голос был вполне обычным, в нём не было ничего от того мистического ужаса, который охватил меня несколько мгновений назад. Более того, голос как будто показался мне знакомым. Я остановилась. Потом встряхнула головой, стряхивая остатки наваждения, и попыталась поразмышлять спокойно.
Что я видела? В привидения и прочие глупости я не верила никогда. И никогда в жизни мне ничего такого не чудилось. Но возносящаяся в небо фигура школьницы в окровавленном платье с белым, как простыня, лицом не была похожа на плод моей фантазии. Я присела у толстого ствола дерева, прислонилась к нему спиной и стала думать дальше, с удовольствием ощущая, как бешеный ритм моего сердца постепенно становится нормальным, а со лба сходит испарина испуга. Под отчаянные крики «Берта!» я выдвинула для себя две гипотезы. Если сказать честно, ни одна из них не удовлетворяла меня полностью, но я в тот момент испытывала срочную потребность объяснить самой себе это странное и пугающее происшествие.
Допустим, фигура мне почудилась. Почему? Я не верю, что это случилось из-за пресловутых угрызений совести, тем более, что ничего такого я не испытывала. Они все получили то, что давно заслужили. Я просто восстановила справедливость по отношению к себе. Ну, а те двое в уборной… Ну, не повезло, что тут скажешь. Возможно, я избавила их от судьбы, похожей на мою собственную, возможно, им пришлось бы в дальнейшем испытать от одноклассниц такие же издевательства, которые испытала я? Кто знает? Да и вообще, я почти не вспоминала о них. То есть если это и выл фантом, то он вызван голодом и раной. А что, может быть. Я ничего не ела целые сутки, устала до крайности…
Но скорей всего, фигура всё-таки была. То есть в лесу есть вполне живые люди, а не призраки. Вот и крики «Герда» или «Берта» говорят об этом. И тут я узнала этот голос! Это кричал ни кто иной, как инспектор Дитрих, который совсем недавно допрашивал меня. То есть получается, что в лесу сейчас идёт полицейская операция, целью которой является поимка меня! И «привидение» — это часть этой операции. Значит, всё-таки они хотят пробудить во мне совесть. И с помощью этого вынудить меня сдаться. Странно как-то. Инспектор во время наших встреч вовсе не показался мне наивным простачком. Хотя, может быть, целью появления «призрака» было что-то другое, мною пока не понятое. И почему он орёт? Кто такая это Берта? И мне вспомнилось, как возмущался мой отец после того, как мы с ним вернулись из полицейского участка.
«Да как он смеет! — кричал он, — он должен понимать, что допрашивает ещё ребёнка!» А мама ему ответила: «Я знаю, его жену. Марта не раз жаловалась подругам, что он совсем не занимается детьми и не умеет с ними разговаривать. Берта у них совсем отбилась от рук».
Значит, он здесь зовёт свою дочь? Но что она может делать ночью в лесу? Я ничего не понимала, но страх мой напрочь ушёл, даже появился азарт. Ну я вам покажу сейчас! Осторожно, так, что под ногой не треснула ни одна ветка, я пошла на голос. Вскоре я услышала его совсем рядом. Я присела на корточки недалеко от инспектора и стала шарить по земле вокруг себя в поисках какого-нибудь толстого сука. Конечно, вернее было бы использовать свой острый длинный нож, который я носила за пазухой, в специальных ножнах, которые я сшила перед уходом из дома, но я в такой темноте боялась промахнуться. Если не получится убить врага одним ударом, раненый инспектор для меня, ослабевшей от раны и голода, мог стать опасным.
Вместо сука мне под руку попался камень. Ну что ж, это даже лучше. Камень мог быть и побольше, но нельзя желать слишком много. Я встала и подошла к инспектору почти вплотную. С удивлением я заметила, что я его вижу, а он меня нет. Видимо, за время пребывания в лесу моё зрение действительно обострилось. Он сидел, привалившись к стволу толстого дерева, как совсем недавно сидела я, и прислушивался. Я подошла к нему сбоку и изо всех сил ударила его камнем по затылку. Инспектор свалился на землю без единого звука, как мешок с песком.
