А рядом с ним земля вспухла овальным холмом, обложенным по краям камнями. Простая, аккуратная могила.
С могилой Маркус не был знаком. Он подошел поближе, посмотрел на украшавшую холмик охапку свежих луговых цветов. На камнях не было вырезано ни имени, ни фамилии, как это полагалось по традиции. Только на самом крупном кто-то написал краской «спасибо» и промазал сверху полупрозрачной смолой, чтобы защитить надпись от дождя. Маркус печально нахмурился и покачал головой.
Выходившая к сараю дверь домика будто специально была приглашающе распахнута. Из проема светила свежевыбеленным боком большая печь, и тянуло горким духом сушеных трав. Маркус почти подкрался к нему и остановился на пороге, осторожно заглядывая внутрь, будто приблудившийся из леса дикий зверь.
Внутри было тесно и уютно. И все было почти таким же, каким он помнил. Печь посреди дома избавилась от разноцветных лоскутов торчавшего из-под облицовки кирпича. Приютившаяся у дальней стены между громоздким верстаком и шкафом низкая кровать была застелена красным клетчатым пледом. На стенах повсюду ершились пучки побледневших засушенных трав.
Верстак почему-то был заставлен склянками всех форм и размеров со свежими матерчатыми наклейками. Посреди него кто-то впопыхах бросил деревянную миску с перепачканной ступкой, а рядом — горсть все тех же крупных кисло-желтых ягод. Инструменты, которым полагалось висеть на стене над верстаком, куда-то делись: их место заняли простые, но аккуратно вытесанные и обточенные полки. Верхние были заняты вездесущими склянками, а на других лежали вещи, которые он ожидал бы увидеть скорее в приемной частного медика, чем в покосившейся лачуге среди связок зверобоя и чеснока: аккуратные мотки желтовато-белых бинтов, несколько катушек с шелковыми нитками, жгут из тянущегося плетеного шнура, несколько потрепанных книг и целая стопка сшитых между собой листов бумаги, ютившихся возле аккуратных матерчатых свертков. Из одного торчал тонкий плоский краешек какого-то блестящего металлического инструмента.
Вся эта часть старой лачуги от печи с верстаком и до дальней стены обросла следами чужой жизни, как снаружи обросла палисадниками и свежей краской. Когда Маркус видел её в прошлый раз, она пряталась в тени зарослей, и даже внутри казалась угрюмой. В темных от времени деревянных стенах быстро поселялся холодный дух запустения, и дом прикидывался давно заброшенным, стоило ему ненадолго остаться без хозяина.Теперь он ожил и игриво хвастался и новым ярким пледом, и пестрявыми венками трав, и легким рабочим бардаком на верстаке, и идеальным порядком на свежих полках из светлого дерева.
С другой стороны от двери у небольшого низкого окошка стоял длинный стол, загромождая собой все оставшееся пространство. На столе лежал арбалет. Он был здесь своим жильцом — таким же потемневшим, явно видавшим виды, как и все, что всегда было в этом доме. Он был старым знакомцем, но и его коснулась какая-то неуловимая перемена. Маркус все разглядывал арбалет и так, и эдак, а потом не выдержал и шагнул к нему, протягивая руку. Тот лег в ладонь непривычно узкой рукоятью, оторвался от столешницы легче чем ожидалось, и что-то тут же покатилось от него к краю стола. Пара крупных деревянных шариков. Они сорвались со стола вниз, со стуком проскакали по полу и прокатились мимо него куда-то в другой угол комнаты. Маркус даже не взглянул на них. На столе, извиваясь и сплетая хвосты, лежало несколько плетеных кожаных шнурков с нанизанными на него бусинами: побольше и поменьше, ярчащих свежей краской и лаком, и грубых, почти не обработанных; абсолютно гладких и с вырезанными узорами. Маркус, не моргая, смотрел на них, не то как на диковинную находку, не то как на клубок ядовитых змей.
Снаружи начали раздаваться встревоженные и звонкие, похожие на птичий галдеж, крики детей. Маркус выглянул в окно, вгляделся, удивленно нахмурился и вдруг замер. Лицо у него было каменно-напряженное, а в сбросивших пелену привычного сонного спокойствия глазах застыло изумление.