Я не стала мешкать, и быстро пошла прочь, стараясь путать следы. Ведь, скорей всего мой враг пришёл в лес не один. Полицейские всегда ходят группами. К тому же где-то здесь бродит загадочная Берта. Если это действительно дочь Дитриха, то мой нож всегда к её услугам, но может быть, Бертой звали какую-то женщину, которая служит в полиции? Я слышала, что такие есть и их специально используют при арестах женщин и девушек, когда необходим обыск.
Как бы то ни было, мне никто не встретился. Когда я решила, что зашла уже достаточно далеко, и поимка в эту ночь мне не грозит, я остановилась к дерева, вывороченного с корнем ураганом. В углублении, оставленном массивным корнем, я устроилась спать, даже не потрудившись выслать дно своей норы лапником. Заснула я мгновенно и спокойно проспала до рассвета.
— Это чёртово чучело… — вырвалось у меня помимо моей воли.
— Что, простите? — инспектор поправил ворот рубашки и подошёл ко мне чуть ближе.
Чёрт возьми! Я проговорилась! Гордость не позволяла мне признаться инспектору, что его уловка великолепно сработала. Я была напугана до полусмерти, увидев фигуру в платье одной из моих жертв, той самой, которую я хладнокровно убила перед пожаром. Возможно, где-то на уровне подсознания я осознавала, сколь ужасен мой поступок и сколько человек я без вины отправила на тот свет, но опять же, гордость мешала мне в этом признаться.
— Я и не думал, что моя уловка так хорошо сработает, — не без доли самодовольства заявил инспектор.
— Так вы что, использловали свою дочь, как приманку? — всполошилась я.
— Скажем так, она самовольно решила выступить в этой роли, — сказал уже тише инспектор, а я заметила, что его лицевые мышцы передёрнулись в нервном тике.
Вот, почему он был растерян и не заметил меня! Девочки были далеко и не смогли бы поднять тревогу! А если бы я тогда его убила… Мне бы, возможно, не пришлось выносить настоящие пытки, причём пытки ментальные, когда инспектор буквально высасывал из меня всю энергию, все жизненные силы.
— Впрочем, мы с вами друг друга стоим, — Дитрих порылся в портфеле и извлёк оттуда лист бумаги. — Я тоже крупно просчитался, когда не решился дать команду на ваш арест.
Я внимательно изучила содержимое документа, который мне подал инспектор. Это было постановление на арест ещё от 23 октября 1908 года. Удивительно, как легко я просчитала его действия! Для меня было загадкой, почему он не дал команду арестовать меня сразу, ведь тогда я ещё не была психологически готова к противостоянию, и возможно, созналась бы во всём на первом же допросе.
Ну да, чего уж теперь сожалеть? Моя партия проиграна.
Глава 18. Ненад
Постепенно подкрался июль. Экзамены остались позади, лишь для некоторых учениц учебный год продолжался — они отправились на переэкзаменовку. В числе прочих была и Сара Манджукич, засыпавшаяся на экзамене по истории.
— Анна, можно твои конспекты? — спросила она однажды. — Мне бы подучить кое-что, а ты сама знаешь, я…
— Лень записывать? — усмехнулась я. — Ладно, бери.
Хорватка, поблагодарив меня, взяла тетради и отправилась, однако, не домой, а в кофейню Кауффельдта. Не иначе, хочет спросить у Симоны ответы на все билеты, благо квартира Кауффельдтов располагалась впритык к кафетерию. Слабохарактерная Симона давно попала под влияние вороватой хорватки. Я слышала, как Инга за глаза называла Сару бандиткой, и мне казалось, что она права, как никогда.