По лугу, путаясь ногами в высокой траве, бежала маленькая худая женщина, прижимая к груди девочку пяти лет. Та извивалась в её руках, суча ногами в воздухе. За ней по пятам, непрерывно голося, неслась гурьба ребятишек. Одновременно со стороны домов высыпали люди. Некоторые встревоженно наблюдали эту картину, другие уже спешили к ним.
Она подбежала прямо к дому, пронеслась мимо окна, влетела в дверной проем, ринулась к кровати и осторожно опустила на неё девочку. Та быстро и тяжело дышала, металась и хныкала, заламывая руки.
— Сейчас, потерпи, — задыхаясь, прошептала женщина, резко обернулась, плеснув перехваченными красным платком темными волосами, вдруг заметила Маркуса и застыла, приоткрыв рот. Лицо у неё все было усыпано мелкими черными родинками. Ей потребовалась секунда, чтобы опомниться. Изумление в темных глазах тут же сменилось гневной решимостью.
— Иди, держи её! Голову набок, — строго приказала женщина, бросаясь к полкам. — Живее!
Маркус замешкался, но без возражений быстро прошел к кровати. Девочка корчилась, будто в полубреду, стонала, кривя бледное личико. В уголках её рта показалась белая пузырящаяся пена.
— Что с ней? — спросил Маркус, пытаясь осторожно перевернуть её набок.
— Отравление, — коротко бросила лекарша, пипеткой капая что-то желтоватое в отдельный стакан. У входа поднялся гвалт, и в дверной проём просунулись любопытно-взволнованные чумазые лица, а потом, всхлипывая, ворвалась молодая дородная женщина с растрепавшимися, выпавшими из-под цветастого платка, светлыми волосами.
— Лина! Линочка моя! — причитая рыдающим голосом, она уже бросилась было к кровати, как хозяйка дома, обернувшись, вдруг рявкнула:
— Пошла вон!
Та остановилась, испуганно всхлипнула, прижав руки к груди и переводя жалобный взгляд с девочки в руках Маркуса на злобно сверкавшую глазами лекаршу.
— В деревне живешь, тупая ты баба! Какого х*ена у тебя ребенок не знает, что мышиный глаз жрать нельзя?! ВОН ОТСЮДА, Я СКАЗАЛА! — гневно проорала она.
Женщина попятилась, глаза у неё закатились, и она едва не рухнула. Её подхватили заглядывавшие в дом из-за её спины люди и почти волоком вытащили на воздух, хлопнув дверью. Лекарша уже не обращала внимания: она развела водой черный порошок, сделав густоватую кашицу и, смешав с желтоватым раствором, быстро двинулась к кровати.
— Держи, — сунув склянку Маркусу, она наклонилась и вытащила из-под кровати широкий жестяной таз. — Помоги мне.
Маркус крепко удерживал девочку, пока лекарша, разжав той зубы ложкой и зажав нос, вливала ей в горло черную кашицу, заставляя проглотить. Малышка давилась и пускала пузыри слюны, слабо пытаясь вывернуться из рук.
— Теперь на бок её, — скомандовала женщина, отставляя опустевшую склянку и пинком пододвигая таз к изголовью кровати. Девочку начало рвать. Маркус невольно скривился от ударившего в нос резкого запаха, стараясь смотреть в сторону. Женщина наоборот пристально изучала содержимое таза.
Дверь вдруг распахнулась, и в комнату вбежал запыхавшийся долговязый мальчишка в майке и широких подвязанных под коленями штанах, весь, до самых загорелых плеч усыпанный веснушками.
— Клара! — он осекся на секунду, удивленно посмотрев на Маркуса. — Айдена нет, он в город уехал. Что помочь?
— Сорбент мне намешай. Сможешь? — не оборачиваясь, откликнулась лекарша.
— Смогу! — Мальчик кивнул и подскочил к столу, принимаясь возиться с оставшимся на нем порошком. Снаружи послышались возмущенные крики. Дверь несколько раз неуверенно хлопнула, потом резко отворилась, и внутрь ввалился весь взмокший, раскрасневшийся Соловей.
— Нельзя! Нельзя! Иди отсюдова! Выйди! — возмущенно голосила за его спиной шумная детская свора.
— Маркус! — хисагал осекся и вдруг вцепился обеими руками в дверной проем — гурьба малышей позади хватала его за рукава, полы куртки, даже за ноги, отчаянно пытаясь вытащить наружу. — Что тут творится?! Ты куда пропал?!
— Возвращайся. Я потом за тобой приду, — кинув на него короткий взгляд из-за плеча, ответил контрабандист.
Возразить Соловей не успел — его вдруг обхватили сзади за пояс и выволокли из дома. За закрывшейся дверью было слышно, как он громко ругается с кем-то, а стайка детей возмущенно облаивает его звонкими птичьими голосами. Потом всё затихло. Клара осторожно покосилась на сосредоточенно смотревшего перед собой Маркуса, будто хотела что-то сказать, но отвлеклась на изогнувшуюся в очередном приступе рвоты девочку.
Следующие полчаса она целиком и полностью занимала всё их внимание. Маркус караулил у кровати, Клара и рыжий мальчишка поочередно возились у верстака. В конце концов дыхание малышки успокоилось, нездоровый малиновый румянец сошел с лица. Она притихла, свернувшись в клубок поверх теплого одеяла и устало хлопала длинными кукольными ресницами.
— Пронесло, — сказала Клара, толком ни к кому не обращаясь, и вышла из дома. Толпа снаружи сильно поредела: во дворике на пнях сидело несколько женщин, утешавших уткнувшуюся лицом в подол платья мать девочки. Услышав скрип открывшейся двери, они все, как одна, резко выпрямились, впившись взглядами в показавшуюся на пороге лекаршу.
— Нарин! — позвала Клара. Та подняла на неё огромные заплаканные глаза. Женщины тут же загалдели: «Ну что там, что?! Будет жить-то?»
— Все хорошо. Можешь пойти к ней. — лекарша отошла в сторону, приглашающе кивая на дверной проем. — Не все сразу! Только она!
Бойко двинувшиеся к двери товарки женщины разочарованно поникли. Сама она медленно, на негнувшихся ногах подошла ко входу, с порога оглядела исступленным взглядом комнату, в упор не заметив ни Маркуса, ни веснушчатого паренька, и вдруг рванулась к лежавшей на кровати девочке, своротив в сторону попавшийся ей на пути табурет.
Маркус отвернулся и отошел к окну, чтобы не видеть порывистых поцелуев, не слышать испуганно-радостных причитаний матери и сонного мычания уже и думать забывшей о недавнем испуге девочки.
— Сэм, спасибо, что помог. Можешь идти домой, дальше я сама справлюсь. — сказала Клара рыжему пареньку и, заметив, как он заколебался, кидая тревожные взгляды то на мать с дочерью, то на Маркуса, ободряюще добавила, — Не бойся, все хорошо. Беги давай.
Мальчишка застенчиво кивнул и послушно пошел к выходу.
— Ну ты, это, зови, если чё, я приду подсоблю, — звонко прошептал он, оглядываясь на Клару из-за полуприкрытой двери. Тонкие губы лекарши растянулись в улыбке, которая тут же исчезла, стоило ей кинуть взгляд на широкую спину сидевшей у кровати женщины. Клара замялась, потом осторожно подошла и положила руку ей на плечо.
— Нарин… Прости меня пожалуйста, я не должна была так на тебя кричать. Я тоже испугалась за твою девочку, — виновато прошептала она. Женщина обернулась, — в её опухших глазах стояло искреннее удивление, будто она не понимала, о чем идет речь, — а потом встала и порывисто обняла Клару. Худенькая лекарша почти утонула в широких складках её платья, в её слезах и потоке порывистых, искренних благодарностей. Она едва уговорила взволнованную мать пойти домой, оставив девочку под присмотром хотя бы до завтрашнего вечера.
Как только дверь со скрипом закрылась, на комнату обрушилась давящая тишина. Клара оглянулась через плечо, осторожно, краем глаза, взглянула на Маркуса, будто не была уверена, что это действительно он. Потом медленно повернулась к нему лицом, нахохлившись и скрестив руки на груди. Яркий платок, перехватывавший прямые темно-каштановые волосы с нанизанными на одну из прядей разноцветными бусинами, делали её похожей на моложавую цыганку. Темные глаза смотрели знакомо-тревожно, на лбу собрались тонкие беспокойные морщинки. Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Потом лицо Клары перекосила нервная усмешка, и она сказала:
— Ну и видок у тебя. Выглядишь просто паршиво. Готова поспорить, полдеревни уже думает, что у меня в доме какой-то бандит ошивается.
Маркус машинально провел пальцами по щетинистой щеке. Он и забыл, когда в последний раз смотрелся в зеркало, но мог себе представить, в какое чудище превратился: помятый, заросший, осунувшийся, с глубокими тенями под глазами.
— У тебя в доме? — рассеянно повторил он. — А что случилось с дедом?
— Старость случилась. Местные даже не заметили. Прямо тут сидел, — она кивнула на стоявший у кровати табурет. — Ну, я его и похоронила.
Маркус усмехнулся и отвел взгляд. На секунду зажмурился, и снова усмехнулся, тряхнув головой.
— Ну, конечно, кто же еще мог… Вот, значит, куда ты пошла, когда сбежала, — пробормотал он себе под нос. — В жизни бы не додумался искать тебя здесь.
Клара тут же нахмурилась и поджала тонкие губы.
— Не сбежала, а ушла, — сердито поправила она.
В серых глазах Маркуса сверкнул злой огонек, и он недобро сощурился, глядя на Клару. Та ответила ему таким же взглядом, а потом быстрыми шагами пересекла комнату, убегая к кровати задремавшей девочки.
— И, кстати, здесь я только пару лет, как поселилась, если хочешь знать.
— Вот как? А до этого что, снова по дорогам шаталась? — Маркус говорил совершенно спокойно, но в его голосе сквозила такая неприкрытая язвительность, что лекарша тут же забыла о своем намерении притворяться жутко занятой и гневно сверкнула на него глазами.
— Уж кто бы говорил! — она откинула назад упавшую на плечо прядь волос и сердито подбоченилась. — Ты мне тут, что, нотации пришел читать? Да я тебе сама могу такую лекцию задвинуть — пожалеешь, что нарвался!
— Клара, тебя не было десять лет. Десять. — Маркус сам удивился тому, как громко и жестко прозвучал его голос. — И я не знал, где ты, что с тобой, и жива ли ты вообще.
Лицо Клары виновато погрустнело. Она принялась смущенно теребить край рукава, натягивая его на пальцы, упрямо нахмурилась и сказала:
— Ну… почувствуй себя мной.
И с вызовом взглянула на Маркуса исподлобья. Тот опешил и возмущенно выпалил:
— Чего?! Да никогда я так не пропадал!
— Тише ты, ребенка мне не буди, — сердито шикнула Клара, оперевшись рукой о спинку кровати. — Спасибо, хоть так не пропадал. Да и вообще: а чего ты ждал? Мы разбежались. Все. С чего мне тебе отчитываться, куда иду, и чем занимаюсь?
Переносицу Маркуса резко рассекла глубокая морщина, и он молча отвел взгляд.
— Ладно, — почти шепотом сказал он, пожав плечами. — Рад, что ты цела.
Лицо Клары снова омрачило прежнее виноватое выражение. Победа оказалась безрадостной.
— Знаешь, раз уж мы все равно встретились, глупо вот так собачиться. — голос Клары вдруг смягчился. Она устало стянула повязку с волос и улыбнулась одними глазами. — Я тоже рада видеть, что ты цел. Так что прекращай коситься на дверь. Оставайся, поговорим.
Маркус удивленно хмыкнул.
— Тебе же не нравятся ошивающиеся в твоем доме бандитские рожи.
Клара с довольной усмешкой изогнула бровь и, окончательно успокоившись, своей обычной резкой походкой двинулась к шкафу.
— Мог бы и не говниться, как обычно. Десять лет не виделись — сам же сказал. — Она принялась со стеклянным треском рыться в шкафу, остановилась, задумчиво нахмурившись, обернулась на Маркуса. — Десять? Серьезно?
С могилой Маркус не был знаком. Он подошел поближе, посмотрел на украшавшую холмик охапку свежих луговых цветов. На камнях не было вырезано ни имени, ни фамилии, как это полагалось по традиции. Только на самом крупном кто-то написал краской «спасибо» и промазал сверху полупрозрачной смолой, чтобы защитить надпись от дождя. Маркус печально нахмурился и покачал головой.
Выходившая к сараю дверь домика будто специально была приглашающе распахнута. Из проема светила свежевыбеленным боком большая печь, и тянуло горким духом сушеных трав. Маркус почти подкрался к нему и остановился на пороге, осторожно заглядывая внутрь, будто приблудившийся из леса дикий зверь.
Внутри было тесно и уютно. И все было почти таким же, каким он помнил. Печь посреди дома избавилась от разноцветных лоскутов торчавшего из-под облицовки кирпича. Приютившаяся у дальней стены между громоздким верстаком и шкафом низкая кровать была застелена красным клетчатым пледом. На стенах повсюду ершились пучки побледневших засушенных трав.
Верстак почему-то был заставлен склянками всех форм и размеров со свежими матерчатыми наклейками. Посреди него кто-то впопыхах бросил деревянную миску с перепачканной ступкой, а рядом — горсть все тех же крупных кисло-желтых ягод. Инструменты, которым полагалось висеть на стене над верстаком, куда-то делись: их место заняли простые, но аккуратно вытесанные и обточенные полки. Верхние были заняты вездесущими склянками, а на других лежали вещи, которые он ожидал бы увидеть скорее в приемной частного медика, чем в покосившейся лачуге среди связок зверобоя и чеснока: аккуратные мотки желтовато-белых бинтов, несколько катушек с шелковыми нитками, жгут из тянущегося плетеного шнура, несколько потрепанных книг и целая стопка сшитых между собой листов бумаги, ютившихся возле аккуратных матерчатых свертков. Из одного торчал тонкий плоский краешек какого-то блестящего металлического инструмента.
Вся эта часть старой лачуги от печи с верстаком и до дальней стены обросла следами чужой жизни, как снаружи обросла палисадниками и свежей краской. Когда Маркус видел её в прошлый раз, она пряталась в тени зарослей, и даже внутри казалась угрюмой. В темных от времени деревянных стенах быстро поселялся холодный дух запустения, и дом прикидывался давно заброшенным, стоило ему ненадолго остаться без хозяина.Теперь он ожил и игриво хвастался и новым ярким пледом, и пестрявыми венками трав, и легким рабочим бардаком на верстаке, и идеальным порядком на свежих полках из светлого дерева.
С другой стороны от двери у небольшого низкого окошка стоял длинный стол, загромождая собой все оставшееся пространство. На столе лежал арбалет. Он был здесь своим жильцом — таким же потемневшим, явно видавшим виды, как и все, что всегда было в этом доме. Он был старым знакомцем, но и его коснулась какая-то неуловимая перемена. Маркус все разглядывал арбалет и так, и эдак, а потом не выдержал и шагнул к нему, протягивая руку. Тот лег в ладонь непривычно узкой рукоятью, оторвался от столешницы легче чем ожидалось, и что-то тут же покатилось от него к краю стола. Пара крупных деревянных шариков. Они сорвались со стола вниз, со стуком проскакали по полу и прокатились мимо него куда-то в другой угол комнаты. Маркус даже не взглянул на них. На столе, извиваясь и сплетая хвосты, лежало несколько плетеных кожаных шнурков с нанизанными на него бусинами: побольше и поменьше, ярчащих свежей краской и лаком, и грубых, почти не обработанных; абсолютно гладких и с вырезанными узорами. Маркус, не моргая, смотрел на них, не то как на диковинную находку, не то как на клубок ядовитых змей.
Снаружи начали раздаваться встревоженные и звонкие, похожие на птичий галдеж, крики детей. Маркус выглянул в окно, вгляделся, удивленно нахмурился и вдруг замер. Лицо у него было каменно-напряженное, а в сбросивших пелену привычного сонного спокойствия глазах застыло изумление.
По лугу, путаясь ногами в высокой траве, бежала маленькая худая женщина, прижимая к груди девочку пяти лет. Та извивалась в её руках, суча ногами в воздухе. За ней по пятам, непрерывно голося, неслась гурьба ребятишек. Одновременно со стороны домов высыпали люди. Некоторые встревоженно наблюдали эту картину, другие уже спешили к ним.
Она подбежала прямо к дому, пронеслась мимо окна, влетела в дверной проем, ринулась к кровати и осторожно опустила на неё девочку. Та быстро и тяжело дышала, металась и хныкала, заламывая руки.
— Сейчас, потерпи, — задыхаясь, прошептала женщина, резко обернулась, плеснув перехваченными красным платком темными волосами, вдруг заметила Маркуса и застыла, приоткрыв рот. Лицо у неё все было усыпано мелкими черными родинками. Ей потребовалась секунда, чтобы опомниться. Изумление в темных глазах тут же сменилось гневной решимостью.
— Иди, держи её! Голову набок, — строго приказала женщина, бросаясь к полкам. — Живее!
Маркус замешкался, но без возражений быстро прошел к кровати. Девочка корчилась, будто в полубреду, стонала, кривя бледное личико. В уголках её рта показалась белая пузырящаяся пена.
— Что с ней? — спросил Маркус, пытаясь осторожно перевернуть её набок.
— Отравление, — коротко бросила лекарша, пипеткой капая что-то желтоватое в отдельный стакан. У входа поднялся гвалт, и в дверной проём просунулись любопытно-взволнованные чумазые лица, а потом, всхлипывая, ворвалась молодая дородная женщина с растрепавшимися, выпавшими из-под цветастого платка, светлыми волосами.
— Лина! Линочка моя! — причитая рыдающим голосом, она уже бросилась было к кровати, как хозяйка дома, обернувшись, вдруг рявкнула:
— Пошла вон!
Та остановилась, испуганно всхлипнула, прижав руки к груди и переводя жалобный взгляд с девочки в руках Маркуса на злобно сверкавшую глазами лекаршу.
— В деревне живешь, тупая ты баба! Какого х*ена у тебя ребенок не знает, что мышиный глаз жрать нельзя?! ВОН ОТСЮДА, Я СКАЗАЛА! — гневно проорала она.
Женщина попятилась, глаза у неё закатились, и она едва не рухнула. Её подхватили заглядывавшие в дом из-за её спины люди и почти волоком вытащили на воздух, хлопнув дверью. Лекарша уже не обращала внимания: она развела водой черный порошок, сделав густоватую кашицу и, смешав с желтоватым раствором, быстро двинулась к кровати.
— Держи, — сунув склянку Маркусу, она наклонилась и вытащила из-под кровати широкий жестяной таз. — Помоги мне.
Маркус крепко удерживал девочку, пока лекарша, разжав той зубы ложкой и зажав нос, вливала ей в горло черную кашицу, заставляя проглотить. Малышка давилась и пускала пузыри слюны, слабо пытаясь вывернуться из рук.
— Теперь на бок её, — скомандовала женщина, отставляя опустевшую склянку и пинком пододвигая таз к изголовью кровати. Девочку начало рвать. Маркус невольно скривился от ударившего в нос резкого запаха, стараясь смотреть в сторону. Женщина наоборот пристально изучала содержимое таза.
Дверь вдруг распахнулась, и в комнату вбежал запыхавшийся долговязый мальчишка в майке и широких подвязанных под коленями штанах, весь, до самых загорелых плеч усыпанный веснушками.
— Клара! — он осекся на секунду, удивленно посмотрев на Маркуса. — Айдена нет, он в город уехал. Что помочь?
— Сорбент мне намешай. Сможешь? — не оборачиваясь, откликнулась лекарша.
— Смогу! — Мальчик кивнул и подскочил к столу, принимаясь возиться с оставшимся на нем порошком. Снаружи послышались возмущенные крики. Дверь несколько раз неуверенно хлопнула, потом резко отворилась, и внутрь ввалился весь взмокший, раскрасневшийся Соловей.
— Нельзя! Нельзя! Иди отсюдова! Выйди! — возмущенно голосила за его спиной шумная детская свора.
— Маркус! — хисагал осекся и вдруг вцепился обеими руками в дверной проем — гурьба малышей позади хватала его за рукава, полы куртки, даже за ноги, отчаянно пытаясь вытащить наружу. — Что тут творится?! Ты куда пропал?!
— Возвращайся. Я потом за тобой приду, — кинув на него короткий взгляд из-за плеча, ответил контрабандист.
Возразить Соловей не успел — его вдруг обхватили сзади за пояс и выволокли из дома. За закрывшейся дверью было слышно, как он громко ругается с кем-то, а стайка детей возмущенно облаивает его звонкими птичьими голосами. Потом всё затихло. Клара осторожно покосилась на сосредоточенно смотревшего перед собой Маркуса, будто хотела что-то сказать, но отвлеклась на изогнувшуюся в очередном приступе рвоты девочку.
Следующие полчаса она целиком и полностью занимала всё их внимание. Маркус караулил у кровати, Клара и рыжий мальчишка поочередно возились у верстака. В конце концов дыхание малышки успокоилось, нездоровый малиновый румянец сошел с лица. Она притихла, свернувшись в клубок поверх теплого одеяла и устало хлопала длинными кукольными ресницами.
— Пронесло, — сказала Клара, толком ни к кому не обращаясь, и вышла из дома. Толпа снаружи сильно поредела: во дворике на пнях сидело несколько женщин, утешавших уткнувшуюся лицом в подол платья мать девочки. Услышав скрип открывшейся двери, они все, как одна, резко выпрямились, впившись взглядами в показавшуюся на пороге лекаршу.
— Нарин! — позвала Клара. Та подняла на неё огромные заплаканные глаза. Женщины тут же загалдели: «Ну что там, что?! Будет жить-то?»
— Все хорошо. Можешь пойти к ней. — лекарша отошла в сторону, приглашающе кивая на дверной проем. — Не все сразу! Только она!
Бойко двинувшиеся к двери товарки женщины разочарованно поникли. Сама она медленно, на негнувшихся ногах подошла ко входу, с порога оглядела исступленным взглядом комнату, в упор не заметив ни Маркуса, ни веснушчатого паренька, и вдруг рванулась к лежавшей на кровати девочке, своротив в сторону попавшийся ей на пути табурет.
Маркус отвернулся и отошел к окну, чтобы не видеть порывистых поцелуев, не слышать испуганно-радостных причитаний матери и сонного мычания уже и думать забывшей о недавнем испуге девочки.
— Сэм, спасибо, что помог. Можешь идти домой, дальше я сама справлюсь. — сказала Клара рыжему пареньку и, заметив, как он заколебался, кидая тревожные взгляды то на мать с дочерью, то на Маркуса, ободряюще добавила, — Не бойся, все хорошо. Беги давай.
Мальчишка застенчиво кивнул и послушно пошел к выходу.
— Ну ты, это, зови, если чё, я приду подсоблю, — звонко прошептал он, оглядываясь на Клару из-за полуприкрытой двери. Тонкие губы лекарши растянулись в улыбке, которая тут же исчезла, стоило ей кинуть взгляд на широкую спину сидевшей у кровати женщины. Клара замялась, потом осторожно подошла и положила руку ей на плечо.
— Нарин… Прости меня пожалуйста, я не должна была так на тебя кричать. Я тоже испугалась за твою девочку, — виновато прошептала она. Женщина обернулась, — в её опухших глазах стояло искреннее удивление, будто она не понимала, о чем идет речь, — а потом встала и порывисто обняла Клару. Худенькая лекарша почти утонула в широких складках её платья, в её слезах и потоке порывистых, искренних благодарностей. Она едва уговорила взволнованную мать пойти домой, оставив девочку под присмотром хотя бы до завтрашнего вечера.
Как только дверь со скрипом закрылась, на комнату обрушилась давящая тишина. Клара оглянулась через плечо, осторожно, краем глаза, взглянула на Маркуса, будто не была уверена, что это действительно он. Потом медленно повернулась к нему лицом, нахохлившись и скрестив руки на груди. Яркий платок, перехватывавший прямые темно-каштановые волосы с нанизанными на одну из прядей разноцветными бусинами, делали её похожей на моложавую цыганку. Темные глаза смотрели знакомо-тревожно, на лбу собрались тонкие беспокойные морщинки. Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Потом лицо Клары перекосила нервная усмешка, и она сказала:
— Ну и видок у тебя. Выглядишь просто паршиво. Готова поспорить, полдеревни уже думает, что у меня в доме какой-то бандит ошивается.
Маркус машинально провел пальцами по щетинистой щеке. Он и забыл, когда в последний раз смотрелся в зеркало, но мог себе представить, в какое чудище превратился: помятый, заросший, осунувшийся, с глубокими тенями под глазами.
— У тебя в доме? — рассеянно повторил он. — А что случилось с дедом?
— Старость случилась. Местные даже не заметили. Прямо тут сидел, — она кивнула на стоявший у кровати табурет. — Ну, я его и похоронила.
Маркус усмехнулся и отвел взгляд. На секунду зажмурился, и снова усмехнулся, тряхнув головой.
— Ну, конечно, кто же еще мог… Вот, значит, куда ты пошла, когда сбежала, — пробормотал он себе под нос. — В жизни бы не додумался искать тебя здесь.
Клара тут же нахмурилась и поджала тонкие губы.
— Не сбежала, а ушла, — сердито поправила она.
В серых глазах Маркуса сверкнул злой огонек, и он недобро сощурился, глядя на Клару. Та ответила ему таким же взглядом, а потом быстрыми шагами пересекла комнату, убегая к кровати задремавшей девочки.
— И, кстати, здесь я только пару лет, как поселилась, если хочешь знать.
— Вот как? А до этого что, снова по дорогам шаталась? — Маркус говорил совершенно спокойно, но в его голосе сквозила такая неприкрытая язвительность, что лекарша тут же забыла о своем намерении притворяться жутко занятой и гневно сверкнула на него глазами.
— Уж кто бы говорил! — она откинула назад упавшую на плечо прядь волос и сердито подбоченилась. — Ты мне тут, что, нотации пришел читать? Да я тебе сама могу такую лекцию задвинуть — пожалеешь, что нарвался!
— Клара, тебя не было десять лет. Десять. — Маркус сам удивился тому, как громко и жестко прозвучал его голос. — И я не знал, где ты, что с тобой, и жива ли ты вообще.
Лицо Клары виновато погрустнело. Она принялась смущенно теребить край рукава, натягивая его на пальцы, упрямо нахмурилась и сказала:
— Ну… почувствуй себя мной.
И с вызовом взглянула на Маркуса исподлобья. Тот опешил и возмущенно выпалил:
— Чего?! Да никогда я так не пропадал!
— Тише ты, ребенка мне не буди, — сердито шикнула Клара, оперевшись рукой о спинку кровати. — Спасибо, хоть так не пропадал. Да и вообще: а чего ты ждал? Мы разбежались. Все. С чего мне тебе отчитываться, куда иду, и чем занимаюсь?
Переносицу Маркуса резко рассекла глубокая морщина, и он молча отвел взгляд.
— Ладно, — почти шепотом сказал он, пожав плечами. — Рад, что ты цела.
Лицо Клары снова омрачило прежнее виноватое выражение. Победа оказалась безрадостной.
— Знаешь, раз уж мы все равно встретились, глупо вот так собачиться. — голос Клары вдруг смягчился. Она устало стянула повязку с волос и улыбнулась одними глазами. — Я тоже рада видеть, что ты цел. Так что прекращай коситься на дверь. Оставайся, поговорим.
Маркус удивленно хмыкнул.
— Тебе же не нравятся ошивающиеся в твоем доме бандитские рожи.
Клара с довольной усмешкой изогнула бровь и, окончательно успокоившись, своей обычной резкой походкой двинулась к шкафу.
— Мог бы и не говниться, как обычно. Десять лет не виделись — сам же сказал. — Она принялась со стеклянным треском рыться в шкафу, остановилась, задумчиво нахмурившись, обернулась на Маркуса. — Десять? Серьезно?
